Медея застилала свою постель, складывая подушки и одеяла в сундучок у изножья кровати, и бормотала коротенькое утреннее правило из совершенно стершихся молитвенных слов, которые, невзирая на их изношенность, неведомым образом помогали ей в том, о чем она просила, — принять новый день с его трудами, огорчениями, чужими пустыми разговорами и вечерней усталостью, дожить до вечера радостно, ни на кого не гневаясь и не обижаясь.
Оле́г Ива́нович Янко́вский — советский и российский актёр театра и кино, кинорежиссёр; народный артист СССР. Лауреат Государственной премии СССР и двух Государственных премий РФ. Википедия Родился: 23 февраля 1944 г., СССР Умер: 20 мая 2009 г. (65 лет), Москва, Россия
В «Ностальгии» мой герой — а это и мое было ощущение — мучается в Италии не потому, что давно березок не видел. А из-за потери ощущения своей личности. Роберту де Ниро так же, как в Америке, хорошо и в Италии, и везде. Он — Роберт де Ниро. Олегу Янковскому комфортно в России и не совсем комфортно во Франции и Америке. Потому что я там никто.
С уважением отношусь к русским блокбастерам. Хотя я и воспитан на более тихих картинах, таких, как «Судьба человека». Молодые режиссеры задаются теми же вопросами — о предназначении человека, о смысле существования — просто решать их пытаются иными средствами: не при помощи диалогов, а, скажем, при помощи действия, сюжета. Был бы сегодня жив Тарковский, наверное, он бы подумал, как снимать тот самый десятиминутный проход со свечой. Имеет ли он право так снимать?
Опасно встречать женщин, с которыми был знаком в молодости. Особенно, если тогда это было одно создание, а теперь другое. И приходится делать вид, что все хорошо, говорить: как ты хорошо выглядишь. Лучше вообще их не встречать.
С мужчинами еще ничего. Несколько лет назад был в саратовском театре на юбилее, а я в 60-х там работал, я же сам из Саратова. Подходит ко мне технический работник, кажется, пьющий, с таким вот перекошенным лицом.
— «Олег, привет!»
— «Привет».
— «Помнишь меня?» Делаю вид, что помню. И он с таким перекошенным лицом говорит: «Олег, как ты постарел!»
Востребованность в профессии определяет твою открытость по отношению к миру. Не играл бы я спектаклей через день, не снимался, — тогда, наверное, тоже сидел бы дома и тихо злился.
Чему можно поучиться у моего сына и внука — их совершенно неосознанному умению вписываться в условия, предлагаемые жизнью, пропускать через себя тысячу нюансов жизни. Это как у животных.
Просьбы сохранить президента на следующий срок, высказываемые интеллигенцией, идут не потому, что интеллигенция такая продажная. О формах этих просьб можно спорить, и сам бы я в этом участия не стал принимать, но главное для меня здесь — желание сохранить тот конструктивный покой, который продолжается последние два года.
Если видишь, что на спектакле сидят молодые девушки — значит, дела у тебя идут хорошо. Мы как-то со Збруевым оказались в Магадане у певца Вадима Козина, он уже отсидел тогда.
У него огромное количество кошек, вонища такая. Но это же Козин, целая эпоха. Говорим: «Вы бы приехали в Москву». Это было бы как возвращение Вертинского. Он так посмотрел на нас: «Нет, дорогие мои. Я когда приеду сейчас — на концерт придут одни бабушки. Вот этого я не выдержу».
Иногда тупо смотрю телевизор. Многие мне говорят: «Олег, ну как тебе не стыдно? Телевизор смотришь!» Но я это делаю, не потому что интересно. Я получаю какой-то сигнал для себя: вот это, говорю себе, пошлость, это вообще не имеет права на существование, а вот это что-то интересное, и я могу даже использовать.
Научиться чему-либо можно даже у своего кота. У меня кот, и я за ним наблюдаю. Он, например, на меня вот так пристально смотрит и, медленно-медленно закрывая глаза, засыпает. Сыграю это в кино где-нибудь.
Я доверчив. А потом тебя в очередной раз мордой об стену. Анализируешь, переживаешь — и все равно бежишь защищать Белый дом. Опять думаешь: и как это нас так вспять развернуло, и политическую систему, и экономическую? Но всегда хочется верить, что грядет что-то новое и неплохое.
Когда я снимался в «Ностальгии», в соседнем павильоне снимался Де Ниро в «Однажды в Америке». Для него приход и знакомство с Андреем Тарковским было большим событием.
У де Ниро работал специальный человек, который ему составлял программу на вечер. И он выбирал, куда идти, и все время брал меня с собой.
Есть много замечательных актеров, но по каким-то принципиально творческим делам именно он мне оказался близок. Он изнутри все делает. И мне тоже не надо клеить усы и бороду, чтобы почувствовать себя другим человеком.
Надо просто поверить, что ты моряк Жевакин — и сразу другой глаз у тебя, и осанка. Не изображать, а почувствовать. Это называется «я» в предлагаемых обстоятельствах.
Русское кино? Летом была такая забавная история. Снимаюсь на Мосфильме в «Анне Карениной». Жарко. Вышел подышать в сквер. Учительница ведет школьников на экскурсию. Видимо, шепнула им: «Вон артист сидит». Подходят.
— «Здравствуйте. Вы актер?»
— «В общем, да».
— «А снимались где?» Я подсчитал свои картины: «За сто фильмов у меня. А вы что, российское кино не смотрите?»
Без паузы: «Не. А фамилия ваша как?»
— «Янковский». Без выражения: «А-а-а».
Моя бабушка в детстве дружила с Лениным. Прадедушка как-то ездил заграницу, привез ей куклу с закрывающимися глазами. Бабушка очень тихо всегда потом рассказывала, как Володя всё пытался выковырять ей глазки, чтобы выяснить, почему они закрываются.
Какую бы сложную роль ты ни играл, из театра ты должен выходить не Петром I, а Олегом Янковским. Иначе самому противно. Потому что я очень хорошо помню, как всем было неловко за эту странинку Смоктуновского: великий актер, а в реальной жизни вдруг начинал вести себя, как князь Мышкин.
А ведь могло бы статься так, что оба, друг другу предназначены судьбой, мы жизнь бок о бок прожили б до гроба и никогда не встретились с тобой. В троллейбусе порой сидели б рядом, в киоске покупали бы цветы, едва заметив мимолётным взглядом единственно любимые черты. Чуть тяготясь весенними ночами, слегка грустя о чём-то при луне, мы честно бы знакомым отвечали, что да, мы в жизни счастливы вполне. От многих я слыхала речи эти, сама так отвечала, не таю, пока любовь не встретила на свете единственно возможную — твою! Улыбка, что ли, сделалась иною, или в глазах прибавилось огня, но только — счастлива ли я с тобою? — с тех пор никто не спрашивал меня.
