Чужая прихоть. Автор: Зинаида Санникова

Чужая прихоть
Автор: Зинаида Санникова

— Мама, ты еще не спишь?
Ирина Андреевна вздрагивает, стряхивает путы сна, уже сковавшие ее усталое тело, и со вздохом отвечает:

— Что-нибудь важное? До утра не может подождать? Я так крепко заснула — утомилась сегодня ужасно.

— Мам, ты не сердись, это очень-очень важно! — Настя забирается к матери в постель. — Мам, ты послушай. Ты ведь хотела внука? Тихо-тихо! Знаю, что ты ответишь. Да, у меня не может быть детей. Но нам с Сашей так хочется сына! Так вот, завтра мы уезжаем за мальчиком. Через три дня будем дома.

— Да вы что?! — у Ирины сонливость как рукой сняло. — Кто вам позволит?

— А почему бы нет? Ну, Саша инвалид, так я-то нормальная. Нам хорошие знакомые помогли с документами. Я уж заждалась, больше года все тянулось.

— Господи! И мне ничего не сказали! Я бы хоть попробовала воспрепятствовать, отговорить, помешать.

— Вот потому и не сказали.

— Доченька, но ведь Саша ненормальный. Он бывает агрессивен. Конечно, это не его вина, и до аварии он был замечательным мужем. Но ведь теперь он порой сам как ребенок, за ним самим уход нужен. Это настолько безответственный шаг с вашей стороны, что у меня нет слов. Ведь Саша может напугать ребенка, даже ударить. Ведь иногда он бывает такой… Прости, но я подчас сама его боюсь.

— Мам, но ведь такое бывает очень редко. Чаще всего он вполне нормальный — как ты, как я. Буду следить за ним. Уволюсь, в конце концов.

— Я просто не верю, что слышу это от тебя. Как «уволюсь»? А жить на что будете?

— На Сашину пенсию. Да на ребенка ведь какое-то пособие будет.

— Настя, но ведь это такой мизер! А на ребенка нужно денег очень много.

— Но ведь ты нас не оставишь? Ты ведь скоро на пенсию уходишь, так можно не увольняться, вот тебе и деньги. И зарплата, и пенсия. Ты же мать, ты обязана помогать! — Настя заплакала. — И я так хочу ребенка!

— Вот что, милочка, довольно я твои капризы терпела. В моем возрасте уже дети родителям помогают. Я могла бы рассчитывать хотя бы на ваше сочувствие. Ведь знаешь, что с моими болячками я давно могла уйти на пенсию по инвалидности. Но ведь вам же с Сашей постоянно что-то нужно. И я тянулась на вас, сколько могла. Я уже не помню, когда покупала себе какую ни на есть обновку. Все на вас! А теперь, когда я, наконец, смогла бы не ходить на работу, отдыхать, если плохо себя чувствую, полежать, вздремнуть днем, в конце концов!.. — Ирина Андреевна задохнулась, не в силах вымолвить больше ни слова.

Настя подала ей ингалятор. Мать полежала немного и повернулась к стене, укутываясь одеялом, давая понять, что разговор окончен. Но дочь не уходила.

— Мама, нельзя все повернуть вспять. Дело сделано. Ребенок через три дня будет у нас дома, хочешь ты этого или нет. Кстати, его зовут Алеша.

— Его имя не имеет для меня значения. Со мной не советовались, но знайте — я категорически против. Брать в нашу семью ребенка — преступление. И можешь быть уверена, я не дам вам больше ни копейки. Может, это научит вас ответственности. А ребенок этот мне чужой и будет чужим. Не пытайтесь меня умилить его мордашкой или еще чем. Точка.

Настя вышла расстроенная. Никогда еще не видела мать такой сердитой. Муж, у которого как раз был в сознании «светлый» промежуток, опередил ее рассказ:

— Все слышал. Вы обе так кричали. Но по большому счету она права. Квартира ее, деньги, в общем-то, она зарабатывает на наше существование. Твоей зарплаты тебе только на косметику да на колготки хватает. Она права.

— Ладно, ты еще будешь нервы трепать: «Она права, она права!». Я решила, что у нас будет сын, значит, он будет. И пойдем спать. Первый час уже, а нам вставать рано. Поезд ждать не будет.

…Настя с мужем и трехлетний малыш стояли на лестничной площадке третьего этажа.

— Дома что ли ее нет — не открывает.

— Настя, у тебя же ключ есть, открой своим.

Они вошли в темный широкий коридор. Александр включил свет.

— Настя, смотри! — он кивком показал на дверь, которая вела в комнату матери. В дверь был врезан новенький «английский» замок.

— Да-а-а… Пожалуй, мама всерьез настроена. Это уже неприятно.
— Настена, а ты постучи. Пригласи ее сына посмотреть.

Жена только махнула рукой. Уж коль не открыла на звонок в коридорную дверь, то, конечно, не выйдет, хоть застучись. Еще не забылся их ночной разговор. Похоже, мать действительно настроена не общаться с ними. Иначе зачем бы ей понадобилось врезать замок?

До вечера в комнате Ирины Андреевны была тишина. И только когда уже стемнело, повернулся ключ в замке, и мать вышла в коридор в новой юбке и жакете, наброшенном на плечи.

— Мама, здравствуй! Мы вернулись. Алеша сейчас спит, но ты можешь потихоньку зайти в комнату и посмотреть.

— Здравствуй. Я к Надежде Викторовне. Меня не ждите, буду поздно.

— А как же Алеша? Мама, ты…

— До свидания! — дверь со стуком захлопнулась.

Следующие дни и вечера были похожими. Ирина Андреевна купила электроплитку и даже готовила у себя в комнате. А у Анастасии с Александром настали трудные дни. Денег катастрофически не хватало. Мясо в доме было редкостью. Фрукты для ребенка почти не покупали. Настя начала подумывать о работе, но была проблема с детским садом — еще не все документы на ребенка были получены из приюта. Настя писала, звонила, торопила всячески, но получила только одно частное письмо: «Вы хотели в обход закона получить ребенка, да еще и торопите! Вышлю все, как только будет возможность. Н.К.».

Настя решилась поговорить с матерью. Она встретила ее в коридоре, когда та возвращалась с вечерней прогулки.

— Мама, нельзя так. Живем как чужие.

— Почему же? Мы не ссоримся, здороваемся друг с другом, пользуемся одним санузлом. А то, что я ушла на пенсию — это мое право. Я человек больной, мне нужен отдых.

— Мама, я об этом и хотела поговорить. Ты ведь теперь все время дома, могла бы сидеть с Алешей, а я бы вышла на прежнюю работу. Меня берут. У нас проблемы с садиком. А деньги очень нужны. Даже Саше на лекарства не хватает.

— Деньги нужны всем, но только умные люди сначала думают, а потом делают. Вы же захотели выполнить свой каприз, да еще чтобы за мамин счет. А вы подумали,
что я не вечная? Меня может не стать через год, месяц и даже завтра. Я больна и немолода. Об этом вы думали? Что будете делать, когда меня не станет? Я пыталась тебя предостеречь, но ты же у нас с детства: «Я так хочу!». Хоть луну с неба. Хватит! Взяли ребенка — выкручивайтесь. Не куклу покупали — положили и лежит. Нет, ребята, меня на этот раз вы не разжалобите. Я люблю тебя Настя, но я больше не буду потакать твоим прихотям.

— Значит, так? Хорошо… Но если тебе будет плохо — не зови. Ты тоже решай свои проблемы сама.

Настя, сдерживая закипавшие злые слезы, хлопнула дверью. Алеша, увидев рассерженную мать, разревелся. Она в раздражении ударила ребенка по щеке:

— Не ной, без тебя тошно! Дура я, взяла тебя на свою голову!

Перепуганный ребенок перестал плакать. Воспитанный почти с самого рождения в приюте, он уже умел сдерживать слезы, улавливая нюансы настроения взрослых. И только страдальческая гримаса выдавала его детское горе.

Великим постом у Александра случился приступ безумия. Когда Настя вернулась домой с покупками, она увидела такую картину: Алеша спрятался в кладовой, а Александр расхаживал по комнате с горящими глазами и декламировал стихи. Он схватил жену за локоть:

— Послушай, послушай, Настя, какие строки! — и он начал складывать слова в стихи, и удивительным образом ему удавалась эта импровизация. Он сдернул скатерть со стола и набросил ее себе на плечи. Хрустальная ваза долетела до стены и рассыпалась осколками. Не замечая этого, он продолжал слагать строки:

— Сквозь пелену тумана солнца луч пробился

И землю осветил нежнейшим светом.

Душа моя сквозь эту пелену

Прорвется тоже, разрывая путы.

Ей тесно в теле, отделиться хочет

И рвется из груди, с земли на небо,

Туда, где звезды россыпью сияют…

Настя в ужасе набирала номер «скорой». Когда машина подъехала, Александр уже сорвал шторы, обмотался ими и, переходя из экзальтированного состояния в злобное, кричал:

— Не слушаешь? Звонила моим врагам? Убью!

Двум дюжим санитарам едва удалось справиться с безумным. Настя поехала,
проводить мужа в психиатрическую клинику.

Когда Ирина Андреевна вернулась из церкви, она застала в коридоре рыдающего мальчика. Он так уревелся, что не мог говорить.

— Господи, что же случилось? Успокойся, я тебя сейчас умою, давай вот водички попьем.

Ребенок сделал несколько глотков, но чуть не подавился, потому что непрерывно всхлипывал. Тогда она умыла его и повела к себе в комнату. Но ребенок, за год приученный родителями, что «там живет плохая бабушка», упирался и заревел еще громче. Тогда она присела на корточки, прижала его к себе, гладила по спинке, целовала в лобик и уговаривала:

— Не бойся, Алешенька, давай пойдем в вашу комнату. Вот посидим здесь на диване, и ты мне расскажешь, что случилось.

Но ребенок от перенесенного страха быстро уснул и только продолжал всхлипывать во сне. Она смотрела на него впервые. Худенький, малорослый для своего возраста, с синеватыми прожилками под глазами, светлыми волосиками, он напомнил ей сына, умершего в возрасте двух лет. И так защемило сердце! Ирина Андреевна обняла сонного ребенка: «Маленький ты мой, деточка моя!» — слезы катились из ее глаз. И вдруг мальчик во сне потянулся к ней ручонками, обнял за шею и прошептал во сне: «Мамочка!». Ирина Андреевна заплакала еще горше.

— Бедное ты дитя, прости меня. Я из-за твоих родителей и тебя обидела, мальчик мой. Лешенька, солнышко мое, я твоя бабушка, я постараюсь стать доброй бабушкой. А ты спи, спи. Я посижу рядышком. Никто в этом доме больше не обидит тебя.

Она долго ждала дочь, догадываясь по разбросанным вещам и разорванной на клочки шторе о том, что здесь произошло. Случай был не первый. «И не последний», — вздохнула Ирина Андреевна. Спина так болела, что она прилегла на диван рядом с малышом, да так и заснула.

Настя пришла под утро. Ирина Андреевна с укором смотрела на дочь.

— Не смотри на меня так. Это твоя вина. Сколько раз я просила о помощи. И вот…

— Что «вот»? Моя вина, что вы, не подумав о последствиях, взяли ребенка? Моя вина, что Саша попал в аварию? Не надо все валить на мать.

— Ладно, не ворчи, я и так устала, перенервничала. Как Сашуувезла, ходила на телеграф, позвонила свекрови. Договорились, что Саша переедет к ней. У них в Москве и врачи посильнее, да все-таки с матерью будет. Просто я так больше не могу! Доктор сказал, что болезнь прогрессирует, так что хорошего ждать не приходится. А я еще молода, я хочу пожить нормально, встретить хорошего мужчину.

— Как ты можешь так спокойно об этом говорить? Вы же с Сашей венчаны. Какой может быть другой мужчина? Ребенок у вас…

— Мне что — руки на себя наложить? Не могу больше так жить. Понимаешь, не…мо…гу! А ребенка сдам в детдом, это не проблема.

— Ты этого не сделаешь!

— Еще как сделаю. Надоел он мне — ноет и ноет. Без него и так тошно, да еще его вопли…
— Настя, ты не спеши, успокойся, подумай. Еще все будет хорошо. Я буду помогать.

— Спохватилась! Нет и нет! Сашку к матери, а этого — ткнула пальцем в спящего ребенка — в детдом. Точка, как ты говоришь.

Никакие уговоры не помогли. Прошел месяц, сватья приехала и увезла Александра навсегда, обиженная на них. Несправедливо, от материнского горя, обвиняла их в болезни сына. После отъезда мужа Настя пустилась во все тяжкие. Каждый день приходила за полночь. Однажды объявила: «Выхожу замуж. Парень хоть и моложе меня, но неплохой. Жить будем у него, а Алешку придется сдавать».

— Он что — макулатура? Что значит «сдавать?»

— А то и значит. Я предупреждала.

Видя непреклонность дочери, Ирина Андреевна решилась на крайнюю меру:

— Доченька, ты же знаешь, что ты одна у меня осталась, одна радость на всей земле. Не могу я допустить, чтобы ты совершила такой жестокий поступок. Ты вот сказала: «твоя вина», — так оно и есть — значит, где-то я не доглядела, что-то не так сделала. Ведь это я воспитала тебя, оттого и моя вина. Не отдавай Алешу. Пусть ты будешь по документам его матерью, а я оставлю его у себя. За деньги не беспокойся, я тоже снова работать пойду. У нового бухгалтера все равно что-то не ладится, и Виктор Акимыч звал меня. А днем Алеша в садик будет ходить.

— Не знаю, мама, обуза ведь тебе… Не знаю… Впрочем, смотри сама. Но не обижайся — если будешь просить, я его назад не возьму. Пусть он забудет, что я была ему матерью.

— Хорошо, доченька, пусть так и будет.

Ирина Андреевна вечером долго смотрела в окно, вспоминала юность, молодость, маленькую Настеньку, покойного мужа. Где они с ним допустили ошибку? Когда? Видимо, после смерти сына боялись потерять и ее, оттого и баловали. «Прости меня, Господи, какую бесчувственную дочь я воспитала! Сколько эгоизма, самолюбия, жестокости… Но ведь она дочь. И такую я ее люблю. Помоги ей, Гсподи!», — и ее горькие слезы капали на подоконник.

* * *

— …Колобок-колобок, румяненький бок,

В масле поваляйся, вкусным оставайся.

Будь для нас хорошим

В день рожденья Лешин!
Ирина Андреевна доставала из духовки именинного колобка и приговаривала, что на ум пришло. Алеша смеялся до слез.

— Бабуленька, да нет в сказке таких слов!

— Разве нет? Вот память старушечья! А мне казалось, что там точно про тебя написано.

— Нет и нет! Я еще до школы эту книжку выучил. Ты же меня по ней читать учила. Опять скажешь, что память старушечья? Ох, и бабуля! Какая у тебя память хитрая — что надо помнит, что не надо — забывает. А ты помнишь, как мы в первый класс пошли?

— Конечно, помню, солнышко мое! Я даже помню, что школьники из-за тебя чуть без первого звонка не остались. Не забыл?

— Да, это я дурака свалял… Когда меня этот здоровый старшеклассник посадил на плечо и понес по кругу, я испугался. Да еще в руках у меня звоночек. Я его изо всех сил сжимал, чтобы он не звонил, думал, что шум от него будет. Мне же никто не объяснил, что надо именно звонить.

— Алеша, а что это за «дурака свалял»? Мы же с тобой договаривались, что не будем русский язык засорять.

— Ну, прости-прости — дурака свалял, — и мальчик опять откинулся на спинку дивана, заливаясь озорным смехом.

— Ох и несерьезный ты у меня. Ведь десять лет тебе уже.

— Бабуль, прости ради дня рождения…

И тут в дверь постучали. Леша побежал открывать: «Наверное, ребята пришли». Но на пороге стояла, не решаясь войти, Анастасия.

— Ма… То есть простите, тетя Настя, вам бабушку позвать?

— Позови.

Ирина Андреевна вышла, вытирая мокрые руки о передник. При виде дочери она радостно улыбнулась.

— Настенька, доченька, вот нечаянная радость! Ты к Алеше на день рождения?
— Конечно, нет. Мама не начинай — я по делу. Мы с мужем переезжаем в другой город, и я хотела тебя попросить помочь нам квартиру продать. Объявление я уже дала в газеты, ну, и твой телефон.

— А ты написала, что обращаться только вечером? Я ведь работаю.

— Работаешь?! Господи, а ты в зеркало смотришься хоть иногда? Волосы седые, лицо бледное. И это из-за чужого ребенка!

— Не смей! Бог тебе судья. Квартиру я продать помогу, а Алеша мне не чужой, он мне как сын. Никогда больше этого не говори!

— Все-все, оставайся со своим детдомовским, кому он нужен кроме тебя? Слова больше не скажу. Но ведь и соседи говорят, что ты на старости из ума выжила…

Настя неожиданно замолчала — из коридора на нее смотрел Алеша. Она смутилась. Ребенок подошел к Ирине Андреевне, обнял ее и прижался крепко-крепко. Настя, не выдержав его укоризненного взгляда, вышла, хлопнув дверью. А мальчик не мог оторваться от бабушки, слезы текли рекой. Ирина Андреевна вытирала его передником и гладила по вихрастой головке:

— Ну, вот еще, такой большой — и в слезы! Идем-ка лучше на диван. Посижу немного. Лешенька, подай-ка мне ингалятор, что-то дышать трудно.

Глаза у мальчика сразу высохли, и он стремительно бросился к старенькому комоду за ингалятором.

* * *

Зима близилась к концу… Серое небо выглядело таким безрадостным. Беззащитные голые ветви тополей тщетно тянулись к небу в ожидании солнца — время еще не пришло. Воробьи во дворе передрались из-за хлебных крошек, которые насыпал соседский мальчик Вовчик. Ирина Андреевна смотрела и смотрела в окно, а Леши все не было. Неожиданный звонок заставил ее вздрогнуть.

— Лешенька, как же я тебя проглядела? Наверное, на воробьев засмотрелась.

— Прости, бабуленька, задержали на кафедре, — щеки молодого человека залились румянцем.
Ирина Андреевна откровенно любовалась своим дорогим Алешей: рослый синеглазый красавец с мужественным подбородком и детскими ямочками на щеках — он был так хорош, что даже самая ворчливая соседка, баба Нюра, не могла на него нахвалиться.

— Ох, и парень у тебя, Андреевна! И красавец, и помощник. А вежливый какой — уж всегда поклонится при встрече, всегда повеличает, не то что нынешние ветрогоны. Уж хорош, так хорош!

— Повезло мне, Петровна, очень повезло.

— Ну, уж не скажи. Красота-то от Бога, а поведение от воспитания. И то сказать, не верил ведь никто, что поднимешь ты его, ведь такая вся больная. А вот поди ты, уж институт заканчивает.

Все это вспомнилось, пока Ирина Андреевна смотрела Леше в глаза. Тот не выдержал:

— Бабуля, ну никак тебе не солжешь. Не был я на кафедре. Я с девушкой встречаюсь. Люблю ее, очень люблю. Она такая милая, такая скромная. И меня тоже любит. На другом факультете учится, но тоже в этом году защищаться будет.

— Огорчил ты меня, Лешенька, как же я-то ничего не знаю, ведь у нас друг от друга никогда тайн не было.

— Я не решался сказать.

— Господи, да как же так можно! Иди, зови ее. Далеко живет?

— Живет-то далеко, да стоит в подъезде.

— Ну, Алешка, ремень по тебе плачет. То-то я тебя и проследила — вдоль стены, видно, крался. Вот и тайны появились…

Алексей, не дожидаясь выволочки, выскочил в подъезд. Через приоткрытую дверь слышны были голоса. Алексей настаивал, а девушка робко отказывалась. Наконец, он ввел ее, гордо глядя на бабуленьку — вот мол, посмотри, какая у меня невеста! Да и было на что посмотреть — под стать внуку. Русая коса ниже пояса, соболиные брови и стыдливый румянец. Точно из другого века девица.

— Бабуля, это Ира.

— Еще и тезка! Дорогая моя, как же ты хороша! Рада за Лешеньку. А то я думала — в девках он останется, все по сердцу найти не мог, — все трое рассмеялись. — Идемте-ка к столу, после института в желудках то, наверное, один желудочный сок?

Девушка опять улыбнулась и тихо шепнула:

— Зря я так боялась. Такая славная у тебя бабушка!

Леша радостно сжал ей пальцы:

— Как хорошо, что вы понравились друг другу — гора с плеч.

— Она строгая, ты боишься ее?

— Нет, что ты! Бабуля самый дорогой на свете человек, она очень добрая. Я просто боялся огорчить ее. Вдруг какая-нибудь родственная ревность. Мы ведь с ней с моего детства всегда вдвоем.

— Чего вы там шушукаетесь, студенты? Хотите старуху голодом заморить? Быстро мыть руки
и за стол!

* * *

С утра сердце ныло в предчувствии беды. Ирина Андреевна не находила себе места. Когда зазвонил телефон, она уже знала — он несет недобрую весть. В трубке слышались только рыдания. Ирина Андреевна прошептала: «Господи, дай мне сил!»

— Ирина Андреевна! — голос прерывался слезами. — Это Ира. Лешу в больницу увезли. Мы шли, и вдруг — «УАЗик». А коляска покатилась… — Девушка опять разрыдалась.

— Успокойся! Говори!

— Коляска… с ребенком… Леша бросился, толкнул коляску. Она дальше проехала, а он… он… его…

— Ира, в какой он больнице?

— Не.. не… знаю, «Скорая» увезла.

Ирина Андреевна в считанные минуты выяснила, в какой больнице находится Алексей, и через полчаса уже была в приемном покое. На все уговоры врача она отвечала: «Я должна его видеть». На все уговоры присесть, прилечь (видя, что она постоянно подносит ко рту ингалятор) она упорно твердила: «Я должна его видеть!» И, наконец, дежурный врач развел руками:

— Ну, что с вами делать? Хорошо, постараюсь договориться с хирургами. Как только операция закончится, вас проводят к больному. Но учтите — на минуту-две, не больше.

Но стоило Ирине Андреевне войти в палату к внуку, она вышла оттуда только тогда, когда его выписали домой. Первые ночи спала, сидя на стуле, навалившись на стену. Потом сердобольные санитарки стали на ночь приносить ей матрац и подушку, и она спала рядом с кроватью внука на полу.

Домой их привезли на больничной «Волге». Помогли занести Алешу на третий этаж и положили на кровать в его комнате. Ира уже дожидалась их приезда, прибрала в квартире, приготовила обед.

— Ну, вот вы и дома! Алеша, ты рад? Кивни головой.

У Алексея после травмы был поврежден речевой центр. Кроме того, он не мог ни ходить, ни сидеть. Но ему не хотелось огорчать бабушкуи Ирину, и он, сделав над собой усилие, кивнул, стараясь улыбнуться.

Ира ушла только поздно вечером. Ирина Андреевна подвинула стул поближе к кровати внука:

— Алешенька, давай поговорим. Хочу сказать, что я стара. Не возражай — стара. И больна. С этим ты тоже не можешь не согласиться. Конечно, ведает один Бог, сколько человеку отпущено, но Мафусаилова века мне не прожить. У нас с тобой мало времени. Поэтому ты должен мне помогать. Без этого — никак. Я буду делать все возможное и невозможное, чтобы поднять тебя на ноги. Но без твоей помощи мне не обойтись. Во-первых, ты должен абсолютно верить, что будешь здоров. Я столько молила Бога, что верю в Его милость. Верь и ты. И собери все силы, все направь на выздоровление. Твоя вера в исцеление — уже половина успеха.

И началась борьба за жизнь и здоровье Алексея. Его причастили и соборовали на дому. В доме появились массажисты, медсестры, постоянно контролировал ход восстановительного периода участковый врач. Ирина Андреевна продала сад и драгоценности своей бабки по отцовской линии, о которых не знала даже Настя и которой, кстати, они предназначались. Дорогие лекарства, массажи, еженедельные причастия делали свое дело: Алексей сначала начал сидеть в инвалидном кресле, потом вставать, держась за спинку кровати, потом ходить. Ирина Андреевна подставляла свое плечо внуку, переросшему ее на полголовы, и приговаривала: «Давай, мой родной, ты можешь! Ты обязан ходить! Держись крепче и ступай — правой ногой… левой…, еще раз… Молодец!» Она часами массировала руки, ноги, спину Алексея. Когда приходил массажист, не уходила ни на секунду, запоминая все движения его рук. И вот наступил момент, когда Алеша сам вышел во двор. Обе Ирины сопровождали его, готовые подхватить, если он начнет падать. Но нет, парень креп день ото дня. Он даже в ближний магазин уже ходил сам, протягивал продавцу список продуктов, и шел домой с полной сумкой. Говорить он так и не мог. Врачи терялись в догадках. Он должен был говорить.., но не говорил.

В сентябре они с Ириной зарегистрировались и повенчались. Поселились в комнате Алеши (бывшей Настиной). В институте он взял академический отпуск, а жена заканчивала последний курс. Они втроем жили очень счастливо, если не считать того, что Ирина Андреевна тяжело переживала отсутствие речи у Алеши. Она перечитала все, что нашла на эту тему, все медицинские справочники. Возила Алексея к медицинским светилам, но тщетно — он не мог произнести ни слова.

* * *

Алексей спешил домой, чтобы к приходу жены помочь Ирине Андреевне приготовить ужин. На его звонок никто не отозвался, и ему пришлось открыть дверь своим ключом. Дверь в комнату Ирины Андреевны была открыта. Она лежала в неудобной позе на кровати, словно не ложилась, а упала на нее. Возле кровати валялся пустой ингалятор. Ирина Андреевна пыталась вдохнуть такой необходимый воздух, конвульсивно сжимая рукой угол покрывала. Губы ее посинели, в глазах было страдание.

— Алло, «Скорая»? Вызов по адресу… Скорее!!! Бронхоспазм! Скорее!.. Мамочка, не умирай! Не умирай, мама! Я верю — ты можешь! Дыши, дыши-и-и! Я не могу без тебя, мама! Не оставляй меня, родная моя!

— Вот раскричался, то слова не добьешься, а то — на тебе! — Ирина Андреевна, еще очень слабая, пыталась шутить, видя, как напуган Алексей ее приступом. — Умрешь тут с тобой, как же — такой шум поднял. Ну вот, уже звонят. А ты меня своим криком и без «скорой» вылечил.

Когда доктор сделал укол и уехал, Ирина Андреевна присела на кровать, а Алексей сидел рядом, прижимаясь к ней как в детстве, крепко-крепко, и всхлипывал как в детстве, не в силах успокоиться от перенесенного испуга.

— Ну-ну, хватит, взрослый мужик ведь. Нет худа без добра. Смотри, как ты у нас заговорил. Ира придет, не поверит своим ушам. А чего это ты меня мамой назвал? Бабушка я тебе.

Но Алексей только еще крепче обнимал ее и твердил:

— Мамочка, дорогая, единственная! Ты самая родная, самая лучшая! Я так люблю тебя, мама!

Инет

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.