Родился: 20 ноября 1928 г., Владимир, СССР
Умер: 15 июня 2017 г. (88 лет), Москва, Россия
АЛЕКСЕЙ БАТАЛОВ И АННА АХМАТОВА
Приезжая в Москву с 1934-го по 1966 год, Анна Ахматова неизменно останавливалась в семье писателя Виктора Ардова. Его второй женой была известная актриса Нина Антоновна Ольшевская. Ее сын, будущий знаменитый артист Алексей Баталов, стал его пасынком.
В семье Ардовых есть предание: когда Ахматова первый раз пришла к ним в гости, Алеше было 3 или 4 года, нянька кормила его котлетой, и он страшно капризничал. Ахматова спросила его: «Алеша, вы не любите котлеты?» – с такой интонацией, что он сразу же умолк и стал есть. И никогда больше при ней не капризничал.
У Алексея Баталова и Анны Андреевны сложились прекрасные отношения. Ахматова была его кумиром. В молодости он, подражая ей, даже писал стихи. Алексей был разносторонне одаренным человеком. Брал уроки живописи, нарисовал портрет Ахматовой, его повесили в столовой. Она сама вызвалась ему позировать: «Я хотела предложить вам сделать мой портрет. Мне кажется, вам удаются лица».
Когда Алексей Баталов пришел из армии, оказалось, что штатской одежды у него нет, ходить не в чем. И Анна Андреевна отдала ему свои сбережения со словами: «Купи себе какую-то одежду». Баталов взял и купил себе подержанный «Москвич» — первую в своей жизни машину. Как же отреагировала на это Ахматова? Она посмотрела на машину, которую Баталов поставил под окном, и спросила: «А что, пиджака не было?» Так отреагировать могла только Ахматова…
Когда фильм «Летят журавли» получил в Каннах «Пальмовую ветвь», Алексей уже жил у жены и по возвращении из Франции долго не появлялся в квартире Ардовых на Ордынке. И Ахматова произнесла такую фразу: «Скажите Алеше, что, как и остальные 100 миллионов советских женщин, я хочу его видеть».
Как-то Алексея Баталова спросили, не закружилась ли его голова от славы, и он ответил: «Ну что такое моя популярность в сравнении с величием Ахматовой?»
Из воспоминаний Михаила Ардова, сводного брата Алексея Баталова
Алексей Баталов: Ахматову я видел чаще, чем собственную бабушку…
Интервью с Алексеем Баталовым.
— Мои родители — актеры МХАТа. Когда мне было еще мало лет, моим родителям дали маленькую комнатушку, крыльцо которой выходило прямо во внутренний двор МХАТа. Сквозь огромные ворота в задней стене театра я мог видеть, как на сцене меняют декорации.
В погожие дни актеры проводили здесь свое свободное время. Многие из них забегали к нам в комнату выпить в перерыве чашку чая или поболтать.
В этом дворе я повстречался с женой Чехова. Однажды она подписала мой диплом, правда, при этом она назвала меня дураком.
— Как это?
— Был экзамен, она, старенькая уже, посмотрела наш дипломный спектакль. Все начали ее провожать… Я подошел к ней с почтением, стою перед ней. Она спрашивает: «Где твой диплом?» «У нашего декана». «Неси, я подпишу». «Ну, что вы, Ольга Леонардовна…» — начал я торопливо. «Неси, дурак, потом поймешь», — ответила она.
Ольга Книппер-Чехова
В прошлом году во время репетиции с учениками я обмолвился, что Ольга Леонардовна Книппер-Чехова говорила, как здесь надо играть, и вдруг я вижу, что они сидят, не верят мне. К счастью, отыскал, показал студентам…
Ольга Леонардовна была последним связующим звеном между реальностью и театром, созданным на материале Чехова.
Писательский дом
— Когда мама вышла замуж за Ардова Виктора Ефимовича, я попал в первый писательский дом, который был построен недалеко от храма Христа Спасителя. У нас квартира была на первом этаже и, если окошечко откроешь, сразу начиналась земля.
Это было очень удобно — меня родители выставляли через окно на улицу, и там я играл с пасынком какого-то приходившего к нам в гости дяди. Этим дядей оказался Булгаков. Сверху над нами жил Мандельштам, приходил и рассказывал сказки Юрий Олеша.
Там же я впервые увидел Анну Андреевну Ахматову. Эта тетя с челкой очень отличалась от маминых московских подруг. Ее называли по имени-отчеству. Взрослые ей старались угодить.
Ей отдали самый главный в доме диван. И уже по этому было понятно, что она важный гость. Она забиралась на диван с ногами и возлежала так сколько хотела. У нее были длинные платья, медленные движения, тихий голос. Позже я Анну Андреевну чаще видел, чем собственную бабушку. Но кто такая Ахматова, я не понимал.
…Во время ареста Мандельштама у него была Анна Ахматова, ей не разрешили уйти, она просидела всю ночь, пока шел обыск. А Булгаков только что на стену не бросался — его пьесы не ставили…
— Ваша семья тоже ведь пострадала в тридцатые годы?
— С возрастом передо мной стала открываться реальность. Есть фотография, на которой я стою вместе с мамой и Анной Андреевной. Обе кажутся очень счастливыми. Но теперь я знаю, что в это время уже был расстрелян Гумилев, во второй раз арестовали сына Анны Андреевны.
Уже посажены мой дед и бабушка, которая провела в лагерях более 20 лет лишь за то, что была дворянкой.
Война
Когда началась война, нас у мамы было трое: грудной Мишка, четырехлетний брат и я. В эвакуации я впервые столкнулся с реальной жизнью. Мы ехали в товарном вагоне до Свердловска, жили в лагере для писательских детей. Потом были Чистополь, Казань, Свердловск, Уфа, Бугульма.
Мама переезжала из города в город, услышав, что где-то там жить дешевле. Я работал, помогал водовозу, научился запрягать лошадь. Первую зарплату получил, когда нас послали убирать огурцы.
И если я представляю себе горе и радость, то только потому, что видел настоящее горе и настоящее счастье.
В Бугульме собрали коллектив, который выступал в госпиталях. И так образовался театр, который существует по сегодняшний день. Первое собрание труппы, состоявшей из эвакуированных, артистов, происходило в нашей комнатушке, где в керосиновой лампе без стекла помигивал огонек.
Я работал помощником рабочего сцены. Впервые как актер я вышел на сцену с подносом и с репликой: «Кушать подано». Это было в спектакле по Островскому.
У меня была не иждивенческая карточка, а продовольственная карточка служащего, по которой я получал 200 г хлеба вперемешку с полынью. Я научился колоть дрова, верхом ездить на лошади, убирать, молотить.
Однажды в писательском лагере мама два дня проплакала. Это было в тот день, когда приходила Цветаева, просилась устроиться посудомойкой на работу, на кухню. Ей отказали, и вскоре она повесилась.
Меня стали брать на концерты в госпитали. В память навсегда врезались раненые — я тогда впервые отчетливо понял, что каждый из них пострадал на войне, защищая конкретно меня.
И более счастливого дня, чем День Победы, для меня не было. Это осталось в моем сознании, определило нравственные ценности.
Это сейчас мы ценим холодильники, машины… А тогда цена и мера человеческой жизни были другими — и она навсегда во мне осталась. Я три раза играл в фильмах о войне и все свое понимание войны вложил в свои роли.
«Летят журавли» — самая дорогая для меня картина. Я понимаю, что умирать на экране совсем не то, что умирать в жизни. Но играть в таких фильмах — это прямая возможность поклониться этим людям. И ничего нет важнее, как быть точным, играя такую роль.
В фильме «Летят журавли» у меня роль небольшая, минут на пятнадцать, но все, что мог, я в нее вложил. Моего героя пуля настигает со спины. При этом человек падает вперед. Но Урусевский придумал так, чтобы мой герой падал, цепляясь за березы, и я очень боялся сыграть неправдоподобно.
Но как-то раз после просмотра мне один человек из зрительского зала сказал: «Как вы догадались, что нужно так падать?» Я говорю: «А что?» «Ты прямо меня сыграл. Я как раз за березы цеплялся и падал». Более высокой похвалы и более счастливого дня у меня не было. —
Когда мы вернулись из эвакуации, я пошел в школу, она находилась прямо напротив Третьяковской галереи. Все правое крыло развалилось от бомбы, а в нашем классе на доске были написаны детские задачки.
Я не верил, что из меня получится актер, и учился рисовать. В школе я выпустил газету и повесил ее в уборной, а у нас учились дети Микояна и других больших начальников. Ардову позвонили и сказали, чтоб он меня переводил в другую школу.
Однажды в коридоре появились странные люди, они выбирали ребят для съемок в фильме «Зоя». И на съемки разрешалось брать только хороших учеников. За всю следующую неделю я выучил больше, чем за всю жизнь. Когда пришел день отправлять ребят на киностудию, я был в их числе.
— Вы предпочли кино театру?
— Во МХАТе даже ведущие артисты годами сидели без ролей. Я уехал к Иосифу Хейфицу — он из меня сделал актера. Я учился режиссуре. Хейфиц говорил,что в столе должно лежать три сценария, тогда один из трех получится. Хейфиц меня потом позвал в «Даму с собачкой».
— За что вы любите Чехова?
— Чехов жил поперек реальности. Однажды он закашлялся, когда писал, и на рукопись упали капельки крови. Чехов как врач понимал, что это туберкулез. Но он отправился на Сахалин — даже не в поезде, а на лошадях, останавливался в каждом остроге и пытался провести перепись заключенных.
Этот нравственный пример передается из поколения в поколение. По таким людям, как он, в мире судят о нас, русских.
Не обязательно, чтобы вся нация состояла из апостолов, но обязательно, чтобы были избранные. Чтобы кто-то предстоял пред Господом, как Серафим Саровский.
Когда начал видоизменяться Художественный театр, к бюсту Чехова, что стоял в фойе театра, перестали класть цветы, потому что его герои никак не соответствовали советским представлениям о человеке будущего.
«Даму с собачкой» не хотели запускать ни за какие деньги по той же причине. У моего героя двое детей, а он ходит к какой-то дуре с собачкой. Однажды даже в «Крокодиле» написали, что некий режиссер Х. увлекся дамой с песиком и не нашел более интересной темы в нашей бурной жизни. Хотя, конечно, моему герою подражать не надо…
— Какие отклики вызывали ваши роли?
— За все мои роли меня ругали. Но в фильме «Москва слезам не верит» я совершил героический поступок — первым из актеров с голым задом появился на советском экране. В сцене, где мы пьянствуем, я сижу в плаще, одетом на голое тело. Но потом все это вырезали, сказали, что рабочий такого уровня не должен ходить голым и пьянствовать.
Олег Табаков очень смешно сыграл в фильме поклонника главной героини. Даже слишком смешно, поэтому его роль тоже покромсали. Спустя время я узнал, что вырезанные куски руководство «Мосфильма» показывало высокому начальству.
— Ожидали ли вы, что фильм будет иметь такой успех?
— Конечно, невероятно, что и спустя четверть века фильм помнят и любят. Этого успеха предугадать было нельзя. Мы полагали, что делаем негромкий фильм о судьбе женщины в Москве. Кстати, картина с похожим сюжетом уже была, в ней играли Гурченко и Джигарханян.
И вдруг на наш фильм валом повалила публика. Другие режиссеры стали завидовать Меньшову, и когда ленту выдвинули на «Оскара», распустили слух, что американцы ни за что не дадут премию фильму про советскую женщину и советского рабочего.
Ни режиссера, ни его жену Веру Алентову на вручение «Оскара» не отправили. (Точно так же не отправили съемочную группу кинофильма «Летят журавли» на получение пальмовой ветви в Канны). Все успокоились и перестали нервничать.
Началась церемония вручения «Оскаров». И ведущий неожиданно объявляет, что «Москва слезам не верит» получает награду. От нас никто не выходит. Пауза. И по ступеням начинает подниматься какой-то человек, не выражающий особой радости по поводу этого события. Это был второй советник какого-то третьего нашего посла. Когда объявили его должность, в зале раздался гомерический хохот.
Кинопроизводство у нас было государственное, и ни Меньшову, ни Хейфицу за «Даму с собачкой», ни Калатозову за «Летят журавли» наград не досталось. Эти призы хранились в министерстве кинематографии.
— Что стало с вашей квартирой на Остоженке?
— Хотелось бы, чтобы там был музей Анны Андреевны. У нас она жила долго. На книгах подписывала «Москва, Ордынка». Умерла она при моей матушке. Больше никого не было. Анне Андреевне должны были сделать укол, и она отправила маму в коридор, сказав, что в этом ничего нет красивого. Через минуту ее не стало.
У нее с мамой была глубокая связь, Анна Андреевна ей доверяла. После смерти мамы мы нашли книги с дарственной подписью Ахматовой «Ниночке, которая про меня знала все». И мама ничего о ней не сказала лишнего — только то, что хотела Анна Андреевна.
— Правда, что Лев Гумилев ревновал к вам свою мать?
— Лев в одном письме обиженно написал, что он просил мать что-то привезти ему в тюрьму, а Анна Андреевна передачу не прислала, а артисту купила машину.
Насчет машины это правда. Когда я вернулся из армии, она мне дала деньги, чтобы я купил что-нибудь из одежды. Но я купил не пиджак, а старый «Москвич» и пригнал под окна своего дома. Поднялся в квартиру, подошел к Анне Андреевне и говорю: «Я купил машину». Пауза.
Потом она поворачивается ко мне и говорит: «По-моему, это великолепно». И если она не присылала чего-то Леве, то только потому, что это не полагалось.
— Как читала стихи Ахматова?
— Анна Андреевна читала стихи совершенно ни на кого не похоже, не прибавляя и не убавляя интонации, как будто она читает чужие стихи, но с уважением, никак не украшая их. От этого строчки казались еще более возвышенными. Ахматова говорила, что стихи ей как будто кто-то диктовал. То же самое говорил Пушкин.
Мы после войны поехали с ней вдвоем на «Москвиче» в Царское Село. После войны она как бы рассталась навсегда с местами своей молодости. В ее стихах 44-го года есть слова: «На прошлом я черный поставила крест».
Так что ее намерение побывать в Царском Селе для меня было совершенно неожиданным. Там все было разрушено, все заросло. Она показывает на кусты и говорит: «Вот его лавочка!»
— Кого? — Пушкина. Здесь он сидел. Я полез в кусты и действительно увидел железную скамейку, поставленную еще в лицейские времена. Она шла как человек, оказавшийся на пепелище сожженного дома.
— Сейчас все говорят, что культура убывает, умирает…
— Культура жива. Просто время от времени она может как бы скрываться из виду, как подводный ручеек…
Я общался с Дмитрием Лихачевым, когда его назначили председателем Российского фонда культуры. И он говорил, что надо спасать библиотеки, но, говоря библиотеки, делал ударение на букве «о».
«Зачем библиотеки спасать, когда люди перестали читать?» — спросил я нахально. Лихачев поворачивается и говорит: «Однажды придет Ломоносов — а больше и не надо — и нужно, чтобы когда он пришел, книжка была на месте».
— Как вы относитесь к последней постановке «Мастера и Маргариты»?
— Можно ставить «Мастера и Маргариту» по-разному. Булгакова начали снимать как для массовой культуры. Но придет и другое время.
Когда умер Пушкин, было решено издать его полное собрание сочинений, но книги не были выкуплены. Все не сразу делается.
И очень образованные немцы поняли только через сто лет, кто такой Бах. А Моцарта в Вене поначалу играли на окраине.
— Ради чего стоит жить?
— Чтобы найти себя.
— Как найти себя в жизни?
— Делайте то, что вам интересно, от чего радостно. Так мне многие говорили. И так обретается дело, которое никто лучше вас не сделает, а дальше ему надо служить.
Меня окружали люди дела. Оператор Москвин, который работал вместе с Сергеем Эйзенштейном, умел вытачивать даже линзы для кинокамер, например. У него токарный станок стоял в квартире. Его поднимали на третий этаж строительным краном. Этот станок он запирал на замок от жены.
— Хотели бы вы жизнь прожить по-другому?
— Доживя до своего возраста, я открыл совершенно невероятную вещь. На склоне лет выясняется, что все, что с вами происходило — тяжелого, ужасного, иногда невыносимого, — это звенья одной цепи, которая называется ваша жизнь.
Нельзя выбросить ни одно звено. Она только тогда будет ваша, если все звенья останутся на месте. Даже тяжелейшие периоды жизни принесли что-то бесценное. Но надо дожить до старости, чтобы понять, как все тонко и взаимосвязано вокруг.
Ни за что на свете, как говорил поэт, мне не нужна другая судьба кроме той, которую мне подарил Бог в России.
Из сети
«Я хорошо прожил свою жизнь. Да, небогато, без больших карьерных всплесков, но я никого не оскорбил, ничем не поступился. Есть люди, которые вспомнят меня добром. А это не так уж мало, правда ?
Дожив до своего возраста, я открыл совершенно невероятную вещь. На склоне лет выясняется, что всё, чтo с вами происхoдилo — тяжелого, ужасного, иногда невыносимого, — это звенья одной цепи, которая называется ваша жизнь. Нельзя выбросить ни одно звено. Она только тогда будет ваша, если все звенья останутся на месте.
Даже тяжелейшие периоды жизни принесли что-то бесценное. Но надо дожить до старости, чтобы понять, как всё тонко и взаимосвязано вокруг. Ни за что на свете, как говорил поэт, мне не нужна другая судьба, кроме той, которую мне подарил Бог».
— Алексей Владимирович Баталов
Автор публикации
Добавить комментарий
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.