Танюшкины боженята

Вся семья Крутояровых была очень упертой, и если что-то втемяшивалось в их головы, то ничто и никто не мог сбить их с намеченного пути. В их родне все были такими. Именно поэтому Танюшка и осталась сиротой при престарелой бабке, когда ей едва минуло два года — ее отец, будучи крепко подшофе, решил вдруг обкатать новый мотоцикл. Собственно, и гудели-то мужики как раз по этому поводу, и когда кто-то сдуру брякнул, что вот, дескать, пьем-пьем, а мотор-то может и вовсе не на ходу, Танюшкин отец, Серега, тут же взметнулся и кинулся заводить приобретение. Тут уж и соседи стали хватать его за куртку, отговаривая оставить обкатку до лучшего случая, и жена бросалась чуть ли не в ноги, но переломить Крутояровых еще никому не удавалось. Тогда жена Сереги уселась в люльку и сказала: «Или со мной, или никак!». Она, конечно, ожидала, что муж не станет рисковать, но, видимо, любовь супротив ядреного деревенского самогона вещь слабая… Так и помчались они вместе под горку, а за ними — толпа из соседей-собутыльников и другой разной шушеры, которые и свою-то жизнь по копейке разменивают, а чужую и вовсе не ценят…

Говорят, ровно в тот самый момент, когда сын и невестка так глупо и безвременно покинули этот мир, бабка Крутояриха, мать Сергея, как раз держала засыпающую Танюшку на руках. Сердце ее зашлось болью, и она выронила внучку. Упав на мягкие деревенские половики, Танюшка даже не проснулась, и бабке почудилось на мгновение, будто кто-то подхватил дитя и легонько придержал в воздухе.

Когда плакали сороковины, а сердобольные соседки голосили, глядя на хлюпающую носом и ничего не понимающую Танюшку, и на все голоса жалели сиротиночку, бабка Крутояриха, Пелагея Антиповна, неожиданно встала руки в боки и твердо высказалась, да так, как никто и не ожидал.

— Девку мою не сиротите, я ей мать, я и отец, а где я не справлюсь, Ангел Божий поможет, не даст с пути сбиться, враз подхватит. Не зря он тогда явился и дитя своим крылом осенил, быть Танюшке под его защитой… Выть за порог ступайте, будя мне девчонку пугать… — сказала Крутояриха и рукой путь соседкам указала.

Тетки, конечно, порешили, что двинулась умом бабка, шутка ли такое пережить, но жужжать более не смели и разошлись восвояси.

***

В зиму дом сынов закрыла Пелагея на ключ, а Танюшку и кое-какой скарб забрала к себе. Стали они жить тихо да ладно, коротая вечера за рукоделием, стол не ломился, но и нужды не было — бабка получала пенсию на себя и за Танюшку по потере кормильца, продавала молоко от двух своих буренок да яйца от несушек. Все у Танюшки было: и шубка новая, да не на вырост, как у всей деревенской ребятни, а по росту, и пряники с конфетами по выходным, и сапожки, аж две пары, — кожаные да резиновые, этими сапогами очень глаза местным кумушкам кололо.

И то, отличалась Танюшка от всех деревенских девчонок — глаза были широко распахнуты, как и ее душа, слова смиренны, а разум наивен. Пока по малолетству Танюшка не понимала подковык старших, жилось ей светло и радостно на свете — бывало, идет по деревне, со всеми здоровается, тетки ей: «Здравствуй, Танечка, никак у тебя опять новое платье! И откуда ж все это берется?». А Танюшка бесхитростно отвечает: «Да Боженёнок помогает, все-все, что попрошу, дает!». Тетки в кулак прыскают и за спиной шипят: «Блаженная, одно слово». Невдомек им, что бабушка Пелагея так малышку с колыбели успокаивала, дескать, не переживай, все хорошо будет, Боженёночек за тобой, Танечка, присмотрит, все, что пожелаешь, даст». А может, не Танюшку, а себя бабка-то успокоить хотела, года-то немолодые уж ей были — к седьмому десятку подбирались…

А вот как пошла Танюша в школу, тут и началось… Не любит ребятня тихих да странных. Обижать Танюшку стали, сначала на словах, а к классу третьему и на деле стало сироте доставаться. Сдаст кто учителю безобразника, сразу Танюшку виноватят, дескать, она и указала, подлая, больше некому. Придет в новых туфельках, девчонки тут как тут, все носочки истопчут, набойки оторвать норовят. Не жаловалась Танюшка бабке, только все грустнее становилась. Бабка аж сердцем маяться стала, на внучку глядя, понимала, что невесело сироте на свете белом живется. Плохо ли хорошо, но доучилась Танюшка до шестого класса и бабку рассказами об обидчиках не беспокоила.

***

Ранней весной в школе случилось невиданное — кто-то разбил окно в учительской и украл журнал. Разбойника быстро вычислили, им оказался одноклассник Танюшки, двоечник и хулиган. Вычислить его было не трудно, у него единственного по половине предметов стояли двойки. Но почему-то опять во всем виноватой объявили Танюшку.

Возвращаясь из школы, Танюшка бежала, стараясь не оглядываться, она точно знала, что где-то по пути домой ее настигнет расплата за то, чего она не делала. «Ну где, ты, Божененок, почему мне не помогаешь?» — думала она в отчаянии, когда увидела нескольких мальчишек из класса. Поняв, что ей несдобровать, побежала обратно к школе, и, поскользнувшись, растянулась во весь рост, отбив колени. Увидев, что толпа мальчишек вот-вот ее настигнет, она заплакала от обиды и бессилия, пытаясь встать, но лед не давал обрести равновесие, и она раз за разом снова падала в грязный весенний снег…

На счастье, ее мучения увидел Иван Лукич — директор поселкового музея, как раз возвращающийся с обеда. Он быстрым шагом, правда, изрядно прихрамывая, подошел к Танюшке и помог ей подняться.

— Как же тебя угораздило — от этих архаровцев, что ли убегала? — спросил Иван Лукич, указывая на горстку мальчишек, остановившихся в нерешительности поодаль. — Чего они от тебя хотели?

— Побить… — тихо сказала Танюшка и заплакала.

— Бить девочку? Вот подлецы. Я этого так не оставлю, завтра же пойду к директору. А ты не плачь, вон через дорогу видишь, музей, туда пойдем, я тебя чаем напою и пальто почистим. Зовут тебя как, горюшко мое?

— Танюшкой, — ответила Таня и стала отряхивать мокрое пальто.

— Ну, пойдем, обсушишься, а потом я тебя до дома провожу.

Иван Лукич поднял портфель, взял Таню за руку, и они пошли к зданию музея, стоявшему как раз напротив. Оба шли в ногу, но прихрамывая: он от того, что болели старые суставы, она — от боли отбитых при падении коленок.

— Здорово мы с тобой смотримся, двое контуженных, — засмеялся Иван Лукич, а вслед за ним засмеялась и Танюшка, ощущая себя в безопасности рядом с этим большим и излучающим добро человеком.

Зайдя в небольшое, но уютное помещение местного музея, держащегося лишь стараниями Ивана Лукича, Танюшка ощутила покой и какое-то внутреннее тепло — как будто издалека вернулась домой. По полкам и стеллажам были расставлены народные игрушки и глиняная посуда, а прямо под высоким потолком летали диковинные птицы, сделанные из дерева умельцами прошлых времен.

— Как у вас хорошо! — едва выдохнула восхищенная Танюшка. — А это кто? Такая славная! — ее внимание привлекла старинная кукла-мотанка, стоящая на центральном стеллаже. Головной убор и платье куклы были щедро усажены белым речным жемчугом, который с давних пор добывали в местных реках.

— А это Жемчужница, берегиня местная. Она удачу дарует и от бед бережет. Жаль, никто больше таких кукол в наших краях не делает, перевелись умельцы.

— Я бы делала, мне бабушка показывала, как кукол крутить. Были бы у меня тряпочки красивые, да бусинки, я б такое сотворила… — мечтательно прошептала Танюшка.

— Всему свое время. Давай-ка я пойду печку растоплю, да чайку нам поставлю. А то, как бы ты, жаль моя, не простыла. Пальто надо просушить и сапожки, начерпала снега наверняка полные голенища… — Иван Лукич поставил Танюшкины сапоги на приступочку у нарядной печки-голландки, тут же, чуть повыше, пристроил и пальтишко. Потом открыл скрипучий шкаф и вытащил из него большую коробку, пахнущую сыростью и мышами.

— На, посмотри, что там есть, можешь даже попробовать что-нибудь смастерить. Все равно лежит, никому так и не пригодилось. А я печку растоплю, да пойду воды наберу, — сказал он, подкладывая в печку дрова и чиркая спичкой.

Танюшка открыла коробку и обмерла от восхищения — в ней лежали кусочки парчи, белого полотна, баночки с жемчугом, золотые и серебряные нити, наборы игл всех размеров. Очарованная, Танюшка вытаскивала лоскуток за лоскутком, в уме быстро пристраивая одно к одному — потом заработали и руки, и вот, она, сама того не заметив, погрузилась в работу.

Когда Иван Лукич подошел к столу, держа перед собой чайник, пышущий ароматами малины и зверобоя, Танюшка держала в руках чудо.

— Это что же такое у тебя, деточка? — удивленно спросил Иван Лукич, увидев куклу, сделанную Танюшкой.

— Боженёнок, — ответила она. — Добрый ангел, во всём помогающий.

— Очень красивый, можно я его посмотрю поближе? — Иван Лукич аккуратно взял поделку в руки. — Да ты мастерица! Поверить не могу! Ты где такому научилась?

В его руках была прекрасная игрушка, выполненная по всем канонам старых мастеров, уже почти утерянным. Только вот ангелов местные никогда не делали, это уже была Танюшкина придумка.

— Шить меня бабушка научила, кукол крутить — тоже она. А Боженёнка я сама сделала, как умею, как мне он подсказывал… Возьмите его себе, пожалуйста, он как вы, такой же добрый, — Танюшка просяще уставилась на своего спасителя.

— Очень щедрый подарок, спасибо! — поблагодарил Иван Лукич и прижал Боженёнка к сердцу. — А ты еще сделаешь таких для музея?

— А можно? С радостью! Много! Я к вам теперь каждый день приходить буду после школы, только вы бабушке скажите, чтобы меня пускала, — Танюшка заметно повеселела и, казалось, забыла о недавнем происшествии.

— Договорились! — Иван Лукич протянул ей руку, и Танюшка робко пожала ее, закрепив их дружеский договор.

Проводив Танюшку домой и выпросив для нее у бабушки разрешение на музейные «посиделки», Иван Лукич вернулся домой и, поужинав, лег спать. Весенняя слякоть и перемена погоды не давали больным суставам покоя, они ныли, лишая отдыха и прогоняя сон.

— Да что ты будешь делать, уйметесь вы или нет, проклятые… — выругался Иван Лукич и полез в портфель за лекарством, но тут ему под руку попал Танюшкин Боженёнок. Вытащив куклу и надев очки, Иван Лукич стал пристально рассматривать подарок, снова удивляясь мастерству девочки. Все детали были выполнены так аккуратно, как будто бы куклу делал опытный мастер, а маленькие крылья сияли ровными рядами речного жемчуга.

— Чудеса! Такая мастерица с малых лет… — только и мог вымолвить старый художник, повидавший на своем веку много кукол. Он прикрепил Боженёнка чуть выше изголовья, и, засыпая, смотрел на доброго ангела, охраняющего его сон, позабыв про больные колени и таблетки…

***

С тех пор так и повелось: после школы Танюшка забегала в музей и мастерила своих боженяток, которые надолго в музее не задерживались. Сначала одного из них подарили строгой городской проверяющей, грозившей закрыть музей за ненадобностью — у проверяющей тяжело болела дочь, и, пытаясь хоть чем-то подбодрить девочку, мать показала ей чудную куколку. Девочка так обрадовалась ангелу, что в тот вечер уснула с ним в обнимку, а на утро первый раз за много месяцев смогла сама встать с постели.

Постепенно в народе пошла молва, что Танюшкины боженята могут лечить и приносят удачу — Танюшка стала деревенской любимицей, а в обновленный музей все чаще стали захаживать местные да приезжать городские. Танюшка работала все свободное время, отдавая свое душевное тепло и приумножая мастерство.

Танюшкины боженята

К огромному счастью Пелагеи Антиповны, повзрослев и отучившись в городе, внучка не осталась там, а вернулась в деревню. Привезла она с собой не только новые умения, но и свою Судьбу — хорошего и надёжного мужа. Свадьбу играли скромную, да и к чему размах — счастье, как в народе говорят, тишину любит. Так и стали жить втроём: бабушка, от радости на десяток лет помолодевшая, Танюшка, да муж ее, Степан — знатный краснодеревщик. Как и мечталось Ивану Лукичу, Таня стала его правой рукой — весь музей на ней держится. Хоть и много у Татьяны работы, она продолжает дарить миру своих счастливых боженяток, а вместе с ними все то, чего так не хватает людям: доброту, любовь и здоровье.

—

Автор рассказа: Мария Моторина

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

ДЕДУШКА САНИН

Жил в Голодаевке дедушка Санин. Такое название за ним прикрепилось потому, что проживал он со своей дочерью Александрой, которую деревенская ребятня называла просто Саня. Так и сложилось — отец Сани, или дедушка Санин. По действительным метрикам полное имя его значилось как — Поликарп Степанович Федулов. Однако, Поликарпом, он остался только для старухи Евлампии, с которой они были почти в ровеснях. Степанычем звали его многие мужики до войны. Мелкая поросль старика непременно кликала только, как дедушка Санин. Причем зачастую даже без всякой нужды. Как будто дразнила. Задрав свои веснушчатые носы и, сияя доброй улыбкой, с приговоркой тараторила, завидя его долговязую фигуру, «Дедушка Санин, дедушка Санин, дедушка Санин…»
Разительно отличался он от всех. Своей природной добротой. Никто не скажет и ни разу не вспомнит хотя бы случая — другого, не доброго поведения, взгляда, слова. Впрочем и внешняя стать как-бы соответствовала его внутренней натуре — напоминала она былинного сказителя-мудреца. Был он высокорослый, статный, широкоплечий с красивой длинной, абсолютно белой бородой.
Старуха Евлампия говорила местным бабам, что род Федуловский весь из ходоков. Отец, и дед его, и еще глубже в родню, ходили по деревням на большие версты. Не так, чтобы из-за нужды, а просто по роду так пошло. Неся с собой какой мелкий товар из места в место выгоду большую не делали от продажи, а так только, сколько нужно для жизни. При покупке обязательно говорили человеку историю происхождения вещи, желая при этом от души добра и здравствия покупателю. Еще говорила, что дед Поликарпа даже в стране у желтых карликов бывал.

Слаборадостной отдушиной для тяжелого женского труда и тяжелой надсадной жизни были бабские посиделки. Впрочем не бабских и быть не могло: всех мужиков — Санькин завосьмидесятилетний отец, да спившийся калека-фронтовик Ванька Угаров.
В один из теплых сентябрьских вечеров сорок четвертого года собрались на завалинке вдовы Лидии Карпихиной, оставшейся с двумя детьми — сыном Степкой — четырнадцати лет и дочкой Светой, которой недавно исполнилось уж шестнадцать. Мимоходом в общем разговоре опять коснулись Поликарпа.
— Сам то он тоже дальше бы ходил, если бы жену здесь не оставил — выронила Прасковья.
— Мама мне говорила, — поддержала ее молодая Настя Ведерникова, — что любил он очень, свою Василису. Похоронил, и не ушел от ее могилы. — Потом замолчала, сделала паузу. Молчали и остальные, знали, что сказать еще хочет.

— А я, бабы, Федора своего тоже сильно любить буду. Да так, чтобы каждый день с поклоном. Вернулся бы только с этой войны проклятой. Вот так я себе это представляю. Придет он, а я в сарафане новом, не надеваном, выйду его встречать на крыльцо. Поклонюсь ему — своему мужу, да скажу «Здравствуй мой дорогой муж Федор Евстигнеевич». Раздену его, ноги в тазу помою. Баньку истоплю. Сама его помою, да попарю. Стол, расшибусь, да сделаю с хлебом настоящим, маслом, водки! — не самогону, — достану, папирос куплю. Только после угощений жаловаться ему буду. Уж я выплакаюсь на мужнином-то плече. Как мы страду за страдой бабскими руками справляли, как всех родителей похоронили — свекра Николая Евграфовича, — глаза Насти заметно увлажнились, — потом отца родного Николая Михайловича, потом маму свою Матрену Васильевну, последней свекровь умерла Ольга Константиновна. Расскажу ему, — голос задрожал, слезы уже катились по щекам, — как сыночек наш умирал… Все боли его ртом готова была высосать, жизнь свою, не задумываясь отдала бы, жила бы только кровинушка моя. Потом расскажу, как он умер, как долго не могла поверить, что в полтотра годика сыночка не станет. Потом, как сидела я всю ночь перед гробом, как брала его ручки, как поднять его с гробу хотела….
Тут она не выдержала, зарыдала. Старуха Кочеткова подошла, своим платком слезы утерла, прижала ее голову к своему телу
— Будет, будет тебе Настенка. Чего ж теперь. Случилось уже…
Все помнили тот случай. Настю тогда силой от гроба сыночкиного оттащили. Бояться уж стали — не лишилась бы рассудка. Каждой матери дите свое жалко, а Феденька у нее особенный был. Священник местный говорил дар у него божий проглядывался. Ум необыкновенный у младенца стал всем хорошо заметен. В полтора года говорить уж начинал. К такому возрасту обычные детки близко так делать не могли.
— Как помню, Настя, Митю-то твоего, — сказала Клава Елизарова
— Сказочный младенец-то был, — поддержала подругу Маруся.
Тут опять установилось молчание. С новым приливом нахлынула до глубины души трогательная, будоражащая душу насквозь, единящая атмосфера. Ситуация требовала песни. Звеньевая Полина Кузнецова красивым высоким голосом завела известную всей Голодаевке «Деревеньку белоствольную»

Ой луг, ой леса, ой поля широкие
До чего же вы милы
Просторы светлоокие…..

После чего дружный женский единоголосый хор подхватил

Ты живи моя сторонка
Горемычная.
Неказистая избенка
Необычная.

Ты березками укрыта
От шальных ветров
Вся земелька тут полита
От кровных потов…..

Песню спели. После некоторого перерыва, Настя сказала, словно скидывая пелену печали и уныния
— А я верю, бабы, все будет у нас хорошо. Вот муж вернется, каждый год по ребеночку рожать буду. Потом еще потребую от государства, за перевыполнение плана, возвернуть весь выплаченный бессовестный налог.
— Здравствуйте голубушки, здравствуйте сударушки, — женщины совсем не заметили, как подошел Санин отец, — отдохнуть вашим спинушкам, снять тяготы с плечей ваших сладких, мягких, убрать с вашей судьбы долю не женскую, труда непосильного.
— Здравствуй Поликарпушка, — еле слышно прошепелявила старуха Евлампия.
— Спасибо дядя Поликарп — сказали некоторые другие женщины.
— Спасибо дедушка Поликарп — сказала Настя, — садись с нами, частушки сейчас петь будем.
— Спасибо милая Настенушка, к Санечке, доченьке спешу. Вовремя наказала быть. Праздник замышляет какой-то, моя родимая.

Наутро кампания деревенской кошколды собралась за черникой, голубикой на Клязьмины луга. Идти надо далеко, верст пятнадцать не меньше. Путь непростой, да и тропинка, того и гляди, теряется.
Катюша пораньше встала. Она была, из пятерых сестер, предпоследней. Мать во всех души не чаяла, но ее, особенно-ласково выделяя, Сноровушкой называла. Оно и верно. Девочка, несмотря на свой малолетний возраст, ей, только-только, одиннадцать справили, всегда стремилась подумать обо всех, все загодя заметить, то там, то там сделать успеть. Сейчас, перед дорогой, тем более надо, прежде всего, у всех лапоточки проверить: оборки ли крепкие, не порвутся ли в пути, просушены ли онучи, потом ладны ли у всех корзины, покушать приготовить…
Катя вынесла во двор всю обувку, стала проверять все где что подправить и исправить надо.
— Доброе утро, милая моя маленькая соседушка-сударушка. По что детушка встала так рано, по что глазки спать не хотят?
— Здравствуй дедушка Санин. Спать некогда нынче. Собраться да приготовиться надо. Мои старшие сестренки — горе одно, то то забудут, то там не сделают, а маме некогда, ей в поле, да по дому работы хватает. По чернику-голубику собрались мы с деревенскими ребятами на Клязьмины луга.
— Кто ведет вас, кто за старшего, путь, чай, не по большаку?
— Бабка Фекла ведет и Васька Нефедов ей в помощники.
— Феклуша — женщина расторопная и пригляд умеет вести. Василий — юнец состоявшийся, дорогу тоже знает. Довериться поводырям можно. Ваши ножки дойдут ли, путь не близкий?
— Какой ты смешной, дедушка Санин, как ноги-то не дойдут, чего им сделается?, — искренне недоумевая спарировала Катя, — самое главное это что? Чтоб покушать было и обутка крепкая была. Ты вот ведь всем какие лапоточки сплел, ненадивишься. Сейчас все просмотрела — и свои, и сестренок своих Глаши, Маши, Наташины и Галиночки. Дырочки ни одной, оборочки все крепкие. У младшенькой Маши правда онучи не совсем просушены, ну да ничего, не холода, не замерзнет.
— Поднеси-ка, сударушка, лапоточки мне. Тоже свой догляд сделаю. Чай, лишним не будет.
Катя послушала дедушку. Все пять пар принесла ему. Тот расположился на завалинке. Принялся внимательно рассматривать детские лапти. Катя тем временем отправилась в дом.
— Пойду, деда Санин, кушать собирать. Мама еще вчера калишки напарила, яичек пойду сейчас сварю.
Когда Катя вернулась у деды Поликарпа работа была закончена.
На двух лапоточках, Катюшенька, подошву усилил, заплаточки наложил. Так бы если здесь ходить, то ничего, но по сырому, да в даль далекую — лыко худовато, растермешиться может, влаги много пропускать будет. Оборки, тоже, где заменил. Думаю, лапоточки, сейчас, не должны подвести.
— Спасибо, дедушка Санин. Добрый ты. Мы тебе ягодок принесем.
Он подошел к девочке.
— Тебе спасибо тоже сударушка Катенька, — произнес он, поглаживая Катю по голове. — Дедушке ничего уж не надо. Сами без беды да с пользой вертайтесь.
— Чего, дядя Поликарп, у тебя, моя сноровушка, напросила? — выйдя из избы, вместо приветствия, задорным, красивым голосом громко спросила мать.
— Здравствуй, соседушка Федосьюшка. Твоя Катюша сама забота, да доброта. Сама готова лишний раз помочь. Это я наперед упросил Катеньку поднести лапоточки, проверить их крепость. Вот кое-где их и подчинил.
— Весь то ты к миру с добром и помощью дядя Поликарп. Одно у тебя по жизни беспокойство. Когда уж отдыхать то будешь?
— Когда вечно отдыхать будем общеизвестно. Коли есть возможность, способность, да и силы какие остались, слоняться без делу и общей пользы — грех незамаливаемый.
Подойдя к деду они немного постояли. Порадовались начинающемуся урожаю — похоже сбываются ожидания и по пшенице и по остальным культурам. Порадовались вестям с фронта — может закончится скоро война треклятая. Не было бы плохих происшествий в походе на Клязьмины луга — дождь бы не случился, тропинку бы не теряли. Федосье сказал и остальным бы матерям наказать, чтобы деткам повелели никого из виду не упускать, всегда всем вместе друг за дружку держаться. Василий чтобы девочек страховывал, помогал когда, не летел, чтобы быстро. «Машенька дойдет ли, не рановато ли ее так далеко отпускать?»
— Ревом, дядя Поликарп, выпросилась. Переживай сейчас мать. Но мало ее, — по Кате вся издумалась. Не отстала бы та, но не потому…. Крепостью-то она — сама еще кому поможет. Причина у моей сноровушки другая. Где присядет — обязательно чего увидит: то букашек, то цветки-травинки какие, то на дне чего рассматривает. Да ведь еще и не там, где все отдых делают. Отойти надо ей тогда обязательно. Не отстала бы, не потеряла бы кампанию от дара своего отцелованного.
— Не отстанет. Фекла хоть и в годах, но женщина надежная. Никого из виду не упустит.

Так оно и получилось, как мать предполагала. У Студеного ключа, совсем рядом с Черемшанкой, баба Фекла настояла сделать перерыв, вопреки капризному сопротивлению мелюзги — Саньки Михайлова, да Митьки Березцова.
— Цыц салаги, — урезонил их Василий, — бабка Фекла знает, как делать надо. Прыть в большом пути, да еще когда и мелкота в команде, беду навесть может. Помалкивайте и силы бережите.
Все дружно, не в рассыпную, кто-где расселись. Катя отошла в сторонку, чуть повыше по ручью. Умыла лицо. Леденящую воду пить не стала, знала, что нельзя. Присела на корточки, стала, как обычно, что-то рассматривать, раздвигая палочкой прибрежные травинки, шурудя донный ручейный песок.
— Ой-ой паучок, — заметила она насекомое, скребущееся вверх по зеленому стебельку и дальше принялась, еле слышно, удивленно и восхищенно наговаривать, — ой травинка нежная. Вот еще один ползет, вот еще козявочка. А вот капелька росы… Сколько тут всего живет! В каждом малом уголочке, где песчинка, где травинка, тут летает, там лежит. Нету места, чтоб не жило где-то хоть-бы что-нибудь…. Хоть головку подними, хоть всмотрись в свои подножки — всюду жизнь и всюду тайна. Тайна тайная таится… Не пускает злую бяку и мальчишку. Грязным пальцем он раздавит эту мошку. Саньки, Митьки погодите, не губите это чудо. Вы смотрите — что за крыльца, вы всмотритесь в эти ножки . Ах какая красота! Вот бы если кто задумал взять и смастерить такую. Получилось бы? Ни в жисть. Вот так вот. В мире божьем не случайно все зачем-нибудь живет. Крохотулечка чудная берегись, не попадайся и не жалься понапрасну в их сопливые носы. Вас сейчас накрою травкой, больше вас не потревожу. Мы сейчас идем за сладкой вкусной ягодкой лесной. Мы когда пойдем обратно к вам опять я загляну, угощенье принесу. Положу одну-вторую, а на больше не надейтесь. Надо многих угостить — тетю Саню, деду Сани, тетку Лидку, бабку Феклу, остальное все на зиму…
Катю уж кричали. Звала баба Фекла, звал громко Василий. Она подбежала, взяла свое лукошко и все двинулись дальше.

Опасения да тревоги хоть и были напрасны, да куда ж без них материнской душе. Весь день все волновались, места не находили. Под поздний вечер спала с души тяжесть. Вся кампания благополучно вернулась.
Радость Федосьи выплескивалась. Самое главное, что дети вернулись живы да здоровы. И ягода, на зиму не последнее дело — три ведерные кадушки заполнили с краями. Ужин на столе, вода, ноги помыть, нагрета. Лапоточки сама у всех сняла, сама ножки принялась всем мыть.
— Сейчас поужинайте и к тетке Лидке бегите. Она печку натопила, косточки вам прогреет хорошенько
— Мамочка я сама помою, — неожиданно выставила протест Катя, когда материнские руки дошли до ее ножек. — Пока совсем не смеркалось к дедушке Санину сбегаю. Ягодок ему обещала принести, когда вернемся.
Мать не стала спорить со своей неугомонной дочкой, принялась за Глашеньку.

— Дедушка Санин, дедушка Санин, — отворяя дверь без стука громко сказала Катя, — ягодок тебе принесла, как обещала.
Тут в полумраке она заметила, сидящую около печи, женщину.
— Здравствуй тетя Саня.
— Здравствуй Катенька.
Дедушка тем временем сполз уже с печи.
— Что ж, сударушка, сейчас. Не горит. Отдыхала бы. Умаялись поди донельзя.
— Ты и представить себе не можешь, дедушка Санин, как умаялись, да заплюхались. Отдыхали всего то в два присеста — туда и обратно у Студеного ключа, который совсем рядом с Черемшанкой. Баба Фекла предлагала еще отдыхи делать, да младшая кошколда сказала, что все идут хорошо. Вот и прошли всего с двумя остановками. Я ноженек своих и не чуяла вовсе, как к Голодаевке подходили. Но сейчас с мамочкой посидели силы и вернулись. Потом тебе дедушка расскажу подробно про весь путь и приключения. Сейчас некогда. Надо поужинать и к тетке Лидке бежать. Она нас в печке греть будет. Вот тебе ягодки. Тебе, тетя Саня, завтра принесу.
— Спасибо детушка. Почто ж в лапотке-то ягоды.
— Какой же ты глупый, дедушка Санин, черника-голубика ягодка нежная. Если я в ладошках понесу смять смогу, да и не принесу так много. Другой посудинки свободной у нас и нет.
— А почто ты, Катюша, ножку жмешь, ступаешь неполно?
— Пальчики на ней больно.
— Снимай-ка лапоток, садись на табурет.
Дед внимательно осмотрел ногу. Сказал, что ранка тут быстрозаживная, смазать только чуть надо. Взял с полки баночку, обмазал какой-то мазью ножку.
— Подай-ка, Санечка, тряпицу чистую, — велел он своей дочери.
Обмотал Катину ногу. Обул лапоток, повязал оборки.
— Ножке твоей, Катенька, напругу нельзя сейчас давать. С мазью этой она отдохнуть должна. До дому я тебя сейчас сам снесу.
Он взял Катю, посадил ее на правую руку, обхватил левой. Саня предупредительно открыла дверь и выпустила их из избы.
На улице уже достаточно сильно смеркалось. Очертания домов, леса, изгородей, тропы смазались, обрели общие полутемные тона. Боясь оступиться дед сильнее прижал девочку к себе, стал пристальнее всматриваться под ноги.
Уж подходили к дому Катя обняла деда за шею, прижалась к нему своей щекой.
— Дедушка Санин, ты вот даже вот не знаешь какой ты хороший, — после чего она обняла старика с нежной силой.
— Будет, будет Катенька, будет сударушка, — сказал он, осторожно спуская девочку с рук, после чего отворил дверь и громко произнес
— Принимай, Федосьюшка, свою сноровушку…

Александр Симаков

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Моя Маняша

В тот летний вечер на окраине деревни Святкино собралось много парней и девушек. Они смеялись, пели под гармошку песни. Тогда, в середине двадцатого столетия, молодежь умела весело погулять. Именно весело, а не «круто». По-доброму.
Постепенно все разбрелись по парам и на поваленном дереве, которое служило огромной лавочкой, в тишине остались трое: Егор Веретенов, широкоплечий высокий парень, недавно вернувшийся со службы в Армии, Маняшка Пичужкина и Лиза Беляева.

Маняша и Лиза были ровесницами, но не подругами. В прошлом году они окончили десятилетку и теперь работали в колхозе. Маняшка в столовой, а Лиза лаборанткой на ферме. Егор сидел на бревне как раз между ними. Он с интересом крутил головой, посматривая на девушек, которые смущенно переминались с ноги на ногу по разным от него сторонам и чувствовали себя очень неловко. Вроде, нужно им было уже идти домой, раз пары нет, но очень не хотелось, вечер был теплым, а небо звездным.

Егор помнил их еще нескладными девчонками, но за два года, что он служил, они изменились, похорошели. Каждая по-своему. Маняшка была невысокой, полненькой, на голове у нее задорно вились густые волосы пшеничного цвета. Но главным ее богатством были глаза и улыбка. Чистые, веселые, так и хотелось взять ее за руки и закружить по поляне. Лиза же была совсем другая. Строгая, немного высокомерная, но красивая. Лицо словно нарисовано талантливым художником, фигура стройная, высокая. Казалось, сама березка оторвалась от рощицы и случайно выплыла на лесную опушку. Одно смущало, ее холодность, будто душа девушки спряталась за плотно закрытой дверью. Егор вдруг хлопнул в ладошки и энергично растер их:
— Ай, девушки-красавицы, — воскликнул он залихватски, — А кто из вас за меня замуж пойдет?
Лиза тут же фыркнула:
— Ну вот еще! – и презрительно отвернулась, она знала о своей красоте и считала, что будущий муж должен ее долго и трудно завоевывать, а не так, с бухты-барахты. Несерьезно это, она достойна большего.
— А я пойду! – звонко воскликнула Маняшка, — Если не шутишь.
— Не шучу, — кивнул Егор, — Я человек слова. Ну что, невеста, пойдем погуляем, познакомимся поближе, — он подошел и протянул Маняшке руку.
— Невестой я буду, когда засватаешь, — скорчила смешную рожицу девушка, — А погулять я не против, — она вдруг обернулась к Лизе:
— Лизка, давай мы тебя домой проводим, темно ж уже.
— Вот еще! – дернула плечами красавица, — Я никого не боюсь, сама дойду, — она обиженно надула губы, повернулась и быстро зашагала прочь.
— Чего это она? – удивился Егор.
— Не обращай внимание, — махнула рукой Маняшка, — Она всегда такая, я даже не помню, чтоб она когда-то улыбалась, вечно всем недовольна.
Парень с девушкой взялись за руки, весело смеясь, пошли по дорожке и через минуту забыли о Лизе.
— Матушка, отец, я жениться надумал, на Маняшке Пичужкиной, готовьтесь к сватовству, — заявил на другой день Егор своим родителям.
Но Петр Тимофеевич и Наталья Ивановна совсем не обрадовались такому заявлению сына, они были не против его женитьбы, они были против Маняши. Девушку воспитывала Елена, мачеха, довольно злобная особа. Мама Маняши давно умерла, а отец был слишком любвеобилен, после того, как женился на Елене, уходил от нее уже раз семь, поживет год-два с какой-нибудь разбитной вдовушкой и обратно прибежит. Елена каждый раз прощала его, любила очень, еще смолоду, но всю свою обиду вымещала на падчерице, которая всем на зло оставалась веселым и добродушным человечком.

Может, Маняша и неплохая была, вот только за душой у нее ничего не было, никакого приданного, отец все прогулял, любовницам пораздарил, даже дома своего не было. Да и сваты такие никому не были нужны. Так что Петр Тимофеевич сына тут же остудил, сказав, что свадьбы не будет. Вернее, они согласны на свадьбу, но не с Маняшей.
— Женись лучше на Лизе Беляевой, — сказала ему мама, — Красавица, не какая-то пустышка-хохотушка, как Манька эта, да и родители серьезные. Мать, вон, ветеринарша на ферме. Отец председателя колхоза возит. И тебя пристроят на хорошее место. Отец ее, кстати, уже намекал мне, что не прочь породниться с нами.

Но Егор не хотел жениться на холодной Лизе, он даже с ужасом вспоминал свое предложение, хорошо, что Лиза тогда отказалась. А то как бы он потом выкручивался? Егор улыбнулся, а, ведь, если бы не его шуточное предложение, то он бы и не узнал, какая замечательная девушка Маняшка. За то время, что они провели вчера вместе, он успел влюбиться в нее.
Маняша оказалась искренним и добрым человеком, к тому же с ней было очень интересно разговаривать, она хорошо знала историю и много читала. И еще парень не мог забыть, как она спросила его при расставании, когда они уже стояли у ее калитки:
— Егор, ты же не откажешься завтра от своего слова? – спросила Маняша неожиданно очень серьезно, — Я поверила тебе, я согласилась стать твоей женой. Если ты меня обманешь, я умру, — он увидел при свете луны, как в ее глазах блеснула слезинка.
— Не откажусь, — тоже серьезно ответил он и обнял девушку.
Егор хотел поцеловать ее, но она вдруг звонко засмеялась и ловко вырвалась из его рук:
— А вот целоваться после сватовства будем, — и убежала в дом.
— Если вы мне не дадите вашего благословения, я женюсь и без него. Но тогда мы уедем, и вы меня больше не увидите, — твердо заявил родителям Егор и вышел из дома, не дожидаясь их ответа.
С того дня он каждый вечер приходил к дому Маняши. Они допоздна гуляли, сидели на лавочке у ее калитки, а утром, не выспавшись, шли на работу. Но они были счастливы, они были влюблены. И совсем не замечали, как втихаря наблюдала за ними Лиза, которая уже жалела, что вот так же легко не согласилась на предложение Егора. Девушка представляла себя на месте Маняши и жутко ей завидовала, особенно, когда видела ее счастливые глаза. Лиза была уверена, что она более достойна любви такого красивого парня.

Родители Егора знали упрямый характер сына и боялись, что он, действительно, уедет куда-нибудь вместе с Маняшей. А им очень хотелось, чтобы их внуки росли у них на глазах. Так что они больше ничего не говорили против его избранницы, но и сватовство всячески старались оттянуть, надеясь, что он сам передумает. Тут и случилась беда.
Маняша и еще несколько женщин поехали на колхозном грузовике в город на склад за продуктами. И попали в аварию. У грузовика отказали тормоза, он вылетел с дороги и врезался в дерево. Женщины ехали в кузове, поэтому их просто раскидало по полю. Одна женщина погибла, а Маняша и еще одна девушка с переломами оказались в больнице.

Егор сразу, как узнал о случившемся, поспешил к своей невесте. Но Маняша была без сознания, в очень тяжелом состоянии, и его к ней не пустили. Пришлось парню уехать домой.
— Сынок, — тронув Егора за плечо, осторожно проговорил Петр Тимофеевич, — Думаю, тебе придется отказаться от вашей свадьбы. Маняша, если выживет, теперь останется инвалидом, врачи сказали, что она даже ходить вряд ли будет, слишком много переломов. Да и лицо у нее изуродовано. Не до замужества теперь ей будет. А ты парень молодой, тебе жениться пора, детей растить. Беляевы нас еще ждут, Лиза не против.

Егор с минуту сидел, зажав голову руками, а потом медленно поднял глаза на отца и сморщился, как от боли:
— Отказаться от Маняши?! Потому что она стала калекой? Отец, помнишь, как ты меня учил быть честным, помогать людям, защищать слабых. Я учился по твоим заповедям, верил тебе. А теперь ты хочешь, чтобы я бросил девушку, которую люблю всем сердцем только потому, что она по воле злого рока стала непригодной для женитьбы? Чтобы женился на здоровой, красивой и наслаждался жизнью? А ты тоже так поступил бы? И смог бы после этого уважать себя? Ответь мне, ведь, ты отец, с которого я всегда брал пример, у которого учился быть человеком.
Петр Тимофеевич не выдержал взгляда сына, отвернулся и опустил голову. Он ничего не смог ответить, развернулся и медленно пошел прочь. Наталья Ивановна, которая стояла в дверях комнаты, открыла было рот, чтобы возмутиться, но муж посмотрел на нее таким взглядом, что у нее перехватило дыхание и она так ничего и не сказала.
Егор каждый вечер ездил в больницу. Маняша пришла в себя на третьи сутки и первое, что увидела, это глаза любимого. Грустные и счастливые одновременно.
— Если ты меня бросишь, я пойму, — сквозь слезы прошептала девушка, а Егор улыбнулся:
— Вот родишь мне с десяток сорванцов, потом я подумаю, бросить тебя или нет, — он поправил ее пшеничные кудряшки и, наклонившись, нежно поцеловал ее курносый нос.
Девушка пробыла в больнице больше месяца. Врачи даже не ожидали, что она так быстро пойдет на поправку. Когда ее выписывали, сбежался весь персонал больницы, все хотели пожелать счастья Маняше, веселой, неунывающей девушке и ее жениху, ради которого она и выжила.

Егор и Маняша сразу после выписки расписались, и она переехала жить в его родительский дом. Наталья Ивановна сначала была недовольна этим, но, увидев, как нежно относится к жене ее сын, как горят их глаза, когда они смотрят друг на друга, оттаяла и тоже полюбила добродушную жизнерадостную сноху. Сам Петр Тимофеевич, какой бы строгий ни был, а иначе, как «доченькой» Маняшу не называл.

Все вместе они помогли девушке пережить эту боль, подняться с постели, практически, заново научиться ходить, да и жить.
А Лиза Беляева вскоре уехала из деревни. Она поняла, что Егор всегда будет любить только Маняшу, поэтому решила не мешать им, да и себя не мучить. Она села за учебники и осенью поступила в медицинский институт в Тюмени, где жила ее двоюродная тетя. Лиза стала хорошим детским доктором. Но замуж вышла уже после тридцати лет, за мужчину с двумя детьми. И родила ему еще троих. Кстати, улыбаться она все-таки научилась.

У Егора и Маняшки через два года после свадьбы родился первый ребенок, сын, которого они назвали в честь отца Егора Петром. Пройдет еще двадцать три года, и Петя приведет домой невысокую полненькую девушку с курносым носиком и веселыми, немного испуганными глазами. Он будет крепко держать ее за руку и твердо скажет родителям, что это его любимая Танюшка.

Егор Петрович и Мария Степановна не будут спрашивать у девушки, кто ее родители, для них важнее будет тот нежный и преданный взгляд, которым будут смотреть друг на друга их сын Петя и его невеста. А Миша и Даша, младшие брат и сестра Пети, затаив дыхание, будут выглядывать из своей комнаты и удивляться тому, как эта Танюшка похожа на их маму.

Мария Скиба

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

НЕМТЫРЬ

— Отец, гляди — кась, какого к нам гостя заморского занесло, незнамо, негаданно.

Отец с матерью стояли на крыльце дома, тесно прижавшись друг к другу. Мать прятала счастье под нарочитой суровостью, отец тоже старался сдержаться и не пуститься в пляс от радости, не кинуться на шею сыну Василию, старшенькому, неприкаянному, как считали старики. Много лет Василий не был дома, как уехал счастье искать так и мотался, присылая телеграммы, из разных уголков страны.

Из- за родителей выглядывала светловолосая девушка, младшенькая сестра Василия, последушек Олька.

— Олюшка, — позвал Василий из- за забора, просовывая руку в щель, чтобы открыть калитку, — Олька, чего ты, не узнала, ну.

— Братка, братка, — с визгом прыгнула на шею Василию девушка, — браточка, милый, хороший, Васенька, маманя, батя, ну что же вы, это же Васятка…

Василий кружил свою выросшую сестричку, как когда-то в детстве, а она хохотала, счастливая, раскрасневшаяся.

Родители степенно подошли и стояли улыбаясь, наблюдая за встречей брата с сестрой. Вот такая она Олька, любой лёд растопит. Обижались старики на сына, несколько лет носа не показывал, всё мотался по свету, всё счастье искал… Подошли, поздоровались.

Любопытные соседи выглядывали из окон, из палисадников, а кто-то вышел и на дорогу… Всем было любопытно, кто это на такси прикатил к Самариным, и удивлённо рассматривали высокого, загорелого мужчину, Василий, Василий, шептались соседки.

— Мальца то с чемоданами забирать будешь, или мне их назад вести? Таксист оборвал поток радости, очарование от встречи. Василий вдруг засуетился, начал вытаскивать чемоданы из багажника, а потом вызволил из машины и мальчишку, худенького, бледного, одетого в шортики, белую рубашечку с коротким рукавчиком и белые же гольфики.

— Мама, пап, Олюшка, знакомьтесь. Это Илька, Илья мой… сын. Мальчик стоял понурив голову, прижавшись к ноге отца.

— Сыыыын, — выдохнула мать, сыыын…

— Ну чаво ты, ково остолбенела, пойдёмте в хату, чё на улице стоять, давайте, давайте, Оля, Вася, внучик…

Но большое ухо соседки Клавдии уже услышало то что ей было нужно, и побежала, понеслась по селу, разнося свежую новость… Васька, Васька Самарин приехал, да не один, а с пацаном, сын, Васька то, Васька, ты гляди…

В доме продолжалась суета, Олька бегала от брата к племяннику, накрывала на стол, крутилась у зеркала примеряя обновки…

Когда все успокоились, поужинали, уложили спать Илюшу, Олька унеслась к подружкам, похвастаться обновками, тогда мать с отцом приступили с расспросами к Василию.

Рассказал Василий невесёлую историю своей семейной жизни. Женился он на Зинаиде, прожили четыре года, как в сказке жили, а месяц назад, приехал с работы, а она пылает, температура, собирались ехать сюда, знакомиться. Только не успели, остались они вдвоём с Илюшкой.

— Постой, — спохватилась вдруг мать, — как четыре года, как месяц назад, пацану — то никак лет шесть…

— Шесть, поднял голову Василий, — вот потому и не знакомил, её это сын, её и… мой. Я его с двух лет воспитываю, он не знает другого отца, кроме меня. Приютите? Аль выгоните… Нет у него кроме меня никого, а Зина сиротой была…

— Што там говорить, — стукнул отец кулаком по столу, — наш это внук, а ты мать, не вой, не вой, мужика воспитали, гордись.

Так Василий приехал домой, и остался. Устроился работать агрономом, целыми днями пропадал в полях, а вечером помогал по хозяйству, и занимался с сыном. Мальчик молчал, так на него подействовал уход матери, врачи сказали отойдёт. Но когда отойдёт и заговорит никто не знал.

Все старались заниматься с Илюшкой. Он уже умел писать, красиво рисовал, а говорить не мог. Очень полюбил бабушку, ходил за ней, как привязанный, да и деда с тёткой тоже, ласковый мальчик, ласковый.

Правда нет, нет, да и взгрустнёт мать, не было бы того немтыря, женился бы Васенька, детей бы своих завёл, а то кому он нужен с дитём — то, да ишшо и больным, эхмааа, жаль ей Васеньку жаль сыночка, за что же судьба- то такая, и дитя жалко. Сирота ить, эх

А по селу тем временем поползли слухи что мол инвалид пацан — то у Самаровых, немтырь, дурачок, и ещё хуже, кто-то сболтнул, что и не сын он вовсе Василию. И как только прознали… А село, оно и есть село. Только попади на язык, доболтались до того, что приехал на дом участковый Федор Иванович, так и так мол, сигнал поступил, что чужого гражданина, несовершеннолетнего у себя держите. Пришлось показывать документы на мальчика, что вот мол так и так, наш, Самаринский…

Пришла мать в магазин, и Илюшка с ней, бабы что-то живо обсуждали, а при виде бабушки с внуком примолкли. Стоят, смотрят во все глаза, немтыря знать осматривают, чтобы было о чём языками чесать. Но молчат, все знают крутой нрав Валентины Николаевны.

— Што примолкли? Кости — то все уже перемыли, никакая непогода не страшна, ныть не будут, чистенькие. Клавдия, ты чем языком чесать, да сплетни нести по селу, лучше приди, я тебе шерсти дам, перепряди, да внучатам варежки с носками повяжи… Ааа, я ж забыла, ты ить ничё не умеешь делать, токмо сплетни носить, это ты первая мастерица, затейница.

— Што бабоньки, чего уставились? Нешто работы нет, а? Стоите, языками чешете, ну ладно Клавка, она шлёндра известная, недаром её Наши Вести все зовут, а вы то, вы то куда? Интересно, подойдите, да спросите. Ишшо услышу худое про мою семью, берегитесь бабоньки, ой бойтесь.

— Галя, взвесь нам с внучком конфеток, да кого- кого ты нам эти стекляшки, нееет ты нам милая Ласточки и Каракумов по килограмму, больно Илюшка у нас шоколадные любит, а што, отец у него хорошо зарабатывает, можем позволить.

Мальчик испуганно жался к бабушке.

— А што ты милай, не бойся, баушка тебя в обиду не даст, она всем им, мокрохвостым, перья — то повыщщипат, ишь, вздумали напраслину возводить, на дитя, тьфу, бесстыжие, штоб вам пусто было, штоб у вас по пятницам середа была, окаянные. Штобы у вас колтун на башке семь раз в неделю бывал, типуны вам на язык заразы, тьфу…

Высказавшись таким образом, Валентина Николаевна с Илюшкой пошли домой.

— Ты не бояся, внучёк, — продолжала свой монолог бабушка, — оне вить не со зла, оне дуры, пустобрёхи, но добрые. Не злые люди то у нас. Ты Илюша не бойся, оне привыкнут к тебе. И друзей себе найдёшь, а как. Человеку без друзей туго, а люди у нас хорошие, не бося милай. Эх, заговорить ба тебе ишшо.

Так и текла жизнь в этом семействе. Рос Илюшка, рос и никак не мог заговорить. Осенью ему нужно было идти в школу, врачи разводили руками, а директор, Лидия Семёновна, сказала попробовать привести мальчика на подготовку, хотя бы посмотреть, как он приспособлен к жизни и подумать что с ним делать.

В школе мальчика посадили за первую парту, рядом с ним сидела маленькая девочка, с огромными голубыми бантами, похожая на белочку. Такая же шустрая и острозубенькая. Девочку звали Юля, хорошая, весёлая.

Однажды, после школы, когда Илюша поджидал припозднившуюся бабушку, Юля побежала домой, она жила напротив школы, это Илюше далеко и пока нельзя ходить одному, он стоял и весело махал Юле, как откуда — то взялась огромная собака и понеслась прямиком на девочку.

— Юля ничего не видела и весело махала рукой Илюше

Илюша махал ей, показывал на приближающуюся опасность, а Юля дурачилась и шла задом на перед до своей калитки, вот- вот зверь нападёт на девочку…

— Юля, ЮЮЮллляяя, собака, бегиии

Юля оглянулась и мигом заскочила во двор, успев захлопнуть калитку перед злой мордой огромного пса, сорвавшегося с цепи. и тащившего за собой эту цепь.

А Илюша сел на крыльцо школы и заплакал, горячие слёзы катились по щекам мальчика. На крик из школы повыбегали учителя, они все слышали крик, но не понимали кто это кричал.

Увидев плачущего Илюшу, они подумали, что мальчик испугался того, что не идёт бабушка, и пытались успокоить его. Но вот подоспела бабушка, увидев плачущего внука, она переполошилась, подскочила окинув грозным взглядом молоденьких учителей

— Баба, собака, Юля, большая собббакка, мамммааа, — плакал мальчик, — мама, мамы нет.

— Да господи, да милый, внучек, Илюшенька, заговорил, заговорил касатик — плакала бабушка Валентина Николаевна, утирала слёзы директор школы, Лидия Семёновна, тоже прибежавшая на крики. Плакала вместе с мальчиком Татьяна Борисовна, молодая учительница. Плакала от страха у себя во дворе маленькая девочка Юля…

— Папа, папа, Юлю чуть собака не съела.

Василий остановился как вкопанный, а потом подхватил мальчика и начал высоко подкидывать, радуясь что сын заговорил…

— Пап, — вечером, уже в кровати позвала Илюша отца, который сидел за столом, и что-то писал в бумагах, — папа, а мамы уже никогда не будет?

— Да сынок, никогда…

— Папа, а ты, ты вот так не уйдёшь?

— Нет, сын, нет

— Папа, если ты потом, когда-нибудь приведёшь новую маму, пусть это будет Татьяна Борисовна…

— Какая Татьяна Борисовна?

— Учительница, она такая красивая, и добрая, и .она как мама, тёплая, у неё ладошки пахнут, как у мамы…

Василий присел на кровать, погладил мальчика по голове

— Спи сынок, никто нам не нужен.

Во второй класс Илюшка шёл с мамой.

Как и у всех ребят, у Илюши тоже теперь есть мама, мама Таня, она учительница. Он их всех любит. И маму, и папу и бабулю с дедом и тётю Олю, и сестричку, которая обязательно у него будет. А ещё Юлю, он когда вырастет обязательно на ней женится…

Юля согласилась…

Мавридика Де Монбазон.

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.