Мама. Автор: Оксана Нарейко — Проведем время с пользой

Мама

— Что? — я подумала, слух меня подвел и переспросила: — Что ты сказала?

— Глупости и ерунда! Придумала еще, прощения просить!

— Мам, так прощенное воскресенье и…

— Откуда ты эту дурь взяла? Ни бабушка, ни прабабушка о таком и понятия не имели, всё эти ваши новомодные штучки!

Я смотрела на маму и не знала, что мне говорить, как реагировать. Это же она, мама — самый родной человек! Но теперь она смотрит на меня чуть ли не с отвращением: губы крепко сжаты, глаза враждебные, злые.

— Я просто…

— Просто занимайся своими делами и не городи чепухи, ее в мире и без твоих фантазий хватает!

Сердце у меня глухо стукнуло, но я постаралась улыбнуться и перевести разговор на другое. Привезла маме блинов, называется! Попросила прощения! Просила от души, припоминая все свои грешки и фокусы, теперь осознавая, что на самом деле чувствует мать, когда ее дитя болеет или потихоньку взрослеет. Своих оболтусов двое, большие уже и умницы, и никаких проблем с ними, а вот с мамой…

— Она ведет себя, как подросток, — не выдержала, пожаловалась мужу. — Купила ей шлепки, как у тебя. Помнишь, она твои примерила и сказала, как ее больным ногам в них хорошо — просторно, мягко и ерунда, что шлепки мужские. Купила, привезла, а она в крик!

— Почему? — у Васьки брови скрылись в редкой шевелюре. Муж мою маму обожает и всегда защищал от меня, когда, как ему казалось, я была несправедлива к родной матери.

— Сказала, что неудобные и мужские, и я ее на смех хочу поднять, выставить дурочкой перед соседками! Теперь у тебя есть запасная пара, кстати. Она мне эти шлепанцы в ноги швырнула. Спасибо, что не в лицо.

Васенька мой призадумался. Сейчас и этому найдет оправдание.

— Знаешь, а ведь она действительно себя ведет, как капризный подросток. Все ей не так, мир жесток, несправедлив, непознаваем. Сама посуди: она одна, родители недавно умерли, муж бросил..

— Тому уже лет двадцать прошло! Не только успел бросить, но и умереть! Царствие небесное папе, — перебила я Васю.

— Ну вот и сама подумай, каково ей. Сидит дома, смотрит телевизор, в город ее не вытащишь, даже продукты мы ей возим. Надо ее как-то переключить, отвлечь!

— Как?

— Пока не знаю. Надо подумать.

И ничего мы не придумали. Мама продолжала вредничать, Серега с Ленькой — мои сыновья, то есть, ее внуки, перестали навещать бабушку, честно сказав, что она стала такой злобной, что они ее и не узнают.

— Сенильная деменция, — сказала подруга Танька.

— Ей только 65, ты о чем?

— Ранняя, как климакс ранний бывает, что тебя удивляет?

Меня удивляло и огорчало все. Я уже думала консультироваться с психиатром, как вдруг случилось несчастье, без которого и счастья бы не было.

Мама позвонила мне рано утром, плакала, сказала, она упала и не может встать, хорошо телефон в кармане халата был, смогла и скорую, и меня вызвать.

— Инсульт, но не обширный, отделалась ваша бабушка, то есть мама легким испугом, полежит немножко в реанимации, потом в отделении, подлечим и выпишем, — сказал мне молоденький врач, а я от радости и облегчения на него с поцелуями и объятиями накинулась, позволил бы, руки бы ему целовала. Он опешил, от меня отбиваться начал. Смеялись мы с ним потом над этим, уже когда маму выписывали. — Берегите свою маму, хорошая она у вас, добрая, терпеливая, — врач так странно, отечески погладил маму по голове, а я еще удивилась, о ней ли он говорит.

В реанимацию меня, конечно, не пускали, уже в неврологию бегала, обеды носила, но там палата была четыре человека, вот я и думала, маме стыдно себя злюкой показывать, поэтому она и притворялась.

— Оля, мне сказали, еще полежать надо, не перетруждаться, поживешь у меня? — мама на меня смотрела испуганно и жалко, да как бы ни смотрела, и мысли не было отказать. Так я к ней и переселилась. Думала, на неделю, оказалось, на месяц.

За своих мальчиков я не переживала. Как говаривала моя свекровь: «Василий мой приучен и к пылесосу, и к плите». Я тогда смеялась, почти как про кота с лотком получалось, но она не обманула. Васька у меня молодец, и пацанов мы также воспитали. Вот только у них, как, говорят, и у многих мужчин, какой-то ступор со стиральной машинкой случился. Никак не могли запомнить, как с ней управляться. Им же хуже, руками все стирали. Кому хуже? Нет, не им, машинке, все потом, перестирывала, бедная. Но это уже позже случилось, когда я вернулась.

Боялась я с мамой надолго оставаться. Думала, не сдержусь, если она злиться начнет, язвить. Дело не только в прощенном воскресенье было или шлепках, она вообще со мной себя вела как-то неприязненно.

Но выхода не было. Приехала, убрала, хлам повыкидывала, в общем, начала свои порядки наводить, как и любая женщина, стоит ей лишь увидеть нейлоновое платье прошлого века в шкафу или паутину в углах, к примеру. Мама, на удивление, молчала. Лежала, глядя в потолок, и мы с ней почти не разговаривали поначалу. Так, о пустяках, о том, что приготовить, что постирать или погладить, когда в магазин сходить или к соседке. Ни о чем серьезном не говорили. Не знаю, случилось бы то, что случилось, если бы мы с ней сильно не напугались.

То утро я запомню навсегда. Мама попросила сварить ей манной каши и сказала, что ее что-то подташнивает и она еще полежит. Я почему-то не обратила на ее слова никакого внимания, решила, она действительно полежит и все пройдет, и ушла на кухню.

— Оля, Оля, — она позвала меня тихо, но я услышала, и почему-то уже во мне вскипела злость.

— Мама, у меня молоко сейчас убежит. Погоди несколько минут. У меня не десять рук.

Я сварила кашу и пошла к ней. Она лежала, свесив голову с кровати, а на полу уже была красная лужа с какими-то сгустками. Мама медленно подняла голову, я увидела ее окровавленный рот, полные ужаса глаза и кинулась к телефону.

— Язва, что ж вы желудок не лечили?

Снова больница, снова врач, уже строгий, уже смотрящий на меня с неприязнью.

— Она никогда на желудок не жаловалась.

— Не жаловалась или вы предпочитали не слышать ее жалобы?

Я не знаю, почему он решил, что именно я была виновна в том приступе.

— Она отказывается от госпитализации, это вы ее так настроили?

— Нет, конечно!

— Вот ее отказ, подписан, забирайте свою мать!

— Но…

— Завтра вызывайте терапевта и лечитесь дома.

Я умоляла ее остаться в больнице, но мама была непреклонна. Почему-то она подумала, что умирает и твердо решила сделать это дома.

Той ночью, когда ни я, ни она не могли спать, опасаясь повторения этой жуткой рвоты, когда мы с Васей звонили всем и просили о помощи, когда откликнулась сухонькая бабушка — терапевт, знакомая чьих-то знакомых, когда она ощупала маму, шутливо обозвала симулянткой, а мне написала целый список строжайших рекомендаций, именно той ночью, как мне кажется, мы с мамой заново узнали и полюбили друг друга.

— Оля, я ведь виновата перед тобой! Ох, как виновата! — мама плакала а я, не понимая, о чем она говорит, тоже почему-то разревелась.

— Мам, ты что?

— Я ведь завидовала тебе! Завидовала своему собственному ребенку, которого люблю больше всех на свете! Оля, прости меня!

Она как-то тяжело задышала, покраснела, я испугалась, что ее снова начнет рвать кровью.

— Мама, не надо. Потом.

— Нет, нет, Олечка. Тяжкий груз, если судьба сегодня уйти, хочу душу очистить. Оля, я тебе завидовала, жизни твоей легкой, поэтому и вела себя, как старая грымза. Нет, не перебивай, выслушай.

Не хотела я ее слушать. Не то, чтобы боялась. Мне было стыдно. Я и сама не знаю, почему.

— Как в книжках пишут, детства у меня не было. Нет, не били, не ругали, в шахту не гнали, но знаешь, сколько себя помню, я всем была должна: работать в огороде, присматривать за братом, мыть посуду, потом готовить и убирать. Знаю, бабушке помогать надо было, все девчонки помогают, все знаю, но я не помогала, я делала все вместо мамы, то есть твоей бабушки. Она работала, а на мне висел дом. Я первый борщ варила на свой девятый день рождения. Мама сказала, если хочу гостей, вот продукты (а тогда небогато жили, не было особых деликатесов), готовь сама. И понимаешь, сейчас это как-то смешно звучит, нашла из-за чего слезы лить. Но я все время была должна! Всем, но не себе! Меня учили вообще о себе не думать. Вот я и старалась. Сначала родители и Мишка — брат, сама знаешь, что из него выросло… Потом замуж выскочила и ты родилась, и я тогда сказала себе, что у тебя будет другая жизнь: ты будешь радоваться ей, и так и растила тебя.

Мама замолчала, а я вспомнила, как мне завидовали подруги. Меня не заставляли помогать маме. Я не мыла полы и посуду, не училась готовить. Я ходила в школу и художку, гуляла, уезжала на лето к бабушке в деревню, где меня, как городскую, тоже ничего не заставляли делать. Я читала книжки, купалась в речке и ходила на танцы. Ёлки-палки, я с опозданием позавидовала самой себе!

— И с Васенькой у тебя все хорошо, и мальчишки такие славные! А я… Антон бросил, как я ему не угождала. Когда любви нет, как ни старайся, все равно плохой будешь. Оля, прости! Завидовала я тебе! Бес попутал, сама себя не узнавала! Я ведь люблю тебя, больше жизни, Оля, как я такой стала? Откуда это страшное чувство?

Я обняла маму и мы заревели в голосину, слезами смывая мрак. Я не знала и сейчас не знаю, почему зависть выбрала именно мою маму в жертву, почему накрыла ее черным платком, пригласив в мамину душу и ненависть, и злобу. Да это и неважно. Я не знаю почему, но мамина болезнь разрушила этот морок и мама стала прежней.

Мы вылечили ее язву и я засобиралась домой.

И вроде бы все было хорошо, и вроде бы мы помирились, но все-таки некая тонкая стена, даже не стена, а картонка, словно остались между нами. Я не знала, как ее разрушить. Все было сказано, лед растоплен (какое верное сравнение! пока не почувствуешь это тепло, идущее от родного человека, не поймешь, что такое лед, сковавший душу!) и мы стали дружны, как никогда, но все же что-то было…

— Оля, а чем это от тебя пахнет? — мама бережно взяла мой надушенный шарф и с наслаждением принюхалась.

— В магазине брызнула духами. Нравится?

— Очень! Купи себе!

— Они дорогие, мам! Потом как-нибудь.

— Это значит — никогда. Погоди.

Мама (она снова стала прежней, энергичной мамой и даже сама стала ходить в магазин за хлебом и молоком) нырнула в шкаф, как в манящую Нарнию, и, вынырнув, показала мне такой старомодный, трогательный узелок из мужского носового платка, что я поняла, сейчас действительно случится нечто сказочное.

— Это я себе на похороны собирала, — мама развязала узелок и достала пачку денег.

— Мам, да ты валютчица!

Я увидела не только рубли, но и доллары. Мама хихикнула.

— Я недавно вспоминала свою бабушку, твою прабабушку, она говорила: «Никто еще непохороненным не остался, чего заранее переживать?» Давай шиканем?

«Шиканем» — какое забытое и любимое слово! Так мама говорила очень давно, покупая мне в детстве большой торт или дорогие конфеты.

— Пойдем, прямо сейчас и купим и тебе, и мне по флакону этих духов!

— А тебе зачем? — ляпнула я, не подумав, но мама не обиделась.

— А вот приглашу тебя в театр, или внучкИ жениться надумают, или… Оля, придумай сама!

— Зачем придумывать, мама? Просто хочется! Для себя!

— Да, Оленька! Просто хочется! Для себя! — повторила счастливая мама.

Мы пошли и купили эти дорогие духи. Нет, мы не эгоистки, мы шиканули и купили подарки и Васеньке, и мальчишкам, но, что самое главное, мы с мамой почувствовали себя не только матерью и дочерью, но и озорными девчонками — подружками, накопившими рубль и с шиком спускающим его на мороженое. Это уничтожило ту преграду — остатки обороны ненависти и зависти в душе мамы, и обиды в моей. Мы иногда ссоримся, но быстро миримся. Мама сказала, что это все волшебные духи и велела купить еще флакон, в запас. Чтобы этот аромат всегда напоминал нам, кто мы есть на самом деле, а, самое главное, как сильно мы любим друг друга.