О Елене Александровне Денисьевой, последней, пылкой, тайной и мучительной любви Ф. И. Тютчева, поэта и блистательного остроумца — дипломата, которого часто впролголоса — не решались громко, — слишком рассеянно относился Федор Иванович к своему великолепному Дару, — называли «наследником пушкинских традиций» , неизвестно почти ничего.. и известно слишком много !
Она — адресат более пятнадцати его стихотворений, ставших самыми драгоценными шедеврами русской лирики второй половины девятнадцатого столетия. Это — очень много для Женщины, которая беззаветно любила. И — слишком мало для сердца, которое надорвало себя этой Любовью.
Вот уже почти двести лет мы читаем строки, посвященные ей, восторгаемся мучительной и жгучей силой чувства к ней Тютчева, вообще — то, человека очень скрытного и презирающего всякую «сентиментальную чепуху», задумываемся над тем, а оправдана ли была такая вот грешная страсть, а грешна ли она — вообще? Попытаемся воссоздать до сих пор скрытую канву недолгой, мучительно — яркой жизни той, что Поэт называл «моя живая душа».
Елена Александровна Денисьева родилась в 1826 году, в старинной, но очень обедневшей дворянской семье. Рано потеряла мать, с отцом, Александром Дмитриевичем Денисьевым, заслуженным военным, и его второю женою отношения почти сразу не сложились. Непокорная и вспыльчивая для новой» матушки» Елена была спешно отправлена в столицу, Санкт — Петербург — на воспитание к тете, сестре отца, Анне Дмитриевне Денисьевой — старшей инспектрисе Смольного института.
Привилегированное положение, которое занимала старейшая из воспитательниц Анна Дмитриевна в этом учебном заведении, знаменитом на всю Россию, позволило ей воспитывать полусироту -племянницу на общих основаниях с остальными «смолянками»: девочка приобрела безуукоризненные манеры, стройную осанку, отличный французско — немецкий выговор, полную мешанину в голове по курсу естественных наук и математики, солидные познания в области домоводства и кулинарии, и непомерную пылкость воображения, развитую чтением по ночам сентиментальных романов и поэзии, украдкою от классных дам и пепиньерок*. (*дежурные наставницы младших девочек из выпускных классов — автор.)
Анна Дмитриевна, чрезмерно строгая и сухая с подчиненными и воспитанницами, страстно привязалась к племяннице, по — своему: баловала ее, то есть, рано начала покупать ей наряды, драгоценности, дамские безделушки и вывозить в свет, где на нее — изящную, грациозную брюнетку, с чрезвычайно выразительным, характерным лицом , живыми карими глазами и очень хорошими манерами — быстро обратили внимание и бывалые ловеласы и пылкие «архивные юноши» ( студенты историко — архивных факультетов Петербургского и Московского университетов, представители старинных дворянских, часто обедневших, семейств.
Это прозвище стало нарицательным и вообще для молодых людей, имевших хорошую, твердую репутацию человека, склонного к наукам — автор), серьезно искавшие невест.
Елена Александровна, при своем природном уме, обаянии, глубокой вдумчивости, серьезности — ведь жизнь сироты, что ни говори, накладывает отпечаток на душу и сердце, — и очень изысканных, изящных манерах могла рассчитывать на весьма неплохое устройство своей судьбы: Смольный институт был под неустанной опекой Императорской Фамилии, и племянницу, почти приемную дочь, заслуженной учительницы собирались при выпуске непременно назначить фрейлиной Двора!
А там и замужество, вполне приличное ее летам и воспитанию, ожидало бы Helen
(* Элен — франц. — автор) заслуженною наградой, а старушка — тетушка могла бы с наслаждением предаваться (в тени семейного очага племянницы) столь любимой ею игре в пикет, с каким — нибудь безукоризненно воспитанным и отменно любезным гостем из огромного числа светских знакомых !
К таким, «вполне светским» знакомым принадлежал, разумеется, сперва и Федор Иванович Тютчев.
Его старшие дочери от первого брака, Анна и Екатерина Тютчевы, оканчивали выпускной класс Смольного вместе с Еленой. Они даже были весьма дружны между собою, и на первых порах m — lle Денисьева с удовольствием принимала приглашение на чашку чая в гостеприимный, но немного странный дом Тютчевых. Странный потому, что каждый в нем жил своею, собственной, жизнью, несмотря на чтение вслух по вечерам в ярко освещенной гостиной, на частые совместные чаепития, на шумные семейные выезды в театры или на балы.
Внутренне каждый в этой блестяще — интеллигентной, глубоко аристократической — по духу, взглядам, мировозрению — семье был закрыт и тщательно спрятан в свою собственную оболочку глубоких переживаний и даже «потерян» в них.
В доме всегда царила некая внутренняя прохлада и пламя любви, затаенное под спудом сдержанности и аристократической холодности, никогда не разгоралось в полную силу.
Особенно растерянной, неприкаяной в этой «полуледяной атмосфере» казалась Елене жена любезнейшего, всегда чуть — чуть эгоистично рассеянного, Федора Ивановича, деликатная, очень сдержанная Эрнестина Феодоровна, в девичестве — баронесса Пфефель, уроженка Дрездена.
Она всегда старалась быть незаметной, морщилась, когда на нее обращали излишнее, по ее понятиям, внимание, но тонкие, изящные черты ее лица, огромные карие глаза, всегда как бы «зябли» от душевного «cквозняка» царившего в доме, молили о лишнем взгляде или мимолетно обращенном к ней теплом слове. Она безмерно обожала своего Theodora и даже поощряла его увлеченность изящной и живой подругой своих приемных, но искренне любимых дочерей, что очень удивляло Елену на первых порах.
Правда, потом, уже много позже, она разгадала искусный «секрет» Эрнестины Феодоровны — та просто — напросто, не воспринимала ее всерьез!
Умудренной блестящим светским опытом госпоже Тютчевой*(*Ее отец, брат и первый муж — барон Дернберг — всю жизнь состояли на службе при Баварском королевском дворе, и вообще, вся семья их сердечно дружила с фамилией самого короля Баварии, Людвига, на чьих придворных балах яркою звездой всегда блистала «милая Нестерле», как звали ее в семье. — автор.) думалось, что пылкий роман — увлечение ее «пиитического» мужа наивной молодой красавицей — смолянкой будет, хотя и бурным, но недолгим, и что он — гораздо безопаснее, чем все прежние безрассудные «вихри страстей» ee Theodora c великосветскими аристократками — красавицами. Любое из этих увлечений в одну минуту грозило перерасти в громкий скандал, и могло стоить ее мужу придворной и дипломатической карьеры.
А уж этого никак нельзя было допустить!Но если бы искушенная в великосветских «обычаях» супруга дипломата — поэта только могла представить себе, какой пожар «возгорится» из маленькой искры обычного светского флирта!
Роман развивался пугающе — стремительно!
Александр Георгиевский, муж сводной сестры Елены, Марии Александровны, вспоминал в 1861 году, когда со дня первой — и роковой! — встречи влюбленных в приемной зале Смольного института, — туда Тютчевы приехали навестить дочерей в выходной — миновало десять лет : «Поклонение женской красоте и прелестям женской натуры было всегдашнею слабостью Феодора Ивановича с самой ранней его молодости, — поклонение, которое соединялось с очень серьезным, но, обыкновенно, недолговечным и даже очень скоро преходящим увлечением той или другою особою.
Но в данном случае, его увлечение Лелей* (*домашнее имя Елены Александровны — автор.) вызвало с ее стороны такую глубокую, такую самоотверженную, такую страстную и энергическую любовь, что она охватила и все его существо, и он остался навсегда ее пленником, до самой ее кончины!»
И затем Александр Георгиевский добавляет с некоторой долей горечи, уже от себя лично: «Зная его натуру, я не думаю, чтобы он за это долгое время не увлекался кем — нибудь еще, но это были мимолетные увлечения, без всякого следа, Леля же несомненно привязала его к себе самыми крепкими узами»:..
Елене Александровне в ту пору было двадцать пять лет, Тютчеву — сорок семь. О их бурной связи вскоре стало известно управляющему Смольного института, который напал на след квартиры, снимаемой Тютчевым неподалеку для тайных свиданий с Еленой Александровной.
Скандал разгорелся в марте 1851 года, почтии перед самым выпуском и придворными назначениями. Смолянка Денисьева в ту пору уже ждала ребенка от поэта — камергера! Старшая дочь Елены Денисьевой от Тютчева родилась 20 мая 1851 года — автор.) Все надежды на карьеру ее, как фрейлины Двора, а тетушки Анны Дмитриевны, как кавалерственной дамы, разумеется, были тотчас забыты!
Анну Дмитриевну спешно выпроводили из института, правда, с почетной пенсией — три тысячи рублей ежегодно, а бедную Лелю «все покинули». (А. Георгиевский)
У нее почти не осталось ни друзей не знакомых в свете. Ее на новой квартире, где она жила вместе с тетушкой и новорожденной дочерью, тоже- Еленой,- навещали только две — три подруги, самая преданная из них : Варвара Арсентьевна Белорукова, классная дама Смольного, заботящаяся после смерти Елены о детях и престарелой тетке, да немногочисленные родственники.
Александр Георгиевский писал о Елене Александровне и ее Судьбе так: «Это была самая тяжкая пора в ее жизни, отец ее проклял, и не хотел больше видеть, запрещая всем остальным родным видеться с нею.
От полного отчаяния ее спасала только ее глубокая религиозность, только молитва, дела благотворения, пожертвования иконе Божией матери в соборе всех учебных заведений близ Смольного монастыря, на что пошли все, имевшиеся у нее, немногие украшения».
Думается, Александр Иванович Георгиевский несколько ошибается в своих воспоминаниях, говоря о единственном утешении несчастливицы (в светском понимании) — Елены : Боге и православных молитвах! У нее была еще один » Бог» — Федор Иванович Тютчев и еще одно утешение: его Любовь и привязанность к ней!
Она так и называла его : » Мой Боженька». Она прощала ему абсолютно все: частые отлучки, постоянную жизнь на две семьи*, ( *он не собирался , да и не мог оставить преданной и все знающей Эрнестины Феодоровны и фрейлин — дочерей, свою службу дипломата и камергера — автор) эгоистичность, вспыльчивость, частую, рассеянную невнимательность к ней, а в конце — даже полухолодность,- и даже то, что ей нередко приходилось лгать детям, и на все их вопросы:
«А где папА и почему он обедает с нами только раз в неделю?» — с запинкою отвечать, что он на службе и очень занят. Свободной от косых взглядов, презрительной жалости, отчуждения, и всего того, что сопровождало ее фальшивое положение полужены — полулюбовницы Елену Александровну избавляло только кратковременное пребывание вместе с Тютчевым за границей — по нескольку месяцев в году, да и то — не каждое лето. Там ей не нужно было не от кого таиться, там он свободно и гордо называла себя: madame Tutchef, в регистрационных книгах отелей без колебаний, твердой рукой, в ответ на учтивый вопрос портье, записывала:
» Tutchef avec sa famille»* (Тютчев с семьей — франц. — автор).
Но — только там! Для того круга, в котором жила Елена Александровна Денисьева в России, она до конца жизни была «парией», отверженною, оступившейся.
Безусловно, очень умная, все тонко чувствующая и понимающая Елена Александровна, прекрасно знала, что занимается самообманом , но ее растерзанное, слишком пылкое сердце тщательно выстроило свою собственную «теорию», благодаря которой она и жила все тяжелые и в то же время, самозабвенные свои, долгие четырнадцать лет.
Произведение Тютчева «О, как убийственно мы любим» было написано в начале 1851 года, посвящено Елене Денисьевой, незаконной жене Тютчева, матери его трех детей. Она была отвергнута обществом, семьей – всеми, кем она дорожила, только из-за любви к мужу.
Тютчев, используя громкие, грозные метафоры, пишет о том, как часто мы убиваем самое прекрасное, что в нас есть…
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
Все стихотворение пропитано тоской и грустью. Тютчев пишет не о выдуманной судьбе влюбленного человека, а о своей собственной. Даже больше о судьбе Денисьевой, чем о своей.
Судьбы ужасным приговором
Твоя любовь для ней была,
И незаслуженным позором
На жизнь ее она легла!
Трудной была жизнь Тютчева, еще трудней она стала для Елены Денисьевой, поэтому и стихотворение пропитано некой горечью.
Многие стихи, посвящённые Елене Александровне, долго хранились в архивах, посвящения скрывались, комментарии отсутствовали… Впоследствии они были объединены под названием «Денисьевский цикл»…
В этот цикл входят стихотворения «О, как на склоне наших лет», «Весь день она лежала в забытьи», «Сегодня, друг, пятнадцать лет минуло…», «Вот бреду я вдоль большой дороги»…
Вообще-то, стихотворения, посвященные женщинам, которые остались от Тютчева в некотором отдалении, отличаются от стихов, которые адресованы его женам. Посвящения Амалии Крюденер и Клотильде Ботмер – грациозные стихотворения-элегии. Они оставляют ощущение света, грусти, легкости.
Стихи «Денисьевского цикла» – на другом полюсе. После них остается чувство подавленности…
…………………..
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
Давно ль, гордясь своей победой,
Ты говорил: она моя…
Год не прошел — спроси и сведай,
Что уцелело от нея?
Куда ланит девались розы,
Улыбка уст и блеск очей?
Все опалили, выжгли слезы
Горючей влагою своей.
Ты помнишь ли, при вашей встрече,
При первой встрече роковой,
Ее волшебный взор, и речи,
И смех младенчески живой?
И что ж теперь? И где все это?
И долговечен ли был сон?
Увы, как северное лето,
Был мимолетным гостем он!
Судьбы ужасным приговором
Твоя любовь для ней была,
И незаслуженным позором
На жизнь ее она легла!
Жизнь отреченья, жизнь страданья!
В ее душевной глубине
Ей оставались вспоминанья…
Но изменили и оне.
И на земле ей дико стало,
Очарование ушло…
Толпа, нахлынув, в грязь втоптала
То, что в душе ее цвело.
И что ж от долгого мученья
Как пепл, сберечь ей удалось?
Боль, злую боль ожесточенья,
Боль без отрады и без слез!
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
Из сети
Автор публикации
Добавить комментарий
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.