Лучшая подруга моей мамы. Рассказ Александры Власовой

ЛУЧШАЯ ПОДРУГА МОЕЙ МАМЫ

Кому-то достается от природы цепкий ум. Кому-то красота. Кому-то богатство и связи. А Наталье, маминой подруге, удалось выхлопотать в небесной канцелярии и то, и другое, и третье: хорошенькое личико с выразительными неглупыми глазками и ножки как на выставку, мозги, и богатого папу, заработавшего состояние тем, что сейчас называется бизнес, а раньше звалось спекуляция.

Бог, как обычно, решил пошутить и поселил двух девчонок мою маму Полю — дочку простых учителей — и Нату — девочку из богатой семьи — в соседних домах.

Полине Ната казалась существом с другой планеты. Как только она ее увидела, сразу поставила себе цель подружиться. Поля занимала ей место в столовке, делилась карандашами и ручками, а когда Наташина соседка по парте влюбилась и пересела к мальчику, попросилась занять освободившееся место.

Ей казалось прекрасным в Наташе все: то, с каким изяществом та носит иностранные вещи, когда все остальные терпят на себе ужасы советской моды; то, как рассуждает о высоком искусстве; даже то, как она сидит изящно, по-взрослому, порой засматриваясь на орхидею в кабинете истории.

Орхидея — странная мечта для богатой девочки. Мама Наты, чопорная молодящаяся дама, не разрешала дочке выращивать дома цветы. Они почему-то напоминали ей о неизбежном увядании, с которым та тщетно боролась, с помощью чудо-кремов и штаба косметологов.

Да, цветы в горшках тоже нельзя. Даже если подарят на день рождения, придется передарить. Вскоре Ната с Полей вдвоем делали уроки, загорали на крыше, поедая мороженое, и один раз даже выкрали журнал из-за того, что географичка понаставила Нате несправедливых оценок.

Вместе попробовали курить, вместе оборонялись от хулиганов (Поля побила их портфелем, когда они попытались заставить Нату снять дорогие сапожки), а как подросли, только друг с другом могли обсуждать Девичье Сокровенное на скамеечке под старой липой, заговорщически сблизив хорошенькие головки.

И, хотя у Полины были и другие подружки — Таня, с которой они ходили в бассейн, и Аня, пытавшаяся увести ее парня — когда она произносила Подруга так, что в начале слова ясно слышалась большая буква, сразу становилось понятно, о ком идет речь.

Школа закончилась. Мама, продолжила семейную традицию, пошла в пединститут. И не потому, что так захотелось родителям, этого требовал ее командорский дух и любовь к детям. Она воспитывала даже игрушки в детском саду: ставила им оценки, нянчила, рассказывала, что хорошо, а что плохо.

Наталья же хотела пойти на искусствоведа, изучать культуры разных народов. Но когда она, опустив свои умные глазки, попробовала заикнуться об этом папе, тот ударил кулаком по столу и очень страшно на нее закричал.

В итоге Ната поплакала и с блеском поступила в экономический, чтобы продолжить семейное дело. Единственное, что Наталья сделала против воли папы — влюбилась.

Олег был воплощением девичьих идеалов: обладал темными волосами, темными глазами, в которых никак нельзя было не утонуть, увлечением боксом и прочими атрибутами главного героя.

Папа нахмурился, но согласие на брак все же дал. Олег вращался в тех же кругах, но был, может, чуть менее обеспеченным.

Мама говорит, у ее Подруги, умницы и отличницы, внутри наконец-то зажегся живой огонек. Ее задумчивые глазки стали не просто умненькие, а счастливые.

Свадьбу сыграли на воде — такую, такую, такую! Примерно так это описывает мама, восторженно взмахивая руками. Моя же фантазия дорисовывает все остальное: и двухъярусный теплоход, и столики, украшенные свечами, и живую музыку, и Наталью — в воздушном платье Золушки с диадемой, подарком папы, на голове. С таким светлым взглядом, что он затмевал даже мерцание бриллиантов.

Жениха — серьезного, очень внимательного, обхватившего невесту за талию, как фарфоровую статуэтку, — танцы под звездным небом, и шепот о любви. Все это так ярко представляется мне! Богатые тоже смеются, богатые тоже целуются, богатые тоже любят!

Вскоре у них родился сынок, Егорушка. Пять лет Натальиному счастью не было предела. Так, по крайней мере, казалось моей маме. То, что Ната похудела — так это, наверное, держит фигуру для любимого. Замученный взгляд чего вы хотите, малыш отнимает много сил и времени. Осунулась может, устала? Мама верила, что Наташа живет в светлой сказке, где ей, принцессе, было самое место.

Пока однажды подруга не позвонила в три часа ночи: — Поля, Поля, — мама услышала, что ее Подруга плачет.

— Мммм — Поля, просыпайся!

— Что случилось?

— Приезжай, — прошептала в трубку Ната.

— А до утра не подождет?

— Нет! Ната подозревала Олега давно, но следить за мужем начала только в эту ночь, когда он совсем перестал скрываться. Уехал прямо в три часа на срочное совещание.

После двух недель слежки они с мамой вычислили все: и его рыжую любовницу, и то, как он потихоньку переводит доходы от общего бизнеса на отдельный счет. Из маминых рассказов я не очень поняла техническую сторону махинаций, но он обворовывал Нату и сына, обворовывал давно, методично и жестоко — для Той.

Та была не такой красивой и умной, не такой длинноногой, от нее не пахло дорогими духами, но ее любили, а Нату нет. Она ела за Натальин счет и ходила в ее сережках. Надо же, вот куда они подевались, думала, потеряла, — ухмыльнулась Наталья и впервые со школьных времен закурила.

— Когда он меня разлюбил? А может, и не любил никогда? Наталья до последнего надеялась, что это какое-то недоразумение, что это она, глупая, что-то не так поняла. Может, она его сестра? Не сестра, проверяли.

Может когда стало понятно, что Олегу нельзя было придумать хоть какое-нибудь, хоть самое жалкое оправдание, Наталья не смогла не то, что заниматься делами встать с постели, чтобы приготовить поесть.

Она питалась сигаретным дымом и зефиром в шоколаде. Сыну Егорке, когда он просил кушать, давала тот же зефир, пока у него не началась адская аллергия на сладкое. Мама не помнила, какие банальности она говорила Подруге, безвольно валяющейся на диване и глядящей в потолок.

Маме было ее так жалко, что она сама еле сдерживалась, чтобы не разреветься. Она, кажется, как и все, мямлила, что он ее не стоит, что все пройдет, все снова станет хорошо…

А потом вдруг строгим учительским тоном приказала, будто задавая домашнее задание: Касаткина, тебе нужно переступить. После всего, что он сделал, нужно просто перешагнуть через него, и все тут! Переступить, слышишь?

Не то, чтобы это ужасно Наташу вдохновило. Но она нашла силы встать и дойти до кухни, чтобы сварить макароны. И даже отговорить папу закатывать мужа в бетон (шутка). Но мстить и уничтожать Олега отговорила

***

Потом моя мама сама вышла замуж. Ее свадьбу справляли совсем иначе, без диадемы с брильянтами, без теплохода и даже без похода в кафе. Праздновали дома, под гитару и баян. Я видела Натальины фотографии с их с папой праздника и узнала ее до того, как мама воскликнула: — Смотри, вот моя Ната!

Узнала по дорогому платью, неправдоподобно длинным ногам, совершенно не праздничному выражению глаз. Нет, она не завидовала, но отголоски чужого счастья не согревали ее открытые плечи и тонкую фарфоровую шею.

Она сидела чуть в отдалении от всех гостей, изящно закинув ногу на ногу, тосковала о чем-то своем. Потом мама переехала в другой район, к папе.

И завела меня, своего маленького хомячка (именно на хомячка я больше всего похожа на детских фотографиях). Я помню Наталью очень смутно.

В моей памяти не отпечатались ни черты лица, ни цвет глаз, только общие ощущения. От нее пахло сигаретами, орхидеями и деньгами. Деньгами большими. Этого я, четырехлетний ребенок, понять не могла, но чувствовала этот нетипичный для нашего скромного дома аромат.

Наталья казалась мне существом из другой реальности, как фарфоровые куклы или плоский телевизор. Она иногда заезжала в гости, приносила ананасы, икру и игрушки, при взгляде на которые у меня от восхищения перехватывало дыхание.

Но даже я чувствовала повисшую в воздухе неловкость. Словно она ощущала себя виноватой за то, что в ее мире есть икра и ананасы, а мы вторую неделю сидим на кашках-малашках; что мама ходит в юбке, сшитой в десятом классе, а на Наталье каждый раз новое платье.

Они с мамой были как планеты, вращающиеся на разных орбитах. Это ощущалось всегда, но, когда жили рядом, чувствовалось не так остро. То маме было не до нее — нужно ребенка в больницу отвезти, да на рынок сбегать, какие уж тут встречи с подругами!

Когда мама освобождалась, как назло, была занята Наталья: заграничные командировки, приемы, работа, работа, работа!

— Вот так оно, дочка, бывает, — говорила мама, вспоминая Подругу. И на ее усталой улыбке играла мне одной заметная грустинка, — Разошлись пути-дорожки. Не появится она больше, наверное.

Но Наталья появилась. Когда погиб мой папа, она прислала конверт c крупной суммой и сожаление о том, что она не может приехать, должна быть на какой-то конференции в Париже. И пригласила маму на свое сорокапятилетие.

Она позвала всех людей, которые сыграли важную роль в ее жизни (так было написано в приглашении). И среди них была мама и почему-то я. Наверное, она просто так нас пригласила. Для галочки, — пробормотала мама, еле сдерживая смятение.

Помню, как мама волновалась, набирая ее номер. Столько всего хотела сказать и про дружбу, и про то, что ей жаль, жаль, что они так долго не находили времени поговорить, жаль, что они вращаются в разных мирах. Это все готово было сорваться с ее языка, но как только мама услышала Натино мягкое алло, слова застыли у основания горла, так и не вырвавшись наружу.

— Что тебе подарить? только и смогла выдохнуть моя мама.

— Ничего не нужно. Хотя постой, белую орхидею. Пожалуйста, подари мне белую орхидею, — улыбнулась Наталья в трубку. Хоть мы не видели ее лица, я готова была поклясться она улыбается.

***

Потом мы видели, как белые орхидеи заполняют банкетный зал. Каждый гость неизменно появлялся с белоснежным цветком и почтительно преподносил его имениннице.

Наталья была прекрасна, хотя это слово слишком истерто и безлико, чтобы передать весь ее блеск. С лицом Шерон Стоун и неприлично длинными ногами, в восхитительном белом платье она встречала всех гостей, чмокая воздух возле их щек так, что со стороны казалось, будто целовала.

Когда она увидела маму, то так ей обрадовалась, что расцеловала ее по-настоящему! Сколько слов было сказано в тот день этими важными, серьезными, великолепными людьми!

— В несколько раз увеличила империю ресторанов, — восхищалась строгая женщина с уложенными по-голливудски локонами.

— Отец бы Вами гордился! Светлая ему память, — поднимал бокал почтенный пожилой господин.

— Светская львица украшение страны — слышалось со всех сторон. Но самую трогательную речь произнес шестилетний мальчик, чей-то сын.

— Я не верю, что вам сорок пять! Вы выглядите на двадцать! Максимум — на двадцать четыре! сказал он свой тост, и все засмеялись.

— Не подскажете, кто это? Что-то не припоминаю, помню, шепнула какая-то дама в фиолетовом платье своей соседке, показывая на нас глазами. Ее слова должна была заглушить громкая музыка. Она же не знала, что за двадцать лет работы в школе, слух мама натренировала такой, что слышала, как на последней парте Сережка Иванов подсказывает Машке Тарасовой.

Я чувствовала, как мама вздрогнула и напряглась. Знала, чего она боится. Что соседка дамы скажет, презрительно сморщив точеный носик: Это? Да так, какие-то нищебродки.

Но вместо этого соседка округлила глаза: — Как? Ты не знаешь? Да это самая близкая подруга нашей Натальи Алексеевны! Они с самого детства дружат! Наталья столько про нее рассказывала!

Наталья целый вечер была возле мамы. Рядом с ней она нет, не растеряла весь свой лоск, но будто бы ожила.

И сквозь оболочку светской львицы, владелицы империи ресторанов, вдруг проглядывала прежняя девчушка, бегавшая с мамой на переменках. Которая могла заплакать от предательства любимого человека и пачками пожирать зефир в шоколаде.

— А помнишь, как мы скоммуниздили журнал из учительской? шепнула Наталья и они с мамой тихонько захихикали.

— А как тебе понравился Петька из параллели, и мы подсовывали ему любовные записки?

— А как мой Первый обманул, помнишь? Знаешь, он сейчас в религию ударился, — она заразительно засмеялась. Смех у нее был непритворный, очень хороший.

— Его все зовут святой, так как каждое утро он начинает с трехчасовой молитвы. Былое отмаливает, — самое удивительное, в ее словах не было злорадства, только непонимание, как она могла полюбить когда-то такое ничтожество. Под биты музыки у меня в голове почему-то пульсировало одно: Переступила. Она давным-давно переступила. Переступила.

***

Мы встретились с Натальей еще один раз. Мой жених перед свадьбой проиграл крупную сумму денег и не придумал выхода лучше, чем ограбить ларек, угрожая продавщице, что перережет ей горло.

Он и до этого был непростым человеком. Но я любила. Даже несмотря на то, что он, как выяснилось, врал мне обо всем: начиная с того, откуда приехал (говорил, что жил в городе, на самом деле — в деревне), заканчивая зарплатой родителей (зачем было хвастаться, что они богатые, если папа работает водителем автобуса, а мама ветеринар?). Ни одного слова правды.

Весь мой мир рушился, как карточный домик, но, чтобы спасти его, я была готова на все! Наталья согласилась с нами встретиться. У нее есть связи, она может помочь! Может быть, не все потеряно!

Наталья слушала мою историю и курила. Потом несколько минут молчала. Думала. Я готова была пасть перед ней на колени, если бы это хоть как-то помогло моему жениху.

— Значит, так. У меня есть телефон одного адвоката, — промолвила наконец Наталья и записала номер на салфетке.

— Вытаскивала людей и не из такого. Мое сердце возликовало! Случилось лучшее, что можно было ожидать! Я уж хотела схватить номер и расцеловать Наталью, но она отстранилась.

— Я не закончила. Я дам тебе этот номер с одним условием. Если хочешь, помоги ему, но потом ты должна его забыть. Переступить через это. Мир пошатнулся.

— Нет, я его не оставлю, не хочу переступать, — помню, сказала я, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не закричать. Сознание лихорадочно подкидывало другие, полубезумные идеи.

Если бы это помогло, я бы взяла всю вину на себя. Может, устроить ему побег? Я поеду следом, я сменю личность и паспорт, я готова работать там кем угодно, хоть уборщицей!

Наталья тихонько погладила меня по щеке. Благодаря усилиям косметологов, ее лицо было гораздо моложе лица сорокапятилетней женщины. Я помню тот тост маленького мальчика на ее дне рождения: Мне кажется, что вам двадцать, в крайнем случае, двадцать четыре.

Издалека действительно так казалось. Вблизи ее выдавали глаза. В них была мудрость, усталость и всепоглощающая грусть. Она проговорила тихо, но очень твердо: — После того, что он сделал, оставишь и переступишь. Я переступила, твоя мама в свое время переступила. И ты сможешь.

***

И смогла. Когда ночами не спала от страха за него, а чувство вины и горечи прижимало к кровати, когда готова была весь мир отдать за то, чтобы вновь услышать его голос, я вспоминала слова: Оставишь и переступишь. Я переступила, твоя мама в свое время переступила. И ты тоже сможешь.

И сейчас, обнимая другого, по-настоящему любимого человека, я думаю о том, что каждой и каждому из нас когда-то пришлось переступить.

Вырвать с мясом ту первую, самую злую, окровавленную любовь. Нежно провожу ладонью по его щеке, зная, что меня не обманут, не подставят, не бросят. Всего бы этого не было, если бы не переступила.

И тихо шепчу Наталье, далекой маминой подруге, так любящей орхидеи: Спасибо.

(с)Александра Власова

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.