Яблоки. Автор: Виктория Талимончук

размещено в: О добрых людях | 0

Яблоки

— Сынок, купи яблочки, свои, домашние, не кропленные.

Именно это «не кропленные» и заставило Александра остановиться и обернуться. Так говорила всегда его бабушка в далёком детстве: не опрыскать, а покропить.

— Не кропленные, говорите, — подошёл он к прилавку.

Старушка с кучкой яблок оживилась и быстро затараторила:

— Не кропленные, не кропленные, со своего дерева в огороде, уродила в этом году яблонька, как никогда. Ты не гляди, что не такие большие, как у перекупок, то ж привозные, бог знает, откуда, там яду больше, чем яблока. А это ж наши, местные, — её руки быстро перебирали яблоки, показывая покупателю товар со всех сторон. – Они ж яблоками пахнут, а вкусные какие, ты попробуй, попробуй. Вот, гляди, гляди, — с каким-то восторгом продолжала бабка, протягивая яблоко, на котором была маленькая буроватая отметина – видишь, их даже червячок кушает, потому, как не кропленные.

Александр невольно рассмеялся после этих слов:

— Так они у Вас все червивые?

— Да нет же, — испуганно отдёрнула руку с яблоком старушка, — смотри, все целенькие, это одно попалось, не доглядела. Ну, червячок же ест, значит, и для человека безвредное, говорю ж, не кропленные.

Александру эти яблоки были и даром не нужны, он просто, проходя через вечерний базар, срезал угол на пути к дому. Но что-то в облике этой бабки, в её манере говорить, в открытом бесхитростном взгляде, в её способе убеждения червячком в правдивости своих слов напоминало его родную бабушку. Какое-то, давно забытое, чувство тёплой волной разлилось в груди, и Сашке захотелось сделать что-нибудь хорошее для этой старушки, торговавшей на базаре. Поэтому, не торгуясь, он купил два килограмма этих яблок, сам не зная зачем, рассказав, что у него дома сынишка приболел (он вообще здоровьем слабенький), кашляет и жена в положении, и что, наверное, им будет полезно не кропленные яблочки поесть. В общем, сам не понимая почему, Александр поделился с этой незнакомкой самым сокровенным, что мучило его душу.

Бабка охала, вздыхала, качала головой, приговаривая, что сейчас старики здоровее молодых, потому как, разве в городах сейчас еда? Это ж сплошная химия, и сам воздух тут тяжёлый и больной. Он кивал и соглашался. Когда уже собрался уходить, бабка вдруг схватила его за руку:

— Слушай, приходи завтра сюда же, я тебе липы сушёной привезу да баночку малины с сахаром перетёртой, от простуды первое дело. Так я привезу, ты приходи завтра.

Александр шёл с яблоками домой и улыбался, на душе было хорошо, как в детстве, когда бабушка гладила по голове своей шершавой натруженной рукой и говорила: «Ничего, Сашок, всё будет хорошо».

***

Родителей своих Сашка не знал. Бабушка говорила, что отца его она и сама не знает, а мать… мать непутёвой была. Как привезла его однажды из города, в одеяльце завёрнутого, так и укатила обратно. Обещала забрать, как жизнь свою наладит, да так и сгинула.

Бабушку Сашка любил. Когда она, бывало, зимними вечерами тяжело вздыхала, вспоминая дочь свою пропащую, прижимала голову внука к груди, целовала в макушку, он говорил:

— Не плачь, ба. Я когда вырасту, никогда тебя не брошу, всегда с тобой жить буду. Ты мне веришь?

— Верю, Сашок, верю, — улыбалась бабушка сквозь слёзы.

А когда Сашке исполнилось двенадцать лет, бабушки не стало. Так он очутился в школе-интернате. Бабушкин дом продали какие-то родственники (это когда они вдвоём с бабушкой жили, то Сашка думал, что они одни на белом свете, а когда речь о наследстве зашла, претендентов оказалось немало).

Кто жил в детдоме, тому не надо рассказывать все «прелести» пребывания в подобных учреждениях, а кто не жил, тот до конца всё равно не поймёт. Но Сашка не сломался и по кривой дорожке не пошёл. Отслужил в армии, приобрёл профессию. Вот только с девушками ему не везло. И хотя сам Сашка был высоким, спортивного телосложения, симпатичным парнем, все его подруги, узнав о том, что он сирота, быстро исчезали с его горизонта. Поэтому, когда пять лет назад он случайно столкнулся в супермаркете со Светкой (они воспитывались в одном детдоме), то обрадовался, как самому родному и близкому человеку. Света тоже была очень рада встрече. А через полгода они поженились, родился сын, вот сейчас дочку ждут. И, в общем-то, жизнь наладилась.

***

— Свет, я тут яблок тебе с Дениской купил на базаре, домашние, не кропленные, — протянул пакет жене.

Света, выросшая с рождения в детском доме, пропустила все эти эпитеты мимо ушей. Она помыла яблоки, положила в большую тарелку и поставила на стол. А спустя полчаса в комнате уже витал яблочный аромат.

— Слушай, какие классные яблоки, а как пахнут, — говорила Света, уплетая их за обе щеки вместе с сыном.

— Так домашние же, не кропленные…

Этой ночью Александру снилась бабушка. Она гладила его по голове, улыбалась и что-то говорила. Сашка не мог разобрать слов, но это было и не важно, он и так знал, что бабушка говорила что-то хорошее, доброе, ласковое. От чего веяло покоем и счастьем, забытым счастьем детства.

Звук будильника безжалостно оборвал сон.

Весь день на работе Александр ходил сам не свой. Что-то беспокоило, какая-то непонятная тоска грызла душу, к горлу периодически поднимался ком. Возвращаясь домой, он поймал себя на мысли о том, что очень хочет опять увидеть ту бабку с яблоками на базаре.

***

Евдокия Степановна (так звали бабку, торговавшую яблоками) слонялась по двору, тяжело вздыхала, раз за разом вытирая набегавшие на глаза слёзы. Давным-давно её старший сын погиб при исполнении служебных обязанностей (пожарником был), даже жениться не успел, а младшая дочь, красавица и умница, когда училась в институте в столице, вышла замуж за африканца и укатила в жаркий климат, где растут бананы и ананасы. Муж её покойный долго бушевал и плевался по этому поводу. А она что? Она только плакала, предчувствуя, что не увидит свою девочку больше никогда. Так и вышло. Пока ещё был жив муж, держалась и она. Ну, что же делать, раз жизнь так сложилась? А как два года назад мужа не стало, померк свет в душе Евдокии Степановны. Жила больше по привычке, прося бога, чтобы забрал её побыстрее в царство покоя.

Этот молодой человек, что купил вчера яблоки, растравил ей душу. Ведь чужой совсем, а как хорошо с ней поговорил, не отмахнулся… Что-то было в его глазах… какая-то затаённая тоска, боль, она это сразу почувствовала. Её материнский инстинкт прорвался в словах: «Приходи завтра сюда же, я тебе липы сушёной привезу да баночку малины с сахаром перетёртой, от простуды первое дело. Так я привезу, ты приходи завтра».

И вот сейчас, заворачивая в газету банку с малиновым вареньем, Евдокия Степановна непроизвольно улыбалась, думая, что бы ещё такого захватить для этого парня и его семьи. Очень уж хотелось ей порадовать человека и, конечно же, ещё немного поговорить, как вчера.

***

Вчерашнее место за прилавком было занято, и Евдокия Степановна пристроилась неподалёку, в соседнем ряду. Выложив кучкой яблоки, она всё внимание сосредоточила на проходящих людях, чтобы не пропустить.

Народ массово возвращался с работы. К этому времени Евдокия Степановна окончательно разнервничалась. «Вот же дура старая, насочиняла сама себе, напридумывала… и на кой ему слушать и верить чужой бабке», — досадливо думала она, а глаза всё высматривали и высматривали знакомый силуэт в толпе.

Александр вчера не придал особого значения словам бабке о липе и малиновом варении. «Эти базарные бабушки чего хочешь наговорят, лишь бы товар свой продать», — думал он. – «А вдруг и, правда, приедет? Не похожа она на опытную, бойкую торговку. Червячка показывала… вот же придумала…», — заулыбался, вспоминая бабкино лицо, с каким жаром она о червяке говорила. – «Эх, какая разница, всё равно ведь через базар иду, гляну, вдруг стоит».

Саша свернул в ту часть базара, где вчера стояла бабка с яблоками, пошёл вдоль прилавка, не видно бабки. «Тьху, дурак, развели, как малого пацанёнка, хорошо что вчера, с дуру, Светке не похвастал обещанной малиной». Настроение мгновенно испортилось, не глядя по сторонам Саша ускорил шаг.

— Милок, я тут, тут, постой, — раздался громкий крик, и Александр увидел спешащую к нему вчерашнюю бабку.

Она радостно схватила его за локоть, потянула за собой и всё тараторила:

— Место занято было, я тут рядом пристроилась, боялась, пропущу, думала, придёшь ли? Я ж всё привезла, а думаю, вдруг не поверил бабке…

Бабка всё «тарахтела» и «тарахтела», но Александр не прислушивался к словам, он на какой-то миг душой перенёсся в детство. Эта манера разговора, отдельные слова, выражения, движения рук, взгляд, в котором затаилось желание обрадовать человека своими действиями, всё это так напоминало его родную бабушку.

Он спросил: сколько должен, Евдокия Степановна замахала руками, сказав, что это она со своих кустов для себя варила, и принимать это надо, как угощение. А ещё говорила, что малина у неё не сортовая, а ещё та, старая, не такая крупная и красивая на вид, но настоящая, душистая и очень полезная. И Сашка вспомнил бабушкину малину, её запах и вкус, а ещё ему почему-то вспомнилась картошка. Жёлтая внутри, она так аппетитно смотрелась в тарелке, а вкусная какая. После смерти бабушки он никогда больше не ел такой картошки.

— А картошка жёлтая внутри у Вас есть? – перебил он старушку.

— Есть и жёлтая, и белая, и та что разваривается хорошо, и твёрденькая для супа.

— Мне жёлтая нравится, её бабушка в детстве всегда варила, — мечтательно произнёс Александр.

— Милок, завтра суббота, выходной. А ты приезжай ко мне в деревню, сам посмотришь какая у меня картошка есть, у меня ещё много чего есть… Старая я уже, тяжело мне сумки таскать, а ты молодой, тут и ехать-то недалече, всего сорок минут на электричке. Приезжай, я не обижу…

И Сашка поехал. Не за картошкой, а за утраченным теплом из детства.

***

Прошло два года.

— Наташа, печенье точно свежее? – озабоченно вопрошала уже второй раз Евдокия Степановна.

— Да, говорю ж Вам, вчера привезли, ну, что Вы, ей богу, как дитё малое? – отвечала продавщица.

— Дети ко мне завтра приезжают с внучатами, потому и спрашиваю. Дай-ка мне одно, попробую.

— Гляди, совсем Степановна из ума выжила, — шушукались в очереди, — нашла каких-то голодранцев, в дом пускает, прошлое лето Светка с детьми всё лето на её шее сидели. Видно, понравилось, опять едут.

— Ой, и не говори. Чужие люди, оберут до нитки, а то и по башке стукнут, дом-то хороший. Василий покойный хозяином был. Говорила ей сколько раз, отмахивается.

— Взвесь мне кило, хорошее печенье.

— Ну, наконец-то, — выдохнули сзади стоящие тётки. – Не тех кормишь, Степановна.

Евдокия Степановна, не спеша, шла домой и улыбалась. Что ей разговоры? Так, сплетни всякие. Родные – не родные, какая разница. Где они эти родные? За столько лет и не вспомнили о ней. А вот Саша со Светой помогают, да и не в помощи дело…

— Саша, а чего нам до завтра ждать? Я уже все вещи сложила и гостинцы упаковала, на последнюю электричку как раз успеваем. Поехали, а? — агитировала Светлана мужа, пришедшего с работы.

— Папа, поехали к бабушке, поехали, — подхватил Дениска, — там курочки, пирожки, вареники с вишней… там хорошо.

— Баба, — запрыгала двухлетняя Леночка, — хочу к бабе.

Александр посмотрел на своё семейство, улыбнулся, махнул рукой:

— Поехали.

Они сидели в электричке, дети смотрели в окно, периодически оглашая вагон восторженными криками: «Смотри-смотри!» А Саша со Светой просто улыбались, ни о чём особо не думая. Ведь это так здорово, когда у тебя есть бабушка, которая всегда ждёт!

Виктория Талимончук

Рейтинг
0 из 5 звезд. 0 голосов.
Поделиться с друзьями:

Дедово облако. Автор: Евгений Винников

размещено в: Такая разная жизнь | 0

Дедово облако
Пашку вырастил дед. Бывший шахтер, стахановец, партиец и ветеран войны. Родители, геологи, все время «в поле». А Паша с дедом. А у деда не забалуешь. Все строго. По необходимости мог и руку приложить.
Но это по необходимости. Про себя же Паша знал, – дед в нем души не чает. Только для него, для Паши, и живет.
– Между людьми облако должно быть, – говаривал дед, сидя с удочкой на берегу их любимой запруды.
– Какое такое облако? – удивлялся Паша, невольно вглядываясь в небо.
– Когда тебя к человеку притягивает, и все тут. Ощущение такое. Ты вроде даже и не хочешь, а тебя к нему тянет. Как две капли воды в одну сводит. Паш, да ты леща-то подсекай, уйдет ведь, окаянный.
Паша подсекал.
Но внезапно подсекло и деда. Ушел во сне. Фронтовые ранения скосили. Просто заснул, и все.
Паша тогда 10-й закончил. После выпускного под утро возвращается, а дед не откликается. Паша понял все, а принять не мог. Зовет, тормошит: «Вставай, дед! Воскресенье, рыбалка у нас с тобой…» Молчит дед.
Деда не стало, а Паша все с ним мысленно расстаться не может. Бывает, сделает что да и представит: «А дед бы одобрил?»
В далекие 90-е он с ребятами джинсы на продажу вываривал. На рынке деньги шли потоком. Голова кругом. «Вот бы дед за меня порадовался!»
А ночью ему сон. Стоит дед на рынке, сгорбленный, с клюкой да кулаком ему, Пашке, грозит.
– Что ж ты, спекулянт, такое делаешь, а? Да разве я ради того на фронте головы не жалел, чтобы внук мой сейчас на рынке обносками торговал? Да лучше б я в том танке подбитом остался! Тьфу ты, стыдоба-то какая!
– Деда, сейчас время другое, – мямлил себе под нос Паша.
– Какое такое другое? Спекулянт он и есть спекулянт… Ох, и непутевый же ты у меня, Пашка. На длинный рубль, как лещ на наживку. Когда ж ты у меня повзрослеешь-то?
Невидимая связь
Паша повзрослел. Выучился. Доцент, кандидат наук. Старался. Уж очень ему хотелось, чтоб дед был им доволен. На биофак пошел только из-за дедовой рыбалки. Считай, все детство вместе с дедом на запруде провел. Среди природной тиши и благодати, рядом с речной живностью.
И про облако Паша никогда не забывал, продолжая говорить с дедом. Советовался по любому поводу.
– Дед, тут Сан Саныч меня на диссертацию толкает. Название, знаешь, какое? «Электронное облако», представляешь? Оно из валентных электронов состоит. Атомы между собой отталкиваются, а оно, это облако, их в одно целое, в молекулу связывает. Ну прям, как у людей, помнишь, как ты рассказывал? Может, так и доберусь я до твоего облака, а дед?
Паша на биофаке звезда. Лучший на всем пятом курсе. В аспирантуру первый претендент. Точнее, он и Зиночка Цветкова.
– Паш, а почему у твоей диссертации название такое романтичное – «Электронное облако»? – заигрывала Зиночка. Паша интересовал её гораздо больше, чем биология.
– Это потому, Зин, что за этим облаком целый мир огромный. Оно молекулу в равновесии держит. А от нее и клетку живую, и нас с тобой. Чтобы я на тебя сейчас смотреть мог и мороженым из студенческой столовки угощать.
Зина Паше нравилась, легко с ней было, весело. Что-то вроде дедова облака он к ней чувствовал. На выпускном весь вечер вместе танцевали. Пока Сан Саныч в свой кабинет его не позвал. «По поводу аспирантуры, наверное, – обрадовался Паша. – Значит, порядок. Отсрочка от армии железная».
– Паш, тут такое дело, – начал Сан Саныч, – на аспирантуру одна разнарядка только пришла, понимаешь?
– Понимаю, – ничего не понимая, отвечает Паша.
– Я все, что мог, Паш, но у Зины, того, сам знаешь, дядя зав. кафедрой…
– И что?
– В общем, в аспирантуру только Зина попадает.
Дальше Паша Саныча уже не слышал: «Нет, не может быть!» И сейчас он на Зинку даже смотреть не мог. Внутри как будто кто-то чужой поселился. И облако, которое он чувствовал к ней, куда-то пропало?
– Что ж это такое, дед? Это куда же твое облако растворилось, будто и не было его вовсе?
Связи не обрываются
Служить Паша попал в Бурятскую АССР, на границу с Монголией. Незадолго до отъезда Зина нашла Пашу в подсобке у Сан Саныча.
– Не уходи в армию, Паш. Давай отчислюсь я из аспирантуры этой. Твое это место, не мое. Понимаешь, родители меня все время со степенью прессуют, а по мне, так гори оно все. Только из-за тебя тогда на аспирантуру заявку и подала. Не уходи в армию, Паш. Оставайся!
– Да нет, Зин. Спасибо. Дед мой отступные не уважал. Пусть уж будет, как есть. Со мной тут катавасия такая происходит… В общем, разобраться мне в себе надо, Зин. Может, оно и к лучшему… Писать будешь?
На границе тишина. Сидят в «бобике» лейтенант и двое солдат. Один пистолет и два автомата. Паша за рулем, он еще на дедовом «Запорожце» на права успел сдать.
Со вторым солдатом что-то не то, крутит его, морщится от боли.
– Гриш, болит что?
– Обойдется, все в порядке.
– Дай-ка я гляну, биолог все-таки, – Паша нажал внизу живота, Гриша подпрыгнул, боль нестерпимая. – Аппендицит. В любой момент может начаться перитонит. Надо срочно в больницу.
Паша за рацию, а она не реагирует, молчит, даже не хрипнет.
– Товарищ лейтенант, в санчасть надо срочно!
– Какая санчасть, Сидоров! Самовольно границу без дозора оставить? Здесь армия, не водолечебница.
– Не дотянет он, товарищ лейтенант!
– Без паники! Обойдется, переболит, не барышня.
«Как быть, дед?» – волнуется Паша. И дед без промедления отвечает: «Как быть, как быть?! Товарища спасать, во как быть! Не до субординации тут, Пашка. Газуй что есть силы!»
Паша ключ в зажигание.
– Стоять, рядовой! Под трибунал пойдешь!
– Да хоть под вышку, товарищ лейтенант! Гришку в санчасть надо.
Лейтенант за кобуру, Паша по газам. Педаль до упора. Лейтенант так и полетел, не вытащив руку из кобуры.
В санчасть успели вовремя, Гришу сразу на операцию. А рация тут взяла да и заработала. Пашу сначала на разборки, а оттуда под трибунал. Из одного заседания в другое водят.
Следователи, понятное дело, хотят все закрыть побыстрее. Сделку предлагают. Обещают наказание скосить, если на рацию ссылаться не будет. Вот уж и слух прошел, мол, старший прокурор сам лично с ним разговаривать хочет.
«Дед, меня к генеральному. – Молчит дед. – К главному прокурору меня, дед! – Ни слова. – Да что ж ты молчишь, дед! Я ж все, ну, как ты меня учил, все чин чином, по совести. Почему же валится на меня все со всех сторон, дед? За что?»
Молчит дед. Молчит, как тогда после выпускного в десятом. Просто молчит, и все.
Ночью таки приснился. Сидит на табуретке, тянет «Беломорканал» да на сизый дымок жмурится. Паша к нему:
– Знаешь, дед, я тебе вот что скажу! Посадят меня – не посадят, а все равно мне, дед, слышишь? Все равно! Мне только одно знать надо, дед, только одно! Вот ты для меня и отец, и мать, и бабка повитуха. Все ты для меня.
А я-то для тебя кто, дед? Ведь ты порой бранил меня почем зря! Когда и по шее мог. Кто я для тебя, дед? Или обузой был на старости лет? Или как, дед?
Дед не пошевелился, только затянулся поглубже. Весь в дымке сизой сидит:
– Да что ты, Паш, какая обуза! Ты – самое лучшее, что у меня в жизни было. Ведь что я вообще в жизни видел, Паш? Да ничего! Война да шахта. Ты для меня единственный свет в окошке. То самое облако, о котором я тебе рассказывал. Ради тебя только и жил.
Замолчал дед, затянулся, снова задумался.
– А если, Паш, по шее когда, так ведь это я… В общем, человека я хотел в тебе воспитать, Пашка, понимаешь? Настоящего! Чтоб за другого горой встать мог, сечешь? И не только если он кум, сват, брат, Паш, – за любого! Только за то, что человек он, понимаешь?!
На картинке группа юношей и девушек — они разные, но они вместе, как будто их объединяют облака, что над ними.
Это оно и есть, облако! Ведь если так все друг за друга встанут, Паш, представляешь, какое над всеми облако будет? Это все равно, что в казну страны вдруг миллиарды чистого золота вольются. Да где там страны, в казну всего мира, всей вселенной, всей природы! Везде такая благодать будет, ну как у нас в запруде. Помнишь, поди?
– А то! – Пашка все помнил.
На утро Пашу к генеральному. Прокурор седой такой, полковник, на деда смахивает. Он что-то Паше говорит, а Паша все про деда вспоминает, про облако. По бокам у Паши конвой, а в душе незабудки.
Прокурора Паша не слушает вовсе. Какая уже теперь разница!
Сознание только обрывки фраз выхватывает: «Рация бракованная… действовал по необходимости… диагноз правильно поставил… товарища спас…»
– В общем, оправдали тебя, Пал Андреич.
Оправдали? Неужели не ослышался?
– Как оправдали?
– Так, оправдали. И такое, брат, бывает. Да ты и сам не промах. Ну просто вылитый Степан Силыч – дед твой. Я с ним в молодости в одном забое уголь рубил. Ох, и крут же бывал, добрая ему память. Вроде тебя, за других все ратовал.
Паша только глазами хлопает.
– Товарищ полковник, вы что? На самом деле? Вы, того, деда моего знали?
– А то! Еще как! Он забойщика Ваню в последний момент из штольни выволок. Еще бы секунда и обоим крышка. Мы кричим: «Назад!» А он в штольню. Успел. Навроде тебя, черт упрямый. Одна порода.
Ваня-забойщик потом еще целый месяц в горячке каким-то облаком бредил. Все твердил, что между ним и твоим дедом облако есть. Вроде, когда привалило его и выбраться никакой надежды не было, он тогда это облако почувствовал. А вслед за облаком и дед твой, Степан Силыч, появился и Ваню наружу доставил.
Степан не раз о каком-то облаке, что между людьми, поминал. Да никто в толк никак не мог взять, где оно это облако.
У Паши дар речи отнялся, а полковник продолжал:
– Я вот для чего, собственно, тебя позвал, Пал Андреич. Тебя тут из министерства в Питер, в аспирантуру, срочно требуют. У них там какая-то Зина отчислилась. Тебя теперь ждут. Слушай, профессор, а не дедово ли облако ты через науку ищешь?
– Так точно, товарищ полковник!
– Так оно что получается, Ваня правду тогда талдычил, не бредил?
– Чистую правду, товарищ полковник.
– Поди ж ты! Ай да Степан Силыч! Ну, кто бы мог подумать! Хотя, знаешь, сейчас вспоминаю, многие чувствовали в Степане что-то такое, что людей к нему притягивало. Может, он так и жил, с этим облаком…
Евгений Винников

Рейтинг
0 из 5 звезд. 0 голосов.
Поделиться с друзьями:

Заморыш. Автор: Наталия С.

размещено в: Про котов и кошек | 0

Заморыш

Полураздетые зимой люди, в шоке сидели и лежали на пустыре. Они смотрели, как оседают в столбах пыли их дома и падают, чтобы никогда уже больше не подняться…

(Основано на реальных событиях, имена героев сохранены.)

Он родился самым слабым, маленьким, как мышонок, последышем в помёте из пяти котят, у старой подвальной кошки Дуськи. Неизвестно откуда, давно появившейся здесь бродяги с искалеченной когда-то, кривой, как дуга, задней лапой. Никто ему был не рад, никто его не ждал, всем было всё равно, что он есть, что его нет. Родился и родился.

Подвал жилого дома был тёмным и сырым от неустанно парящих труб. Кошка сразу же извела всех крыс и мышей, обитавших здесь в великом множестве до её появления, что считалось очень большой заслугой. Потому и не гнали отсюда эту старую хромую кошку, как всяких прочих.

Дуська, с приобретённым ею статусом, стала полноправным жителем подвала. Кто-то из жильцов давным-давно поставил здесь короб от старой детской коляски, авось ещё пригодится. Вот он и пригодился, став домом Дуськи, её царством. В коляске даже лежал видавший виды матрасик и ветхое байковое одеяльце.

В конце рабочего дня дворничиха, убирая метлу и лопату, увидела появившихся на свет новых жильцов и ахнула:

— Дуська! Ты чего опять натворила-то на старости лет? Вот куда теперь их девать-то, солить что ли? Сколько я их могу по добрым людям-то распихивать? Ведь опять пятерых принесла, а сама- то уже еле живая! Ой, учудила ты, Дуська, ну учудила! — ворчала дворничиха, разглядывая кошкино потомство.

Кошка смотрела на неё бесхитростно, виновато-заискивающе, мол, ну что делать, так получилось.

— Этот не жилец! Заморыш какой-то! — вздохнув, констатировала дворничиха, глядя на крохотное существо тёмного цвета, беспомощно лежавшее в сторонке от шевелящейся кучки светлых, как мать, если её хорошенько помыть, собратьев.

Наворчавшись вдоволь, суровая на вид, но добрая, душевная женщина с непростой судьбой, повздыхав, пошла домой. Домом дворничихи была небольшая служебная комната в рабочем общежитии, где вместе с ней жили её дочь и два маленьких внука.

Сердобольная женщина налила в банку молока, наложила в миску густой куриной лапши и отнесла в подвал роженице.

— Ешь, мамаша. Горе ты горькое…

Дуська, не евшая несколько дней, отощавшая, но счастливая, налетела на угощение.

Шёл день за днём. Котята подрастали, а их мать всё более слабела. Позднее потомство высасывало вместе с молоком последние жизненные силы из старой кошки. Да и молока было немного.

Заморыш, к удивлению дворничихи, выжил, но выглядел гораздо слабее и был почти в два раза меньше своих братьев и сестёр. Он не принимал участия в их играх и весёлой возне, не выходил из подвала на улицу вместе со всеми.

Целыми днями Заморыш тихонько сидел в тёмном сыром подвале и был почти незаметен в куче тряпья на дне старой коляски.

Вскоре при помощи дворничихи котят разобрали, а Заморыш так и сидел в подвале. Никто не хотел брать к себе домой такого слабого, тщедушного котёнка.

С приближением осени Дуська доживала свои последние дни. Она это знала и приняла по-матерински мудрое решение. Старая умирающая кошка, тяжело передвигаясь, вытащила своего лёгкого, как пух, последыша во двор, положив у ближайшего подъезда. Молока у неё совсем не было уже несколько дней, котёнок был обречён.

Заморыш, ослепший от яркого дневного света, беспомощно барахтался на земле. Дуська, сгорбившись и шатаясь, сидела рядом, жалобно мяукая из последних сил.

Во дворе было пусто. Редкие прохожие, спешащие по своим делам в этот обычный рабочий день, равнодушно, как роботы, проходили мимо. Никто из них не обращал внимания на большую трагедию этой маленькой кошачьей семьи.

К подъезду подошёл мужчина, учитель биологии, он жил со своей семьёй на втором этаже. Увидев лежащую Дуську, он подошёл и наклонился над ней. Кошка не подавала признаков жизни, её час пробил.

К холодеющему боку матери прижался, свернувшись маленьким комочком, котёнок. Подняв это существо, более напоминавшее скелетика, чем котёнка, мужчина всё понял. Котёнок был ещё жив, нужно было спешить.

— Мила, дочка, посмотри, кого я принёс! — позвал он, входя в квартиру.

Девочка подбежала к отцу и бережно взяла у него лёгкого, как пушинка, котёнка, слегка шевелящего лапками.

— Ой, котёнок! Какой же он маленький, какой бедненький. Папа, а откуда он у тебя?

Отец подогревал молоко на кухне.

— Этот котёнок кошки Дуськи из подвала. Её больше нет. Ему срочно нужна помощь, вот я его и принёс. Только бы мама была согласна.

— Я знаю, знаю! У Дуськи остался один котёнок! Нам с ребятами дворничиха говорила! Это же Заморыш, он самый бедный и несчастный, никому не нужный! Давай его оставим! Я уговорю маму. — Мила прижала к себе тщедушного котёнка, глаза девочки стали мокрыми от слёз.

Дворничиха вернулась с уборки своего большого участка. Увидев безжизненно лежащую кошку, постояла над ней, вытирая глаза уголком старого платка. Потом сходила в опустевший подвал, взяла лопату и, тяжело вздыхая, отнесла Дуську в самый дальний уголок пустыря, а Заморыш остался жить в семье учителя биологии.

Мила под руководством отца старательно выхаживала своего Заморыша или Замика, как она его называла.

Первые дни обезвоженного, обессилившего котёнка пришлось кормить из шприца, а потом он начал кушать сам. Сытая жизнь, заботливый уход, добрых хозяев сделали своё дело. Заморыш окреп, начал играть, бегать, прыгать, гулять со своей Милой и даже ездил несколько раз вместе с семьёй отдыхать в горы.

Превратившись со временем во взрослого умного кота, он так и остался значительно меньше своих собратьев, это немного огорчало Милу.

— Ничего, дочка. Мал золотник, да дорог, — улыбался отец.

Однажды, в начале зимы, когда вся семья была дома, Заморыш повёл себя очень странно. Кот словно взбесился, начал метаться по квартире и истошно кричать, шерсть на его спине стояла дыбом.

Он прибежал на кухню, где хозяйка готовила обед, прыгнул на подоконник, разбил её любимую вазу и с подоконника прыгнул на плечо, оцарапав её.

Потом, не переставая кричать, Заморыш бросился в комнату Милы. Девочка на диване рассматривала новую книжку, когда Заморыш вцепился в бант на её косичке. Испугавшись, Мила закричала. Прибежавший на шум отец, собирающийся на работу, внимательно посмотрел на бросающегося на людей кота и вдруг его слух уловил лёгкий гул. В серванте тихонько позвякивала посуда.

— Быстро бери одежду и документы! — крикнул он жене.

Пол под ногами начал слегка раскачиваться. Отец схватил дочь на руки.

— Бросай всё и беги за мной!!! — скомандовал он бестолково бегавшей по квартире Галине.

Выбегая на площадку, они успели сорвать с вешалки какую-то тёплую одежду. Лестница качалась под ногами, Галина, не удержавшись, упала, но нашла силы подняться.

К счастью, они успели выбежать во двор и, падая, снова поднимаясь, и снова падая, бежали подальше от зданий, к пустырю, вместе с теми немногими, кто тоже успел. Бледные, запыхавшиеся, полураздетые зимой люди, в шоке сидели и лежали на пустыре. Они смотрели, как оседают в столбах пыли их дома и падают, чтобы никогда уже больше не подняться.

— Замик! Замик! Заморыш!!! — вдруг страшно закричала Мила, стараясь перекрыть своим звонким детским голосом страшный гул взбунтовавшейся земли и грохот рушащихся зданий.

Девочка не переставая звала своего маленького друга, громко рыдая. Уговоры родителей не помогали. Их дочь была безутешна. Она не могла успокоиться до тех пор, пока не наступила тишина, земля перестала содрогаться, и чей-то маленький тёплый нос не ткнулся в её детскую руку.

Они были бездомные, растерянные, потрясённые, но они снова были вместе. Они БЫЛИ на этой земле, благодаря маленькому Заморышу, сыну старой подвальной кошки Дуськи!

P.S.: Семья уехала из республики к сестре учителя в Подмосковье, навсегда, увозя с собой в корзине, обтянутой марлей, любимого кота Заморыша-Замика.

Мила выросла, окончила Московскую Ветеринарную академию, стала отличным ветеринарным врачом. Людмила Александровна имеет несколько ветеринарных клиник. В её большом гостеприимном доме всегда живёт масса питомцев из бывших беспризорников, среди которых обязательно есть кот Заморыш-Замик.

Автор НАТАЛИЯ С.

Рейтинг
5 из 5 звезд. 1 голосов.
Поделиться с друзьями: