Подарок колдуна
Анна поставила на стол чугунок с картошкой, ребятишки тут же уселись на лавку.
— Мам, а по сколько нам картошек сегодня? — Валюша заглянула в чугунок, подхватила ложкой горячую картофелину и стала на нее дуть. Потом положила ее на тарелку братику и разломила пополам.
— Ешьте досыта, я не голодна, — ответила Анна и подала детям «хлебушка» — лепешку из муки, смешанной с клеверной хивой.
Анна набросила на плечи платок, подвязала его на спине крест-на-крест — весеннее тепло в северные края не торопится — и пошла в хлев.
– Сейчас, сейчас , Зорюшка, погоди, — присев на низенькую скамеечку, Анна подставила подойник под корову. — Ничего, мы терпим, и ты терпи. Теперь всем легче будет, и тебе травка свежая, да и мы, Бог даст, не помрем… Мужики, глядишь, вернутся… – голос Анны прервался, она сглотнула подступивший ком.
Ей казалось, все горе выплакано давным-давно. И вот, поди ж ты, война проклятущая кончилась, а слезоньки тут как тут, застилают глаза да просачиваются сквозь губы соленым вкусом. Она провела по лицу шершавой ладонью, стирая свою тоску, и уткнулась головой в теплый коровий бок.
Корова шумно вздыхает, видимо, сочувствуя хозяйке. Руки Анны привычно сжимают соски, струйки молока звонко льются в подойник. А мысли текут, текут – невеселые, привычные. Да и откуда им взяться, другим-то?
…В тридцать восьмом году вышла Анна замуж. Ей тогда еще и девятнадцати не исполнилось. Сирота, родителей своих не помнила, жила у тетки в «наймочках», ребятишек нянчила да по хозяйству помогала. Николай приехал к брату на крестины первенца, да и приметил скромную красавицу. Через месяц увез девку с собой, под Архангельск. Анна мужа немного побаивалась, он казался ей стариком. Но его добрый и спокойный нрав быстро взял свое. Через год у Анны и Николая родилась дочь, Валя, а в мае сорок первого – сынишка, Ванечка. А тут – война… Николай перед уходом на фронт бороду сбрил, коротко остриг курчявую шевелюру, Анна и ахнула, будто первый раз мужа увидела. Совсем молодое лицо, улыбка детская, только глаза потемнели, и взгляд еще строже стал. За два года она привыкнуть к нему успела, а влюбилась по-настоящему только теперь. Он тогда с детьми попрощался, потом обнял ее так, что сердце зашлось. Эх, Коленька, если бы могла, не отпустила бы… В сорок втором еще письмо от него было, а потом… извещение «пропал без вести». За тех, кто убит, хоть пенсию платят. А раз «без вести» – скажи спасибо, что не высылают куда-нибудь.
Корова забеспокоилась, затопталась на месте.
– Зорька! Ужо я тебя! – прикрикнула на нее Анна. – Потерпи, Зорюшка, сейчас, сейчас, хорошая…
А мысли тянутся… За трудодни в колхозе платят крохи, зерна жменю, картохи куст да сена пучок. И на том спасибо, чего уж там, время такое. В колхозе работники – одни бабы, старики да дети, что постарше Валюшки. На свой огород времени не остается, а ребятишек поднимать надо. Без коровенки – смерть голодная… А как сенокос огоревать? Да хоть бы дозволили покосить-то! А то все воровски, по кустам, чтоб не увидел никто!
– Ну вот и все, Зорюшка. Спасибо тебе, кормилица.
В избе хозяйку ждала гостья, Шура Макарова — заведующая фермой, разбитная незамужняя бабенка. «Чего ей понадобилось?» – мелькнуло в голове.
Гостья положила на стол завернутый в тряпицу кирпичик хлеба: «Ребятам твоим гостинец». Поговорив чуток о том о сем, замялась, покосилась на вертевшуюся около Вальку и сказала:
– А ведь у меня к тебе, Андреевна, дело.
Женщины вышли на мост — в низенькую деревянную пристройку, отделявшую жилую часть дома от крыльца.
– Слушай, Андреевна, ты в Коленьге Данилу-колдуна знаешь?
– Слыхала.
– Как бы это тебе сказать-то… Я тебя попрошу, ты уж не откажи…
– Да чего сделать-то?
– Ты завтра сходи к Даниле-то… Я тебе дам бутылку наливки… Так ты…того… попроси его, чтобы он Василия Матвеевича от Марьи отворожил, а ко мне приворожил, – выдохнула гостья необычную просьбу. – Пусть на наливку приворот нашепчет. А уж я тебя не забуду и с кормом для коровы подмогну! На работу завтра не выходи, скажу, что ты с хворью слегла.
Вечером, уложив детей спать, Анна обдумывала поручение. Она понимала, почему именно к ней пришла Шура со своей просьбой: знала, что не любит Анна чесать попусту языком, если и откажется, то смолчит, никому не расскажет. Знала «начальница» и то, что Валечка вот уже полгода хворает на ножки, ей кушать вдоволь надо, а они уже и вкус хлеба забыли. Если бы не Зорька… И хоть не по душе была Шуркина затея, но должна Анна о детях думать.
Василия, сорокалетнего невысокого мужичка, Анна недолюбливала. На фронт уходил вместе с Николаем, а в сорок третьем его комиссовали — немецкая мина оторвала руку по самое плечо. До войны был мужик как мужик, жил как все, жену не обижал, на гармошке играл. Веселый был! А вернулся другой человек, как с цепи сорвался — будто хотел всех баб одной рукой обнять! Ходил от одной к другой, а дома четверо детей, мал мала меньше. Жена Василия, Марья, не на много старше Анны, приветливая и безотказная баба. Валя с Ваней охотно с ее ребятишками знаются. Не повезло Марье с мужиком… Зато живой, какой-никакой, а рядом…
Утром, подоив Зорьку, отвела Анна детей к недальней соседке. До Коленьги, если по прямой, как вороны летают, километров пятнадцать будет. Анна добралась до развилки, там скоротала путь, свернув на тропу, обогнула яр и, когда солнце еще стояло высоко, подошла к дому колдуна.
Данила жил бобылем в избушке на окраине деревни. Про него разное говорили, колдуном называли, ходили к нему за отварами и настойками, чтоб полечиться, или за другой какой надобностью. Анна пришла к нему впервые. Остановилась возле калитки, не решаясь войти.
— Заходи, раз пришла, – услышала она голос за спиной и оглянулась.
Рядом с ней стоял высокий старик — седые, совершенно белые волосы, перехваченые на лбу берестяным ободом, делали его похожим на лесного берендея. Анна робко поздоровалась и прошла за ним в избу. Развязала котомку, чтобы достать бутылку с наливкой, которую дала Шура, но Данила ее остановил:
— А чего же она сама-то не явилась?
— Так это, — замялась Анна, — работает она! Велела передать, что страсть как любит Василия, жить без него не может! Помоги, Данила!
— А чего же не помочь, коль добрый человек пришел?
Старик вышел в сени, вернулся с охапкой сухих трав. Анна молча смотрела, как он расстелил на столе ветхое полотно, не спеша уложил на него пахучие вязки, завернул и протянул ей:
— Отваром дочку пои, и на ноги скоро встанет. Бери, бери! Не робей. А коли заговор сделать на приворот… — Данила замолчал.
Он взял свою трубку и стал не спеша набивать ее махоркой. Анна, не смея снова заговорить, осмотрелась. Под низким потолком висели подвязки сухих растений, широкая полка у стены была часто уставлена склянками с темной жидкостью и берестяными коробушками. Возле беленой печи, за низкой загородкой, жались друг к дружке подросшие цыплята. А в переднем углу, на видном месте, под вышитым рушником стояла потемневшая от времени икона Божьей Матери. Похожую Анна видела у своей тетки. Та держала ее в шкафу, подальше от чужого глаза. Анна вздрогнула, когда Данила сказал:
— Ежели ты, девонька, возьмешь в руки заговоренную бутыль, ляжет на тебя морок, — он затянулся и выпустил густые клубы дыма. — Любовь украсть — дело не хитрое. Только от такой любви горе одно… А мало горя-то по земле ходит? Зачем же его к себе-то кликать?
Анна поднялась, устыдясь за свою просьбу, и за Шурку, и за Василия.
— Тогда я пойду, — она взяла приготовленный для нее сверток. — Спаси Бог, Данила.
— Иди, иди с Богом, — старик пошел вперед, открыл перед ней калитку. — Да поспешай, гость у тебя в доме!
Анна прошла несколько шагов и оглянулась — гость? Но колдун уже скрылся из виду.
Обратный путь всегда короче. Анна шла по пыльной дороге, заходящее солнце вело за собой. «Что Шурке сказать-то? — думала она. — Трудодень потеряла, поручение не выполнила. И Марье теперь стыдно в глаза-то глядеть, чуть было грех на душу не взяла. Спасибо Даниле, уберег…»
Домой добралась затемно. Увидела свет в окнах и обомлела… Ноги вдруг стали ватными, как во сне. Вошла в избу: «Коленька!» Кинулась к мужу, прижалась к нему, будто навеки: «Живой!» Так и застыли. Его руки, его глаза, его голос: «Аннушка, родная моя… Ну что ты, что ты плачешь? Живой я, живой!» Ванюшка вдруг заревел, вцепился в материн подол. Валя цикнула на него: «Не бойся, папка с нами останется».
Счастье Анны отогнало прочь былые тревоги. Муж вернулся, теперь все потихоньку наладится.
Утром, когда Анна развешивала выстиранные вещи мужа, у забора остановилась Шурка:
— Ну что, была в Коленьге?
— Была… — Анна кивнула и расправила мужнину гимнастерку.
— Вижу, праздник у тебя. Ладно. Я потом зайду.
Дни потянулись чередом. Первое время Анна нет-нет да и поглядывала в окошко — придет ли Шурка за «заговоренной» наливкой? А та будто и забыла про нее. Уж не одумалась ли баба? А вскоре Шурка уехала из деревни. Слухи ходили, что заболела она и померла. А через пять лет, в День Победы, Анна поставила на стол ту самую Шуркину наливку, и они с Колей помянули всех, кто с войны не вернулся и кто так и не дождался своего счастья.
© Томусяк Оксана
Автор публикации
Добавить комментарий
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.