В Театре на Таганке этого аристократически красивого актера называли Бэмби. Сквозь внешность коронного донжуана проглядывали наивные глаза олененка.
Для нас Борис Хмельницкий остался романтичным капитаном Грантом и самым благородным Робин Гудом советского кино. Он и в жизни был таким же: порядочным, честным, надежным. С ним рядом было необыкновенно тепло и празднично. Об этом как никто знает любимая дочь Бориса Алексеевича.
Отрывки из интервью Дарьи Хмельницкой:
«Юрий Петрович Любимов так назвал папу в честь мультипликационного героя, потому что он был такой же добрый и наивный, чистый и открытый. Роскошный мужчина, известный артист, и при этом его нисколько не затронула звездность. От него словно исходил внутренний свет.
У него вообще были понятия, как в советских книжках и фильмах: что хорошо и что плохо. Он не понимал, как можно бросить человека в беде, предать. В него это вросло. "Нужные книжки ты в детстве читал" — это про папу».
Леня Ярмольник как-то сказал, что Боря сначала садился в машину, а потом спрашивал, что случилось. Он никогда не отказывался помочь.
Я вспоминаю историю, как папа подъехал к моему училищу, и вдруг навстречу идет пьяный бомж, от которого воняет за километр. Он кричит на всю улицу: "О! Робин Гуд!" — и протягивает руку в какой-то жуткой коросте. И папа с ним здоровается за руку. Я накинулась: "Пап, ты что? Вдруг он заразный?" А папа ответил: "Даш, ты с ума сошла? Это человек, он дает мне руку".
,,Папа был добрейший и нежнейший человек. Он всегда вставал рано утром, любил мне приготовить завтрак, проводить в школу. По дороге читал стихи. Если я еще спала, а ему надо было уйти, оставлял записочки: "Я поехал на рынок", "Я гуляю с Темой в парке".
Вечером мы вместе гуляли с собакой, папа читал стихи про звезды. "Возмездие" Блока я слушала в пятилетнем возрасте. Папа меня задаривал подарками. Если куда-то ехал за границу, мог на все деньги накупить жвачки. Он меня баловал. Если вечером бабушка уходила к подругам играть в преферанс, я ехала с папой в театр, где знала каждый закуток. Даже на поклоны выходила.»
Папа говорил: "На родителей и учителей не обижаются". Он был благодарен Юрию Петровичу, который его взял в театр. Папа практически не говорил, он заикался, и многие экзамены сдавал в институте письменно. Как его вообще взяли в Щукинское училище? Он три года не мог поступить.
Помог Вольф Мессинг, который дружил с папиными родителями и был сильно увлечен моей бабушкой. Правда, здесь его чары были бессильны. Мессинг сказал: "Боречка, позвони, когда пойдешь на прослушивание". Но папа не успел, его вызвали раньше, а когда позвонил, услышал: "Боречка, я все знаю". Тут вышли члены комиссии и объявили, что Борис Хмельницкий принят.
Папа никогда не рассказывал, в отличие от многих, что он друг Высоцкого. Он говорил: "Мы были хорошими знакомыми".
Папа имел редкое качество для творческого человека: он никогда не завидовал другим людям и мог по-настоящему восхищаться чужим талантом. Он ценил и уважал Володю. Очень переживал, что Высоцкого стали забывать. И он с Валерием Павловичем Янкловичем поставили памятник у Петровских ворот. Туда стали приходить люди, и начались открытые вечера памяти в день смерти Владимира Семеновича.
Папа никогда не жаловался, потому что был глубоко верующим человеком. Он отнесся к болезни, как к данности. Сказал: "И хорошо, что знаешь, сколько тебе осталось, потому что есть время подготовиться к переходу в другую жизнь".
Он не боялся смерти. Конечно, переживал, как я останусь без него. Он всегда говорил: "Я тебя не подведу". Что касается отношения к смерти, это вопрос воспитания. Папа молился каждое утро, и вместе с иконами в комнате стояли фотографии бабушки и дедушки.
И он всегда к ним обращался, разговаривал с ними, как с живыми. У него была и фотография нашего духовного отца — схиархимандрита Феофила (Россохи), который открыл нам дверь в другой мир.
Мы с папой знали, что за жизнью есть жизнь. Я чувствую всех своих ушедших родственников. И папу, и бабушку, и дедушку, и Александра Николаевича (Вертинского. — Е.С.). Для меня никто никуда не делся. Мы вместе.
*****
Отец Бориса Хмельницкого был военным, и его семья много разъезжала по стране. Отец Бориса, как правило, становился начальником Дома офицеров, в котором сосредотачивалась культурная жизнь округа.
Родители активно приобщали Бориса и его сестру Луизу к искусству и музыке, часто устраивали дома музыкальные вечера. Луиза училась играть на рояле, а Борис — на баяне. После очередного переезда, в каждом новом местечке их мама находила детям нового учителя музыки.
Хмельницкий получил первое образование во Львове, где окончил Львовское музыкальное училище по классу баяна и получил специальность дирижера оркестра народных инструментов. Он мог бы стать музыкальным работником, но этому помешало сильнейшее заикание, которое родители Бориса постоянно пытались исправить, но ничего не помогало.
И тогда Хмельницкий, чтобы избавиться от заикания, решил поступить в театральное училище. Позже он рассказывал: «В нашем доме была необыкновенная аура. Бабушка, мама, папа… Такие семьи сейчас большая редкость. То поколение было более верным. Сегодня все больше встречи-расставания. Почему так, не знаю. Стало чуть ли не хорошим тоном постоянно менять партнеров и якобы наслаждаться свободой».
Когда Борис поступал в театральное училище, его отцу предложили должность заместителя начальника Центрального дома Советской армии. И тогда мама, папа и сестра Луиза тоже переехали в Москву.
Хмельницкого со второго раза приняли в Щукинское училище, где одним из его педагогов стал Юрий Любимов, который со своими студентами, составившими впоследствии костяк актерской труппы театра на Таганке, готовил дипломный спектакль по пьесе Бертольта Брехта «Добрый человек из Сезуана». Позже именно в нем играли Владимир Высоцкий, Алла Демидова, Валерий Золотухин, Семен Фарада и другие известные актеры.
Хмельницкому помогло музыкальное образование — Любимов позвал двух студентов с младших курсов написать стихи и музыку для брехтовских зонгов.
Одним из них был Хмельницкий, вторым стал Анатолий Васильев, ныне выдающийся режиссер. Они и сделали 42 мелодии для спектакля, после чего Хмельницкий попал в любимовский театр, где окончательно избавился от заикания.
В знаменитом театре на Taганке Хмельницкий был востребован и получал главные роли. Довольно быстро он стал востребован и в кино — первой его ролью стал поэт-солдат в фильме Леонида Осыки «Кто вернется – долюбит».
Следующей была работа с Юрием Ильенко в фильме «Вечер накануне Ивана Купала», роль в котором Хмельницкий, снявшийся в десятках фильмов, всегда считал своей лучшей работой в кино.
Именно благодаря кино сложился визуальный образ Хмельницкого — одного из самых «роковых мужчин» советского кино. Когда для съемок в фильме-опере «Князь Игорь» Хмельницкому пришлось отпустить бороду, Любимов ему сказал: «Значит, так, классная борода. Сбреешь – уволю из театра!».
Хмельницкий подумал, что режиссер шутит, ведь Любимов не любил использовать грим. Но Любимов добавил: «Я знаю, что в идеале актер должен быть лысым. Но Чарли Чаплин-то с усиками! А как играл! Ты так сыграй, чтобы я не думал, с бородой ты или нет! Ты сумей суть характера передать!». И в дальнейшем Хмельницкий представал перед кинозрителями исключительно с бородой.
По свидетельствам друзей и знакомых Борис Хмельницкий был очень располагающим к себе человеком. «Для меня Борис Хмельницкий стал одной из самых значимых фигур-шестидесятников, которые прокладывали путь к свободе, ибо он и театр на Таганке как раз и стали выразителями лучших идей того времени» – говорил о Хмельницком Марк Розовский.
Хмельницкий часто пел в театре и на экране. Он бережно относился к своим женщинам — первой жене Марианне Вертинской и второй — Ирине Гончаровой, которая была автором и ведущей программы «Нежность» на радио «Россия».
Хмельницкий жил со своей дочкой Дашей, и любил баловать ее. Родные, друзья и коллеги всегда отзывались о нем с теплотой, говорили, что Хмельницкий был добрым и хорошим другом.
«В Боре — безумная доброта» — говорила о нем Марианна Вертинская. «Мы звали его Бэмби, по имени трогательного олененка из популярного мультика. Он был хорошим актером и очень приличным человеком, что сейчас крайне редко, поэтому терять таких людей особенно тяжело» — говорил Юрий Любимова, знавший Хмельницкого в течение 45-ти лет.
«Я благодарен Юрию Любимову, которого я очень люблю, несмотря ни на что, за такое прозвище: «Боря, ты как Бэмби. Наивный, как ребенок. Большими глазами смотришь на мир».
Это самый лучший комплимент за всю мою жизнь. Бэмби – мудрое существо. Важно сохранить в себе детскость, чистый взгляд на мир. Хорошо, что он не назвал меня шакалом или гиеной. Хотя гиена не виновата, что питается падалью. Но человек не должен следовать ее примеру» – говорил Любимову сам Борис.
«Это был уникальный человек, удивительно добрый и открытый. Он бесконечно любил людей, и его любили все. Он всегда находился в центре всех актерских компаний. С его уходом от нас ушла душа» — рассказывала о Хмельницком Алла Демидова.
Тем не менее, Борис Хмельницкий ушел из театра: «Из театра я ушел сам. Что неожиданно было и для моего учителя — Любимова, и для театра. И до сих пор висит там мой портрет. Я очень уважаю свой театр. И очень люблю моего учителя».
* * *
Борис Хмельницкий:
«За то кино, которое сейчас снимают, раньше выгоняли с первого курса киноинститута. Большинство очень хороших режиссеров вынуждены снимать не то, что они хотят. Надо выживать. По телевизору сплошные сериалы.
Но если никакой режиссер, никакой оператор и никакой сценарий, то ты и сам играешь плохо, ведь чтобы максимально удешевить съемочный процесс, актеров ставят в кадр, не обговорив предварительно их роли, не отрепетировав. Но опасность даже не в этом. Вырастает нация, которая не знает, что такое хорошо, а что такое плохо. Искусство — это идеология, которая сейчас извращается. Даже в церковь для некоторых стало модно ходить и очень удобно: грешить, каяться и опять грешить».
«Мы раньше играли в Чапаевых, Мересьевых, Робин Гудов. Дети должны расти на добре, а они во что играют? Каждая передача на телевидении напичкана кровью, смертью, дьявольщиной в чистом виде. Поколение воспитывается на войне и злобе».
Инет