Река жизни
Алевтина в строгости держала детей, у неё не забалуешь, но и любила их сильно.
Воспитывала она ребятишек одна, тянула все жилы, какие были. Пятеро, один за другим родились, между старшим и вторым два года разница, а остальные погодки.
Помогала свекровь, родители Алевтины, да и муж, Яков Петрович, до своего ухода тоже старался всё в семью тащил.
Семья считалась крепкой в посёлке, да и в материальном плане, несмотря на количество детей, тоже не были ущемлены.
Но потом, Якова Петровича не стало, никто и поверить не мог что такое может произойти, что может развалиться крепкая и дружная семья, да на них же равнялись все!
Ну вот, так бывает, прельстился сдобными булками да пышными боками поварихи Евдокии, и несмотря на просьбы матери, слёзы детей, собрал свой нехитрый скарб и шагнул в лучшую и счастливую жизнь с любезной Евдокией.
Пообещав почитать мать свою, помогать детям и раскланявшись с Алевтиной, стоявшей со сложенными руками и сжатыми сурово губами, отбыл в жизнь лучшую.
— Алька, ты что дура, ты зачем Яшку отпустила, блаженная? Нечто я не вижу, что ты опять тяжёлая…
— Насильно мил не будешь, что же мне его теперь, на верёвки привязать, -сказала и ни слезинки не проронила.
Лишь слышала ночью свекровь, тихие всхлипы, что доносились из сенника, когда пошла ночью до ветру.
Хотела было пойти обнять приголубить, а потом решила, пусть проревётся.
Утром Алевтина хлопотала по дому, как ни в чём не бывало, дети уже подросли, мальчики помогали матери ухаживать за скотиной, а девчонки, их трое, Танюшка, да Аленка с Олеськой близнецы, те всё по дому делали.
Под новый год родила Алевтина Петечку, мальчишку слабенького да и то, шестой уже, ребёнок-то, и года к сорока, надо полагать.
Но ничего, и его выходили.
То ли сказал кто из соседей, да и то в деревне разве утаишь что, заявился и Яков Петрович, со своей любимой женщиной, с подарками.
Мол, мальчишечку хотим посмотреть, и сравнить наш ли.
Братья Алевтины горой встали, соседи запозорили Яшку, мать родная, рукой вдаль показала.
-Мы же как лучше хотели, — оправдывается Евдокия, — мы же хотели узнать, ежели Яшин мальчишечка, то забрать и воспитать.
Была Евдокия бездетная, и мечта завести своего «собственного» ребёнка могла вдруг осуществиться.
-Мы бы всё для него сделали, — причитает Евдокия, — воспитали бы дали образование.
Этим она ещё больше восстанавливает против себя людей.
Говорят ей, что бездетной женщине не понять чувства материнские.
Что ни одна нормальная мать не отдаст дитя ею выношенное, что предлагают они, Евдокия и Яшка грех совершить Алевтине, много чего говорили.
-Да и мать мы решили забрать — говорит Евдокия, зачем ей с чужим человеком старость доживать вон пусть к сыну единственному переезжает и жить будет как королева.
Прогнала свекровь их обоих тогда, и Яшке сказала, что не будет ему её материнского благословения
Что одна жена у него, Алевтина, а остальные непотребство. Не проклинала, нет, зачем грех на душу брать, а просто сказала, что родные ей Алевтина и дети её, а Яша теперь отрезанный ломоть.
Ушёл от родной жены и деток, в примаки подался, что же, она мать неволить не будет, и в сердце он её останется, ведь дитя всё же, единственное.
Но вот глаза видеть не желают, в этом и её вина есть что не смогла человеком воспитать, что прыгуном оказался, ну на то бог тебе судья.
-И Дуське твоей грех великий, — продолжает мать, будто не замечая стоящую рядом любимую женщину Якова Петровича, — так и передай ей, никогда разлучницам счастья не было, нешто мужиков не имелось свободных, нешто такая надобность была отца от детей уводить.
Подлая она у тебя, и ты подлец.
Стоите друг друга, нет у вас любви никакой, не верю я, так, зачесалось у обоих, а вот теперь живите и мучайтесь.
Возненавидит тебя твоя краля, да поделать ничего не сможет.
Вся деревня говорит, что ездила к Кобзеехе Дуська, чтобы приворожить тебя, да не верю я ни в какое колдовство, слышишь, Яшка, не верю…
А ты Яшка, придёт время приползёшь к Алевтине, на коленках, да она не простит.
Хоть не дочь она мне, а всё родная душа, выучила я её за годы эти…
Уходите, я ещё поскриплю, чем смогу, помогу Алевтине…
-Что же вы мамаша, зачем проклинаете сына единственного, — подбоченясь говорит Евдокия
— Дура ты, Дуська, как есть дура.
Да нечто мать родная сможет своего дитя проклинать?
Помешалась совсем на приворотах своих, а знаешь ли ты о том, что позовёт сейчас Алевтина назад Яшку и козлом запрыгает от счастья, вернётся к жене законной.
Что дурь-то у него прошла, да вот только Алевтина не позовёт, не на помойке себя нашла, вот так-то, Дуся.
А про проклятия материнские да что ты знать можешь?
Видно Он то лучше знает, что не дал тебе почувствовать, как это младенчика на руках держать, наблюдать как растёт он, как ползает, зубки режутся, как ручонки тянет да мама, лопочет.
Чужое счастье захотела заграбастать, Дуська?
А вот тебе накося- выкуси.
Уходитя оба, тьфу бесстыдники, видеть вас не хочу…
Понемногу страсти улеглись, лет через пять после рождения Петечки, последушка, не стало свекрови Алевтининой, всё время прожила со снохой, так и не признав Евдокию.
И лишь когда почувствовала мать, что время её пришло, попросила Алевтину позвать Яшу, для прощания с матерью, мигом сбегали девчонки, позвали отца, тот как был, с работы прибежал.
О чём уж там они говорили никто не знает, да только вышел он от матери с мокрыми глазами, и ни на кого не глядя ушёл в поле, дав там волю слезам.
А как всё закончилось, так поклонился в пояс Евдокии, некогда любимой женщине своей, попросил прощения и сказал что есть у него долг большой перед детьми, женой законной, да матерью родной.
Взял свои пожитки и шагнул за порог.
Плакала Евдокия, бежала следом, да только шёл Яков Петрович, не оборачиваясь, втянув голову в плечи.
Думал что не пустит его Алевтина, и дети не простят.
Выбежали навстречу близняшки папины любимицы, Алёнка с Олеськой, вышел Петечка, завели папу в дом.
Бросила беглый взгляд Алевтина на Яшку, слова не сказала.
Будто и не уходил он на эти пять лет из дома, налила молчком миску наваристого борща, отрезала ломоть свежеиспечённого хлеба и положив ложку, его Якова Петровича любимую, пододвинула всё ему, а сама села тихонько на краешек стола и вздохнула.
Ест Яков Петрович, обжигается и слёзы раскаяния бегут по коричневым, загрубевшим щекам его. Кто сказал что мужчины не плачут? Плачут, да ещё как.
Вот такой поворот жизнь Яшина сделала, вот так повела его не туда, да назад в своё русло вернулась река его жизни.
Зашли повзрослевшие сыновья, поздоровались, стоят молчком, не знают куда руки девать здоровые, натруженные кулаки
— Проходите сынки, — подхватилась Алевтина, обедать будите?
Кивнули молчком и сполоснув руки, сели рядком на лавку за длинный обеденный стол.
Прознав о том, что вернулся отец прибежала Танюшка, первая из дочек, её-то больше всех и боялся Яков, вылитая бабушка, и на язык и по внешности, скажет, как отрежет.
Бросилась на шею отцу, затараторила, и все вздохнули с облегчением…
А Евдокия что? Обливаясь слезами поехала на разборки к Кобзеехе.
— Что же ты, — кричит,- негодная баба, обманула меня, ты ведь пожизненную гарантию обещала
Пожимает ведьма плечами, не могу, говорит против любви ничего сделать, настоящей. Видимо на неё как раз и попали, да любовь-то не простая, а материнская, видимо отмолила мать…Прости, сделать ничего не могу.
-Да ты не плачь, Дуся, бабочка ты видная, да и племянница мне как-никак,, говорят в соседнем колхозе агроном с женой развёлся, попросись туда на уборочную поварихой а? Чем чёрт не шутит…
А Яков с Алевтиной до глубокой старости дожили, всех детей на ноги поставили внуков, помогли вырастить, даже правнуков застали, понянчили.
И ни единый раз не упрекнула Якова Алевтина, ни бровью не повела.
Авторский текст Мавридики де Монбазон.
Ошибки тоже авторские.
Автор публикации
Добавить комментарий
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.