— Как больно, милая, как странно, Сроднясь в земле, сплетясь ветвями — Как больно, милая, как странно Раздваиваться под пилой. Не зарастет на сердце рана, Прольется чистыми слезами, Не зарастет на сердце рана — Прольется пламенной смолой. — Пока жива, с тобой я буду — Душа и кровь нераздвоимы, — Пока жива, с тобой я буду — Любовь и смерть всегда вдвоем. Ты понесешь с собой, любимый, Ты понесешь с собой повсюду, Ты понесешь с собой повсюду Родную землю, милый дом.
— Но если мне укрыться нечем От жалости неисцелимой, Но если мне укрыться нечем От холода и темноты? — За расставаньем будет встреча, Не забывай меня, любимый, За расставаньем будет встреча, Вернемся оба — я и ты. — Но если я безвестно кану — Короткий свет луча дневного, — Но если я безвестно кану За звездный пояс, млечный дым? — Я за тебя молиться стану, Чтоб не забыл пути земного, Я за тебя молиться стану, Чтоб ты вернулся невредим. Трясясь в прокуренном вагоне, Он стал бездомным и смиренным, Трясясь в прокуренном вагоне, Он полуплакал, полуспал, Когда состав на скользком склоне, Вдруг изогнулся страшным креном, Когда состав на скользком склоне От рельс колеса оторвал. Нечеловеческая сила В одной давильне всех калеча, Нечеловеческая сила Земное сбросила с земли. …И никого не защитила Вдали обещанная встреча, И никого не защитила Рука, зовущая вдали… С любимыми не расставайтесь, С любимыми не расставайтесь, С любимыми не расставайтесь, Всей кровью прорастайте в них, — И каждый раз навек прощайтесь, И каждый раз навек прощайтесь, И каждый раз навек прощайтесь, Когда уходите на миг!
Который год дед Иван страдает язвой. Есть не может, спать не может, пить — нельзя. Мучение да и только. Но иногда, конечно, позволяет себе маленечко для аппетиту. Выпьет пару стопочек, глаз заблестит, и давай байки травить.
Бабка Евдокия кашеварит, да в паузах поддакивает Ивану. Туга на ухо давно уж стала, слышит еле-еле. Для видимости деду отвечает, будто разбирает, о чем он речь ведёт.
Наготовит щей, нальёт в алюминиевую миску, на стол поставит, а дед Иван нос воротит. Вроде как и не видит тарелки, хотя перед носом она.
— Ванька, ешь! — кричит Евдокия.
— Да не могу я, господи, понимаешь?! Ну как тебе объяснить? Болит у меня, понимаешь? Бо-лит! — машет руками дед Иван, указывая на живот. Потом рассердится — Ай! Не слышит ни черта! Совсем глухая стала! — И ест бабкины щи. А они кислые-е… Тут и без них изжога изводит. Но ест. Сопит в усы, но ест. Бабка ведь варила.
Евдокия посмотрит на него, сядет у краешка стола, голову наклонит, хлебушек аккуратно деду придвинет, и улыбается.
— Ест Ванька.
Ванька щи похлебает, крошки со стола в ладонь сметёт, и в рот.
— Покурю пойду.
— А? — переспросит Евдокия.
— Покурю, говорю, пойду! — крикнет Иван.
— Вот ты, господи, иди кури! Чего орать-то?! Тоже мне, событие… — возмутится Евдокия.
Дед Иван выйдет на крылечко, раскурит козью ножку, посмотрит вдаль. С крыльца-то как раз закат хорошо видно — забор не мешает, да задумается о жизни в который раз. И вроде как позади она, и вот он закат перед глазами, а мысли всё равно о завтрашнем рассвете.
Евдокия тем временем скрутит два кулёчка из газеты, наберёт семечек, да молча мимо пройдёт. А дед Иван докурит, покряхтит о чём-то своём, почешет бороду, да следом за бабкой за двор. Усядутся вместе на лавку, и давай на пару семечки плевать. Всё вокруг в шелухе! И как только беззубыми ртами умудряются — непонятно.
Дед Иван посмотрит, — подмести бы надо. Да темно уж на улице совсем. Тихонько буркнет себе под нос:
— Ладно, завтра подмету.
— Идём спать! — громко скажет Евдокия. — Завтра подмету. — И тяжело опёршись на плечо Ивана поднимется, да пойдёт потихоньку в дом. А за ней следом и дед Иван, бурча под нос:
— Подметёт она… встану да и подмету…
Но бабка Евдокия ничего не слышит, а только знай себе ковыляет по дорожке.
Дед Иван остановится, взглянет на Евдокию:
— Вот ведь вертихвостка! — хмыкнет он, посмотрит на неё с любовью и дальше пойдёт.
Вот и пойми, где она скрывается, любовь эта, да через какие тропки ходит.
Я видела много детских способов магазинного вымогательства, но такого — ещё нет… Это был народный артист вселенского масштаба лет пяти-шести в зелёной шапке с помпоном…
Отец быстро и бескомпромиссно отказал ему в покупке какого-то навороченного робота гигантских размеров, и маленький трагик, на ходу войдя в образ, и состроив жалобную гримасу забытого сироты, двинулся к добродушной маме, весело щебечущей по телефону…
Щебетала она весело, но тем не менее, покупать робота тоже не стала… Зелёный помпон завибрировал в такт подступающих горьких слёз, и пронзительный детский голос, исполненный неподдельного страдания, выдал невероятный аргумент:
— Не купишь??? Мне??? Так я же сынок твой!!! Я же у тебя в ПУЗОНЬКЕ жил!!! Долго жил…
В этот момент даже те, у кого «трагический помпон» не жил в пузоньке, были готовы совершить чистосердечную покупку…
Десять минут спустя я увидела его, сидящего в кресле в обнимку с неуклюжей коробкой, и с довооооооольной физиономией…
— Женечка, вы дома? — доносится сквозь шум воды дребезжащий голосок. Чертыхнувшись, наскоро смываю ароматную пену и выскакиваю из душа.
— Здравствуйте, Наина Ивановна! — кричу через дверь ванной, натягивая на мокрое тело сережкину футболку вместо банного халата, всё равно по длине почти одинаково будет.
Наина Ивановна, подозреваю, что она и есть та самая, пушкинская, — наша квартирная хозяйка. Маленькая моторная старушка с задатками мирового лидера.
Меня она не одобряет, считая совершенно несерьёзной, ветреной девицей, а вот Серёжу просто обожает — даже как-то организовала ему «случайное» знакомство с собственной дочкой. Еле ноги унёс.
Распахнув ногой дверь, прислушиваюсь, пытаясь определить в какую часть квартиры направила стопы железная леди. Тишина.
На ходу наматывая на голову полотенце, двигаюсь в направлении кухни. Если бы я пришла в дом в качестве ревизора, первым делом обследовала бы именно её — вероятность обнаружить то, что по мнению Наины Ивановны является бардаком, выше именно там.
Дедукция не подвела — прообраз сказочной ведьмы обнаруживается около крошечного кухонного стола. Брезгливо разглядывает пачку овсяных хлопьев.
— Доброе утро, — как можно дружелюбнее улыбаюсь я, — Не слышала, как вы вошли. Хотите кофе? — Добрый день, — поджав сморщенные губы ответствует Наина Ивановна, — Скоро полдень.
Ну да, забыла. Порядочные люди не спят до обеда, они встают с рассветом, чтобы успеть задолбать как можно больше окружающих.
— Так вы будете кофе? — улыбаюсь я ещё дружелюбнее, кажется, только что установив в этом деле мировой рекорд. Не дожидаясь ответа, ставлю на плиту старенький, с вечно закопченым бочком чайник и достаю из шкафа ярко-жёлтую в крупных ромашках керамическую банку.
Подумав несколько секунд, Наина Ивановна благосклонно кивает и устраивается на табуретке как птичка на жердочке.
— Мне без сахара, — важно сообщает она, — С молоком. Киваю и лезу в холодильник за пакетом молока, гадая за каким таким экзотическим корнем принесла нелёгкая мою собеседницу на этот раз.
В прошлый свой визит, не далее как неделю назад, Наина Ивановна читала мне пространную лекцию об энергосбережении, суть которой сводилась к тому, что порядочные люди спать ложатся рано, а не сидят при электрическом свете полночи, наматывая на счётчике киловатты почём зря.
Ещё раньше я получила выговор, за то что мыла посуду под проточной водой. Оказывается, порядочные люди для этих целей пользуются тазом, чтобы не расточать природные ресурсы и, самое главное, сократить расходы на коммунальные платежи.
Тот факт, что за коммунальные услуги мы с Серёжкой платим самостоятельно, для Наины Ивановны не аргумент.
«Вы, девонька, так считаете, потому что не знаете что такое труд! Знали бы, как деньги порядочным людям достаются — умели бы экономить! » — с видом оскорбленного достоинства заявила мне она тогда.
На мои попытки объяснить, что я точно так же, как и другие люди работаю,только удаленно, Наина Ивановна лишь презрительно фыркнула. Подозреваю, что слово «фриланс» она приняла за ругательство.
Надрывно свистит закипевший чайник. Гашу огонь и рассыпаю по чашкам арабику, под цепким взглядом выцветших серых глаз.
— Как поживает Антон Павлович? — интересуюсь я, чтобы как-то заполнить затянувшуюся паузу.
— Здоров, — отвечает Наина Ивановна, принимая кружку. Прежде чем пить, она внимательно разглядывает ободок несчастной посуды, принюхивается и только потом осторожно отхлебывает.
Да уж, прав был знаменитый тезка её мужа, краткость — поистине сестра таланта. Впрочем, этой замечательной формулой Наина Ивановна пользуется, к сожалению, нечасто.
Когда дело доходит до её авторитетного мнения, она бывает весьма многословна в своих рассуждениях о том, как поступают или не поступают порядочные люди. Под порядочными людьми подразумевается сама Наина Ивановна и пара-тройка столь же достойных личностей, включая президента. Мне, разумеется, до возведения в этот статус далеко.
— Кофе у вас кислит, — морщит нос Наина Ивановна, — Небось, храните неправильно.
«Так это, наверное, ваш яд привкус даёт», — мысленно парирую я, но вслух предлагаю представительнице ада шоколад. Горький.
— Так вы зашли счётчики проверить или цветочек забрать? — не особо изящно пробую я выяснить причину её визита. Впрочем, изящество тут и ни к чему. Как показывает практика, намеков Наина Ивановна упорно не понимает, так что вести с ней светскую беседу и пытаться что-то узнать обходными путями — дело гиблое.
Поэтому я сразу озвучила наиболее подходящие на мой взгляд варианты. Особенно меня обрадовал бы второй.
Облупленный горшок с чахлым растением, зовущимся непроизносимым латинским словосочетанием, Наина Ивановна притащила нам на второй день после заселения с ненавязчивой просьбой «подержать у себя несколько деньков» этот выкидыш Флоры.
Мы с Серёжкой имели неосторожность согласиться. С тех пор обитатель глиняной посудины стал железобетонным поводом для вторжения его хозяйки в любое время суток.
Уход за подлой растительностью оказался делом сложным и ответственным, так что доверить это дело такой несерьезной барышне, как я, у Наины Ивановны и мысли не возникло.
Она самолично каждую неделю рыхлит, опрыскивает и удобряет бледные побеги, громко сетуя, что у неё в квартире «неблагоприятное солнце» большую часть года, но, как только активность светила придет в норму, она непременно заберёт свой драгоценный цветочек обратно.
Честно говоря, всерьёз опасаюсь, что, если этот благословенный момент не настанет достаточно скоро, мои нервы не выдержат и забирать ей будет нечего…
— К сожалению, ещё рано, — рассасывая шоколадный квадратик, лишает меня радужных надежд Наина Ивановна, — Сегодня день полива. Надеюсь вы не вылили воду из баночки?
Очень хотелось, но я сдержалась…
Когда Наполеон местного значения удаляется на лоджию, ворковать над драгоценной растительностью, с облегчением вздыхаю и топаю в ванную — сушить волосы. От этого занятия меня отвлекает истеричный вопль, сделавший бы честь любой пожарной сирене.
Спотыкаясь, бегу на звук, лихорадочно соображая, что могло повергнуть благообразную Наину Ивановну в такой первобытный ужас. Неужели я трусы на батарее оставила?
Я успеваю как раз вовремя, чтобы подхватить оседающую на пол старушку, уже прекратившую издавать душераздирающие звуки.
Примостив худенькое тело на перевёрнутый таз, ею же принесённый несколько недель назад, чтобы безалаберная я постепенно приобщалась к быту порядочных людей, не без удовольствия выплескиваю в лицо Наины Ивановны ту самую отстоянную воду, предназначавшуюся для полива растения. Помогает.
— Что случилось?! — На всякий случай слегка встряхнув её за плечи, спрашиваю я. — Бусик, — шепчет Наина Ивановна бледными губами, прижимая правую руку к груди, — Там…
Следуя вялому жесту, выглядываю в окно, только сейчас заметив, что с улицы раздается безудержный басовитый лай и не менее басовитый кошачий боевой клич.
Бусик — огромный матерый серо-бурый кошак самого разбойного вида, наверное, единственное существо в мире, к которому Наина Ивановна питает нежную привязанность.
Не скажу, что абсолютно взаимную, но она единственная кому этот шерстяной гавнюк милостливо позволяет чесать себя за остатками ушей, изрядно потрепанных в дворовых поединках.
Взамен Бусик получает всю нерастраченную любовь и полный пансион. Кормит Наина Ивановна его, как кормила бы любимого внука — так, что кошачья хитрая морда уже не проходит в форточку.
Выглянув во двор, сразу понимаю, что именно стало причиной волнений Наины Ивановны — задиристый Бусик нашёл себе достойного противника — соседского мастифа Джона. Мгновенно оценив расстановку сил, прихожу к выводу что на Джона я бы не поставила… — Бусик! — тихонько стонет, сидящая верхом на тазике Наина Ивановна, — Это чудовище его сейчас сожрёт! Мой бедненький котёночек!
Если во дворе и есть чудовище, то это собственно, сам Бусик, но это мнение я благоразумно решаю оставить при себе. Хозяин мастифа беспомощно мечется вокруг поля боя, явно не зная, как спасать загнанного в угол питомца. Парень похоже напуган не меньше, чем Наина Ивановна, даром что не орет дурниной.
Действую я не раздумывая, интуитивно выбрав из всех возможных зол меньшее.
Схватив стоящий под рукой облупленный горшок, прицельно метаю импровизированный снаряд во двор. Пролетев с десяток метров, посудина ударяется о землю прямо перед носом Бусика, как раз собиравшегося проводить контратаку и с глухим треском рассыпается на осколки.
Не ожидавший такой подачи котяра, отпрыгивает назад. Воспользовавшись заминкой противника, мастиф Джон стартует к спасительному подъезду со всех четырех лап, едва не сбив с ног оказавшегося на пути хозяина. Бусик, осознав, что добыча ушла, яростно набрасывается на виновника данной неприятности — лишившееся горшка растение.
— Не вставайте! — кричу я пребывающей в крайнем смятении Наине Ивановне, выбегая из квартиры прямо в пушистых комнатных тапочках.
Завывающего над остатками цветка Бусика, я накрываю захваченным по пути с дивана покрывалом и как получилось в это покрывало завернув, тащу хозяйке.
Вернувшись, нахожу Наину Ивановну на том же месте, всё ещё пребывающую в прострации. Выпустив из рук брыкающийся и шипящий, как сотня змей узел, на всякий случай отхожу подальше. Из под покрывала появляется корноухая морда с пучком увядающих листьев в зубах. — Бусик! Хороший мой! — кидается к нему плачущая Наина Ивановна, — Цел! Слава Богу! Цел!
Кот, воинственно вякнув, выбирается наружу, выплюнув зелень, обводит помещение мрачным взглядом и, не найдя никого подходящего, чтобы запустить в него когти, больше напоминающие кривые кинжалы, похоже расстраивается.
Но времени чтобы предаваться грусти у Бусика всё равно не оказалось, потому как рыдающая от избытка чувств хозяйка резво вскочив с насиженного таза, моментально сгребла свою лохматую драгоценность в охапку и принялась расцеловывать офигевщую от такого поворота событий кошачью морду.
Бусик попытался было оказать сопротивление, но семидесятишестилетняя Наина Ивановна — это вам не какой-то мастиф, от неё так просто не отбиться.
В этом я вслед за горемычным Бусиком убеждаюсь через полчаса, когда выпущенный, наконец, из цепких старушечих объятий котяра справляется со стрессом, лакая под столом молоко, щедро пожертвованное мной ему как потерпевшему, а его счастливая хозяйка в сотый раз благодарит меня за спасение питомца.
Тот факт, что во время операции спасения геройски пал её драгоценный цветочек, конечно, несколько омрачает радость Наины Ивановны, но не настолько чтобы перестать умиляться и охать.
Допив третью чашку чая и аккуратно собрав останки цветка, — «Поставлю в водичку, они пустят корешки, тогда я и вам, Женечка, отросточек дам, посадите!» — обнадежила она в процессе, Наина Ивановна начинает прощаться.
Напоследок, бросив умильный взгляд на меня, всё ещё рассекающую по квартире в футболке на пять размеров больше, она сообщает: — Думаю, я вам могу Бусика иногда оставлять. Вижу, вы поладите. Раз уж вы спасли жизнь беззащитному котёночеку, значит и присмотреть за ним сможете. Видно же, что люди вы порядочные.
Переглянувшись с Бусиком, уныло свисающим с хозяйкиной руки, согласно киваю. — Оставляйте, конечно, чего уж там.
Порядочные люди не отказывают в невинных просьбах милым старушкам…
