14 января 1814 года в Петербурге открылась для общего посещения Императорская Публичная библиотека.
Торжественное открытие было приурочено к первому посещению её российским императором Александром I. В праздничном мероприятии участвовало более двухсот человек. В их числе были Г.Р. Державин, О.А. Кипренский, А.Х. Востоков, В.П. Стасов.
Идея создания Публичной библиотеки уже давно витала в воздухе, и 18 век развил традицию собирания книг, идущую еще из Древней Руси. Распространился обычай заводить библиотеки в аристократических и богатых домах. Но частные коллекции и книжные собрания не могли в полной мере ускорить формирование русской интеллигенции из «просвещенных дворян», способствовать наращиванию слоя образованных "государственных людей", потребность в которых ощущалась все более.
Библиотека и в настоящее время пользуется большим спросом. Сегодня она называется Российская национальная (Публичная) библиотека. Её фонд за это время значительно вырос. Только по количеству книг изданных до 1917 года библиотека обладает крупнейшим в мире фондом.
Женьку, такую скромную, внешне неброскую, подруги считают везучей, но дурой. Как такое сочетаться может? Сейчас разберемся.
Ей не было 20, когда подружка пригласила составить ей компанию в Ялту. Отпуск у моря с жильем на халяву (ехали-то к подружкиной родне) — мечта! Вот там она и познакомилась с Анатолием, снимавшим жилье по соседству. Подполковник. Прошел Афганистан и теперь был военным комиссаром городского военкомата.
Мускулистый, красивый мужчина с глазами, в которых плескались мудрость и сталь. Так казалось, юной Жене. Она содрогнулась, увидев, во время купания, на его спине глубокий шрам. Глупо спросила:»Это оттуда?» Анатолий неопределенно повел плечом и ушел под воду. Он не считал романтичным касаться этой своей истории.
Женька влюбилась без памяти и, как она сама выражалась, отдалась, как только он пожелал. Казалось, ее невинность вызвала в нем растерянность. Но справился и шутливо сказал:»А теперь, душа-девица, на тебе должОн жениться.» Счастливая Женька, как-то не озаботилась, что о любви не прозвучало ни слова.
Поскольку будущий муж был старше аж на 17 лет, он и руководил всеми событиями. Пара отправилась в его город, где, благодаря его связям, их расписали в один день. О свадьбе с платьем и пупсом на капоте не было речи. Во — первых, жених посчитал себя слишком взрослым для этой «забавы,» а во-вторых… у него все это уже было.
Анатолий оказался вдовцом с восьмилетней дочерью. Женя, конечно, испытала потрясение от таких открытий у алтаря, но отступить ей не позволяла любовь. С родителями молодой жены Анатолий познакомился лишь пол года спустя.
Дочка Анатолия, Настена, оказалась заброшенной всеми девочкой. Она росла между двух бабушек, изредко видя отца. Женя, сначала испытывая лишь жалость к ребенку, с ней старалась быть ласковой и терпеливой. Но однажды, хлопоча на кухне, услышала с улицы зов Настены:»Мама!» Сердце Жени подпрыгнуло, слезы подступили к горлу. Вскоре она Настю удочерила.
У Жени за душой были лишь курсы парикмахеров да небольшой опыт работы. Ей хотелось учиться, но Анатолий затеи не одобрил. Велел подыскать работу в каком-нибудь салоне да постараться уйти в декрет: он сына хочет. Почему-то Женин организм этому сопротивлялся, а может с подполковником что-то было не так, но она оставалось «пустой,» как муж выражался.
И вдруг неприятность, даже беда. Подчиненный Анатолия попался на взятке. Как ни крути, а военком в таких случаях тоже признается виновным. Сверху предложили уволиться по состоянию здоровья. Лучший вариант в сложившейся ситуации. Муж Жени воспринял это, как оплеуху. Засел дома и с этого момента семейную лодку начало штормить.
Пенсию уволенному подполковнику назначили неплохую и, заявив «мне хватает,» он стал на нее жить, не давая Жене ни копейки. В доме не переводились его друзья, а вернее собутыльники. Не прошло и двух лет, как Женя с ужасом начала осознавать, что муж деградирует. Обрюзгший, неухоженный, неделями не выходил из квартиры, не замечая дочь и жену.
Из холодильника съедал то, что нравится, не вкладывая ни рубля. Подошло время отпуска и Женька, вместе с дочкой, взяла да и уехала в ту самую Ялту. За 15 дней в нее вошло понимание, что нужно менять жизнь. Посчитав Настю вполне взрослой, поинтересовалась мнением, добавив, что хотела бы ее забрать с собой. Девочка обняла мать.
Отпускал Анатолий ее нелегко. Конечно, бесплатная нянька. Пригрозил, что повесит на нее Настю, а узнав, что между мамой и дочкой все уже решено, сплюнул:»Дура ты, Женька.»
Женя с дочерью вернулась в родной город, к родителям. Родителям мечталось о родных внуках, но и Настю неплохо приняли. Девочка училась в школе, Женя стригла клиентов. И вот как-то сел к ней приятный мужчина с легкой сединой (везло Женьке на тех, кто постарше). Смотрел внимательно, похвалил легкость руки и оставил хорошие чаевые. А после работы встретил с букетом цветов. Звали неожиданного ухажера Алексеем.
Женя, уже вполне молодая женщина, решила к нему присмотреться по принципу «от добра добра не ищут.» Ей было с ним тепло и уютно, а он признавался в любви. Замуж за него пойти было выгодно: Алексей жил в своем доме, имел стабильный доход от строительного бизнеса. Да и старше всего на десяток лет. Разведенки-коллеги ей завидовали: из одного брака не так давно вынырнула и снова зовут! Вот, если бы девчонку с ее отцом оставила, вообще бы дурой не была.
Расписались, съехались и все хорошо пошло. Грустила немного Женька: бог деток ей не давал. Но видно пожелание ее учел потому, что вскоре перед ней развернулась непростая ситуация. Алесей никогда женат не был, но опекал младшую сестру, которая не отличалась разумным поведением, хотя родила двоих детей.
Дети — девочки 5 и 8 лет, уже были примечены органами опеки, как неблагополучные. Алексей вразумлял сестру, помогал деньгами, но та продолжала вести разгульный образ жизни. И вот теперь прозвучало: ее лишают родительских прав. Алексей что-то говорил о том, что, конечно, это не Женина забота и он подумает, как поступить.
А Жене почему-то представилось, как сидят эти девочки в лодке одни, а их от себя отталкивают. Кто? Мать родная, отцы, которым до них дела нет, родной дядя и, получается, она, Женя. Стряхнула наваждение и объявила:»Девчонок берем!» И, впервые, призналась, что Настена ей по крови не родная. А ничего, вон до колледжа доросла! Увидела, как муж вздохнул с облегчением. Обнял ее и долго так сидели они, невероятно близкие друг другу люди.
Вот и скажите — везучая Женька? Бесспорно! Первый муж, как ни крути, а красавец, боевой офицер. Был восторг чувств, впечатления. Ну, разбежались — без детей не страшно. Долго не засиделась — второй супруг объявился. И тоже весьма хорош. Даже круче подполковника. И без всяких алиментов, прошлых браков. Очень везучая!
Но и дура, получается: удочерила и забрала дочь первого мужа. И это писать легко — «девочка уже в колледже!» А ведь и болела, и с дурной компанией связывалась и на психе к отцу возвращаться собиралась. Одно слово — обуза. А Женька ничему не учится: сама подсказала супругу его племяшек к себе принять. А это ведь забота. А траты какие! И неизвестно, какими вырастут.
… Засыпая на плече у мужа, Женя думала: Как хорошо, что девчонки маленькие! Она будет им заплетать косицы и выбирать платьица, а на ночь читать сказки. У них будет большая, дружная семья с обедом за круглым столом, качелями в парке и воздушными шарами в праздники. Настена-то уже взрослая. Скорее подруга, чем дочь. Несколько лет и упорхнет в свою жизнь. А эти девочки, которые очень кстати, еще долго будут наполнять их дом радостью. А что до забот и трудностей, так везучая Женька их не боялась.
Казалось, его не любили все, начиная от заведующей и кончая ночной нянькой. Во всяком случае в ежедневной какофонии звуков, замолкающих лишь на время тихого часа, выкрик «Карельский!!!» слышался чаще всего. Этот выкрик звучал и на улице, и из-за закрытых дверей помещения, где обитала группа, которую посещал Карельский.
Саша Карельский – так звали пятилетнего мальчика, обитавшего в детском садике, в котором мне довелось в юности работать воспитательницей.
Карельский был долговяз, головаст и всегда соплив. Впрочем, если бы не сопли и заляпанная едой одежда, то Карельский потянул бы на эдакого юного дворянского отпрыска – столь интеллигентны были черты его лица и столь глубок и печален был его взгляд.
Карельский, судя по частоте озвучивания его фамилии, был виноват во всём и всегда. Даже если все дети хулиганили, а он лишь присутствовал при этом, то наказывали именно его. Карельский постоянно обитал в углу наказанных и чаще всех получал от воспиталок и нянек пинки и затрещины.
Карельский никогда не плакал. Ну, или почти никогда. Лишь изредка, когда отвешенная затрещина была особенно сильной, он пускал скупую мужскую слезу, отчего сопли начинали истекать до подбородка, делая Карельского ещё более отвратительным для воспиталок.
Особенное раздражение у персонала садика вызывал тот факт, что Карельский практически всегда молчал. Он никогда не вопил, как другие дети, когда его лупили и наказывали; он никогда не издавал звуки, когда случалось всплакнуть; он никогда не просил прощения и не искал оправданий в попытках избежать несправедливого наказания. Карельский был выше этого. Он терпеливо, как Иисус, нёс свой крест, и лишь звук шмыгающего носа выдавал его человеческое происхождение.
Создавалось впечатление, что Карельский был лишним в этом мире. Настроения персонала садика передавались детям, и это формировало определённое отношение детей к изгою.
Ну конечно, дети не столь жёстко относились к Карельскому, но всегда пользовались случаем свалить все свои проступки на него. Дети знали наверняка, что, даже не смотря на нелепость и необоснованность обвинений, всё равно накажут Карельского.
Не знаю, кем были родители Карельского, но казалось, что они не существуют вообще. Нет, они, конечно, существовали, но в садике появлялись только по пятницам – Карельский посещал единственную в садике группу-пятидневку. И если других детей забирали домой на ночь иногда и по средам, то Карельскому это никогда не светило. И сопли вылечить тоже…..
Я работала воспитателем младшей группы и к группе-пятидневке не имела никакого отношения. Но однажды и воспитатель, и нянька пятидневки одновременно слегли с гриппом, и по распоряжению начальства меня на время их отсутствия перевели в эту группу.
Характеры детей я ещё не знала, но образ Карельского был уже чётко сформирован в моём сознании под влиянием общественного мнения – хулиган, дебил, неуправляемый придурок «и ващщщеее»….
Результат первого моего неуверенного окрика «Карельский!» поверг меня в изумление. Карельский обернулся, посмотрел на меня грустным и безнадёжным взглядом тёмно-серых глаз и молча пошёл в угол…
Я сглотнула невесть откуда вдруг взявшийся в горле комок. «Карельский, — сдавленно сказала я, — иди ко мне!» Мне показалось, что в этот момент я ломала себя так, как ломали себя первобытные люди, идя против законов своего племени.
Карельский поднял голову и взглянул на меня неуверенным и одновременно удивлённым взглядом. Он медленно двинулся в мою сторону, явно не понимая, что же его сейчас ожидает. Он шёл ко мне, нет, не затравленно, но напряжённо и испытующе вглядываясь в моё лицо, пытаясь прочитать в моей мимике своё ближайшее будущее.
И не было в его глазах, в его медленных движениях ни страха, ни покорности, ни раболепия, ни заискивания… Он шёл навстречу неизвестности с открытым забралом, широко расправив плечи…
Я вытерла Карельскому сопли. И не выдержала, обняла его. Я почувствовала, как размякло его доселе напряжённое тело, как подался он ко мне, и, казалось, обнял меня, не поднимая рук.
А потом, шагнув назад, снова посмотрел мне в лицо тёплыми, полными надежды глазами. «Иди, Саша, играй!» — выдавила я, и Карельский чуть улыбнулся углами губ, повернулся и пошёл, на мгновение обернувшись назад… Так уходят мужчины от любимых женщин в надежде вернуться.
…… В общем, пять дней я вытирала Карельскому нос, умывала его, поправляла ему одежду, называла его давно забытым всеми именем Саша, всячески поощряла его и не позволяла никому из детей даже косо смотреть в его сторону.
У Карельского в глазах исчезла печаль и появились весёлые солнечные брызги, как у обычных счастливых детей. Он играл, бегал, смеялся и говорил, говорил… И наказывать его было совершенно не за что.
А в пятницу вечером за Карельским пришли родители. Почему-то оба. Я сидела в игровой на детском стульчике и помогала детям одеваться, когда его родители заглянули в дверь.
«Саша, — сказала я, – за тобой пришли». Карельский вскинул голову, лицо его изменилось – я его таким не видела ни разу. На его лице отразилось такое безграничное счастье, будто он и не надеялся уже найти родителей и вдруг нашёл.
Карельский выбежал к родителям в прихожую и говорил, говорил с ними взахлёб, и смеялся, смеялся!… Я сидела на детском стульчике, уставившись в прихожую. Заворожённая этим зрелищем, я не могла отвести взгляда от счастливого Карельского.
Вдруг Карельский замолчал и замер, будто вспомнил что-то важное. Он медленно повернулся и пристально посмотрел на меня. Лицо его вновь стало взрослым, а взгляд глубоким и печальным.
Неожиданно Карельский вырвался из рук родителей, вихрем влетел в игровую, подбежал ко мне, обнял меня за шею и, уткнувшись сопливым носом мне в щёку, крепко поцеловал меня.
Не разжимая объятий, Карельский на мгновение замер, потом медленно разомкнул руки, не поднимая глаз, сделал шаг назад, повернулся и, не оборачиваясь, спокойно и уверенно зашагал к ошеломлённым родителям.
Он, Карельский, точно знал, что в понедельник, когда его снова приведут в сад, всё будет по-прежнему. Будут ненавистные воспиталки и няньки, будут крики «Карельский!!!», будут тычки и наказания… И не будет меня.
Стояли последние дни мая. Оставалось совсем немного времени до каникул. Ещё один, последний экзамен в институте и вот она свобода. Майка, стройная, красивая девушка, с длинными косами, надела туфли, кинула маме напоследок » Я скоро» и выбежала на лестничную площадку. По лестнице застучали каблуки. Дверь подъезда распахнулась, она выскочила во двор и не успев выбежать на тротуар, из за кустов шиповника, как была сбита проезжавшим мимо велосипедистом.
Врачи «Скорой помощи»констатировали лёгкое сотрясение мозга и перелом ноги. Лето побежало дальше без неё. Она лежала в больнице, кляня судьбу за случившееся, с подвешенной к загипсованной ноге гирей, когда неожиданно появился виновник её бед.
Высокий молодой человек, немногим старше её, застенчиво положил на тумбочку возле кровати сетку с мандаринами и извинился за случившееся. Она отвернулась к окну, надув губы. На глазах предательски сверкнули слёзы. — Гоша ,- представился на всякий случай посетитель и ушёл, чтобы не расстраивать девушку. Он приходил исправно почти каждый день. Женщины в палате привыкли к его посещениям. Некоторые, не стесняясь просили его помочь — кто сбегать в магазин за минералкой и сигаретами, кто довести до туалета. Те ,что помоложе, заигрывали с ним, задавая нескромные вопросы. В палате смеялись, чем ещё больше вводили его в смущение. Майка тоже просила. Сначала не приходить , потом приходить не так часто. Она не понимала, что ею больше руководило- жалость или ревность к молодому человеку. Потом, когда сняли гирю и можно было гулять на костылях или вприпрыжку на одной ноге, они уходили в дальнюю часть аллеи больничного сквера и подолгу беседовали.
Майку уже не смущала больничная одежда. Ей стали нравиться его визиты и каждый раз ожидая Гошу, она прихорашивалась — обводила помадой губы, слегка накладывала тени на веки и наносила тушь на ресницы. А он по прежнему, также заботливо ухаживал за ней.
Врачи готовили её к выписке и Майка вдруг с ужасом для себя подумала , что больше никогда не увидит его. Как то, улучив момент, когда никого в палате не было, она неожиданно спросила Гошу : — А вы свободны, молодой человек? Парень остановился и тихо произнёс: — Да.. Через три месяца они поженились..
*** Последний год оказался особенно тяжёлым на события. Смена работы, отъезд сына в другую страну и развод с Георгием, после почти тридцатилетнего брака, в итоге, сказались. Майю разбил инсульт. Она лежала в больничной палате и по новому пыталась ощутить свое тело. Правую сторону лица она совсем не чувствовала. Нога и рука были как чужие. Майя лежала в палате, а за окном бушевало лето. На душе было скверно, холодно и одиноко. Перспектив почти не было.
В палату вошли и кто то положил на её тумбочку пакет с мандаринами. Она резко обернулась и сначала не узнала его. А он сел на краешек кровати и поправил сьехавшее одеяло.
Георгий приходил каждый день. Молча ухаживал , выносил мусор, кормил её с ложечки. Они почти не говорили, Майя смущалась своего вида. Женщины по палате гадали, кем он приходиться ей, ничто не выдавало их долгих лет совместной жизни. Некоторые просили его о небольших одолжениях, некоторые откровенно заигрывали с ним.
Через неделю, ожидая его, она попробовала наложить тушь на ресницы и обвела рот губной помадой. Придирчиво посмотрела на себя в зеркало, стёрла всё полотенцем, отвернулась к окну и заплакала..
Через время, лечащий врач сказал, что больничное лечение заканчивается и её переводят на домашнее. Она с ужасом подумала, что больше его никогда не увидит.
В день выписки, Георгий помогал собраться ей. Палата радостно провожала их. Уже идя по коридору и поддерживая её, как когда то давно, он неожиданно услышал:
— Вы свободны, молодой человек?
Мужчина остановился и удивленно посмотрел на неё. Она, засмущавшись, отвернулась. В тишине коридора тихо послышалось :
