Женщина средних лет купила по ипотеке квартиру-студию. До этого по чужим углам скиталась. И вот радость – своя крыша… Напряглась, сделала сносный ремонт – полы, потолки, обои на стены, а еще сантехника и мебель необходимая. Заехала – радуется, словами не рассказать.
И вдруг катастрофа: осталась без денег – работу потеряла, живи, как хочешь. А у нее большая собака. Сама, как говорится, перетерпишь: в банках и коробках лапша, фасоль, крупы. Можно без хлеба жить и пить кипяченую воду вместо чая. А собака? И вообще безысходность, не к кому пойти. Позвонила единственной родственнице – двоюродной сестре в другой город. Сестра с участием выслушала и сказала, что завтра деньги переведет. Именно завтра, потому что получка. И не сдержала обещание, замолчала, трубку не брала.
И тогда бедная женщина поняла, что край. Взять небольшой кредит не решилась – там бешеные проценты, как отдавать? А впереди нет просвета – темные грозовые тучи. Пошла на унижение: отправилась в магазин для животных, позвала директора, плакала, показывала паспорт, просила большой пакет корма в долг.
Директор неумолим: мы с вами не в глухой деревне живем, и я вас не знаю. Нет у меня доверия к людям. И добавил: «Идите, дамочка, нечего здесь слезы проливать». Неподалеку – супружеская пара. Переглянулись, подошли, купили два больших пакета корма – вручили.
Несчастная чуть рассудок не потеряла от счастья: «Поймите, я не нищая и не попрошайка, заработаю, на работу устроюсь – верну. Тут место дворника освободилось, заработаю».
Вышли на улицу, а женщина говорит: «Пойдемте со мной, вы должны увидеть, где я живу, чтобы не беспокоились, что не отдам». Дошли до дома – хорошо по дороге разговаривали. Поднялись в квартиру – на собачку посмотреть.
А дальше вот что произошло. Эти люди купили еду: подсолнечное масло, фарш, косточки для бульона, набор разных овощей, сахар, хлеб, молоко – много чего. И приносили продукты две недели.
За это время работа нашлась, такая работа, чтобы можно было за ипотеку отдавать и просто – жить. Когда все закончилось, сказала: «Я была уверена, что нет на свете добрых людей. Не верила в них. Вы спасли меня. Главное, собачку спасли, я бы на лапше прожила». И заплакала.
Сейчас у нее есть друзья – настоящие друзья, о которых человек мечтает. Близких людей, по-настоящему близких, много не бывает. Это самородки, которые иногда встречаются.
Пусть рядом с вами будут такие люди, а остальное приложится!
Ну разве кто-то мог предположить, что Пётр Иванович не вернётся из санатория домой? Нет, конечно. Он был не только примерным семьянином, но и по настоящему главой семьи. В доме всё было на нём. Он и гвоздь мог вбить, и обед приготовить. Таня, его жена, на кухне не появлялась, Пётр и приготовит, и подаст, и посуду помоет. Его друзья и Танины подруги любили бывать у них, знали, Пётр Иванович всех накормит своими приготовленными с любовью блюдами.
Работал Пётр Иванович массажистом в больнице, а его жена Таня врачом. Таня была занята весь день, с утра вела приём в поликлинике, а во второй половине дня работала в больнице. Конечно уставала и Пётр Иванович брал на себя все домашние работы, считая, что жена после работы должна хорошо отдохнуть.
— Разве можно твою работу сравнить с моей? — часто говорила Таня, — Ну какая там нагрузка у тебя? Погладил по спинке несколько человек и свободен.
Конечно, Пётр Иванович не считал, что работа массажиста лёгкая, но жене не перечил, молчал. Иногда руки так болели от большой нагрузки, что и пуговицу на пальто застегнуть не мог, а ноги от долгого стояния над массажным столом ходить не хотели. Он же не гладил, как считала жена, а массаж делал, как и положено, вкладывая в него все силы. А кроме больницы не отказывал и тем, кто домой приглашал. Деньги всегда нужны. Дочь подрастает, хочет всё, как у всех чтобы было.
А как он будучи студентом, добивался руки у Тани! А та ни в какую! Нет и всё! Таня потом, смеясь, рассказывала подругам о том, что Пётр прицепился к ней, как банный лист, подкарауливал её, дарил цветы , приносил конфеты, приглашал в театр. В конце концов, они поженились и Пётр старался изо всех сил угодить любимой.
Но Таня постоянно выказывала недовольство. Это походило на придирки, то телевизор включён слишком громко, то в комнате сквозит, то пол недостаточно хорошо вымыт. Особенно она старалась показать свою нелюбовь и верховенство, когда в доме были гости. А Пётр, улыбаясь, целовал её и говорил: «Не сердись, любимая, исправлюсь!»
К ним любили приходить гости, а на праздники устраивались вечеринки. Пётр играл на гармошке, рассказывал смешные анекдоты, любил танцевать и танцевал со всеми женщинами по очереди. Все веселились. И только супруга сидела, не двигаясь и её взгляд был полный осуждения.
А когда гости уходили она начинала всегда один и тот же разговор
: «Ты малообразованный человек, дикий и неразвитый! Над твоими анекдотами смеются только для того, чтобы не обидеть тебя. Разве ты этого не понимаешь? Это же плоские шутки, примитивизм! И вообще, с тобой не о чём говорить»
А Пётр никогда и не возражал, отвечал одно и то же: «Не надо волноваться, Танечка! Я исправлюсь!»
В санаторий он попал случайно. Никогда туда не ездил, а это брат купил себе путёвку да перед самым отъездом упал со стремянки и ногу поломал. Ну куда ехать с загипсованной ногой и костылями? А путёвку жалко, хоть и бюджетная путёвочка, а всё же денежки на неё потрачены.
Стала жена брата уговаривать Петра выручить да поехать отдохнуть и подлечиться.
— Езжай! — скомандовала Таня, — я хоть немного отдохну от тебя.
Особо не собирался, покидал самое необходимое и в путь.
Нужды в лечении, как вроде и не было, водичку попивает да на экскурсии ездит. Питание неплохое, молодцы повара, всё вкусно. Столовая во дворе санатория, почти рядом с корпусом. Столик на четверых, была возрастная семейная пара и молодая женщина, Анжелой представилась. Пётр сразу понял: ДЦП. Увидел, как она из столовой в корпус передвигалась и решил помочь. Ему не трудно, а ей легче добираться. Это ему пройтись — раз плюнуть, а ей бедняжке, тяжеловато. А она благодарила, улыбалась своей очаровательной улыбкой и Петру приятно было.
Познакомились. Анжела из посёлка в Краснодарском крае, живёт в стареньком домике, родители рано ушли из жизни, но Анжела никого не брала в помощницы, старалась всё делать сама. Не всё получалось, но даже цветы выращивала в своём палисаднике.
Предложил Пётр Иванович ей массаж делать, сказал, что массаж это хорошая штука, помогает. Она не соглашалась, ведь в санатории ей делают массаж, но Пётр Иванович убедил и уж постарался. Он же спец.
Стали они ходить вместе на прогулку, Пётр Иванович и экскурсии забросил, Анжеле их не осилить, а оставлять её одну не хотелось.
Никаких видов на Анжелу Пётр Иванович не имел и их отношения не выходили за рамки дозволенного. Домой он письмо написал, где сообщил, что скучает по дому, а также написал, что шефство за молодайкой-инвалидом взял, старается облегчить ей пребывание в санатории.
Настало время уезжать Петру Ивановичу, он пришёл к Анжеле попрощаться. Она повисла на его шее и не отпускала, вся рубашка Петра Ивановича стала мокрая от её слёз.
***
В тот день, когда Пётр Иванович должен был вернуться домой, пришла телеграмма:
Не приеду. Подробности письмом Таня хохотала и шутила: «Мой Петя-недотёпа другую на курорте нашёл» Но у неё и в мыслях не было, что такое может быть правдой.
Наконец, пришло письмо.
Таня, прости! Перед каждым человеком может серьёзно стать вопрос выбора. Вот и я сейчас думал и решился на серьёзный и значительный поступок в основе которого лежит Благородство и рыцарство, и ничего больше. Понимаю, и ты, и наша дочь осудите меня. Не будет это одобрено и моими родственниками. Но меня это не остановило. Мне 45. И из них 20 лет я в браке с тобой. Я жил без любви. А теперь передо мной открывается перспектива стать любимым, нужным и единственным и это зависит от моего решения. Как бы ты ко мне не относилась, а это будет удар для тебя, я это понимаю и, поверь, хочу, чтобы ты перенесла этот удар не очень тяжело и шла дальше по жизни. Ты ещё встретишь мужчину, который будет значить для тебя больше, чем я. Но прошу тебя, не повторяй своих ошибок, не ругай человека, с которым свяжешь жизнь. Не ищи недостатков. А если человек не по душе, не мучай себя и его — расставайтесь. Таня три дня после получения письма не могла прийти в себя, не выходила из дома, не ходила на работу. Плакала.
Пришло сознание того, кем был для неё нелюбимый муж.
Мачеха прекрасно видела, что Лиза не хотела выходить замуж за вдовца, и не потому, что у него была маленькая дочка, и не потому, что был постарше, а потому, что она его очень боялась.
Его колючий взгляд проникал до самого сердца, и от страха оно начинало учащенно стучать, словно пыталось отбиться от стрел взгляда. Глаза Лиза прятала в пол и долго не хотела поднимать, а когда поднимала, все замечали, что глаза были наполнены слезами. И эти слезы лавиной спускались по румяным от смущения щекам. Руки дрожали и маленькие кулачки хотели отбиваться от мачехи и от ею представленного жениха.
Язык-предатель, будь он проклят, сказал: «Пойду». -Вот и сговорились. В такой-то дом, к такому-то мужику, к такому-то хозяину грех не пойти! Ведь он с первой жены пылинки сдувал, она ведь неумеха была, малосильная, чахлая, все ходила кашляла. Бывало, идут, он три шага, она один. Остановится и дышит как паровоз, он её обнимает, успокаивает, не прикрикнет, как твой папаша, сумасходший.
Когда она беременная ходила, то её ходящей почти никто не видел. Все лежала, а потом после родов он все ночи к ребёнку сам вставал, а она совсем зачахла. Мать его так говорила.
-А ты кровь с молоком, тебя он в красный угол посадит. Ты ладная, приученная ко всему, и к косе, и к серпу, и прядешь и ткешь. Грех тебя отдавать за молодого, у них ещё характер вихлястый, не устоявшийся, ещё дурь не показанная, а у этого все открыто, все мы знаем про него. Как же тебе повезло! Самогонки я выгоню, вечерок посидим, а вдовцу свадьба и не нужна, не к чему покойную плясками гневить. А приданое он велел не собирать, сказал, что дом полная чаша.
Фёдор женился первый раз по любви, зная, что Вера часто болела, была слабенькой, да и мама его говорила, что он мужик видный, сильный, ему баба нужна, а не заморух, но не могли переубедить его ни люди, ни свой разум, только Веру ему подавай и все.
По селу ходили слухи, что его заворожили, так как только околдованный человек, не живши веку, решил свою жизнь превратить в лазарет, страдания, боли. Врачи говорили, что очень у Веры слабые лёгкие, любая простуда ведёт к воспалению, к астме, а там кто знает, может и хуже. Фёдор думал, что своей любовью отшвырнет смерть от жены, будет лечить её, ухаживать за ней и недуг уйдёт. Сначала и правда после свадьбы все шло хорошо. Счастливые, весёлые молодожёны не могли нарадоваться своему счастью.
Потом, когда Вера забеременела, словно все нутро у неё вывернули наизнанку, постоянная слабость во всем теле, головокружение, сонливость, сделали её настолько слабой, что она не могла ни постирать, ни корову подоить, даже расчесать свой шикарный длинный волос она не могла.
Врачи говорили, что такой токсикоз, вот родит и окрепнет. Федор ухаживал за Верой с любовью без упрёков. Его мама укоряла его день и ночь в том, что привёл в дом не хозяйку, а проблему. Фёдор защищал жену, как коршун свое гнездо, и маму попросил к ним не приходить. Родила Вера девчонку и Фёдор надеялся, что сила, радость вернутся в семью. Да, счастье вернулось, но ненадолго. Подстыв однажды, Вера так и не смогла окрепнуть, а таяла на глазах.
Забрали её в больницу, но врач в лоб сказал: -У неё лёгкие отваливаются.
Сказал по-простому, по-деревенски. Вера знала, что ей осталось мало, сначала крепилась и не показывала виду. Из себя выдавливала улыбку, которая больше напоминала болезненную ухмылку, губы улыбались, а глаза выдавали боль и испуг за завтрашний день, за дочь.
Будто взгляд прощался и приказывал запомнить её улыбающейся, веселой. Ее худоба с выступающими ребрышками на спине, впалая грудь, высохшие кисти рук, опущенные худые плечи без слов говорили, что смерть ходит рядом и ждёт последнего вздоха своей избранницы. Предчувствуя свой уход, Вера попросила мужа выслушать её просьбу. -Не родился ещё тот человек, который нарушил бы планы Бога. Наша любовь устала бороться со смертью, сил больше нет, да и я устала от боли, от мыслей. Я прошу у тебя прощения, и у дочки тоже. Сама рождена на горе, и вас обрекла на страдания.
Фёдор взял её огненные руки в свои и начал целовать. По тяжелому, прерывистому дыханию понял, что она торопится сказать что-то важное, он чувствовал, что жить ей осталось считанные минуты.
Она сбивчиво стала говорить о своей любви к ним, о переживаниях за дочь, говорила взахлеб, а потом перевела дух и медленно сказала: -Женись на Елизавете, она будет хорошей женой, ты хороший муж, отец, она будет хорошей матерью, так как сама лихо хватила с мачехой, со сводными сёстрами, с пьяницей-отцом. Я то её жизнь знаю, да и мама вхожа в их дом, а у неё глаз орлиный, все видит наперёд. Очень Лиза ласковая, работящая, терпеливая, дочку не обидит, тебя она полюбит. Будь только с ней, как со мной. Относись к ней так, как будто я в её оболочке с тобой рядом нахожусь. Прости меня за эти слова, но у меня не только лёгкие чёрные, но и душа почернела от дум за дочь, а там сам смотри, твоя судьба тоже Богом писана, как решишь, так и будет. Но запомни, дочь не обижай, иначе прокляну с того света. Последние слова она произнесла медленно и выразительно. При этом, что было сил у неё, сжала руку мужа.
Фёдор плакал, и слезы заслонили образ жены, он чувствовал по её дыханию, как любимая уходит. Ангельское, спокойное личико с улыбкой на губах смотрело в одну точку. Рука по-прежнему сжимала его руку. Фёдор начал её целовать с головы до ног, при этом причитая, воя, обещал сделать все, как она велела. Вот поэтому после года смерти жены пришёл свататься к Лизе.
Мачеху подготовила тёща Фёдора, она тоже желала для своей внучки хорошую маму. Сама она болела и боялась, что жить ей немного осталось, и хотела, чтобы внучка и зять устроили свою жизнь. Ей, как никому, было известно, через что прошёл её любимый зять, и за его отношение к её дочери она была готова целовать ему ноги и просить у Бога на коленях счастья для Фёдора.
Как в тумане прошло сватовство. Видя как дочке тяжело без внимания мамы, да и ему тяжело без хозяйки, решил просьбу жены исполнить. Он заранее начал присматриваться к Лизе и заметил, что она очень покорна, послушна, красива и даже чем-то напоминает жену. Такая же коса, такая же улыбка, такая же походка.
Порой ему хотелось подойти поближе и обнять крепко, крепко, помолчать минуту, представляя образ жены. Сама Лиза не могла объяснить, почему она согласилась выйти за Фёдора. То-ли надоело быть прислугой мачехи, то-ли надоело приводить пьяного отца домой и защищать его от нападок мачехи, или устала от насмешек сестёр, а может было жалко дочь Фёдора? Но как бы то ни было, дав согласие, она поняла, что предстоит ей ещё одно испытание — это полюбить и влюбить в себя Фёдора.
После сватовства Фёдор решил познакомить поближе дочку с Лизой. Вера редко выходила на улицу, все время находилась с дочкой. Каждую минуту, да что там, каждую секунду, она любовалась Алёной. Иногда, просыпаясь ночью, муж видел, как жена, склоняясь над дочкой, что-то шептала, будто наставляла, советовала, как нужно жить после своего ухода.
Фёдор не мог без слез думать о том, что говорила Вера своей маленькой частице своего сердца. Алёнка была домашним ребенком, к чужим вообще никогда не подходила, у неё был папа, мама, бабушка и ещё одна сварливая, недовольная бабка.
Фёдор привёл Лизу в свой дом для того, чтобы она посмотрела на дочь, чтобы побыть вместе без через чур радостной мачехи, которая вела себя так, как будто наконец-то со двора уводят корову, которая не даёт молока. Лиза наедине с Фёдором в основном молчала, но заметила, что он нисколько не хмурый, а наоборот очень обходителен, внимателен. Он открыто спросил у будущей жены, что, если у неё есть любимый парень, то он отойдет в сторону. О просьбе жены он не говорил ни слова.
Дом Лизу шокировал своим убранством. Прекрасная мебель, сделанная своими руками, много искусно вышитых картин в деревянных ажурных рамках, покрытых лаком. Большие, светлые комнаты. Аленка, увидев Лизу, повела себя странно, она не испугалась, а наоборот стала кокетничать.
Алёнка вынесла свои игрушки и стала просить Лизу с ней поиграть. При этом старалась дотронуться ручкой до гостьи. Смотрела очень любопытными глазами и иногда улыбалась. Лиза несколько раз в ходе игры её приобнимала и своей рукой поправляла шикарные, как у мамы, волосы.
— А давай, я тебе причёску сделаю, и будешь ты у меня как принцесса. Фёдор наблюдал за их играми, за их общением, и душа его заплакала от радости.
Ему было страшно приводить Лизу в дом, так как Алёнка постоянно спрашивала о маме, постоянно смотрела в окно, как будто выискивала её на улице, а когда кто-то заходил в дом, то опрометью встречала в надежде, что вернулась наконец-то мама.
Фёдор пытался ей все объяснить, но Аленке шёл четвёртый годик, и её маленькому сердечку не нужно было объяснений, ей нужна была нежная, добрая мама.
Федор понимал, что при всем желании его внимание, его любовь, его объятия никогда не заменят материнских нежных рук, материнской ласки, материнского душевного тепла.
Он понимал и боялся обмануться в Лизе. Но увидев, как Алёнка скривила ротик, собралась заплакать от того, что уходит Лиза, то спокойствие обняло Фёдора.
Алёнка взяла Лизу за руку и повела в свою комнату, убрала покрывало, ручками, как хозяюшка начала сбивать подушки, от радости залезла на кровать и начала подпрыгивать до потолка.
Лиза вспомнила себя, как к ним пришла мачеха, как она в дальнейшем упрекала её куском хлеба, как прятала и тайком давала сладости своим дочкам, как била по рукам за плохо сделанную непосильную работу, как всегда донашивала за её дочками штопанные платья, как пьяного папу клали на пол, а у неё от жалости разрывалась душа, и она укрывала его своим одеялом. Вспомнила, как мачеха сказала, что первому встречному как ненужную скотину сведёт со двора, вспомнила мачехины проклятия и с комом в горле подошла к Аленке.
Крепко, крепко обняла и прилегла с ней рядышком. Уснула доченька крепким, счастливым сном. Фёдор от радости не знал как себя вести с Лизой. Пили чай и просто смотрели друг на друга, улыбаясь. Лизу он не отпустил домой.
Не отпустил и все!
Жена должна с мужем быть, а не идти туда, где её не ждут…
– Да ничего ему не нужно, Кольке-то. Ни дом, ни бабка. Болтун, одним словом …
Татьяна никак не могла взять в толк – как такое возможно? Их новая соседка, наверняка, была права.
Этот дом, вернее – участок под строительство в поселке Уручье, они купили у единственного собственника – у Николая Петровича Аносова. Долго искали, рядили, ездили по округе, приценивались. Везде были и плюсы, и минусы.
Эта развалюшка плюсами пересилила. Во-первых, находился участок в селе пригородном – всего-то пять километров до города, где жили и они, и дочь. Во-вторых, ценой участок не зашкаливал, хозяин уступал много. В-третьих, участок большой, двадцать три сотки, а в-четвёртых, постройки, стоящие на нем, до того были плохи, что убрать их не составляло особого труда. Стены глиняные, саманные давно повело, а соломенная крыша провалилась.
Но были и минусы – документы на дом и участок надо было восстанавливать, все устарело. И целый год Татьяна и Матвей только выправляли по доверенности от хозяина документы.
Получил этот дом он от своей родной бабушки в дар несколько лет назад. Бабушка тоже жила тут, да и Николай бывал тут наездами и жил по несколько месяцев.
После продажи собирался вместе с бабушкой съехать.
Бабка его Нюра жила уже не в самом доме, а в старой глиняной, скошенной одной стороной крыши к земле, избушке. Избушка наполовину состояла из печки. Она, хоть и была старше основного дома, но почему-то держала стены и тепло в них гораздо лучше.
Николаю было под пятьдесят, его бабке – под девяносто.
И вот в июле, когда приехал Николай, сделка, наконец, состоялась. Все документы подписаны обеими сторонами в присутствии нотариуса.
Выяснив, что ломать старые постройки, строить новый дом, хозяева начнут только осенью, Николай попросил не гнать пока бабку.
Уезжает он на отдых, а как вернется – ее перевезет.
А Татьяне с Матвеем жалко что ли? Нет, конечно.
Пусть пока живёт, как жила. Хоть участок не зарастёт травой. Тем более, что они долго еще там селиться не собирались, а бригада строителей должна была приступить к расчистке и стройке лишь к сентябрю.
Но вот уже и август, вот уже и бригаде пора приступать, а Николай вдруг пропал с телефонной связи. Сначала они не сильно переживали: адрес и паспортные данные у них есть, есть и место работы. Все они про Николая знают.
Все, да не все….
Уволился Николай с завода за это время, уехал. А куда – толком не знали даже его приятели. Говорили – подался на заработки за границу, то ли в Китай, то ли в Индию.
Вот тогда и испугалась Татьяна, как будто на мошенника наткнулась какого. Схватилась за сердце. До скорой дело дошло.
Матвей, видя, что жене от известий таких совсем худо, успокаивал.
– Ой, да ладно тебе, Тань! Что случилось-то? Ничего. Дом наш, участок наш, все документы. А бабка… Ну, есть же какие-то службы. Она ж без собственности, так должны ее в какой-нибудь дом престарелых забрать. Разберемся …
Собрались, поехали. Надо было поговорить с самой старушкой.
А она жила, как прежде. Как будто и не продал внук ее участок вместе с домом, с огородом, да и вместе с ней, получается. Ходила по двору, управлялась с десятком курей и небольшим огородцем, в котором доживали свой век замшелые сливы и суховерхие вишни.
– Здравствуйте, Анна Григорьевна.
Анна Григорьевна никак не отреагировала, была она почти глуха. Только когда увидела их, немного заволновалась, а что предпринять никак не знала, поэтому начала ходить туда-сюда.
– Баба Нюр, давай присядем, – Татьяна пыталась втолковать бабушке ситуацию, – Вы помните, что дом продали? Николай Ваш нам его продал.
Баба Нюра кивала:
– Продали, милыя, продали…
– А Коля-то приедет? А то ведь мы стройку начнем.
– Приедет, милыя, приедет…
– А когда?
– Так скоро, чай…, – она разглаживал старомодную юбку и все оглядывалась на огород – надо было доделать, от чего-то ее отвлекли.
В общем, было понятно, что бабушка слабо отдает себе отчёт в том, что внук ее бросил.
Потом, вместе с бабой Нюрой, Татьяна зашла в её избушку– землянку. Дверь открывалась с трудом, и Матвею пришлось подкопать перед дверью землю.
Все тут обветшало. Рассохлись оконные рамы, единственное окно не растворялось лет сто, скривились косяки. В углу, между печкой и стеной с ковриком на двух гвоздях и обвалившейся штукатуркой – топчан, а на нем залатанное покрывало и несвежие подушки.
Стол со щербатыми мисками, в одной пара картошин в мундире, старая почерневшая от гари электроплитка, железные кружки, захватанные чарки из толстого темного стекла. В углу какие-то жернова и ступа с пыльными травами. На печи тоже травы и котелок, у порога на полу рассыпан лук.
Как тут может жить старый человек?
Но баба Нюра лихо рукавом смахнула со стола, отодвинула миски всторону, схватила ковш, плеснула воды в темно-зеленый чайник и, включив плитку в болтающуюся в стене розетку, водрузила его.
– Чаем что ли нас напоить хотите? Да что Вы…
– Сейчас чаю попьем с баранками, – проскрипела слабослышащая бабуля и достала из ящика стола железную сахарницу и баранки в стеклянной банке, – Мыши проклятущие! Прячу все.
Матвей так и стоял в дверях, сесть тут было особо и негде, всего два стула.
– Пойду я, – громко и мрачно сказал он и вышел.
– А чай?
– Я попью, – громко ответила Татьяна, – Давайте.
Надо было ещё раз попробовать объяснить бабушке ситуацию. Пусть уезжает куда-нибудь. Или придется принимать меры.
Но бабушка начала свой рассказ.
– У меня петуха нет. Зарезала петуха-то. Старый уж, в бульон пошёл. Клевачий был. Мне бы петуха вот, – её взгляд упал на лук, лежащий на полу, – А лук-то нынче уродился, смотри. Жаль мало посадила, весной побольше посажу. Лук у нас всегда хороший. Надо ли тебе луку-то? Бери… Как звать-то тебя?
– Татьяна!
– О! У меня ведь кума тоже Татьяна была. Третий год как померла, а может уж и не третий … может …
Татьяна вышла с луком. Баба Нюра напихала ей полные руки.
Вышла, так ничего и не объяснив бывшей хозяйке. Трудно было объяснить.
Баба Нюра жила мелкой повседневностью, жила привычками, по накатанной жила. Татьяна поняла – перспективы переселения бабе Нюре пояснить нереально.
– Что делать-то будем? – она была ещё больше растеряна, чем до приезда сюда.
– Завтра съезжу в собес, узнаю. Она же имеет право по закону на дом престарелых? Или нет? – Матвей тоже никогда с таким не сталкивался.
– Вот завтра и узнаешь…, – она посмотрела на дорогу и всплеснула руками,– Нет, ну, надо было нам так опростоволоситься! А он! Как это возможно оставить старушку вот так? Родную бабушку! Ты видел, как она живёт! Какая скотина – этот Николай!
Но в собес по делам бабушки пришлось идти Татьяне. Матвея закрутили дела работы и стройки …
Оказалось, что нельзя вот так быстро устроить человека в дом престарелых.
Куча документов, оформление опеки, медосмотры и назначенная судом психиатрическая экспертиза. Для обследования после суда бабулю поместят в психоневрологический стационар для проведения исследования. И лишь по окончании проверки, заключения будут переданы в судебные инстанции. А там ещё 30 дней….
В общем, это вопрос не одного месяца.
Именно эту строительную бригаду Майоровы ждали долго. И теперь строители могли уже приступить к расчистке площадки под стройку.
Вот только старушка …
Матвей психовал.
– Да выселить ее, да и все! Пусть внучок башкой думает! Куда мы ее потащим? У нас все права на этот участок…
Надо сказать, что Майоровы недавно продали старую квартиру умершей матери. На эти, и ещё подкопленные средства и собирались начать стройку. Мечтали о своем доме они давно, но средств на покупку готового не хватало. А теперь жили совместно с дочкой, зятем и трехлетним внуком в двухкомнатной квартире.
Там и должны были остаться молодые, а дом должен был стать общим местом сбора семей сына, живущего в Подмосковье, дочки, местом отдыха для внуков и родни.
Хорошая такая мечта. И начальные средства для ее осуществления есть.
– Матвей, ну, может не ломать пока ее избушку эту? Отгороди как-нибудь…
– Как? Как ты себе это представляешь? Там бульдозер будет, грузовики, машина- бетономешалка…. То ли все сносить, всю площадку, а то ли выкаблучиваться при подъезде, при сносе старого… Да и с какой стати?
– Мам, вы имеете полное право на этот участок. Обращайтесь в полицию, к властям, пусть решают. Вечно ты всех жалеешь…, – убеждала дочь.
А Татьяна перестала спать ночами. Утром бежала по инстанциям, отправляла бумаги, неустанно пыталась выяснить — где этот Николай.
Господи, как быть то?
– Как же вы не догадались, что бабулю никто забирать не будет? – спрашивала работник собеса, – Не нужны старики никому.
– А вы бы догадались? Сказал, продадут и уезжают, потом чуть обождать попросил… Ну, нам не жалко, все равно жить там не собирались, под снос все. И ведь приятный мужчина, как тут заподозреваешь…
– Ох, знаете сколько таких – брошенных стариков…
Татьяна знала одно – выселять бабулю с полицией у нее не поднимется рука.
Домушку бабули отгородили, начали расчищать площадку.
Но вот начались проблемы.
– Таня! Там ужас! Поезжай– разбирайся! Не с работы же мне уходить! – звонил Матвей.
– Чего там?
– Бабка твоя не даёт ничего делать, бегает там по стройке, мешает.
Татьяна быстро собралась, взяла выпечки и конфет, вызвала такси и направилась в поселок на стройку.
Таня вышла из машины на центральной дороге Уручья, шла к дому серединой проулка.
Посёлок этот с прямыми улицами, добротными высокими домами под железом и шифером, с шестами и тарелками антенн, палисадниками с розовыми кустами и синеющими сентябринками, ей определенно нравился все больше.
Соломенная крыша виднелась лишь на их участке. Но ведь и там будет все по-другому. Вот только… Свалилась на голову эта бабка!
Баба Нюра сидела на скамье перед сломанным забором в одиночестве, усталая и опустошенная.
Сегодня утром она, как всегда, вышла дать курям, но не успела ещё и убрать у них, как к дому подъехали грохочущие машины, какой-то трактор и несколько мужчин зашли во двор.
На старушку они мало обращали внимание. Осмотрелись, и начали шумно, безжалостно разбирать забор, сносить постройки.
Радостные куры отправились гулять в образовавшиеся щели.
Баба Нюра ругалась, пыталась мужиков остановить, мельтешила перед заезжающим во двор трактором, махала руками.
Тут уж строители и позвонили хозяину. Бабкин дом они не трогали, как и велел им Матвей, отгородили ленточкой, но бабуля все равно очень мешала.
– Здравствуй, баба Нюр!
– Здравствуй, здравствуй! – баба Нюра подняла на Татьяну потухшие глаза, но Таня так и не поняла, узнала ль она ее.
Присела рядом.
– Вот так, баба Нюр, вот так. Новый дом будем строить, большой.
– Яблоню сломали, хорошая была, я яблок намочу целую кастрюлю бывало… Дети едят. Любили… Ой, – она оглянулась, – а картоху-то заездют теперь, не выкопаю!
– А давайте мы попросим эту лавку к вашему домику перенести. Хорошо? А пока пошли-ка к Вам, чаю попьем, я булочек привезла, – отвлекала Татьяна.
Таня увела бабу Нюру в избушку. Хозяйка была потерянная, задумчивая, оглядывала непривычно разваленный, освобождающийся от построек двор.
И дома у себя она села, сложив руки.
Татьяна сама налила воды, поставила чайник, разложила булки.
Надо было объяснить бабушке, что вскоре ей предстоит уехать, лечиться в стационаре, что там ей только помогут. А потом, через некоторое время, окажется она в хорошем месте – где условия, уход, питание и лечение.
Таня начала говорить. Пыталась донести все мягко, неторопливо, доходчиво. Говорила и убиралась на столе, споласкивала тарелки в тазике, расставляла.
И тут оглянулась. По щекам бабы Нюры текли бесшумные слезы, она не утирала их, даже и не замечала.
Татьяна так и села, глядя на старушку. Неужели только сейчас баба Нюра все поняла?
А баба Нюра, не утирая слезы, вдруг осознанно, как будто твердый ум вернулся к ней озарением, посмотрела на Татьяну и спросила.
– А Колька-то где?
– Не знаем, – Таня пожала плечами, – Пропал. Ищем.
– Живой ли? – вздохнула баба Нюра.
– Да что Вы, что Вы, баб Нюр. Живой, конечно, живой. Просто уехал далеко.
Баба Нюра встала, подошла к кровати, которая оказалась и сундуком, покопалась там, достала старый бархатистый потертый фотоальбом, положила его на стол перед Татьяной.
Спокойно, с обжитой печалью она перелистывала страницы, склонив голову набок, рассказывала о своей семье.
– Это Петя мой, когда с фронта пришел. Еще и незнакомые мы были. А это Люба, сестра, померла давно, а это мама моя… Вот Костя на руках, он маленьким ещё у меня помер, голодали.
С пожелтевших фотографий на Татьяну смотрела история большой семьи.
– А это кто?
С выгоревшей фотографии на нее смотрела статная красавица. Русая коса перекинута на грудь и спускается много ниже пояса, глаза широкие синие. Коричневое длинное платье, белая манишка и воротник. Как княгиня – смелая и уверенная в своей красоте.
– Так это я, – ответила баба Нюра, – Худая была, как щепа.
– Баба Нюр, Вы – красавицей были.
Татьяна листала альбом и казалось ей, что люди эти где-то тут, рядом, живут в сохраненном ещё пространстве памяти бабы Нюры и уйдут тогда, когда уйдет она.
Они пили чай с булками. Баба Нюра была совсем без зубов, она размачивала булку в кружке, ловила размокшие куски пальцами и клала в рот.
– Эй, хозяйка, – крик со двора, – Куда лавку-то ставить?
Татьяна распорядилась поставить скамью прямо возле домика, а потом вернулась, стала помогать безмолвной бабе Нюре убирать посуду со стола. Баба Нюра излишне суетилась.
– Я сполосну. Идите, баб Нюр, скамейку опробуйте. Поставили тут.
Татьяна вздыхала. Как же тяжело …
Вот, все понятно, что место это, этот покосившийся дом-сарай – не для пребывания такого старого человека. И ясно, что условия в больнице и доме престарелых в сто раз лучше.
Но никак в голове у Татьяны не укладывалось – как баба Нюра будет привыкать к новым местам?
Здесь прошла вся ее жизнь, здесь – вся ее память. Как же испугается она, растеряется в той новой жизни… Как же плохо ей будет!
Она немного убралась, вышла, наклонившись в низкой перекошенной двери избушки.
И вдруг услышала песню.
Баба Нюра сидела на скамье, глядя на двор, на то, как грузили в машину разрушенные постройки.
Уже не возмущалась, смирилась, поняла – ее дома больше нет, и, казалось, думала, что и век ее кончился.
Она раскачивалась и скрипучим, но очень приятным мелодичным голосом пела:
– На улице дождик ведром поливает, ведром полива-ает, землю прибивает. Ой, люшеньки-люли, землю прибива-ает… Брат сестру качает.
И показалось Татьяне, что, в густо рокочущем гуле слома двора, увидела баба Нюра проступивший в голубой дымке какой-то далёкий свой прошлый сентябрьский день, юную, стройную и лёгкую еще Анну.
Так явно она это почувствовала!
И тут Татьяна поняла, что не будет она больше заниматься делами устройства бабы Нюры куда бы то ни было. Не будет! Пусть старушка живёт, как жила. И огородик потом разобьют ей, и помогут. А как дом построят, так и заберут ее. Дом большой будет – хватит всем места.
Как вот только Матвею это объяснить? Как довести до сознания? Психовать будет…
Так и вышло. Матвей по обыкновению своему сначала замолчал, как будто ворочал в душе тяжкие жернова, со скрежетом обдумывал не саму мысль и идею жены, а то, как бы ответить ей посоленее.
– Ума у тебя совсем видать не стало! Бабку чужую на шею себе вешать! Да и мне! Как мы строить будем, ты подумала? Она – уже проблемы, а дальше…
– Да не кричи ты! Понимаю я!
– А коль понимаешь…
– И ты пойми. Ей – переселение, как смерть. Мне показалось, что она именно так и думает – думает, что все… конец дому, конец жизни. Матвей, мы как захватчики в ее глазах, деревья выкорчевали с корнями, картошку вытоптали, дом разрушили…Все, к чему она привыкла, разрушили прямо на глазах.
– Тань! Это наш дом! Мы деньги заплатили.
– Но не ей!
Матвей схватил трубку телефона, потянул за шнур, и аппарат, соскользнув с полированной тумбочки, загремел по полу, от него отлетел небольшой кусок. В трубке квакнуло и затихло. Матвей присел на корточки, постучал по рычагу пальцем, но трубка молчала.
– Ну вот! Из-за тебя все! И Серёге не позвонишь! Думал, хоть он матери ума вставит!
Татьяна взяла из его рук телефон, отставила в сторону.
– Матвей, Матвеюшка, да разве Сергей поймет? Он же и не видел ее. А ты подумай – Николай-то этот здорово в цене уступил. Вот и считай, что ей – заплатим. И не денег ей надо, а просто оставить пока эту ее … сарайку чи дом, помочь чуток и план перестроить. А у человека жизнь … Разве это много это за жизнь человеческую?
– Убедила себя, что спасаешь, и сама ж и поверила. Глупо это, глупо!
Но Татьяна уже почуяла уступку в словах мужа. Просто нужно время, не привык он сразу сдаваться.
А через пару дней вернулся он со стройки, рассказал.
– Я ей полмешка картошки привез, а она спрашивает: выкопали все-таки? Свою имеет в виду. Говорю – ага, выкопали. Пусть думает, что ее это картошка.
И Татьяна поняла – почувствовал Матвей ее правоту. Не мог не почувствовать.
Часто в Уручье Татьяна ездить не собиралась, тем более пока заливался фундамент, проводились коммуникации. Что там делать женщине, если есть хозяин?
Но теперь ездила еженедельно – навещала бабу Нюру, привозила угощения, немного убиралась в ее избушке.
Матвей почистил ей печную трубу, обмазал глиной, поставили со строителями в избушке бабы Нюры другую дверь – из большого дома, сменили электрику. А Таня наводила хозяйский уют. Привезла новые ведра и тазики, отдала свою, от матери оставшуюся плитку, постелила свои старые дорожки, которые давно лежали без дела.
К зиме новый дом был возведен, накрыли крышей, но он ещё стоял совсем нежилой. На зиму стройку приостановили.
Матвей с Таней наведывались туда и гостевали у бабы Нюры.
Этой зимой намело снегу. Матвей делал во дворе дорожки, рубил дрова. Таня бегала бабе Нюре в магазин.
А однажды, вернувшись, застала картину маслом: ее великовозрастный муж уснул на топчане бабы Нюры, а она сидела у него в изголовье и пела:
– Баю-баюшки-баю! Живёт мужик на краю. Он не беден, не богат, у него много робят….
Голова бабы Нюры «работала» с переменным успехом. То она не могла вспомнить их имён, а то вспоминала мельчайшие подробности их последнего приезда. То вдруг начинала называть Матвея Колькой, то рассказывала тончайшие детали солений и рецепты выпечки.
Татьяна давно познакомилась с соседями, они тоже приглядывали за старушкой.
Весной стройка возобновилась. Бабе Нюры возле избушки прокопали грядки, и она опять усердно возилась – почти девять десятков лет, а у нее – ни травинки.
Этим летом Матвей с Татьяной должны были перебраться в новый дом. Уже перевозилась кое-какая утварь. А ещё одну из комнаток уже планировали для бабы Нюры. Чего ей с печкой зимовать, с дровами, если у них – газ?
И вдруг…
Они привезли новый диван и кое-какую мебель из магазина, выгружались. Татьяна видела – Баба Нюра крючком на своих грядках. Значит, все хорошо.
Сначала – мебель.
Пока выгружали, баба Нюра подошла.
– Коля ведь живой, да.
– Живой, живой, баб Нюр, не сомневайся, – громко прокричала занятая Таня, – Сейчас вот мебель выгрузим, и приду я.
Она махнула рукой на избушку и тут взгляд ее застыл– на пороге стоял похудевший Николай, бывший хозяин, внук бабы Нюры. Собственной персоной.
Позвала Матвея. Николай направлялся к ним.
– Здравствуйте! – поднял обе руки, – Знаю, знаю! Ругаете, кроете последними словами. Виноват, каюсь! Очень виноват. Так благодарен Вам, что не выгнали бабку. Так благодарен! Помогали — вижу. Все вижу. А у меня такой поворот, такой…
И он начал долго и сумбурно рассказывать, как с друзьями поехал на заработки в Китай, как попали там в историю, как не мог он вернуться, потому что были они там нелегально… Он бросал какие-то непонятные термины, объяснялся сумбурно, каялся.
– Думал уж, не переживет бабка это, думал – выгнали вы ее взашей, бомжует. А сам застрял, хоть плач, – закончил.
– А написать? Просто написать неужели нельзя было? – спросила Татьяна.
И опять сумбурные объяснения, что все время думал, что вот-вот, что ещё чуть-чуть и удастся вернуться, но…
– И что теперь? – Матвей таранил его взглядом из-под бровей.
– Заберу. У меня ж квартира под Омском. Большая трёхкомнатная. Бабка ж вырастила меня. Родная душа. Будет там жить. Сиделку найму. Я-то там почти не живу, все в разъездах, вахта у меня будет.
– Неженатый же Вы, – вспомнила Татьяна.
– Неет, уж давно в разводе. С детьми только в хороших отношениях, но они в Питере живут… Завтра билеты возьму, а послезавтра – в такси и на поезд. Уж потерпите нас пару дней ещё, пожалуйста. Уедем теперь уж точно.
Матвей этой ночью ворочался с боку на бок. Татьяна тоже не спала, только делала вид.
Хорошо же все – так переживали, что участок с нагрузкой в виде старушки купили. Ругались, не знали – куда ее определить.
И вот все решилось. Увезут ее. Можно будет снести избушку, и двор будет прямоугольным, правильным. Можно возвести там гараж попозже, как и хотели изначально.
Хорошо все, но …
Баба Нюра будет жить на четвертом этаже многоэтажки с какой-то сиделкой… Понимает ли она сейчас это? Не факт. Но в поезд, конечно, сядет. Застучат колеса, и какие мысли закрутят тогда у нее в голове? Как перенесет дорогу, когда никуда из Уручья практически и не выезжала?
Она сейчас как ребенок: знает где стол, где чайник, где грядки и магазин… Это и есть весь ее мир.
А ещё фотографии, которые достает она часто, рассматривает, гладит морщинистыми черными пальцами, вспоминая все мелочи прошедшей своей жизни….
И ещё песни, которых знает она превеликое множество.
Есть ли у нее будущее вне этого, пусть обновленного, но все же ее родного двора?
А наутро оба с опухшими от бессонницы лицами, почти не сговариваясь, засобирались в Уручье.
– Ну, вот что, Николай, бабу Нюру не отдадим, – без обиняков начал Матвей, потом понял, что говорит что-то не то, – То есть, пусть остаётся, мы не против приглядеть.
– Как это? – Николай не понимал.
– Так это. Ну, куда она поедет? Лет-то уж сколько ей! Пожалей. Чего ее тащить за тридевять земель? – Матвей не очень умел убеждать, но Николай и сам все понимал, вздохнул.
– А коли случится с ней чего? Старая уж… Она и меня не всегда признает, – сомневался.
– Адрес оставьте только, сообщим, если что. Ну, и позванивайте, телефон мы проведем, – нашлась Татьяна.
Николай на следующий день уехал, один уехал.
А Матвей с Татьяной в этот день решили заночевать тут, на новом диване.
Сегодня они очень устали, вышли и уселись на широкую, светлую, недавно сделанную Матвеем скамью.
Бесшумно появилась из своей избушки маленькая сутулая баба Нюра, притворила за собой дверь, покрестила её мелким крестиком и, склонив на бок голову в тёмном платке, подошла к ним.
Они раздвинулись, она села посредине. Не похоже это было на нее – обычно чуралась, стеснялась, пыталась быть особняком, а тут…
Справа – Матвей, слева – Татьяна, а посредине – баба Нюра в новой Татьяниной кофте.
– Баба Нюр, с нами будешь жить, слышишь?
Баба Нюра молчала, глядела вдаль.
– Баб Нюр, Николай уехал, теперь ты – с нами. Мы на днях переедем окончательно. Слышишь?
Баба Нюра кивнула, легонько улыбнулась, сощурив глаза, и, глядя куда-то вдаль, вдруг запела протяжно и низко:
– На позицию девушка провожала бойца. Темной ночью простилися на ступеньках крыльца…
И в вечернем весеннем воздухе раздалось многоголосье:
– И что было загадано, все исполнится в срок, не погаснет без времени золотой огонек …
