-Бабуля, вчера, говорят, бабу Соню Скорая забрала. Вроде что- то с давлением.
Вера Петровна задумалась и не сразу поняла, что сказал внук, но когда до нее дошел смысл сказанного, она вскочила с кресла и вскрикнула:
-Только бы она поправилась, я же так и не успела…
Вера Петровна прижала руку к груди и со стоном опустилась обратно в кресло.
Скорая приехала быстро и Веру Петровну забрали в больницу, под присмотр врачей.
Когда Вера Петровна зашла в палату, все уже спали, она поставила пакет в тумбочку и прилегла на койку. Грудь давило, но все же было полегче, помогли уколы, сделанные врачом.
Она лежала с закрытыми глазами и будто заново переживала те дни, пятьдесят пять лет назад…
Им было по девятнадцать, жили они в соседних домах. Вера -полненькая хохотушка с длинной косой, а Соня- худенькая, тихая, с огромными карими глазами. Разные, но подруги- водой не разлить.
Той весной пришел из Армии Николай, парень из их села, широкоплечий богатырь. Много девчат по нему вздыхало, только ни на кого он не глядел. Но однажды на танцы пришел с Верой.
Она его сразу с Соней познакомила, так они втроем вечер и провели. После танцев Вера первая домой ушла, а вот Соня с Николаем так до утра и прогуляли по селу.
На другой день Соня пришла к подруге со слезами:
— Прости меня Верочка, Коля мне встречаться предложил, а я не смогла ему отказать, люблю я его больше жизни, но как я у тебя парня уведу? Я не могу тебя предать!- и Соня зарыдала, закрывшись ладонями.
А Вера улыбнулась и обняла подругу:
-Сонька, дуреха, не мой он парень, он с тобой познакомиться хотел! Я рада за вас, честно.
Соня подняла на подругу мокрые от слез глаза и осторожно улыбнулась:
— Честно-честно?
Вера кивнула. Тогда Соня, взвизгнув, бросилась обнимать свою «самую добрую, самую верную» подружку.
Прошло месяца три и Соня, счастливо смеясь, рассказала, что Коля позвал ее замуж. Звонкая свадьба получилась. Хорошая. И даже без драки — без нее весело было.
Жили молодые у Николая, в любви и согласии. Уже и ребеночек в животике у Сони поселился. Но однажды…
Зашла к ним как то вечером Вера, посидели, винца домашнего пригубили, собралась Вера домой, Коля вызвался проводить ее. Соня и не возражала.
Ушли Коля с Верой, а Соне не сидится, вышла на улицу мужа дожидаться , да услышала как в темноте кто-то под вишней у дороги копошится. И голос Колин:
— Люблю тебя, совушка моя!
У Сони дыхание сначала перехватило, потом она крикнула громко: «Ненавижу тебя!» И, рыдая, убежала.
Коля за ней ринулся, успокаивал, но Соня молча вещи собрала и к родителям ушла. Ни с Николаем, ни с Верой разговаривать не желала. Даже из дома почти не выходила.
А через неделю Коля пошел работать на лесоповал и погиб. Несчастный случай. Тяжело перенесла это Соня, и Веру во всем винила.
Так и жили они много лет. У Сони рос сын Илья. Вера позже тоже замуж вышла и родила сына, Петеньку. Мужа, Андрея, ей пришлось не старого еще схоронить, болезнь его забрала.
Бывшие подруги так и не разговаривали. Соня даже забор повыше поставила, чтоб Веру не видеть. А Вера каждый день на этот забор смотрела и горько вздыхала…
Вера Петровна повернулась на другой бок и вдруг увидела на соседней кровати спящую Соню. «Как же ты постарела, подружка. И как я по тебе соскучилась!»
На следующее утро Соня проснулась и, увидев соседку, тут же резко отвернулась, но Вера мягко попросила:
— Сонечка, ради Бога, скажи мне, за что тогда ты так меня возненавидела? Я всю жизнь думаю об этом и не могу понять.
Соня, не поворачиваясь, презрительно сказала:
— Как вы могли меня так предать? Два самых близких мне человека! Я все слышала! Как он тебе говорил: » Люблю тебя, совушка моя». А ведь он только меня совушкой называл!
Вера Петровна ахнула:
— Какая же ты глупая, Сонечка! Что ж ты раньше-то не сказала? Коля ведь тогда хотел мне часами похвастаться, которые тебе на день рождения подарить собирался. А на часах он гравировку сделал. Но на улице темно было, он стал спички зажигать, чтоб осветить, да часы и выронил. Мы их в траве искать стали, а я его спросила, что за гравировка на часах, он и ответил: «Соне. Люблю тебя, совушка моя!» Тут ты закричала, Коля за тобой побежал. А часы те я на другой день нашла-таки, только отдать ни Коле не успела, ни тебе не смогла.
Дома они у меня, храню их бережно. У меня и приступ сердечный случился потому, что боялась не успеть поговорить с тобой.
Соня молчала, только слезы текли по ее щекам. Она только сейчас поняла, как много потеряла из-за своей глупой гордости, из-за того, что не выслушала тогда самых дорогих ей людей.
— Прости меня, Вера. Прости меня, Коленька,- шептала она.
Вера Петровна сидела на краешке ее кровати и гладила по морщинистой руке.
Ранним солнечным утром по дорожке сельского кладбища к могилке молодого мужчины подошли две пожилые женщины. Одна из них опиралась на тросточку, а другая поддерживала подругу дрожащей рукой, на запястье которой были надеты часы, те самые, с гравировкой…

Автор Мария Скиба

Рейтинг

0 из 5 звезд. 0 голосов.

Подарок

Семен Петраков сроду не делал подарков своей жене, с которой он благополучно прожил целых двадцать лет. Да как-то не приходилось. С Валей они поженились быстро, через месяц после знакомства. Да и свидания были скоротечными без подарков. Приезжал в деревню, где Валя жила, свистел ей под окошками. Она выскакивала из дома, и вдвоем усаживались на скамейку у ворот, сидели до полночи, изредка перекидываясь словами.

А поцеловал Валю в первый раз уже, когда сосватал ее. Свадьбу отыграли. Пошла жизнь с ее суетами и заботами. Семен отличным хозяином заделался. Скотины развел, уйма. Валя тоже усердная оказалась. Огород соседкам на зависть. Пошли дети. Пеленки, распашонки, детские болезни. Тут не до подарков. Голову бы приклонить. Праздники проходили как-то обыденно, отмечали банальными застольями. Вот и текла их жизнь, пусть неприметная, повседневными тяжкими хлопотами, зато ровная и спокойная.

Как-то раз Семен поехал с соседом картошкой и салом торговать в район, как раз перед Восьмым марта. Он давеча погреб вскрыл, картошку перебрал, лишнюю продать решил. Да и салу, зачем лежать, скоро кабанчика валить, свежее будет. Вот и стоит Семен на базаре. Морозец славный такой, не крепенький, весной пахнет. Расторговался на удивление быстро. Сало ушло влёт. Картошку расхватали, будто диковина была какая. «Хорошие деньги взял» — радостно подумал Семен, — то-то Валька обрадуется». Убрав мешки в машину соседа,

Семен пошел по магазинам. Хозяйка велела прикупить кое-что по мелочи.

Прежде всего, он по многолетней привычке зашел в универсамскую забегаловку спрыснуть удачную торговлю. Нет, он не был пьяницей. Но почему-то свято верил, что если не выпить стаканчик за удачную продажу, то следующий раз не повезет. Выпив положенные граммы, Семен в приподнятом настроении шел по шумной улице. Глядел на витрины, многочисленных прохожих. Тут он вроде как спотыкнулся взором на такую картину. Возле большой витрины стояла молоденькая парочка. Девушка такая свежая и юная под стать своему путнику такому же молоденькому парнишке.

Девушка зачаровано смотрела на платье, которое висело на манекене в окне магазина.

— Светка, айда дальше, ну чего ты уткнулась в это в платье?

— Посмотри, какая прелесть, как раз по мне.

— Ну, подумаешь барахло.

— Балбес ты Сережа, это самый писк моды. Ретро. Подари мне его на Восьмое марта, а?

— Света, ну знаешь ведь, что денег вобрез? Сейчас куплю, потом месяц, как жить будем?

— Протянем как-нибудь, ну Сережа? Я так хочу это платье. Уже год как мы женаты, а ты мне еще ни разу не делал подарка на праздник, даже на Новый Год.

— Света, ну что ты делаешь со мной? Опять на одной картошке и капусте сидеть будем?

— Сереженька, я ж люблю тебя, милый ты мой, — Света, не стесняясь, крепко чмокнула муженька в губы и заторопила его в магазин.

Парнишка снисходительно развел руками, заметив взгляд Семена, дескать, что поделаешь, брат… женщины, есть женщины. Вскоре парочка выпорхнула из магазина. Света счастливо заливаясь смехом, признательно прижималась к мужу. Вскоре они скрылись в толпе. Семен о чем-то задумался. Постоял, рассматривая платье в витрине. И вправду вещь хорошая. Простенькое такое, в цветочках, похожее на Валькин сарафан, в котором она ходила на свидания.

И что-то шевельнулось у него в сердце. То ли юность вспомнил, то ли себя увидел в юной паре. Однако растеклось по жилам давно забытое волнение. И внезапно подумалось: «А я ведь так и не делал подарков свой Вале. Все некогда было. Да и баловством считал. А ты гляди-ка, Сережа муженек готов жить впроголодь, лишь бы радость доставить жене. Стало быть, и вправду любит. А я сам люблю Валю? До свадьбы казалось, любил. А потом как-то все стерлось. Жили, как живем. Вспомнить нечего. Одна суета. Эх, жизнь-жестянка!»

Подсмотренная исподтишка чужое счастье, так ослепила Семена, что до боли в сердце, ему захотелось изведать ее самому.

Он решительно зашел в магазин. Молоденькая продавщица метнулась ему навстречу:

— Вам чем-нибудь помочь?

— Помоги, дочка. Мне нужно платье вон такое, что в окошке на кукле висит.

— О, это самый писк моды, пошитое в стиле ретро, чистый шелк. Ваша дочка будет рада.

— Это не дочке, хозяйке беру, — хмуро сказал Семен.

— О, как я рада за нее, — защебетала девчушка, заворачивая покупку.

— Сколько стоит?

Продавщица назвала цену, Семен оторопел. Это, какие деньжищи в его понимании.

— А что так дорого? – сварливо поинтересовался он. Девушка снисходительно объяснила:

— Это платье знаменитый модельер придумал.

Семен задумался. Денег жалко. Надо же. Тут перед глазами снова встала счастливое Светино лицо. И он решился.

— Покупаю, — отсчитал купюры и довольный своим решением вышел с пакетом из магазина. Тут и сосед подоспел. Ехали домой весело. Сосед расхвастался, прибыльный день оказался. Все до копейки везет домой.

— Ну а ты как?

— Что как?

— Много взял с торговли?

— Ты чего чужие деньги считаешь? – вдруг взъярился Семен.

— Ну, ладно, ладно, чего кипятишься? – изумился сосед его мрачному настроению.

Приехали. Семен зашел домой, Валя еще с фермы не вернулась. Пошел, задал сена скотине, навоз убрал, поросятам пойло вывалил. Работает, а на сердце тяжко. Вроде хорошее дело сделал, подарок купил, а что ж так свербит на душе? Семен плюнул и пошел в избу. Налил себе стопку и выпил, потом еще. Вроде как успокоился.

Хлопнула дверь. Валя пришла. Как всегда хмурая. Увидела сидящего мужа за столом:

— Ты чего это расселся? Как съездил?

— Нормально. Вон деньги.- Валя пересчитала.

— Что-то маловато, проторговался что ли?

— Да нет, тут, видишь ли, закавыка вышла одна, в общем, остатние деньги вон там в пакете. – Валя так же хмуро вынула платье.

— Это ты кому купил, Наташке? Так ей вроде великовато, деньги задарма тратил.

— Это тебе, — вдруг застенчиво сказал Семен, — подарок на Восьмое марта.

— Мне? – недоверчиво спросила Валя, а потом, все еще не веря, — вправду мне?

— Тебе, тебе, — приободрился Семен, чувствуя, что не будет выволочки за растраченные деньги, — кому же еще?

— Ох, Семен, — вдруг радостно всхлипнула Валя и побежала в другую комнату.

Возилась минут десять и вышла вся заплаканная.

— Не лезет, располнела я.

— Да как, же так, — растерялся Семен, — да ж помню, что такое же платье было на тебе когда мы скамейке сидели у ворот.

— Дурачок, — сквозь слезы проговорила Валя, — сколько лет-то прошло, чай изменилась я.

— А знаешь, когда я глядел на эти цветочки, все наши вечера вспоминал. Ты такая худенькая сидишь рядом, а звезд на небе, будто кто рожь рассыпал.

— Да, Семен, твоя правда. Хорошо было тогда, — ушла в воспоминания Валя.

Засиделись до сумерек. Стали возвращаться дети с улицы. Первая влетела старшая, Наталья:

— Родители, вы чего в темноте сидите, — и включила свет, заметила платье, что висело на спинке стула, — ой, что это? Кому это? Это же платье- самый писк за последний сезон. Мама, папа, не молчите, кому эта роскошь?

Валя посмотрела на Семена:

— Да тебе это, пострелушка, папка привез подарок на Восьмое марта.

— Папка, я тебя люблю, — дочка чмокнула в щечку отца и выбежала в другую комнату, и вскоре вышла походкой манекенщицы в новом платье покрутилась и так и сяк. И правде ей шло и размер точь- в — точь. Наталья кошкой метнулась к вешалке, накинула шубку и со словами «Я к подружке» исчезла в проеме двери.

Младшим Семен привез конфеты, да сладости. За окном затемнело. Вскоре и спать улеглись. Сладостная ночь прошла быстро.

Наутро его разбудила Валя:

— Вставай, Семенушка, — погладила она его по голове, — завтрак готов, — и посмотрела на него таким ясным любящим взглядом, что он чуть не утонул в нем.

— А что уже утро? Тогда с праздником тебя, женушка, что ли?

— Ты мне вчера праздник сделал, спасибо тебе.
— Ну, вот тоже скажешь, — засмущался Семен.
— Иди, умывайся и за стол.

Давно так душевно не сидели в то утро Валя и Семен. Дай им Бог впереди много таких дней.

Автор: Талгат Ишемгулов

Рейтинг

0 из 5 звезд. 0 голосов.

СВЁКОР

Очень тяжело остаться одной, совсем одной. Галя смотрела, как два пьяненьких мужичка зарывают мамину могилу и не плакала. Она еще не верила, что мама больше не позовет ее пить чай, не пожалеет, когда дочь поранит руку. Галя не верила, что мамы с папой больше нет.

Гале Щукиной было двадцать четыре года, когда, в том тяжелом 1953 году, один за другим ушли ее родители. Отец погиб на рубке леса, а мама после его смерти слегла и больше не встала. После войны она стала очень болезненной, поэтому отец оберегал ее, как только мог. Даже ведро воды не давал поднять. И Галя научилась у него, она очень любила маму и старалась все делать по дому сама. А теперь она осталась одна и совсем не знала, как ей жить дальше. Галя, вернувшись с кладбища, оглянулась в пустом доме, поежилась, словно от холода и, наконец, заплакала. Горько и тяжело…
***
— Степка, Егорка, не трогайте брата, — строго окрикнул Ефим младших сыновей, — Что с вами, оболтусами, делать? Идите сюда, будем щи варить.
Ефиму Воронину было около сорока лет, его жена, Дарья, вместе с ним уходила на фронт медсестрой. Повезло Ворониным, вернулись оба к своему сыну Феде, который жил с родителями Ефима. После войны Дарья один за другим родила еще двоих мальчишек, Степу и Егорку, но после младшего заболела, и остались ее мужички без матери. Ефим очень переживал после ее смерти и твердо решил больше не жениться. Только вот с тремя сыновьями в одиночку трудно было справиться. Женской руки очень уж не хватало. Особенно с младшими, Степке было пять, а Егорке четыре года. Озорники еще те.

Но главная проблема была со старшим сыном. Федору было уже девятнадцать. Два года назад, зимой, он чистил снег с избы, неудачно упал с крыши, да повредил позвоночник. Приезжал врач из районной больницы, посмотрел, сказал, что никаких явных повреждений не видит, а то, почему парень не может встать с постели, непонятно. И уехал. А Федька так и лежит. Была у него невеста, так родители ей запретили даже в сторону их дома смотреть, не нужен им жених – калека. Федя и сдался, похудел, ослаб, вот-вот Богу душу отдаст. Ефим старался подбодрить его, малыши приносили из детского сада ему что-нибудь вкусное, рассказывали наперебой про свои проделки, но Федю ничто не трогало, он только слабо улыбался, глотая слезы бессилия…

— Ефим, что-то ты совсем в доме не убираешься, вон сору сколько, — едко заметила баба Зина, соседка Ворониных, — Надобно тебе женщину в дом привести, негоже мужикам одним жить, да и мальцам твоим мамка нужна.
— Нет, баб Зин, не могу я. Дарья все время перед глазами, всю войну ведь прошла, пули не боялась, а тут, дома, ее не уберег, да и за сына стыдно, как я, старый дурень не усмотрел, парня покалечил. Я уж как-нибудь сам, один с ними буду маяться.
— А ты и не женись, — хитро улыбнулась бабка, — Сына жени, Федьку.
— Окстись, соседка! Невесту его и на версту к нам не подпускают, а другую, согласную за такого замуж, где взять?
— Есть у меня на примете одна, Галина, недавно осталась сиротой. В девках уж засиделась, да и в одиночку не прожить ей. Возьмешь ее за Федьку, будет в доме хозяйка. Девушка то хорошая, хозяйственная, характером мягкая. И здоровая! Такая хоть кого переживет. Ой, прости за мой язык, дай Бог вам всем здоровьечка.
Ефим задумался. А что, хозяйство у него ладное, зарплата в колхозе хорошая, прокормить лишний рот не проблема, а женская рука, ох, как нужна.

Прислушался к соседке и решил с сыном поговорить. Рассказал Феде о Гале, а тому и не интересно, ответил, мол, делай, отец, как знаешь.
Баба Зина с Галей долго разговаривала. Вспоминала ее родителей, бабушку, подругу свою, посетовала, как трудно жить девушке одной. Поплакали они, обнявшись, тут баба Зина и рассказала о Ворониных. О том, что тоже горя повидали, но люди то хорошие, честные. Им в дом сноху надобно, а то, что Федя моложе и не любый совсем, так с ним, как с мужем и жить не надо, он больной лежит. Зато девка при муже, при доме будет, никто уж не обидит и с голоду она не помрет.
Галя долго думала, плакала, просила маму с папой помочь ей решить, что делать, но вокруг была тишина, а во сне мама только ласково улыбалась своей дочери.

Через неделю Галя пришла в дом Ефима. Свадьбу сыграли скромную, только несколько родичей позвали. Галя накрыла на стол и ушла в уютную дальнюю комнату, в которую ее и поселили. Гости тихо сидели за столом, а Федя отвернулся на своей кровати к стене, словно его это и не касалось. Только Степа с Егоркой радовались, уж больно понравилась им эта тетя. Она, пока на стол готовила, еще и пообнимать их успела, и пирожков с малиной настряпать, вкусных! Набегавшись и наевшись, мальчишки зашли в ее комнату, забрались к ней в кровать и, пока она читала им сказку, сладко заснули. Галя гладила их по лохматым головкам и улыбалась, она почувствовала, что в этом доме ей будет хорошо и уютно.
На следующее утро Галя подошла к Ефиму и скромно сказала ему:
— Спасибо Вам за добрый прием, я тоже постараюсь быть хорошей хозяйкой, и за мальчиками присмотрю, они у вас замечательные, и за Федей ухаживать буду, Вы не беспокойтесь.
Ефим посмотрел в глаза девушки и почему-то засмущался:
— Ну и дурак Федька, даже не видит, какое ему счастье привалило, — пробормотал он, а Галя покраснела, схватила ведро и быстро вышла из дома.

С тех пор изменилась жизнь Ворониных и Гали. Степа и Егор теперь были всегда накормлены и одеты в чистое, после садика веселые и довольные они бегали по дому, а Федя чаще стал поглядывать с интересом на то, что происходит вокруг. Ефим даже пару раз замечал, как он улыбался, когда мальчишки вытворяли особо смешные проделки. Галя видела, что к ней все в этом доме относятся с уважением и уже совсем не жалела, что стала членом этой семьи.

Одно только смущало девушку. Не могла она смотреть прямо в глаза своему свекру, так и бросало ее в дрожь от каждого нечаянного прикосновения к нему. А еще она его никак не называла, ни по имени, ни папой. Да и Ефим перед снохой краснел, как мальчишка, понимал, что она жена его сына, что не может он смотреть на нее, как на женщину, но ничего не мог с собой поделать. Даже во сне видел, как держит она его за руку, ведет куда-то по пшеничному полю, а он словно парит над землей от счастья. Стыдно было Ефиму сыну в глаза глядеть, поэтому старался он допоздна в дом не заходить, все работу какую-то по хозяйству находил.
Галина, тоже чувствуя вину перед мужем, стала еще более старательно ухаживать за ним. Вспомнила, как учила ее бабушка отцу ногу разминать, когда он ее подвернул на охоте, как маме спину настойками растирала. И решила попробовать полечить Федю, как могла. Сначала уговорила его позволить размять ему руки, потом спину и ноги. Потом приготовила отвары и настойки из трав. Федя сам не заметил, как стал веселее, начал хорошо кушать, потом ему вдруг захотелось попробовать сесть. Галя была счастлива, что ее труды шли на пользу. И продолжала лечить его.
Шло время, младшие мальчики души не чаяли в Гале, иногда у них даже проскакивало «мама», вместо ее имени. Она не обижалась, только улыбалась и почаще обнимала их, да баловала вкусненьким. Федя уже мог уверенно сидеть в кровати, сам кушал и играл с братьями. Он уже несколько раз пробовал набраться смелости и встать, но еще опасался. А Ефим с Галей так и смотрели друг на друга украдкой, да с замиранием сердца. Понимали они, что никогда не смогут быть вместе, поэтому и старались просто жить, примирившись со своей судьбой.

— Галя, я тебе очень благодарен, — дрогнувшим голосом проговорил Федя, когда с ее помощью сделал свои первые после болезни шаги, — Если б не ты, я никогда бы не встал с этой постели, да, наверно, я бы уже давно умер. Прости меня, что я плохой муж, ты хорошая, поэтому не могу я тебя обманывать. До сих пор я люблю Шурочку, невесту мою бывшую. Я и умереть хотел, раз не могли мы быть вместе. И она меня любит, знаю, не выходит ни за кого замуж, сколько ни сватают ее.
Федя опустил голову, а Галя грустно улыбнулась:
— Я знаю, мы с Шурой очень подружились, ведь ее родители уже успокоились на счет тебя, раз ты женился. Она замечательная девушка, и, я уверена, вы еще будете счастливы.
Федя удивленно посмотрел на Галю:
— А как же ты?

— Я дам тебе развод, перейду обратно в свой дом, — спокойно продолжила Галя, — Но сначала я тебя поставлю на ноги, муженек. Я вам тоже очень благодарна за вашу доброту и заботу, особенно мальчишкам. Они всегда смогут приходить ко мне, потому что я их очень люблю.
Еще через полгода Федя и Галя подали на развод. Федя уже мог уверенно ходить, он пополнел и возмужал. Галя собрала свои вещи и вернулась в свой дом. Степа и Егорка часто ходили через все село к ней в гости, иногда даже оставались у нее с ночевкой. Им совсем не нравилось, что теперь она живет отдельно, а не в их большом, дружном доме и очень скучали. Родители Шурочки все же согласились на ее брак с Федором, да и как не согласиться, если дочь заявила им, что иначе просто уедет с Федей куда-нибудь очень далеко и они ее больше не увидят.

Однажды вечером Галя, уставшая за день, присела у стола и задумалась. Она совсем не жалела, что два года прожила в доме Ворониных, это было замечательное время. Ей было о ком заботиться, ее тоже очень ценили и уважали. И любили. Галя вздохнула, она успела полюбить всех мужчин в этом доме, мальчишек, как сыновей, Федю, как брата, а Ефима… И она не заметила, как слезы полились из ее глаз, Галя закрыла лицо ладошками и всхлипнула. Тут она услышала как открылась дверь, выглянула из-за ладошек и увидела Ефима. Он стоял перед ней, нарядный, с цветами, а сзади хихикали Степка с Егоркой.

— Цыц! — тихонько прикрикнул на них отец и повернулся к Гале: — Не можем мы жить без тебя, возвращайся к нам. Моей женой возвращайся, не потому, что нам хозяйка нужна, а потому что люблю я тебя, давно люблю. Только не мог об этом раньше сказать. Ты сумела всех сделать счастливыми, так почему же нам нельзя?
Ефим смотрел Гале прямо в глаза, нежно и немного испуганно, и даже мальчишки замерли, они ждали, что ответит им их любимая Галя, которую очень хотелось назвать мамой…

Шурочка и Федя после свадьбы все же уехали жить в город, там у них родилось трое ребятишек. И они с радостью привозили их в родное село на лето к деду и молодой бабушке Гале. А Степан и Егор с удовольствием возились с младшим братиком Ванечкой и своими городскими племянниками…

Ольга Морилова

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Завечерело. С поймы Урала потянуло прохладой и лёгким запахом сирени и черёмухи. Звенящая тишина и покой.

— Мам, мамуль, ну скажи, почему я такая уродилась? Руки крюки, а ноги кочерги. Все братья и сёстры люди, как люди, а я – калека.

— Не знаю, Улюшка. Так Богу было угодно. Видно, провинились мы с отцом в чём-то перед ним. Или для испытания нам тебя послал. – задумчиво вздыхая и гладя дочь по волосам.

У Груни с Григорием было семеро. Кроме Ули, ещё три дочки и три сына. Все ровненькие, ладненькие. И на лицо пригожие. Лицом и Уля вышла, да руками и ногами была убога. Вывернутые руки кое-как держали ложку, на ноги она не ступала. Неразвитые и усохшие, они были подвёрнуты под туловище и служили лишь лёгкой опорой, удерживающей тело в вертикальном положении. Григорий сплёл под Улю кресло из лозы, широкое и удобное, если можно так сказать, учитывая ситуацию. С подлокотниками и уширением для подвёрнутых ног. Зимой кресло располагали у окна. А летом его выносили на угол дома, к завалинке. Завгородневы жили в центре большого села. Семья была трудовая, уважаемая. Улю жалели. Проходящие останавливались, разговаривали. Пробегающие мимо мальчишки незлобливо поддразнивали: «Улька, загогулька, холодная сосулька». А потом располагались рядом и играли в свои нехитрые игры. Места перед домом хватало. А Григорий, для пущей заманухи, установил перед домом качели и четырёхосную карусель, приспособив под крутящийся центр колесо на оси от развалившегося тарантаса. С металлическими сидушками от старых жнеек и грабельных агрегатов.

Так и шло время, из года в год, неспешно, без укора и суеты.

Улюшке пошёл восемнадцатый. Мальчишки, которые играли у её кресла, выросли в статных парней. По привычке, по вечерам, они собирались у её дома, располагались рядом, на завалинке и брёвнах. Подтягивались девчонки, допоздна судачили, пели под гармонь и балалайку. А то, подтащив патефон, устраивали танцульки. Конец пятидесятых. От дома Завгородневых их никто никогда не отгонял.Лишь бы Улюшке было повеселее.

Уля, накрытая двумя кашемировыми платками, один поверх плеч, соединённый красивой брошью, а другой поверх ног, как полноправная хозяйка, участвовала во всех вечёрках дотемна. Когда наступали сумерки, как-то в них терялась её увечность. А симпатичное личико, красивая светлая коса, опущенная поверх платка, и звонкий голос, усиливали эффект её полноправного присутствия.

Парни начинали подтрунивать, отпускать откровенные шуточки и намёки. А то и в щёчку чмокнут, разыгравшись.

— Мам, ну вот что они пристают? Дай да дай, от тебя, мол, не убудет.

— А ты согласись. Намекни, вон, Ванятке Кожевникову. У них племя справное. Пусть ночью приходит в летнюю кухню. Я тебе там постелю.

— Да ты что, мам. Стыдно ведь. Да и грешно.

— Не стыдно, Улюшка, родная моя, не стыдно. Да и грех невелик. Бог простит.

Ванятка пришёл. Любопытство подтолкнуло. Да и остался. Темно. В лунном-то свете все равны.

Григорий, видя, как он прошмыгнул в летник в очередной раз, вздохнул:

— Не знай, уж, Грунюшка, что ты удумала, но что-то не по себе мне. Обнадёжится Улька, потом как бы худа не было.

— У самой душа болит, да что же делать. А Улюшка девочка разумная, на лишнее надеяться себе не позволит. Может, что и получится. Может, сподобит Господь, даст ребёночка. Мы ещё в силе, поднимем. А то не вечные ведь мы с тобой. Как без нас Улюшка будет. Кто о ней позаботится. Наследник нужен. Да и ей веселее будет жить. Смысл в жизни появится. А то как без смысла то.

— Как знаешь, тебе твоим бабьим умом виднее. Да и что разговоры калякать, уж что Бог даст. А там удумаем, что делать. Помоги нам, Господи.

Уля понесла. Ванятку к осени призвали в армию, больше он в село и не вернулся, осел в городе. А Улюшка к весне, на удивление всему селу, родила дочку. Назвали Настенькой. В селе посудачили, посудачили, да и привыкли.

Когда Настеньке пошло дело к году, дед Григорий сплёл из тала и установил, рядом с Улиным местом, загородку. Там Настенька и ползала, под мамкиным присмотром. Там же и на ножки поднялась, цепляясь ручонками за прутья плетня. При возникающих надобностях Уля стучала в окошко, баба Груня выходила и всё поправляла.

А Улюшкины вечёрки не прекращались. Всё лето. Да и по тёплой, золотистой осени. Когда Настеньке исполнилось два года, баба Груня повторила свой манёвр, и к следующей весне у Настеньки появился братишка, Матвей.

Без улюшкиного уголка, улюшкиной поляны многие сельчане уже и не представляли своего села. Это был неизменный его атрибут, а для многих, даже необходимость. Дети подрастали. Настенька уже присматривала за братом, да и за мамой тоже. Дед Григорий был ещё в силе, и многочисленная родня помогала по мере возможности.

Хотя вечерний досуг молодёжи и переместился в сельский клуб, многие до сих пор по старой памяти засиживались на улюшкиных брёвнах. Всегда улыбающаяся, Уля превносила в жизнь сельчан ту нотку оптимизма, которая была им крайне необходима в их нелёгком бытие. Ни у кого никогда и в мыслях не было кинуть в сторону Ули грубое слово, даже у ушлых, хулиганистых мальчишек. Только однажды бедовая разведёнка Манечка Меркулова как то, проходя мимо Ули, позволила грубый намёк на отцовство детей.

— Ты что, Мань, никак завидуешь? – отозвался в её сторону поправляющий плетень дед Григорий.

— Чему завидовать-то?

— Детям. Ты-то вот, здоровущая кобыла, досе ходишь пустопорожняя. А баба, она вовсе и не баба, коли своего предназначения не выполняет. Иначе для чего её Господь на землю прислал. — Дед Григорий, человек мягкий, становился жёстким, коли дело касалось обидчиков Улюшки.

На глазах у Мани навернулись слёзы.

— Да разве моя в этом вина, дядь Гриш. Бог не даёт. И с мужем то из-за этого развелись.

— А ты колени почаще преклоняй, проси, а не мети хвостом по селу. Бог милостлив. – Смягчился Григорий.

— Да будет у тебя скоро ребёночек, будет, — улыбнулась Уля.

— От кого. Если только ветром надует. Спасибо, тебе, Улюшка, на добром слове. Прости ты меня, дуру, не со зла я, — поправляя платок на коленях Ули. – Прости, пойду я.

Но Уля как в воду глядела. Приблудился вскорости к Мане офицер демобилизованный, заезжий. К лету и родила она сына, хоть и было ей за тридцачик. С тех времён и повелась примета, что коли Улюшке поправишь платок на коленях, то и понесёшь вскорости. Правда, неправда, а не одна задержавшаяся молодка тот платок поправляла.

Дети вырастали. Настенька вышла замуж. Дед Григорий собрал Помочь. Из односельчан и родных. Материал давно был приготовлен. Дом построили рядом, на месте развалюхи умершей соседки бабы Марфы. А тут, отслужив, и Матюша с армии возвернулся, невесту в дедов дом привёл. Дед Григорий вскорости ушёл в мир иной, да и баба Грунечка ненадолго его пережила. Уходили они со спокойной душой, что их Улюшка оставалась под присмотром. Матвей, так же, как и дед, с наступлением тепла, выносил и усаживал Улю в плетёнку на угол дома. А в загородке, где выросли они с сестрой, уже бегали и возились в песке Улюшкины внуки.

Постаревшие подружки приходили к ней посудачить со своими внучатами. Чаще всех приходила Маня, хоть и жила на другом краю села. «Душой отдохнуть», как она говорила. Как-то раз не вытерпела:

— Прости уж моё любопытство, Улюшка. А что, отцы-то знают, что они их дети? Видели их когда- нибудь?

— Ну а как не знать, знают. Наведываются, когда в село, к родне, приезжают. Гостинцы внукам приносят, не стесняются.

Лицо Ули осветила потаённая, светлая улыбка.

— Ты счастлива, Улюшка?

В улыбке на лице Ули промелькнула грустинка, но тут же сбежала. Она улыбалась, как всегда, покойно и светло.

Автор Владимир Молчанов

Рейтинг

0 из 5 звезд. 0 голосов.