Лихо помнится, а добро вовек не забудется.
— Как жизнь изменилась!- покачивая головой, горестно произнесла одна из моих давнишних знакомых.
— Людей как подменили. Разве так мы жили?
— Да что уж и говорить,- подхватила другая.
— Раньше работали много, но и веселиться умели, и к людям с открытой душой шли. Одной чарочки хватало, чтоб и песню сердечную завести, и добрым словом перекинуться. А теперь сидят в своих берлогах, поговорить не с кем.
А в праздник! Бутылок всех мастей понаставят на стол, закуски на целый полк. Пьют, едят да про политику толкуют.
И все на судьбу жалуются. Шумят, злятся и жуют, жуют. Ящик включат, а там мужики, в баб переодетые, кривляются. Песни настоящей застольной не услышишь. Ушли песни. От тоски зеленой ушли.
— Все бы ничего, да зла много. В войну на что тяжело было, а люди не злобились, последним поделиться могли.
— А до войны разве не так было? – вступила в разговор молчавшая до сих пор Олена Егоровна, старая, но не растерявшая былой красоты женщина в выбитой беленькой косынке на совершенно седой голове.
– Вот я вам расскажу. В селе нашем Аграфеновке такой обычай был. Перед каждым престольным праздником тайную милостыню творили.
— Как это?
— А вот так. В бедные семьи старались незаметно отнести мучицы, яиц, молочка, всего, что для праздника нужно. А делалось это для того, чтобы и в этих семьях люди могли попраздновать и Бога восславить.
Я тогда еще девочкой была. Многого не упомню, но хорошо знаю, как мама мне наказывала:
— Беги, отнеси тетке Оксане . Да смотри, чтоб тебя никто не увидел. Поставь узелок на порог и домой.
Семья тетки Оксаны была самая бедная в селе. Мужа она похоронила, а четверо детей остались. Сама хозяйка часто болела. Вот и обнищали совсем. Ни одеться, ни укрыться, ни куска лишнего. Мама ее жалела очень.
Да кого она не жалела! Отец над нею часто беззлобно посмеивался, завидев нищих в селе:
— Встречай! Твоя родня идет.
— И встречу. Не твое дело!- беззлобно отвечала мама, зная, что муж посмеивается любя. Нищие никогда не пропускали наш двор и всегда находили приют. Она их покормит, а пока отдыхают (от села к селу ходили), их одежду выстирает. Специальный чугун был у нее для этого.
А горюшко тетки Оксаны и вовсе на виду было. Как не помочь? Так я к ним бегала частенько. А однажды прибежала домой и говорю: — Мама, я у тетки Оксаны тело видела.
— Как тело видела?
— А так. Юбка у нее совсем старая, аж светится. Тело выглядывает Мама молча зашла в хату, порылась в сундуке, вынесла юбку, кофту, сорочку.
— Неси. Да смотри, никому не говори про это. Тетка Оксана, взяв узелок с одеждой, даже заплакала:
— Дай Бог твоей маме здоровья на долгие годы, а тебе, деточка, счастья. Да только не дошла, наверное, теткина молитва до Бога.
Мама вскоре умерла. Мне тогда одиннадцать лет было. Нас шестеро осталось. Ох и намучились без матери!
Правда, в молодости Бог радостью не обделил. Муж мне достался спокойный и добрый. Детей любил, меня жалел, обидного слова ни разу не сказал. Весь в мать, сердобольный был.
Только счастье мое война унесла, а я, как сломанная ветка после урагана, осталась с кучей детей. И никогда я не могла подумать, что придет такое время, когда самой пришлось узнать, что такое людская милость.
— Как так?- чуть ли не хором спросили женщины,зная крепкий характер Олены Егоровны и семью ее, где лодырей не было. Олена Егоровна поправила косыночку, заправила концы ее и продолжала:
Когда моего Степановича не стало, узнала я, почем фунт лиха. Как ни билась, а бывали дни, когда крошки во рту не было, да и одежонка поистрепалась. Раз позвала меня к себе в гости кума Марфа в Новошахтинск. Она у меня меньшую крестила.
Правду сказать, всегда, как родню, встречала и с пустыми руками никогда не отпускала. Отказываюсь, бывало, совестно вроде брать, так она даже прикрикнет. Приехала я к ней в тот раз.
Посидели, она и говорит: — А ты знаешь, тетка Оксана теперь здесь живет. Николай ее к себе забрал. Ослепла. Почти ничего не видит. Меня по голосу только признала. Про тебя все расспрашивала.
— Давай сходим, проведаем,- предложила я, и уже через полчаса мы стояли у небольшого чистенького домика, где жила теперь со своим старшим сыном Николаем тетка Оксана. У меня даже сердце заколотилось. Вспомнилась родная Аграфеновка, мама…
Нам навстречу вышла маленькая, сухонькая старушка. Сощурив глаза, пыталась рассмотреть, кто к ней пришел.
— Это мы, тетя Оксана,- проговорила Марфа. А кто со мной, не скажу. Узнаете сами или нет? Я поздоровалась, стала расспрашивать о здоровье. Тетка напряженно слушала, даже ладошку к уху приставила.
— Леночка, ты?- всплеснула она руками, засуетилась, пытаясь придвинуть табуретку, чтоб я села.
— Сколько ж лет я тебя не видела? Как муж? Дети? Старушка придвинулась поближе, будто пытаясь рассмотреть меня, обняла.
— Муж погиб, тетя Оксана. А детки ничего, растут.
— Как же ты живешь?- по щекам ее покатились слезы.
— Да как все, сейчас всем несладко. Вы лучше про себя расскажите.
— А что я? На старости лет вот пришлось пожить. Коля не обижает, невестка хорошая, детишки славные. Жить бы да жить. Вот только помощница я никакая. Не вижу. А без работы не могу. Хоть бы какое-то дело, а так — одна обуза. Живу, как небо копчу. Молодые погибли, а я живу.
Мы старались утешить ее, вспомнили, сколько сил она отдала детям, пока вырастила их. Вмешался в разговор зашедший в хату Николай:
— Вы, мама, бросьте! Какая вы обуза? Вы свой век живете, никому не надоели, так и стыдиться нечего. Два часа пролетели в общих воспоминаниях незаметно, и мы засобирались домой, отказавшись от чая, боялись, что опоздаю на поезд.
Тетка Оксана что-то тихо сказала Николаю, он согласно кивнул и попросил нас немного задержаться. Минут через десять он вошел в комнату с большой корзиной, в которой лежали мука, сало, яйца, и протянул ее мне.
— Возьми, Леля, это детям. Стало как-то неловко. Ведь не жаловаться я сюда пришла, просто хотелось проведать человека, которого раньше хорошо знала.
И тут вмешалась тетка Оксана:
-Возьми, Леночка. Помнишь тайную милостыню? Как мама твоя нас спасала? Я ее до скончания века помнить буду. Теперь наш черед. Возьми, ради Христа и светлой памяти мамы твоей возьми детям.
Правильно говорят: «Кинь добро назад, очутится напереди!»- окончила свой рассказ Олена Егоровна. Но, с минуту помолчав, добавила: Людей и сейчас хороших много. Пройдет это смутное время.
— Пройдет, да запомнится,- вздохнула одна из ее собеседниц.
— Ну и что ж? Лихо помнится, а добро вовек не забудется.
Нина Авраменко
Автор публикации
Альбина
Глаза не просыхают