Эпоха мыльных опер. Автор: Анна Лебедева

Эпоха мыльных опер

Моим милым дедушке и бабушке посвящается…
Электрический чайник из нержавеющей стали давно вскипел. Степаныч искал заварку.

— Черт бы побрал эту бабу. Где она чай прячет? — он облазил все шкафы и шкафчики, нашел початую бутыль постного масла, соль и сахарный песок. В буфете его ждал приятный сюрприз в виде шоколадных конфет «Ласточка» и нескольких пачек вафель. Чая не было. Степаныч разозлился, выругался нехорошо и долил кипятком старую заварку, отдыхавшую в пузатом чайничке с отколотым носиком.

Кое-как напился. Щи вытаскивать из печи не стал: опять разболелась левая «рука», предсказывая метель: ныла и дергала, как гнилой зуб. Как с такой вытаскивать ведерный ухват? Еще опрокинет, не дай бог, да на ноги. А шалопутной Нюрке, видимо, все равно: поел ли мужик чего, нет, живой, али помер — гулящая, гадюка!

Степаныч прошел в комнату, потирая левую «руку», вернее то, что от нее осталось — культю, за которую получал пенсию по инвалидности. Правда, деньги что-то стали в последнее время задерживать: вторую неделю почтальонка не приезжала в деревню. А сейчас заметет дороги — что потом делать? Автолавка тоже замудрила, два понедельника уже пропущено. Ясно-понятно, бардак в стране: дороги не чистят, пенсию задерживают, продукты не возят, и… бабы законные шляются целыми вечерами неизвестно где!

Старик включил телевизор. Скоро должны были начаться новости, а жена все не приходила. На улице стало совсем темно. Конечно, Нюрке идти до дома всего-то пару минут, а все-таки…

— Ой, придешь, паразитка такая, ой я тебе покажу «сириял» — негодовал Степаныч.

***

Все было хорошо в семье Ефимовых, как у добрых людей. Оба вышли на заслуженную пенсию, воспитали сыновей настоящими мужиками, обзавелись невестками и внуками. Дом содержался в порядке, скотина — обихожена, деньжата сынам накоплены — жить бы да радоваться. Ан нет!

Ни с того, ни с сего грянул путч, и распалась страна, а потом все накопления Ефимовых превратились в фантики. Они, сердешные, мечтали вручить Петру и Александру круглые суммы на мотоцикл и на гарнитур мебельный, а лопнула мечта, как мыльный пузырь. Теперь вместо мотоцикла Петька смог бы купить разве что куртку Ваське своему, а Александр девчонкам и жене — по платью, наверное, только и всего.

А еще у нас есть сайт с рассказами — razkaz.ru
Немного оклемался Степаныч от беды — новая напасть! Один раз сели с Нюрой в честь воскресенья телевизор посмотреть, пока свет не вырубился, и увидели иностранное кино: коротенькое, и полчаса в нем нет. На экране буквы иностранные, и бабенка какая-то из сена выглядывает. Сама косматая-лохматая, плечи голые, а губы, срам, черным карандашом обведены! Что это за мода? Выглядывает бабенка, будто заигрывает. А нет, чтобы вилы взять, да копнишки в сарай убрать! Ленивая девка, сразу видно. А потом она, вся разукрашенная, да с голыми титьками, лежит на подушках и плечиком эдак поводит, вроде бы только что проснулась и сильно чему-то удивилась. Степаныча чуть не вывернуло наизнанку от этой нахалки, а бабка — ничего, уставилась в экран и смотрит внимательно. Хорошо, что быстро все это закончилось.

Зря радовался Степаныч: серии быстро пролетали, зато было их, наверное, больше двух сотен. И Нюрка повадилась смотреть кино про нахалку чуть ли не каждый день, со вторника по четверг. Всех по именам уже знала, а там их, помимо девки лохматой, сам черт не посчитает. А жена не ошибается:

— Вот это — Марианна, а это — Дон Альберто, а вон — Луис Альберто, а каргу страшную Рамоной зовут, а вон, бабочка басенькая — Эстер — тоже нехорошая, все хочет Марианну извести…

Степаныч прямо свирепел:

— Нюрка, итить твою за ногу! Ты бы так грамоте в свое время училась! Новости бы лучше смотрела, вся страна рушится, а ей — хоть бы что!

А Нюра посмотрит на мужа чистыми, не потерявшими со временем голубизны, глазами и говорит:

— Что же ты, Коленька, на меня серчаешь? Али я перед тобой в чем виноватая?

Что ей скажешь? Не в сельсовет же на нее жаловаться. И в других семьях — такое же горе. Степаныч соберется у прилавка автомагазина с мужиками — Гришкой да Тимофеем — начнет им рассказывать про свою беду, а они ему — о таком же горе.

В конце концов, все бабы, не найдя никакого понимания у своих мужей, начали собираться в избе у вдовы Марфы Некрасовой. Вроде как клуб там свой организовали. У Марфы телевизор цветной — сын из города матери специально привез.

Нюрка кое-как скотину обрядит, и бегом к Некрасовой ускачет. Бегут к Марфе и другие подружки. Поздороваются на пороге, а хозяйка самоварчик уже согрела. Бабы на стол гостинцы вывалят и чаевничают. Первую серию посмотрят внимательно, будто вчера ее совсем не видели, а потом и вторую глядят. Смотрят, дышать боятся. А кино на самом интересном месте — бряк — кончается. Так потом они еще час обсуждают свою Марианну, дискутируют, жалеют бедную нахалку и остальных людей. Жалко им богатых, которые тоже плачут. Себя не жалко, мужей не жалко, страны не жалко, а по этим слезы льют.

Степаныч как-то летом прихворнул, давление замучило. Жена дачникам-врачам две трехлитровки молока отнесла и привела доктора домой. Тот давление измерил, похмурился немного и таблетки старику дал.

— Анна Петровна, вы Николаю Степановичу два дня вставать не позволяйте! Пусть немного полежит, не то гипертонический криз случится. Хорошо? — говорил доктор Нюре.

Она проводила гостя, а сама тихонько плачет, прячется от Степаныча.

— Нюра, ты что? Да не умру я, не реви! — встревожился муж.

А она:

— Да нет, Коленька. Я об другом все…

— О чем это?

— Да Марианна ребеночка своего чужим людям отдала, — и рыдает, паразитка.

Степаныч с кровати вскочил, как ужаленный. Обида душила. Он оттолкнул жену культей и вышел на крыльцо покурить. Курил и задыхался то ли от дыма, то ли от казней египетских, какие он желал для Нюры. Тут его заскорузлой, обвитой венами, ладони коснулась маленькая ручонка внука Васи.

— Деда! А дед!

— Ну что тебе?

— Деда, не ругайся на бабушку, — глазенки у Васьки были бабкины — голубые и чистые. — Пусть она порадуется. Она все работает и работает, а счастья женского не видит, — и кто научил его, чертенка таким словам?

Степаныч засмеялся тогда:

— Ох ты, ушастый! Сказывай, мамка тебя науськала ерунду всякую говорить?

Вася похлопал пушистыми светлыми ресничками, наклонил белую головенку и улыбнулся с хитрецой:

— Са-а-м знаю.

— Ну, коли сам, пошли тогда в сад. Я тебе, сынок, рогатку выстругаю.

Васька моментально сменил хитрое выражение лица на деловое:

— Деда, а покрышки для резинки где найдем?

— Не бойся, найдем…

***

Степаныч сразу тогда забыл Васькины слова, а сегодня вспомнил. И правда, что хорошего Нюра видела? Тут же возразил себе: а на что ей было жаловаться? Он мужем строгим был, взыскательным, вечно губы в скобку сложены, это правда. Но его не клоуном, а председателем в послевоенной деревне назначило районное руководство — не было нужды попусту лыбиться. А во всем остальном — в продовольствии, в кормах для скота, в стройматериалах, в рабочих руках — ох какая нужда была. И рук рабочих, мужских, умелых, на всю деревню — девять штук. На фронт отправил колхоз триста человек, а вернулось пятеро. Один из них с отрубленной клешней — Николай Степанович. В госпитале доктор говорил: легко отделался. На всю жизнь запомнил Николай эту «легкость».

Бои на Волховском фронте шли кровавые. Коля и не понял толком ничего: кругом разрывы сотрясали землю, вздымая тонны чернозема, пополам с камнями. Казалось — вот он, ад кромешный, которым так часто пугала его верующая бабка. Не верил в Бога Коля, вот и догнало его страшное возмездие. Рядом парнишка присел, землячок из «Красного пахаря», сжал голову руками, рот раззявил в ужасе. Свистнуло что-то рядом — от паренька только половина осталась. И ничего героического, как рисовали на плакатах и пели в песнях, в том бою не было.

Вообще, ничего красивого в войне не было. Два месяца Коля с товарищами утопал в жидкой грязище. Вместе с замученными лошадьми волочили ребята сорокопятки, чтобы потом осесть на болотах, лежа в холодной, пробирающей до костей, хляби. А потом снова тащить пушки на сухие высоты — бить врага, невидимого доселе, оттого и страшного вдвойне.

Руку посекло осколком. Сестричка бинт наложила. Коля воевать продолжил, все больше ползком, сжимая в здоровой руке винтовку. Вот и довоевался: наступила гангрена, и хирург без жалости отпилил руку, бросив ее в цинковый таз.

По пути домой Николая в райком завернули и назначили его на почетную должность. И потащил на хребту инвалид тяжелую ношу под лозунгом «Все для победы». Бабоньки надрывали животы: валили лес, пахали землю, растили хлеб и картошку — все для фронта, и лишь малую толику отрывали для своих ребятишек.

Нюру он сразу заметил: небольшая, а вся ладненькая такая, опрятная. Глаза чистые, прозрачные, как синь в озере весной. И всегда веселая Нюра. Ель здоровенную пилит — смеется. По грудь в ледяной воде тащится на сплаве — песни поет. Вместо лошади в плуг впряжется — хохочет: «Гляньте на меня, девки, чисто корова! Ха-ха-ха!»

Николай долго не ухаживал — не до этого. Просто замуж позвал, а она согласилась. И за всю жизнь ни разу не заныла, не пожаловалась. Родила одного за другим мальчишек — потрафила мужу. И вечно работала: стирала, мыла, шила, в огороде за двоих управлялась, в доме — за троих, в поле — за пятерых. Один только раз, ночью, услышал Николай, как стонет Нюра. Смотрит, а она руки свои трет, капустным листом обкладывает.

— Сколько коров на тебе, Нюра? — спросил.

— Три по пять.

— Ох ты, боже мой! Бабы ошалели там? Вот тебе руки и крутит! Завтра трепку задам дояркам — пятнадцать коров на одну!

— Не надо, Коленька, мы меняемся часто. У Мани грызь опять разыгралась, вот я подмогла маленько, — лепечет испуганно Нюра, за своих подружек испугавшись.

***

Сыновья выросли, укатили в города, там и женились. Дети пошли. Каждое лето все они в деревне, под Нюриным присмотром. К автолавке пойдут — чистенькие, нарядные, будто и не возились час назад в силосных канавах, заполненных до верха водой — озера им мало, поросятам. В июне городские невестки пришлют худющих, тощих, а к осени Нюра отправляет со слезами их обратно: сытеньких, крепких, румяных — любо-дорого. Николай каждому по двадцать пять рублей выдает — за работу летом — ох, и довольные ребятишки!

И всю жаркую пору хлопочет жена у семьи: народу приезжает много — за столом не умещаются. Мужики, да дети, да невестки, черт бы их побрал, неженок. Не чета Нюре, мизинца ее не стоят, а туда же, разговаривают с ней через губу: неграмотная Нюра, простенькая, необидчивая. Смеется, будто не замечает снисходительных кивков дебелой Маринки и длинной, как жердь, Юльки.

Ничего не видела жена, заваленная хлопотами и заботами по самое горло. Степаныч даже на юг ни разу ее не свозил. Какой там юг: только на корову две тонны за лето сена нужно. А коров у Ефимовых две, да барашки, да поросенок, куры еще по огороду топчутся. Куда от хозяйства? И дом грязью зарастет без Нюры, а нельзя –изба должна быть чистенькой и нарядной внутри: люди каждый день звонить ходят — телефон проведен только у Николая Степановича.

***

Степаныч не заметил, как выкурил подряд три папиросы. Во дворе залаял Тузик, хлопнула дверь в сенях. В избу зашла румяная Нюра.

— Коленька, ты прости меня, задержалась я нынче.

— Ты, Нюра, никак, выпимши?

Жена еще больше зарделась.

— Так праздник же! «Сириял» счастливо закончился!

Степаныч в душе возликовал и спросил даже:

— Ну?

— Что «ну»? Марианна парнишку своего нашла, а Луис думал, что это ее полюбовник и хотел застрелить! Но Машка — не промах, закричала, что Бето — сын Луиса! Все помирились, стали жить-поживать в доме, и Чоле вместе с ними, которая приемная мамка! Радость какая! Мы с бабами по такому случаю наливочку откупорили. Песни пели! Вот только теперь что будем смотреть, не знаю, — Нюра опустила глаза, расстроенная.

Степаныч улыбался.

— Пойдем, Нюра, чайку попьем. Я заварку весь вечер искал.

Нюра всплеснула руками:

— От ведь дед, какой ты непутевый! Заварку я прямо на столе положила, глянь!

И правда. Лежал дефицитный кубик, по талонам взятый, прямо около чайника!

Нюра вскипятила чайник, заварила «тот самый» душистый и ароматный чай, намазала хлеб домашним маслом и откуда-то с ловкостью фокусника достала американскую ветчину в овальной баночке. Праздновать, так праздновать! В кухне ярко горел свет, и в темном окне отражались довольные лица стариков, много поживших и много чего переживших и, слава богу, не знавших, что их некогда великая страна вступила в новую эпоху: эпоху капиталистических отношений, бандитских разборок и мыльных опер — «сириялов».

—

Анна Лебедева

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.