Улюшка. Автор: Владимир Молчанов

Завечерело. С поймы Урала потянуло прохладой и лёгким запахом сирени и черёмухи. Звенящая тишина и покой.

— Мам, мамуль, ну скажи, почему я такая уродилась? Руки крюки, а ноги кочерги. Все братья и сёстры люди, как люди, а я – калека.

— Не знаю, Улюшка. Так Богу было угодно. Видно, провинились мы с отцом в чём-то перед ним. Или для испытания нам тебя послал. – задумчиво вздыхая и гладя дочь по волосам.

У Груни с Григорием было семеро. Кроме Ули, ещё три дочки и три сына. Все ровненькие, ладненькие. И на лицо пригожие. Лицом и Уля вышла, да руками и ногами была убога. Вывернутые руки кое-как держали ложку, на ноги она не ступала. Неразвитые и усохшие, они были подвёрнуты под туловище и служили лишь лёгкой опорой, удерживающей тело в вертикальном положении. Григорий сплёл под Улю кресло из лозы, широкое и удобное, если можно так сказать, учитывая ситуацию. С подлокотниками и уширением для подвёрнутых ног. Зимой кресло располагали у окна. А летом его выносили на угол дома, к завалинке. Завгородневы жили в центре большого села. Семья была трудовая, уважаемая. Улю жалели. Проходящие останавливались, разговаривали. Пробегающие мимо мальчишки незлобливо поддразнивали: «Улька, загогулька, холодная сосулька». А потом располагались рядом и играли в свои нехитрые игры. Места перед домом хватало. А Григорий, для пущей заманухи, установил перед домом качели и четырёхосную карусель, приспособив под крутящийся центр колесо на оси от развалившегося тарантаса. С металлическими сидушками от старых жнеек и грабельных агрегатов.

Так и шло время, из года в год, неспешно, без укора и суеты.

Улюшке пошёл восемнадцатый. Мальчишки, которые играли у её кресла, выросли в статных парней. По привычке, по вечерам, они собирались у её дома, располагались рядом, на завалинке и брёвнах. Подтягивались девчонки, допоздна судачили, пели под гармонь и балалайку. А то, подтащив патефон, устраивали танцульки. Конец пятидесятых. От дома Завгородневых их никто никогда не отгонял.Лишь бы Улюшке было повеселее.

Уля, накрытая двумя кашемировыми платками, один поверх плеч, соединённый красивой брошью, а другой поверх ног, как полноправная хозяйка, участвовала во всех вечёрках дотемна. Когда наступали сумерки, как-то в них терялась её увечность. А симпатичное личико, красивая светлая коса, опущенная поверх платка, и звонкий голос, усиливали эффект её полноправного присутствия.

Парни начинали подтрунивать, отпускать откровенные шуточки и намёки. А то и в щёчку чмокнут, разыгравшись.

— Мам, ну вот что они пристают? Дай да дай, от тебя, мол, не убудет.

— А ты согласись. Намекни, вон, Ванятке Кожевникову. У них племя справное. Пусть ночью приходит в летнюю кухню. Я тебе там постелю.

— Да ты что, мам. Стыдно ведь. Да и грешно.

— Не стыдно, Улюшка, родная моя, не стыдно. Да и грех невелик. Бог простит.

Ванятка пришёл. Любопытство подтолкнуло. Да и остался. Темно. В лунном-то свете все равны.

Григорий, видя, как он прошмыгнул в летник в очередной раз, вздохнул:

— Не знай, уж, Грунюшка, что ты удумала, но что-то не по себе мне. Обнадёжится Улька, потом как бы худа не было.

— У самой душа болит, да что же делать. А Улюшка девочка разумная, на лишнее надеяться себе не позволит. Может, что и получится. Может, сподобит Господь, даст ребёночка. Мы ещё в силе, поднимем. А то не вечные ведь мы с тобой. Как без нас Улюшка будет. Кто о ней позаботится. Наследник нужен. Да и ей веселее будет жить. Смысл в жизни появится. А то как без смысла то.

— Как знаешь, тебе твоим бабьим умом виднее. Да и что разговоры калякать, уж что Бог даст. А там удумаем, что делать. Помоги нам, Господи.

Уля понесла. Ванятку к осени призвали в армию, больше он в село и не вернулся, осел в городе. А Улюшка к весне, на удивление всему селу, родила дочку. Назвали Настенькой. В селе посудачили, посудачили, да и привыкли.

Когда Настеньке пошло дело к году, дед Григорий сплёл из тала и установил, рядом с Улиным местом, загородку. Там Настенька и ползала, под мамкиным присмотром. Там же и на ножки поднялась, цепляясь ручонками за прутья плетня. При возникающих надобностях Уля стучала в окошко, баба Груня выходила и всё поправляла.

А Улюшкины вечёрки не прекращались. Всё лето. Да и по тёплой, золотистой осени. Когда Настеньке исполнилось два года, баба Груня повторила свой манёвр, и к следующей весне у Настеньки появился братишка, Матвей.

Без улюшкиного уголка, улюшкиной поляны многие сельчане уже и не представляли своего села. Это был неизменный его атрибут, а для многих, даже необходимость. Дети подрастали. Настенька уже присматривала за братом, да и за мамой тоже. Дед Григорий был ещё в силе, и многочисленная родня помогала по мере возможности.

Хотя вечерний досуг молодёжи и переместился в сельский клуб, многие до сих пор по старой памяти засиживались на улюшкиных брёвнах. Всегда улыбающаяся, Уля превносила в жизнь сельчан ту нотку оптимизма, которая была им крайне необходима в их нелёгком бытие. Ни у кого никогда и в мыслях не было кинуть в сторону Ули грубое слово, даже у ушлых, хулиганистых мальчишек. Только однажды бедовая разведёнка Манечка Меркулова как то, проходя мимо Ули, позволила грубый намёк на отцовство детей.

— Ты что, Мань, никак завидуешь? – отозвался в её сторону поправляющий плетень дед Григорий.

— Чему завидовать-то?

— Детям. Ты-то вот, здоровущая кобыла, досе ходишь пустопорожняя. А баба, она вовсе и не баба, коли своего предназначения не выполняет. Иначе для чего её Господь на землю прислал. — Дед Григорий, человек мягкий, становился жёстким, коли дело касалось обидчиков Улюшки.

На глазах у Мани навернулись слёзы.

— Да разве моя в этом вина, дядь Гриш. Бог не даёт. И с мужем то из-за этого развелись.

— А ты колени почаще преклоняй, проси, а не мети хвостом по селу. Бог милостлив. – Смягчился Григорий.

— Да будет у тебя скоро ребёночек, будет, — улыбнулась Уля.

— От кого. Если только ветром надует. Спасибо, тебе, Улюшка, на добром слове. Прости ты меня, дуру, не со зла я, — поправляя платок на коленях Ули. – Прости, пойду я.

Но Уля как в воду глядела. Приблудился вскорости к Мане офицер демобилизованный, заезжий. К лету и родила она сына, хоть и было ей за тридцачик. С тех времён и повелась примета, что коли Улюшке поправишь платок на коленях, то и понесёшь вскорости. Правда, неправда, а не одна задержавшаяся молодка тот платок поправляла.

Дети вырастали. Настенька вышла замуж. Дед Григорий собрал Помочь. Из односельчан и родных. Материал давно был приготовлен. Дом построили рядом, на месте развалюхи умершей соседки бабы Марфы. А тут, отслужив, и Матюша с армии возвернулся, невесту в дедов дом привёл. Дед Григорий вскорости ушёл в мир иной, да и баба Грунечка ненадолго его пережила. Уходили они со спокойной душой, что их Улюшка оставалась под присмотром. Матвей, так же, как и дед, с наступлением тепла, выносил и усаживал Улю в плетёнку на угол дома. А в загородке, где выросли они с сестрой, уже бегали и возились в песке Улюшкины внуки.

Постаревшие подружки приходили к ней посудачить со своими внучатами. Чаще всех приходила Маня, хоть и жила на другом краю села. «Душой отдохнуть», как она говорила. Как-то раз не вытерпела:

— Прости уж моё любопытство, Улюшка. А что, отцы-то знают, что они их дети? Видели их когда- нибудь?

— Ну а как не знать, знают. Наведываются, когда в село, к родне, приезжают. Гостинцы внукам приносят, не стесняются.

Лицо Ули осветила потаённая, светлая улыбка.

— Ты счастлива, Улюшка?

В улыбке на лице Ули промелькнула грустинка, но тут же сбежала. Она улыбалась, как всегда, покойно и светло.

Автор Владимир Молчанов

Рейтинг

0 из 5 звезд. 0 голосов.