Дело было в конце шестидесятых. В Доме актера шел новогодний вечер, за столами сидела эпоха — Утесов, Раневская, Плятт, мхатовские «старики»…
Эпоха, впрочем, была представлена довольно всесторонне: за одним из центральных столов, с родными и челядью, сидел директор большого гастронома, «спонсировавший» дефицитом элитарный вечер.
Молодой Александр Ширвиндт, ведший программу, разумеется, не мог не поприветствовать отдельно «крупного работника советской торговли». Но крупный работник советской торговли ощущал себя царем горы — и духа иронии, царившего в зале Дома актера, по отношению к себе допустить не пожелал.
— Паяц! — громко бросил он Ширвиндту прямо из-за стола. Царь горы даже не понял, что сказанное им относилось, в сущности, почти ко всем, кто сидел в этом зале. Наступила напряженная тишина, звуки вилок и ножей, гур-гур разговоров — все стихло. Все взгляды устремились на молодого артиста…
Но Ширвиндт словно не заметил оскорбительности произошедшего. И даже как будто засобирался извиняться… Мол, я ведь только потому позволяю себе отвлекать вас от закуски-выпивки, только для того и пытаюсь шутить, чтобы сделать вечер приятным, потому что очень уважаю собравшихся… ведь здесь такие люди: вот Фаина Георгиевна, вот Ростислав Янович, вот…
Ширвиндт говорил томно и вяло, и директор гастронома, не получивший отпора, успел укрепиться в самоощущении царя горы.
— …и все мы здесь, — продолжал Ширвиндт, — в этот праздничный вечер, в гостеприимном Доме актера…
Директор гастронома, уже забыв про побежденного артиста, снова взялся за вилку и даже, говорят, успел что-то на нее наколоть.
— И вдруг какое-то ГО*НО, — неожиданно возвысив голос, сказал Ширвиндт, — позволяет себе разевать рот! Да пошел ты на х** отсюда! — адресовался Ширвиндт непосредственно человеку за столом.
И перестал говорить, а стал ждать. И присутствовавшая в зале эпоха с интересом повернулась к директору гастронома — и тоже стала ждать.
Царь горы вышел из столбняка не сразу, а когда вышел, то встал и вместе с родными и челядью навсегда покинул Дом актера.
И тогда, рассказывают, поднялся Плятт и, повернувшись к молодому артисту Ширвиндту, зааплодировал первым. И эпоха в лице Фаины Георгиевны, Леонида Осиповича и других легенд присоединилась к аплодисментам в честь человека, вступившегося за профессию.
Виктор Шендерович, «Изюм из булки»
Ви́ктор Анато́льевич Шендеро́вич — российский и израильский журналист, прозаик, поэт, драматург, сценарист, теле- и радиоведущий, сатирик, публицист, педагог. Колумнист журнала The New Times. Лауреат премии Московской Хельсинкской группы 2010 года. Википедия Родился: 15 августа 1958 г. (63 года), Москва, СССР Фильмы и сериалы:Как уходили кумиры (2005), Розыгрыш (2003), Лекарь поневоле, Товарищ президент (2004)
БЕЗНАДЕЖНАЯ РЕКОМЕНДАЦИЯ В 1915 году к директору одного подмосковного театра явилась молодая девица весьма неординарной наружности с рекомендательным письмом. Эта бумага была подписана близким приятелем директора, московским антрепренёром Соколовским.
Он сообщал следующее: «Дорогой Ванюша, посылаю тебе эту дамочку, чтобы только отвязаться от неё. Ты уж сам как-нибудь деликатно, намёком, в скобках, объясни ей, что делать ей на сцене нечего, что никаких перспектив у неё нет. Мне самому, право же, сделать это неудобно по ряду причин, так что ты, дружок, как-нибудь отговори её от актёрской карьеры – так будет лучше и для неё, и для театра. Это совершенная бездарь, все роли она играет абсолютно одинаково, фамилия её Раневская…»
Вот, казалось бы, после столь печальной и совершенно безнадёжной рекомендации на актёрской карьере можно было ставить крест. Однако директор частной антрепризы Малаховского дачного театра не послушал совета своего приятеля. Видать, он что-то разглядел в неуклюжей провинциальной девушке. Он окинул молоденькую актрису внимательным взглядом и… разорвал коварное письмо. С этого момента началось восхождение новой театральной звезды по фамилии Раневская.
На самом деле, Раневская – это псевдоним. В честь чеховской героини из «Вишнёвого сада». Её настоящее имя – Фанни Гиршевна Фельдман. Она родилась в Таганроге в богатой еврейской семье. А псевдоним Раневская впервые зародился в душе Фаины Фельдман в Крыму, всё в том же 1915 году, причём произошло это при стечении случайн и весьма забавных обстоятельств.
Однажды во время прогулки на гору Митридат с неким «опытным трагиком» из керченского театра мадам Лавровской, 19-летняя Фаина решила заглянуть в банк. Её мать тайком от отца посылала дочке денежные переводы. После получения денег при выходе из банка молодая актриса неловко замешкалась и не удержала банкноты в руках.
Порыв ветра подхватил купюры, причём всю сумму, и разметал по улице. Следя печальным взглядом за улетающими банкнотами, Фаина произнесла с трагической интонацией: – Денег жаль… зато как красиво они улетают! Как осенние листья…
Услышав это, её спутник воскликнул: – Да ведь вы Раневская! Только она могла так сказать! Спустя некоторое время после того случая, когда Фаине Фельдман пришлось выбирать псевдоним, она решила взять фамилию чеховской героини.
В актерской среде существует термин «белый лист» — ситуация на сцене, когда текст напрочь вылетает из головы артиста. Вот несколько баек не эту тему.
Алексей Денисович Дикий был видным театральным деятелем Советского Союза — знаменитый актер, режиссер и педагог. Однажды «белый лист» случился и с ним.
Шел спектакль по пьесе А.Н. Островского «На бойком месте». Дикий там играл барина. В одной из сцен он, после якобы возвращения домой на бричке, входил в комнату и спрашивал вошедшего вслед за ним слугу: — Ну что, распряг коней? Овса им задал? — Распряг, батюшка, — отвечал слуга, — И овса задал.
Однажды в спектакле на этом моменте Дикий «завис» и понял, что напрочь забыл дальнейший текст. Возникла пауза. Актер стал усиленно пытаться вспомнить, решил как-то потянуть время и повторил: — Ага! Значит, коней распряг и овса им задал? — Так точно, батюшка, — подыграл слуга, — И коней распряг и овса им задал.
Снова наступила пауза. Дикий стал рассматривать потолок и стены. Слуга пытался шепотом подсказать текст, но, видимо, было ничего не разобрать. «Барин» крякнул и почесал в затылке: — Распряг, значит коней-то? — Распряг, батюшка, — подтвердил слуга.
— Иди, запрягай! – скомандовал Дикий, — Иначе мы отсюда долго не уедем!
Фаина Георгиевна Раневская Выходила на сцену почти до конца своей жизни. Актриса не дожила меньше месяца до своего 88-летия. Когда Сергей Юрский поставил спектакль по пьесе А.Н. Островского «Правда – хорошо, а счастье лучше», 84-летней Раневской досталась роль старой няньки Филицаты.
Она уже по возрасту частенько забывала текст. Для этого за кулисами ставили помощницу режиссера, которая подсказывала актрисе текст. Видимо из любви к Фаине Георгиевне или от природной старательности, но женщина почти высовывалась из кулисы, произнося очередную реплику.
В одной из сцен, когда помреж от усердия чуть не вышла на сцену, величественная Раневская обратилась прямо к ней: — Милочка, успокойтесь. Этот текст я знаю.
Зрительный зал отреагировал на реплику знаменитой актрисы аплодисментами.
Однажды Евгений Евстигнеев должен был выйти на сцену в кульминационном моменте важной сцены и произнести ключевую фразу, после которой могло развиваться дальнейшее действие спектакля.
Евстигнеев вышел на сцену, однако внезапно замер и замолчал, явно припоминая слова. Видимо, как назло, у артиста случился так называемый «белый лист».
Но, Евстигнеев всегда был мастером импровизации и умел ловко выходить из любого положения. Он повернулся к актерам, стоящим на заднем плане и со своей особенной интонацией легко произнес: — Что же вы молчите?
Некоторых это выбило напрочь, и они затряслись от смеха мелкой дрожью. Другие и вовсе просто поползли в кулисы. Евгений Александрович деловито прошел по сцене, будто о чем-то размышляя, потом повернулся к оставшимся и снова спросил: — Вы так и будете молчать?
После этой фразы со сцены испарились самые выдержанные. Евстигнеев еще раз задумчиво прошелся по сцене, остановился и произнес: — Ну, раз все ушли, то и я уйду!
Василий Шукшин приехал в Москву с далекого Алтая поступать во ВГИК. Нашел институт, попробовал устроиться в общежитие, но мест не оказалось. Тогда он заночевал на улице, где-то у Москвы-реки, на Котельнической набережной. Не успел задремать толком, как услышал, что кто-то его будит. Перед Шукшиным стоял высокий худой мужчина с палкой. — Ты что тут спишь? — спросил он. — Мест нет в общежитии, — сказал Шукшин. — Идем ко мне, — предложил мужчина. — Поспишь там.
Пришли, заварили чаю, долго беседовали на кухне о том о сем… Потом уже, когда Шукшин благополучно сдал экзамены и был принят, однажды ему показали идущего по коридору ВГИКа давешнего мужчину с палкой и сказали, что это сам Пырьев. Через много лет Шукшин спросил его: — А помните, Иван Александрович, как я у вас однажды ночевал? — Не помню, — сказал Пырьев. — Кто у меня только не ночевал… Поступление во ВГИК
Кинорежиссер и однокурсник Шукшина Александр Митта вспоминает такую историю. Когда Шукшин пришел поступать во ВГИК, он полагал, что люди собираются, договариваются и артелью делают кино. Но оказалось, что есть главный человек, которого все слушаются, — режиссер. Тогда Шукшин решил поступать на режиссерский факультет. На экзамене М. И. Ромм попросил его: — Расскажите мне о Пьере Безухове. — Я «Войну и мир» не читал, — простодушно сказал Шукшин. — Толстая книжка, времени не было. — Вы, что же, толстых книг никогда не читали? — удивился Ромм. — Одну прочел, — сказал Шукшин. — «Мартин Иден». Хорошая книжка. Ромм возмутился: — Как же вы работали директором школы? Вы же некультурный человек! А еще режиссером хотите стать! И тут Шукшин взорвался: — А что такое директор школы? Дрова достань, напили, наколи, сложи, чтобы детишки не замерзли зимой. Учебники достань, керосин добудь, учителей найди. А машина одна в деревне — на четырех копытах и с хвостом… А то и на собственном горбу… Куда уж тут книжки толстые читать… Ромм поставил ему «пять» и принял.
Хорошо поговорили
При первом знакомстве Шукшин и Рыжов не понравились друг другу, но со временем крепко подружились, так что Рыжов снимался практически во всех фильмах Шукшина. Во время работы над «Калиной красной» — а съемки проходили в Карелии, — вся группа ездила на площадку на автобусе, и только Рыжов вставал загодя и шел пешком несколько километров. Летнее утро, роса, восход солнца, птичье пение… Однажды, встав на рассвете как обычно, Рыжов собрался уже выходить, но вдруг к нему подошел мрачный Шукшин и сказал, что тоже пойдет пешком. И они двинулись. Рыжов видел, что Василий Макарович сильно не в духе, а потому и не лез с разговорами. Шли в полном молчании. А поводов для плохого настроения было достаточно — материал начальство не принимало, со всех сторон раздавалась критика, дело не ладилось. Но пока дошли до места съемок, настроение у Шукшина от прогулки, от солнечного утра явно улучшилось. Жена Василия Макаровича чутко уловила эту перемену и поинтересовалась, в чем дело. — С Рыжовым хорошо поговорили! — объяснил Шукшин.
Что ж ты наделал!?
Когда человек получает слишком много советов с разных сторон, это сбивает его с толку. Если советы дают актеру, он начинает нервничать, сбиваться, теряет нить игры. Поэтому Василий Шукшин ввел в группе железное правило: давать актеру советы и указания имеет право только он — режиссер. И правило это соблюдалось неукоснительно. Однажды во время съемок «Калины красной» к артисту Ивану Рыжову подошел кинооператор Заболоцкий и что-то тихо ему сказал. Шукшин немедленно допросил Рыжова. — Да он просто попросил, чтобы в конце сцены я повернулся в профиль — так кадр получится эффектнее. — Что ж ты натворил! — закричал Шукшин на оператора. — Как же он теперь сможет играть? Он всю сцену будет думать, как повернуться, и запорет роль!
Самостоятельность
Василий Шукшин пригласил Леонида Куравлева сняться в главной роли в фильме «Печки-лавочки», и артист согласился. Но потом передумал. Прямо сказать об этом Шукшину он не решался: скрывался от него довольно длительное время, придумывал разные отговорки. В конце концов они встретились в коридоре «Мосфильма». Куравлев огляделся — бежать некуда. — Стой, — приказал Шукшин. — Поговорить надо по душам. Что же это ты мне под самый дых врезал? — А у самого желваки так и ходят, рука в кармане. И тут Куравлева озарило: — Да ведь ты сам должен это сыграть! Кто же лучше тебя это сделает? Ты написал, ты придумал, тебе и сниматься надо! Похоже такая мысль Шукшину в голову не приходила, а если и приходила, то он всерьез к ней не относился. Лицо Шукшина подобрело. — Ты точно так думаешь? — Да что тут думать? Так оно и есть на самом деле… Так Василий Шукшин сам сыграл в «Печках-лавочках». «Актеры советского театра и кино»
Признаюсь, к таланту Шукшина я долго относился без придыхания. Все говорили, что он большой писатель, а я пожимал плечами: «Вася? Он, конечно, здорово пишет, но…»
Как в стихах у моего любимого поэта Сергея Есенина: «Лицом к лицу лица не увидать». Не мог я разглядеть классика в том, кто спал на раскладушке в моей комнате, кто мог утром предложить: «Поехали в парк Горького, там пиво хорошее и шпекачки, — и деловито брал еще в студийном буфете несколько сваренных вкрутую яиц, — самая прочная закуска».
Но Васину необычность я, конечно, чувствовал, и не только в литературе и кино. Про одну актрису, помню, он, задвигав желваками, выразился: «Белая вошь в сметане» — подобрать такой емкий образ мог только писатель.
Однажды Шукшин невольно преподал мне урок на всю жизнь. В конце шестидесятых мы с ним и Никитой Михалковым полетели в Будапешт сниматься в советско-венгерском фильме «Держись за облака» — в небольших ролях, играли чекистов. День ждем — одеваемся для съемок, но на площадку не зовут, другой, третий…
Погуляли по городу, я показал его Никите и Васе, поскольку знал хорошо — снимался там в третий раз. Посидели в буфете гостиницы. Выданные деньги стремительно таяли, а съемки не начинались. Пролетела неделя.
Никита вместе со мной отправился к режиссеру с венгерской стороны, который командовал всей работой. Петер Сас, человек странный, взбалмошный, мог лечь на грязный пол в замшевом пиджаке цвета кофе с молоком, закапризничать и стучать по полу пятками — играл в режиссера. Никита решительно спросил: — Вы снимать нас будете или нет? «Художник» возмутился: — Это кто мне такое говорит?! Что за артист такой?! Присылайте другого, а этого — в Москву! — Ты, парень, — ответил Никита, — меня родиной-то не пугай.
И ушел, я за ним. Направился в костюмерную и там, снимая с себя одежду для съемок, все рассказал читавшему книжку Шукшину.
«Сереж, — ответил он, — давай-ка и мы с тобой собираться. Если Никиту одного в Москву отправят, у него будут неприятности, а троим ничего не сделают». Затем Вася пошел к режиссеру: «Сниматься не будем». Тот струхнул, начал извиняться. За два дня нас отснял, и мы улетели в Москву. (Сергей Никоненко, из интервью)
