Можно сказать, что взаимоотношения их даже начинались с угроз и шантажа. Как же получилось так, что Полина всё-таки вышла за Петра замуж, наверное, может сказать только она. Да и то не факт.
Сейчас уже какие-то детали того, что имело место несколько лет назад поистёрлись из памяти или даже полностью выветрились. А то, что сохранилось, — оплыло, подёрнулось дымкой забвения и потеряло чёткость контуров, как изображение, разглядываемое через мутное, захватанное множеством пальцев стекло.
С Петром они учились в одной школе, другой в их селе просто не было. Только был он на два года старше. И когда Полинка перешла в восьмой, он уже был в выпускном классе.
Тогда-то и стал активно ухаживать. Словно очнулся и разглядел вдруг, как из мелкой, голосистой пичужки, живущей вдобавок ко всему по соседству с ним, Полинка буквально в одно лето расцвела и превратилась в настоящую красавицу.
Петька только озадаченно в затылке чесал, когда провожал её взглядом, пытаясь взять в толк, каким именно образом и главное когда из этой тощей, голенастой девчонки с жидкими косицами и вечно сбитыми коленками, получилась вот такая… Полина. Белокурая, статная, волоокая с прячущейся в уголках нежного рта улыбкой.
Ухаживания рыжего соседа Петьки девушка всерьёз не воспринимала. Ну какой из него кавалер… Смех один. Да они знают друг друга сто лет. Он ей как брат. В детстве вместе с остальной детворой обносили колхозный сад, играли в казаков-разбойников, даже дрались иногда. И родителей его она знает, как родных, и с сёстрами Петькиными всю жизнь дружит.
А его интерес к ней объясняла дружескими чувствами и совсем не удивлялась, когда то и дело встречала его просительный, голодный и будто ждущий чего-то взгляд.
Даже когда Петьку забирали в армию, и он напрямик спросил, будет ли она его ждать, рассмеялась и ответила беззаботно:
— А куда ж я денусь, Петрушка, конечно…
Действительно не понимая, что он имеет в виду или в силу пробуждающейся женской природы и ощущения своей власти над ним, подтрунивая и кокетничая, представлялась наивной и доверчивой глупышкой. Которая понимает всё буквально, не умея разглядеть намёков и полутонов. Мол, конечно, буду здесь, а где ещё, по-твоему, если мне только шестнадцать и до окончания школы ещё целых полтора года.
Пётр не стал уточнять, а может, просто побоялся отказа, покраснел по своему обыкновению, (рыжие — они легко краснеют), похлопал белесыми ресницами, потёр веснушчатый нос, да и отбыл в расположение энской воинской части для несения службы.
И даже письма его полные грусти, надежд, странного томления и совсем уж прозрачных намёков воспринимала Полина несерьёзно, а как послания человека, отчаянно скучающего по дому, по земле, к которой был так привязан и по людям с самого рождения его окружающим.
Она отвечала ему регулярно, но коротко-оптимистично. Как и положено писать бойцу и другу. Мол, всё нормально, учимся, работаем, передаём горячий привет. А корова ваша Зорька в субботу ночью отелилась. Ей было очень трудно. И все пришли в коровник и старались помочь. И мы с Ленкой и Зинкой (сёстры Петра), тоже тихонько пробрались туда. И было сначала страшно, потому как бедная Зорька мычала протяжно ужасно, расставив задние ноги, а потом не знаю, так как пришёл ветеринар дядь Гриша и прогнал нас очень грубо. Но всё обошлось, и у вас теперь телёночек… Хорошенький и очень смешной… Твоя мама, тёть Надя назвала его Петрушей, наверное из-за больших ярко-рыжих пятен на спине и боках.
Пётр вернулся, когда Полинка уже училась в техникуме. Вроде такой же, как всегда, и всё же немного другой. Повзрослевший, худой и жилистый. Ставший будто выше ростом. Он утратил свой юношеский багровый румянец во всю щёку, зато приобрёл благородную бледность, на фоне которой даже его яркие веснушки потускнели и стыдливо попрятались. Его огненно-рыжая шевелюра стала казаться слегка приглушённой и поубавила свой пыл и жар.
Только чувство его к Полине никуда не делось и никак не изменилось. И даже наоборот, закалилось, окрепло и прочно встало на ноги. Полина же по-прежнему относилась к этому несерьёзно, упорно считая Петьку своим другом и отмахивалась от его попыток объясниться. Смеялась, переводя всё в шутку или, если слов уж не хватало, затягивала песню.
Певунья она была отменная, это признавалось всеми без исключения. Пела одинаково хорошо украинские и русские народные песни. Душевно, заливисто, так что заслушаться можно было. Ни одни проводы, ни одна свадьба на селе не обходились без её песни.
Бабы прочили ей карьеру артистки, она и сама мечтала об этом, но мать хмурая, строгая резковато одёрнула несколько раз неразумных кумушек, что забивают девчонке голову подобными глупостями, а дочери сказала, чтоб и думать забыла, разве ж это работа для порядочной девушки?
Петька часто слушал, как поёт Полинка стоя поодаль, сдерживая злые, неясные слёзы. И сгорал при этом от ревности и мучился от любви, темнея лицом и выкуривая одну за другой оставшиеся в пачке сигареты.
Наконец, не выдержав, решил объясниться. Особенно после того, как у Полины то и дело обнаруживались непонятные дела, и она стала иной раз и на выходные оставаться в городе, наведываясь в село через две, а то и три недели.
Прижатая к стенке Полинка отвертеться или отшутиться уже не могла и вынуждена была ответить на прямой вопрос Петра со всей серьёзностью, на которую только была способна. Тем более что выглядел он и смотрел на неё такими глазами, что ничего другого уже не оставалось. После своего признания и предложения руки и сердца, он ждал такого же искреннего и конкретного ответа.
Полина ответила честно и откровенно, как он и просил. Что любит, как друга. И воспринимает его только в этом качестве, и ни в каком другом. А замуж вообще в ближайшем будущем не собирается. Вот так вот, милый Петя… Извини, и мне домой пора вообще-то.
В спину ей выстрелом прозвучали слова:
— Ну, значит, живым меня больше не увидишь… Прощай, Полинка.
— Глупости какие, — гнала она от себя мрачные мысли, и ёжилась весь вечер, как от холода. А засыпая, услышала, как причитая и заламывая руки, ворвалась к ним в дом мать Петра, Надежда.
Оказалось, что муж её застал Петьку, когда тот налаживал петлю в сарае.
— Убить хотела, паршивая, — кричала Полине тёть Надя, с которой они знали друг друга всю жизнь и считались почти роднёй. Женщину держали чьи-то руки, но она рвалась к помертвевшей Полинке, застывшей изваянием в проёме своей комнатки и с нарастающим ужасом в глазах, глядевшей на Надежду:
— Пустите меня, — билась та в руках большой, раненой птицей, — сына отнять хотела, окаянная… Заманила, опоила его, змея подколодная, сколько годов уже голову парню морочишь, будто и не видишь, что сохнет по тебе со школы ещё… Ох, сил нет, моченьки моей нет, бабоньки, ведь почитай из петли достали родимого, а всё она, сирена сладкоголосая, у, ведьма проклятая….
До самого рассвета Поля просидела на краю своей кровати у окна, почти не шелохнувшись. А едва дождавшись утра, пошла к Петру и коротко сообщила, что принимает его предложение. И согласна стать ему верной и доброй женой.
Мать сказала, что она правильно поступает. И уж лучше пусть её так безоглядно любят, чем наоборот. А Пётр справный парень. И работящий. А любовь, ну что любовь, на ней одной семью не построишь и детей не поднимешь.
В начале сентября Пётр и Полина поженились. За последние пару лет, это была первая свадьба у них в селе, где никто не слышал пения Полины. Она вообще замолчала на какое-то время, словно забыла все слова любимых песен или потеряла голос.
И только после рождения сына, стала иногда напевать ему колыбельные. Но тихо и осторожно, будто опасалась, что кто-нибудь может её услышать. Жили они с Петром хорошо, только в самой глубине души Поля понимала: чтобы там ни говорили, но ни стерпится, и не слюбится. В её случае — точно.
Пётр с появлением первенца, как-то отдалился от семьи, много работал, осунулся и ушёл в себя. А через какое-то время стал всё чаще выпивать. В этом состоянии был мрачен и зол. Пошатываясь, смотрел на Полину исподлобья, с подозрением и полыхавшей в его светлых глазах яростью. Не раз поднимал руку.
На утро каялся, целовал колени и умолял простить. Говорил, что жить без неё и сына не сможет. Полина молча вздыхала. А что тут ответишь?! Только всё время ловила себя на мысли, что слышала всё это уже когда-то. Давно… Или недавно?!
Однажды, в алкогольном безумии Пётр едва не задушил жену. Трёхлетний Ванечка бросился на защиту матери и тут же отлетел к стене после отцовской затрещины. Полина подала на развод и собирала вещи, чтобы уйти с ребёнком. На этот раз никакие мольбы, уговоры и клятвы не сработали…
Поздно вечером она получила телефонное сообщение: «Прости, прощай, моя любовь». Сердце похолодело, в висках застучало. Полина выскочила из дома и, заметив распахнутую дверь мастерской, бросилась туда. Успела как раз вовремя. Пётр висел в петле, судорожно подрагивая ногами. Мгновенно сориентировавшись, Поля схватила с верстака ножовку и перерезала верёвку.
Ещё час они проплакали, обнявшись, каждый о своём.
Весь август Пётр проходил в водолазке с высоким воротом и разговаривал сиплым голосом. Никто ничего не мог понять, как и его счастливого выражения лица.
Что сказала ему тогда, в мастерской, его жена, сидя на полу, баюкая Петра, как малое дитя и прижимая к своей груди его рыжую голову, она и сама не помнит. Но ровно через девять месяцев после этой страшной ночи, у них родилась дочь. Огненно-рыжая и востроглазая, как её отец.
Почти год всё было в семье у них хорошо и спокойно. А потом началось по новой. Но только ещё хуже. Бред ревности, выслеживания, допросы и разъедающее душу, как ржавчина железо, отравляющее совместное существование медленно, но верно оплетающее сердце, мозг мелочное, повсеместное подозрение и предчувствие измены, как предтечи расставания.
Пил Пётр уже так, что оставаться с ним было попросту небезопасно. Спиртное провоцировало в нём и выплёскивало наружу неконтролируемую волну бешеной агрессии и до поры сдерживаемой ярости.
Полина переехала с детьми в город. Развод был мучительным, тягостным и долгим. Пётр тормозил и осложнял и без того трудный, бракоразводный процесс, как только мог. Он угрожал, оскорблял, уверял, что заберёт детей, а, если выдавалась такая возможность, настраивал сына и дочь против неё.
Он и его семья вылили на Полину столько клеветы и грязи, что иногда она просто физически начинала задыхаться.
Сейчас Полина наконец-то получила долгожданный штамп в паспорте и планирует уехать с детьми в то место, о котором пока ни одна живая душа, кроме неё, не знает. Она вымотана, измучена и опустошена. Как сосуд, в котором так долго не было воды, что он стал постепенно затягиваться паутиной.
Но она верит, что это временное состояние. И у неё всё ещё наладится. Об этом говорит хотя бы то, что недавно, моя посуду, она вдруг неожиданно даже для себя и к радостному восторгу детей затянула в полный голос старую казачью песню.
Постепенно приходя в себя после всех этих потрясений, она ни разу не пожаловалась на судьбу. А зачем? Кто-то к чему-то её разве принуждал? А глядя на своих малышей, Полина не может не улыбаться и не думать о том, что вообще-то она счастливая женщина.
Но если подумать, то об одной-единственной вещи она всё же жалеет. Иногда ей жаль, что она, ломая собственные пальцы, перерезала тогда верёвку…
Лариса Порхун
Автор публикации
Добавить комментарий
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.