Родилась на Покров день Как только наступает Покров , вспоминаю Полину Корниловну Тявину. Стоял ее малюсенький домик по центральной улице нашего села Очуры.
Дом этот достался ей от тетки , его перевезли с правого берега Енисея давным-давно. Состоит он из малюсеньких сеней и одной комнаты. Третью часть её занимает печка. У левой стенки стоит рукомойник, на стене самодельный, выкрашенный синей краской шкафчик для посуды. Два окна выходят на улицу.
В простенке стоит столик. На стене зеркало да рамка с фотографиями. Дальше, в уголке, полочка, застеленная вышитой салфеткой. В углу иконки. У окна, выходящего в ограду, сундук и кровать. Над кроватью висит пестрый лоскут ткани вместо ковра.
Из хозяйства котенок до собачка Шарик. Как-то рассказывала мне старушка, что семья у них была бедная. Заехал к ним в гости богатый родственник с правого берега. Понравилась ему Поля, ей было тогда пять лет, маленькая, но шустрая. Уговорил он родителей отдать ребёнка к ним в няньки.
А когда увидела её хозяйка, замахала руками, вези обратно, ты же лишний рот привез, а не помощницу. Мужик довез девчушку до острова посреди Енисея, скованного льдом и приказал :»Беги домой! Тут близко!» Развернулся да и был таков..
Бредет она, брови насупила, руки в карманах держит, озябла. Догоняет незнакомый дядька на санях, спрашивает: «Ты чья, девочка, будешь?»
Грозно отвечает: «Болдырева!» «А какого же Болдырева? Того, что «иди ты к лешему»? Кивнула малютка. Да ты садись, я тебя довезу. Не бойся!
«Что же ты в такую стужу на острове делала?»- не унимается возница.
«Калину собирала!»- отпарировала девчонка. Закутал он её в свой тулуп и давай погонять коня, чтоб не околела.
Всю жизнь прожила в трудах, потерях, нехватках, а душу сохранила светлую. В войну работала в заготзерно учетчицей. Маму мою сильно любила, жалела.
А как же! Ведь маме и её сверстницам было по шестнадцать-семнадцать лет, а они разгружали кули с зерном с баржи. Мешочки тяжелее самих девчат, по пятьдесят-семьдесят килограммов. Отцы на фронте, у кого воюют, а у кого в земле сырой лежат, как отец мамы, Николай Дудин.
Раздетые, в худых обутках, голодные работяги… Один раз соскользнулась у девчонки нога, не удержала равновесие, свалился куль с худенького плечика в речку. Бригадир сначала нахмурился, а потом горестно махнул рукой. Вечером тайком выудили мешок, зерно уже набухнуть успело, кто-то мясорубку из дома принес, намололи и наелись лепешек досыта. А дело-то подсудное было!
Часто приходила баба Поля в библиотеку. Выбирала для чтения книги узбекских, туркменских, казахских, тувинских писателей. Посидит в тепле, поговорит душевно с библиотекарями, порекомендует , какой рассказ почитать, иногда и содержание перескажет. Старым людям внимание дороже золота.
Потом ослабла. Стала я ей книги домой носить. И так привязались мы друг к другу. Выставит она табуретку на улицу и караулит, как я с работы мимо пойду. Пристально на пешеходов поглядывает, а увидит меня-расцветет в улыбке.
«Танечка, заходи, мы с тобой чаю попьем, я сайру открою,»- уговаривает. Нам тогда уже какой год зарплату не давали, а пенсия старикам еще шла. «Ой, баба Поля, побегу я, ребятишки заждались меня!»
Утром прохожу мимо, гляну на окна, белые шторочки задернуты, свет горит-жива! Соседки, Маруся и Клава, ей по хозяйству помогали. Социальный работник продукты приносил.
Помню, посадили мы весной свою картошку, а к младшему сыну друзья прибежали, и все трое-Алёшки. Уговорила я их помочь бабушке картошку закидать. Пришли мы, тимуровская команда.
Хозяйка приветливо улыбается, подпирает себя двумя батожками. Один из Лёшек, как увидел, какие пульки будем в лунки кидать, удивился, его дед и баба большую картошку садят. И как стал смеяться да по несколько штук в одну лунку забрасывать!!
Осенью собрались с соседками помогать, картошка на удивление хорошая уродилась! Баба Поля в благодарность стол собрала: вареники, бутылочка, хлебушек горкой.
Стали отказываться, а Маруся нам строго:»Девчонки, быстро за стол. Ей же неудобно будет, вроде, как милостыньку дали. А так она довольна будет, что людей за помочи отблагодарила»!
Пришло время бабе Поле умирать. Зашла я утром и не узнала её. Сидит в белой ситцевой рубашке на кровати. Волосы, обычно в пучок свернутые и под платок спрятанные, распущены. Мягкие, светлые струятся по плечам.И вся она в каком-то сиянии.Вот такой и запомнилась на всю жизнь.
Раньше красиво убранная кровать была украшением жилья.
Лоскутное одеяло — непременный атрибут убранства русского крестьянского дома, где царил уют, созданный талантливой женской рукой. Лоскутное одеяло вносило красоту в скромный повседневный быт, дарило радостные краски немудреному крестьянскому жилью, согревало в самые холодные вечера. Когда родители собирали невесте приданое, то не забывали приготовить и лоскутное одеяло. Детское одеяльце обязательно шили и для новорожденных.
Стеганое одеяло — важный в быту предмет. Лицевая сторона такого одеяла сшита из разноцветных и пёстрых кусочков ткани, прокладкой служит ватин, пух или вата, обратная сторона обычно одноцветная.
Первые упоминания об искусстве соединения различных тканей встречаются в исторических описаниях, датированных XI веком. Ткань — материал недолговечный, поэтому время и место возникновения лоскутной техники весьма условны. Не исключена возможность появления лоскутного рукоделия в нескольких странах одновременно. Однако принято считать, что зародилась эта техника в Англии, а затем постепенно распространилась в других местах. Изделия из лоскута стали появляться на Руси, в Европе, Америке, Австралии.
Причиной появления своеобразного лоскутного шитья явилась бедность. Именно она вынуждала женщин из остатков старой одежды делать новую, а также создавать различные изделия окружающего быта. Неслучайно повышенный интерес к технике лоскутного шитья в разных странах возникал именно в периоды кризисных ситуаций.
Идея же геометрического подбора различных кусочков ткани берет начало от традиционного народного ремесла. Не исключено, что толчком к появлению лоскутных орнаментов послужило древнее искусство создания мозаичных композиций, дошедшее до нас из глубины веков. Недаром шитье из лоскута называют также «лоскутная мозаика».
С годами отношение к такому виду рукоделия, как к вынужденному выходу из трудных жизненных ситуаций, постепенно отошло в прошлое. В настоящее время к шитью из лоскута относятся как к виду искусства. Художественные изделия из лоскута по праву заняли достойное место среди произведений декоративно-прикладного творчества во многих странах мира.
Гармоничным сочетанием тканей различных цветовых и геометрических решений можно достигать неповторимых колоритов. Своим разнообразием и многоцветном лоскутные вещи притягивают наше внимание. Они применимы и для убранства кухни, спальни (салфетки, прихватки для горячего, скатерти, наволочки, одеяла, пледы) или гостиной (декоративное панно). В качестве аксессуаров (нарядная сумка, кошелек) либо одежды (изящный летний костюм или стеганый жилет).
Одеяло из кусочков; Ситец, шелк, а вот парча. Пустота, заплатка, кочка, Нитки ветхие торчат.
Утонули в разноцветье Сердцем сотканных картин Смех и слезы, странствий ветер, Глупость слова «уходи».
В центре — дети, где-то сбоку Море мятое поёт Про усталую подлодку, Что спиной ломает лёд.
В уголочках — галстук алый; Не линялый [вопреки] — Помнит, видно, одеяло Ярость времени реки
Вата скомкалась по краю, Но, по-прежнему легко, Починю и постираю Нашей памяти чехол.
Починю, не поменявши, Ни единый лоскуток — Это папина тельняшка, Это мамин был платок.
Это горе, это счастье, Это просто мы с тобой — Треугольной жизни части, Крепко сшитые судьбой.
ДЕРЕВЕНСКОЕ ДЕТСТВО МОЕ… Часть 1… Много ли надо человеку для счастья?.. Над этим вопросом человечество бьётся уже не одно тысячелетие и что толку?.. Великие полководцы владели половиной мира, властвовали над миллионами людей, и, наверное, были по-своему счастливы, а в итоге?.. Многих из них предали и убили свои же единомышленники… Кто-то сам умер от болезней в бесконечных походах… Кого-то — в лучшем случае — сослали на далёкий остров и он там тихо скончался в полном забвении… Ну, это я про великих… А что касается нас, смертных, то… У нас свое представление о счастье… Например… Простая ситуация… Зима… Время года, когда ложишься в темень и встаёшь в темень… Укладываешься спать по-раньше, так как завтра вставать чуть свет на работу, заводишь будильник, (сейчас уже на телефоне), засыпаешь… Спишь… Спишь… Спишь… Вдруг подскакиваешь, чувствуешь, что сейчас зазвонит будильник, все, уже утро, пора вставать, протягиваешь руку, берешь телефон, смотришь на экран и… 23-45…(!!!)… Знакомо?!. Ещё бы!.. И на фига мне владеть миром, если впереди у меня ещё целая ночь сладкого сна?!… Вот оно — Счастье!.. … Если говорить о счастливых моментах с первых шагов в жизни человека, то первым по-настоящему большим счастьем в нашей жизни — не считая игрушек и конфет — были, согласитесь, друзья, школьные каникулы!.. Конечно, у каждого они были свои: кого-то отправляли в пионерский лагерь, кто-то самозабвенно сутками носился беззаботно на улице с утра до вечера, а кто-то — таких, я уверен, очень много — уезжал на каникулы к бабушке в деревню… Вот я как раз из таких и буду!.. Меня очень часто в начальных классах на летние каникулы отвозили к бабушке, но… Но отвозили нас, таких, как я, в деревню не сразу… Сначала был конец мая и мы дружно проводили «генеральную уборку» класса: мыли полы, парты, подоконники, протирали даже окна, безобидно кидались тряпками друг в друга с визгом и смехом, предвкушая долгое расставание со школой до осени… На последнем в учебном году «классном часе» нам зачитывали итоговые оценки за год и мы, едва дослушав учительницу, с оглушительным ревом неслись кавалерийской лавиной — сшибая с ног зазевавшихся уборщиц — по коридору на выход и… И , собственно, наступало лето!.. Начиналась подготовка к отъезду в деревню: покупались новые сандалии, покупалась панамка, носки, рубашка, покупался набор «юный рыболов», не забывали наши родители и о подарке самой бабушке, покупали ей, как правило, шаль, платок или занавески… Затем всей семьёй сажали картошку в поле и в огороде… И вот уже после этого… Наступал в моей жизни период Деревенского Детства!.. …Деревня моей бабушки Трактово-Курзан, (в простонародье — Курзан), живописно располагалась в самой глубинке Сибири, в Тулунской тайге, и простиралась одной-единственной улицей вдоль Московского тракта, по которому когда-то гнали в ссылку декабристов… Причем, деревня располагалась таким образом, что огибалась она речкой с трех сторон!.. Легендарная Тулунская гора, сосны и кедры вокруг, ягод и грибов видимо-невидимо!.. Вот такая пастораль!.. В самой деревне никаких вокзалов, понятное дело, не было, был ж-д переезд, как в фильме «Алешкина любовь», на котором останавливался пару раз в день «пригородный поезд», (предшественник электрички), поэтому приезжали мы на поезде до ближайшей станции в четыре часа утра и чтобы не ждать утреннего пригородного поезда, сидя в пустом вокзальчике часа четыре, шли мы в эту деревню пешком, там всего километров шесть, не больше… До сих пор стоит перед глазами — при подходе к Курзану — картина, достойная кисти великого Левитана: утренний туман над землёй, восходит солнце, дым из печных труб, крик петухов, стадо коров у околицы, щелкает кнутом пастух, где-то уже тарахтит трактор… До сих пор при слове «Родина» я почему-то вспоминаю именно эту картину… Хотя были в моем детстве и барак, и улица Юности, на которой я вырос, которые тоже относятся, казалось бы, к этому определению, но нет же!.. Именно тот самый утренний пейзаж моего Деревенского Детства с восходящим солнцем, туманной дымкой, стадом коров и тарахтящим трактором навсегда остался в моем сердце, как мое представление о Родине… Ну и, конечно, невзрачный бабушкин домишко с покосившимися воротами и с русской печью внутри, на которой было величайшим счастьем спать, если тебе не запрещали взрослые, да и как им было не запрещать, если летали с нее на пол все, кому не лень: и мы, сонные ребятишки, и взрослые после обильного праздничного застолья… На стенах горницы вместо ковров запомнились яркие цветные агитплакаты с грузовиками, гружеными зерном, какие-то розовощекие тетеньки с охапкой снопов, веселые дяденьки в комбинезонах, голубые тракторы с красным плугом… Отдельно в углу висела фотография моего деда в военной форме с аксельбантами, причем, по семейной легенде, деда Митя был хорошим портным и даже, опять же с его слов, шил он где-то там китель самому маршалу Малиновскому(!!!)… Об этом баба Мотя рассказывала с придыханием и не верить ей не было никакого резона, хотя сейчас, с годами, думается, где дед в глухом Курзане и где маршал Малиновский, министр обороны Советского Союза?!. Хотя, деда я не помню, честно говоря… Встаёт в памяти что-то такое: то ли сон, то ли явь… А вот бабушка, она же баба Мотя, оставила в моей памяти добрый след и осталась в моей памяти, как нечто светлое, теплое и пахнувшая пирожками на козьем молоке… Я помню, как она приезжала к нам в гости, привозила гостинцы и я, в знак любви и благодарности, водил ее в кино, после которого она рассказывала моей маме, что, мол, теперь она знает все «задние дворы», сараи, углярки и деревянные туалеты нашего города, потому что, «унучек мой лябимай провел мене через все дырки в заплотах, (заборах), и таперичи я знакома со всеми барбосами у вашем у городе»… (Продолжение следует)…
Александр Волков
ДЕРЕВЕНСКОЕ ДЕТСТВО МОЕ…Часть 2… …Баба Мотя была ровесницей века, как легендарный Штирлиц… Правда, в отличие от киношного героя, она была женщиной абсолютно неграмотной, ни читать, ни писать, перед самой войной сбежали они всей семьей, спасаясь от голода, в Сибирь откуда-то из-под Курска… Пенсия у нее была в начале 60-х 17(семнадцать) рублей, девятнадцать копеек… Но даже из этого мизера она выкраивала мне на «гостинцы», как она выражалась, в местном сельпо — на конфеты-леденцы и пряники, вкуснее которых я не ел в своей жизни ни до, ни после… Естественно, при такой пенсии, чтобы сводить концы с концами, она держала курей и коз, деда уже не было на этом свете, поэтому всем хозяйством она занималась сама… А хозяйство это — кроме живности — ещё и огромный огород, на котором я и приобрел первый опыт сельхозработ, а именно: прополка грядок лука, чеснока и картошки миниатюрной тяпкой… Дома меня, дошколенка, родители к прополке ещё не подпускали, а тут баба Мотя быстро меня обучила, показала, что да как: — Вот это гля, унучек, это ряпей, а это лучок… Ты яво не рви, а ряпей рви… Вот это молочай, а вот это картоха… Яво руби тяпкой, а яе — нивжись!.. Усё понятно?.. Надо сказать, что на седьмом десятке лет баба Мотя ещё шустро бегала по ягоды и по грибы в Тулунскую гору, (а туда надо было ещё суметь взобраться), все делала по дому и успевала следить за мной, непоседой… Как и все добрые бабушки, она пекла мне пироги и треугольные шаньги с голубикой, каких я до этого сроду не видел… Но… Несмотря на свою доброту, была она воспитателем достаточно строгим, у которого не забалуешь… Помню, ушел я однажды без спроса с пацанами на речку купаться, так моя любимая бабуля устроила мне такую выволочку, размахивая кустом крапивы перед моим носом, что я, не чуя ног под собою, летел домой, аки катер на воздушной подушке!.. Вот такое оно, Деревенское Детство!.. Не только с пирожками и шаньгами, но и с крапивой по «мягкому месту»… …А ещё я помню, как мы с бабой Мотей коротали вечера… И опять же — картинка под названием — «Родина»… Вечер… Тикают «ходики»… Где-то слышно мычание коров… Ярко-малиновый закат пробивается в окна, все дела переделаны, позади ужин, меню которого составляли, как правило, картофельные блюда, козье молоко и пирожки, и сидим мы, беседуем… Даже сегодня, начитавшись и наслушавшись многого из «той жизни» я признаю, что никакие летописцы не напишут того, что пережили наши бабушки после войны… Шепотом и озираясь — в середине шестидесятых годов! — рассказала мне баба Мотя, как перед войной арестовали по доносу ее мужа, моего, стало быть, того самого портного деда Митю и она осталась с четырьмя ребятишками на руках одна «у чужой, унучек, стороне»… Рассказывала она, как выпустили деда с началом войны, он пришел ночью оборванный и заросший до неузнаваемости, ему долго не открывали дверь, допытывались через окно, кто, да что, а потом она смогла его опознать только по каким-то ей одной ведомым родинкам, она на глазах перепуганных детей его осматривала-ощупывала, искала какой-то шрам на переносице, порезы на руке, а он молча стоял у порога, глотая слезы, картина, достойная мирового кинематографа… А через пару недель его опять забрали, но уже на фронт и она опять осталась одна с ребятишками… И про те самые «колоски» она мне тоже шепотом рассказала, как ходила их ночью в поле собирать, страшно было до ужаса, и про суп из лебеды и крапивы, и про лепешки из мороженной «картохи», и… Тогда я, естественно, не понимал всего пережитого страха в ее рассказах, а сегодня… Особенно мне запомнилась история про то, как ее родного отца, моего прадеда — зажиточного, по тем временам, крестьянина, имевшего пару лошадей, убили на поле «плохие люди», а потом на этих лошадях они же открыто разъезжали по деревне с красным флагом… …А ещё я читал бабе Моте вечерами книжки, бережно ею — не умеющей читать — хранимые, как нечто самое драгоценное богатство… Стояли книги на самодельной этажерке в углу, брать без спроса их было нельзя, бабушка выдавала мне книгу перед чтением, как в хранилище, обтирала ее чистым полотенцем и вручала, только что не под роспись… И я… При настоящей керосиновой лампе!.. Читал ей «Поднятую целину», «Белую берёзу» или «Люди из захолустья»… Баба Мотя лежала с кошкой Муськой на своей широченный кровати и слушала до тех пор, пока не начинала «клевать носом»: — Ну, усе, унучек… На седни хватя… (Сейчас пишу, а ее интонация с этим неповторимым говором так и звучит в ушах…)… — Будя завтри день, и будя пишша… …Вообще, лето у бабушки в деревне это отдельная песня из моего Деревенского Детства!.. Носились мы по улице с утра до вечера, изредка забегая домой перекусить… Никаких каруселей и аттракционов и в помине не было, и мы устраивали себе развлечения сами… Стоял посреди деревни огромный-огромный заброшенный дом… И местное колхозное начальство не нашло ничего лучшего, чем приспособить этот дом для склада с …цементом… Лежит себе под крышей сухой цемент, никому не мешает, крыша есть, а вот окон нету… Ну, а там, где нет окон, там есть мы, пацаны… И мы… И мы придумали из-под потолка в этот цемент …нырять(!!!)… Кто «солдатиком», а кто и «рыбкой»… Как в воду!.. Только вот без этого, без «плюх!»… Нырк! — и ты ушел с головой в эту мягкую сыпучую массу!.. Обалдеть!.. Пошла меня баба Мотя искать… Потом рассказывает приехавшей за мной матери: — Иду, сталыть, я сабе, иду… Ишшу Сашку-то сваво… Глядь — чи Сашка, чи не вон?!. По очкам-то, как бы, вон… Но на Сашке-то шкеры были черные, на энтом — серыи…Ня вон… …Ну, а про рыбалку в чистейшей речке Курзанке можно рассказывать бесконечно!.. И про то, как во-о-о-о-о-т такой налим сорвался у меня с удочки… И про то, как мы ели — прости, Господи! — практически, живую рыбу… Да-да!.. Срывали с крючка только что пойманного пескаря, чистили, посыпали принесённой с собой солью и… Бррррррр!.. …Ещё помнится, как я, какой-никакой городской житель, учил местных пацанов играть в футбол, которого они, вообще, в глаза не видели, не слышали о нем никогда и знать не знали, что есть такая игра… К концу каникул они более-менее что-то начинали соображать, но тут меня увозили родители, я, как дурак, оставлял им свой мяч, типа, для тренировок без меня, а на следующее лето все начиналось сызнова: я им, как в первый раз, опять объяснял правила игры, показывал азы футбольной науки, они, вроде, что-то вспоминали, увлекались, но в августе меня забирали родители домой, ждала школа, я уезжал, оставляя им уже другой мяч и так по кругу, по кругу… …А ещё в этой деревне жил дядя Витя, родной мамин младший брат… Впрочем, дядя Витя — это отдельный разговор… Разговор теплый, трогательный и увлекательный, надеюсь… (Окончание следует)…
Анна зашла в комнату детей, поправила одеяло у младшего сына, убрала с кровати телефон старшего:
— Опять переписывался с Леной. Ну, что с ним делать? Выпускной класс, а у него — любовь, задружил с девочкой, забросил учебники. Надо Виктору сказать. Пусть поговорит с ним.
Она постояла, глядя на сыновей.
— Как быстро летит время!
А давно ли детский смех был для неё только мечтой…
— Иди, иди отсюда! Нечего шляться по дворам! И откуда тебя только занесло в наши края. Иди с Богом! — услышала Анна голос соседки.
— Опять цыганка попрошайничает, — решила женщина.
Уже несколько дней по селу бродила цыганка. Откуда и когда именно она появилась в селе, никто не знал. Анна ещё не видела её, но люди говорили, что ходит по дворам, ворожит за еду да денежку. А страшна! Не приведи, Господи! Во двор её не пускали и гнали отовсюду, где бы она ни появилась. Сказывался страх и недоверие к цыганскому племени, украдут, обманут и не заметишь, а может и сам отдашь, да не по своей воле.
— И что ей надо в нашем селе? Шла бы уж отсюда, а то того и гляди, ещё и побьют.
И как бы в подтверждение её мыслей послышался собачий лай, крики и какая-то возня. Не выдержав, Анна вышла на улицу. Толпа подростков окружила старую цыганку и науськивала на неё собаку. Старуха беспомощно оглядывалась, отмахиваясь от пса, и что-то кричала. Анна разогнала пацанов и пригрозила:
— Да разве ж можно на человека с собакой! Вот я вам! Все расскажу родителям! Да ещё участковому жалобу напишу.
Цыганка еле держалась на ногах. Анна поддержала её и завела в свой двор. Усадив на скамейку в беседке, подала кружку воды. Старухе можно было дать лет 80. Худое, с резкими морщинами лицо, седые волосы заправлены под косынку, а кофточка и необъятных размеров цветастая юбка были совсем выцветшими, старенькими, но чистыми. Через плечо висела такая же старая полотняная сумка с дырками.
— А говорили, страшная, — мелькнуло в голове.
Анна намочила полотенце и подала цыганке, поставила на стол тарелку с наваристым борщом, достала из печи кашу, налила стакан молока.
— Поешьте. Досталось Вам сегодня.
Пока старуха молча ела, женщина собрала пакет с продуктами: булку хлеба, печенье с конфетами, бутылку молока. Рядом положила сто рублей.
— Дай-ка руку твою, — неожиданно сказала старуха.
— Не надо мне гадать, не верю я в это, — отмахнулась Анна.
— Вижу, что душа у тебя светлая, добра тебе хочу. Не бойся, дай руку.
Анна протянула руку. Цыганка внимательно посмотрела на ладонь, внезапно нахмурилась и, достав из кармана юбки огрызок красного карандаша, начала что-то шептать и сосредоточенно чертить линию, соединяя два отрезка. Потом аккуратно убрала карандаш.
— Ну вот, теперь все хорошо. Руку не мочи и не смывай до 12 ночи, а то беда будет, долго не проживёшь. И не переживай, будешь ты матерью, — добавила она, глядя на оторопевшую женщину.
— Как она узнала, что у меня нет детей?- удивлялась Анна, провожая нежданную гостью.
— Вот только ошиблась гадалка, какие уж дети, врачи давно крест на мне поставили.
— Будут дети, двое мальчиков. За младшего душа все время болеть будет.
Растерянная женщина долго смотрела вслед старухе, потом одернула себя:
— Да что же это я, прям гипноз какой-то, поверила, ну надо же!
Но смывать линию, нарисованную цыганкой, все-таки остереглась.
Скоро это происшествие как-то позабылось, вытесненное другими впечатлениями и событиями, и старуху цыганку больше никто не вспоминал. Село жило своей обычной жизнью.
Как-то уже к концу лета, к Анне зашла соседка:
— Слышала? У Трофимовых-то дом купили. Вчера приезжал покупатель, дом понравился, сразу и сговорились. Завтра едут к нотариусу оформлять.
Дом Трофимовых стоял на противоположной стороне улицы, наискосок от дома Анны.
В селе, как известно, секретов нет, поэтому уже через неделю-другую досужие деревенские кумушки выяснили, что дом купил бывший городской житель, вдовец с двумя мальчишками, Виктор Иванович, открывший небольшую мастерскую по ремонту автомашин. Жена его умерла, по какой причине точно выяснить не удалось.
— Говорят, тяжело болела, — шептались одни.
— Вроде как разбилась на машине, — утверждали другие.
Но факт был налицо. Вдовец.
Проходя мимо бывшего дома Трофимовых, Анна частенько теперь видела на крыльце или во дворе мальчонку лет 5, худенького, глазастого, чем-то похожего на взъерошенного воробышка. Ей все время хотелось приласкать и покормить его. Может быть потому, что мальчик старался сидеть на солнышке, мало бегал, и выглядел каким-то одиноким и потерянным.
Однажды к ней заглянул новый сосед. Это был рослый мужчина средних лет со спокойным приветливым взглядом. Оказалось, его младшему сыну, Максимке, нужно козье молоко. Мальчик тяжело перенёс смерть матери, получил сильнейший стресс при аварии и вот уже год угасал, как будто кто-то выключил родничок, питающий его жизненной энергией. Врачи и посоветовали для укрепления сил и здоровья попить козье молоко. По этой же причине состоялся и переезд в село. Старший сын, Данила, в этом году пошёл во второй класс. Выслушав все это, Анна попросила, чтобы Максим сам приходил к ней. Не хотелось лишних разговоров и пересудов.
Поначалу мальчик дичился, взяв молоко, сразу уходил. Потом как-то Анна, занятая процеживанием молока, попросила его положить немного сена в кормушку козы. И с этого времени Максим начал оттаивать. Вместе с Анной он чесал козочку гребнем, угощал её вкусняшками, кормил кота и выгонял кур с огорода.
— Что бы я без тебя, Максимка, делала? Ничего бы не успевала! Помощник ты мой! — хвалила она его.
Возвращаясь с фельдшерского пункта, где она работала, Анна уже издалека видела маленькую фигурку ожидавшего её мальчика. Стал появляться и старший, Данила, приходилось помогать ему с уроками. Как-то незаметно ребята начали делиться с Анной своими детскими новостями. Однажды оговорившись, Максимка назвал её мамой. У Анны слезы выступили на глазах. Она уже не представляла себе жизни без этих ребятишек.
Все чаще заходил и Виктор. Женщина чувствовала его интерес, да и, чего греха таить, мужчина ей нравился. Уже к Новому году они расписались. Анна со всем своим хозяйством, козой, котом и курами, переехала к нему. Дети сразу стали называть её мамой, а младший так и ходил по пятам. Иной раз приходилось брать его с собой на работу, не хотел оставаться один. Максим как будто боялся, что Анна исчезнет, и все спрашивал её:
— А ты ведь не уйдёшь на небо? Нет? Я не хочу, чтобы ты уходила.
— Что ты, сыночек, да куда ж я от вас уйду! — и целовала ставшую такой родной вихрастую головку.
***
— Аннушка, ты идёшь? — голос мужа оторвал её от воспоминаний.
— А ведь правду сказала цыганка, — подумала Анна и, ещё раз посмотрев на спящих детей, тихонько прикрыла дверь.
