Она вошла незаметно. Лишь тихий скрип двери заставил всех поднять головы. Семья завтракала. Десятилетний Толя вздрогнул , увидев мать,  и тут же опустил голову. А четырехлетняя Аленка, наоборот смотрела на незнакомую женщину с любопытством.

Варя охнула и прижала уголок платка к губам. Петр неспешно облизал ложку и встал — Тебе чего надо?- глухо спросил он. Женщина медленно опустилась на колени и прошептала

— Прости меня, Петя. И вы дети. Идти мне некуда совсем — и тихо заплакала. Петр помолчал , потом кивнул Варе

— Накорми ее. Вечером поговорим. Сейчас недосуг мне разговаривать,  на поле надо — и надев тужурку, ушел. Варя не знала, что делать и как себя вести. С одной стороны,  они с Петром уже три года вместе живут. А с другой, Ольга то ему жена законная.

— Вы проходите, покушайте с дороги — с трудом выдавила она из себя. Ольга молча кивнула и села за стол. Варя быстренько поставила перед женщиной стакан молока и свежеиспечённый хлеб. Та стала молча, но жадно жевать. 

Толя сидел не шевелясь, не зная что делать. Он знал, что это его мать родная, но не знал как поступить. За три года, что он ее не видел, она сильно изменилась. Толик помнил ее красивой, веселой, а сейчас перед ним сидела постаревшая и потерянная женщина.

Наконец он нашел выход. Выскользнул из-за стола и вышел на улицу.

— Толя, ты куда?- крикнула Варя, но ответом был только стук двери. Ольга глубоко вздохнула и посмотрела на Алёнку

— Выросла то как — сказала она и замолчала. Варя нервничая, стала убирать грязную посуду.

— Давно живёте?- вдруг спросила Ольга. Варя вздрогнула и виновато ответила

— Так четвертый год пошел — Ольга повернулась к ней

— Не обижает?- Варя залепетала

— Да нет. Петя хороший человек. Трудно ему было с двумя детьми, ой, простите, я не хотела. Ольга криво усмехнулась. 

— Да чего уже, моя вина. Ты мне лучше покажи место, где прикорнуть можно, а то двое суток без сна — Варя захлопотала

— Конечно, конечно. Вот на лежанке располагайтесь. А мы  мешать вам не будем, правда Аленка? Пошли во двор, курочек покормим. Ольга сквозь сон слышала, как Аленка громким шепотом спросила

— Мама, а кто эта тётенька? На что Варя ей шикнула

— Тише ты. Папка придет и все тебе объяснит

— А у Петра все валилось с рук. Даже бригадир прикрикнул на него

— Ты что всю ночь делал? А ну дыхни?- Петр огрызнулся

— Да пошел ты, Матвеич, не до вина мне. У меня другая беда, Ольга вернулась Матвеич присвистнул и подсел поближе

— Что освободилась уже? И чего теперь делать будешь? Выгонишь? Так то тебя никто не осудит. Вспомни, как она пацана с собой увезла, а дочку грудную тебе оставила. Как ты волком выл. Хорошо, что Варя приняла и тебя и твоих детей. Когда Толика с города привезли, она и слова поперек не сказала. Хоть и неродной он тебе Петр вскочил и заходил туда сюда

— Веришь нет, Матвеич, сам не знаю что делать. И Варьку жалко, да и Ольгу тоже. Непутёвая она, всю жизнь себе загубила. И выгнать надо и не знаю как. Видел бы ты ее. От той красавицы Ольги ничего не осталось. Просто замотанная баба. Буду думать , Матвеич, а что делать?

Ольга по деревне слыла первой красавицей. Белокурая коса, синие с поволокой глаза. Бегали за ней многие. Петр тоже вздыхал по ней, но реально оценивал свои шансы. Он особой красотой не блистал, зато был надёжным, как та скала.

А Ольга кружила парням головы и ни о чем не догадывалась. Особенно бурный роман у нее был с Валерой, сыном председателя. Тот и одет был не чета другим. Папаша из района  вещи ему городские привозил. И на машине служебной разрешал кататься.

Красивая пара —  шептались все вокруг и ждали скорой свадьбы. Но что-то пошло не так. Валерку срочно отправили в город, к якобы больной тётке.

На Ольгу стало жалко смотреть. Почернела, похудела. Парни наперебой стали оказывать ей внимание. Но она только качала головой. Придет бывало на танцы, постоит тихонько в уголке и уходит.

Однажды Петр пошел следом и увидел, как та зашла в рощу и горько заплакала, обняв берёзу. Он подошёл ближе, да неудачно, наступил на ветку, которая громко хрустнула. Ольга испуганно вскрикнула.

— Не бойся, это я Петя- сказал он. Она смахнула слезы

— Ты за мной, что следишь?- Петр опустил голову

— Да, наверное. А почему ты плачешь? Что-то случилось ? Она присела на пенек и грустно рассмеялась

— Вот ты мне скажи , Петь, чем я такая недостойная? Почему родители Валеры против меня ? Думаешь он в город за тёткой ходить уехал?  От меня они его спрятали. И вот как теперь жить, а , Петя? Хоть в омут с головой — и опять заплакала.

И тут у Петра вырвалось — А ты выходи за меня. Любить буду всю жизнь. Слова плохого от меня не услышишь- Она прищурился

— Точно? А если соглашусь, назад не завернешь? Петр замотал головой

— Нет. Мое слово крепко. Свадьба была скромной. Только свои. Петина покойная бабушка ещё тогда сказала — Эх, внучек, куда ты голову засунул? Не любит она тебя, а вот горя много принесет. Попомни мои слова.

Но Петр никого не слушал, смотрел на невесту влюблёнными глазами. Ровно через восемь месяцев Ольга родила сына. И только тогда и рассказала причину, почему бывший ухажёр так быстро уехал.

— Он как узнал о моем положении к родителям пошел. Те на дыбы, не нужна нам гулящая. А ведь он у меня первым был. В тот вечер когда ты меня догнал, я хотела на себя руки наложить. И ты мне предложение неожиданно сделал. Вот я и ухватилась за тебя как за соломинку. Прости меня. Если хочешь, я уйду. Заберу сына и пусть , как будет.

Петру конечно было досадно, не думал, что так у них все выйдет. Но любя ее, только и сказал

— Сын будет моим. А ты мне женой законной. Забудем прошлое. Оля тогда впервые искренне его поцеловала. Стали жить как все. Через шесть лет родилась Аленка. Петр был счастлив. Хоть и любил он Толика как родного, но дочь все же роднее.

Алёнке было полгода, как проявился Валерка. Сначала все было мирно, спокойно. Пока Петру не шепнули, что видят Ольгу то там , то здесь. Да не одну, а с бывшим ухажером. Петр тянуть не стал, просто прижал ее к стенке. Она со слезами во всем призналась.

— Ты понимаешь, тянет меня к нему. Знаю, что ты лучше, надёжнее, но поделать с собой ничего не могу -каялась она. И что делать собираетесь?- мрачно спросил он.

— Он меня в город зовёт. Вместе с Толей. Он же знает, что это его сын. Что мне делать , а Петь?- Он только спросил

— А Аленка? — Ольга опустила глаза

— Она Валерке не нужна. Он подошёл к колыбельке и посмотрел на спящую дочь

— Тебе решать. Аленка со мной останется. Ольга уехала. Целый год от них с Толей не было новостей. Пока его не вызвали в правление. За столом сидела незнакомая женщина.

— Вы понимаете, Петр Васильевич, сложилась такая ситуация. Ваша жена под следствием со своим сожителем. А сына мы поместили в приемник. У меня к вам вопрос, вы его забирать будете или мы оформляем его в детский дом? Петр еле сдержался от бранных слов, но взял себя в руки

— Сына я забираю, но о его матери больше слышать не хочу. Варя уже жила у него. С ней получилось все как -то буднично. Она сначала приходила помочь с Аленкой. Готовила нехитрую еду. Пару раз оставалась ночевать, когда дочка сильно капризничала. Да и вокруг все твердили, держись за нее, хорошая она. Ну он и сдался. Просто в один из вечеров сказал

— Оставайся — Она и осталась . А когда он привёз Толика, приняла и его. Правда сближались они долго. Лишь  через полгода она робко пришла к нему.

Ольга проснулась поздно. Варя тихо гремела посудой, готовила ужин. Толика не было, видимо ждал отца на улице. Аленка играла с куклой.

И тут послышались тяжёлые шаги . Пришел Петр. Они молча поужинали. А когда дети ушли спать, он завел разговор.

-Варя мне жена, хоть и не расписаны мы. А ты, Ольга, хоть и законная, но мне не нужна. Я сегодня долго думал и вот что решил. Раз деваться тебе некуда, будешь жить в нашей малухе. Она теплая, печь есть. Кровать поставим, живи.

Если дети захотят с тобой общаться, запрещать не буду. Будешь Варе по хозяйству помогать. Насчёт работы не знаю, сама хлопочи. А теперь всем спать. Завтра трудный день — сказал он и встал из-за стола.

Вот так и стали жить. Вроде раздельно и как бы вместе. Ольга на свежем воздухе посвежела. Петр нет- нет, да глянет в ее сторону. Но тут же себя одергивает. Предала раз, предаст и другой. Правда дети все чаще забегают к ней в гости.

И только Варе тяжело на душе. И уйти не может, полюбила она и Петра и детей. А взгляды мужа на соперницу тоже мимо нее не проходят. Вот так и живут рядом. Две жены одного мужа. И только Бог знает, как расплести этот узел нелёгких отношений.

Натали Масякина

Рейтинг

0 из 5 звезд. 0 голосов.

Как Танечка научила бабушку жить

В вымирающей улице, в единственной уцелевшей избе баба Нюра тоскливо глядела в окно. За стёклами – низкое пасмурное небо, а на противоположной стороне улицы, среди почерневших сорняков и кустарников, более полугода мрачно глядел построенный колхозом  дом из силикатного кирпича.

Необжитая громадина, с тёмными окнами без занавесок, безлюдье, гнетущая тишина постоянно напоминали ей о беспросветном одиночестве, о том, что ни она, ни даже чудесная новая постройка никого не интересует. От неприятных навязчивых ощущений исстрадалась ее душа.  

В один из таких дней баба Нюра услышала надсадный рёв мотора и поглядела в окно. Буксуя в раскисшем грунте немощеной дороги, к новому дому подъехал грузовик. В его кузове возвышались домашние вещи: холодильник, шкафы и прочее.

Через задний борт спрыгнул молодой высокий мужчина, подбежал к кабине и помог выйти женщине с маленькой девочкой на руках. Подкатила и колхозная легковая машина, из неё вылез завхоз, степенно взошёл на крыльцо, открыл дверь ключом. Молодые супруги взяли девочку за руки и осторожно повели  в дом.  

Увидев малышку, баба Нюра представила, как та уже вскоре придёт к ней в гости и у них завяжется дружба. От предчувствия перемен к лучшему она забыла про болезни и принялась наводить порядок в  комнатушке: обмахнула веником паутину, сорвала с кровати покрывало и простыни, с окон – занавески, нагрела воды и все перестирала.

К вечеру развела мел и побелила громадную русскую печку с подтопком, потом хорошо промыла пол. На следующий день убрала мусор перед домом, купила краску и в яркий цвет выкрасила наличники окон.  

Новоселы заходили к ней часто. Вместе с ними иногда появлялась и девочка. Как и предполагала старуха, Танечка вначале недоверчиво смотрела на неё, спрятавшись за мамину юбку.  

Как-то утром, когда ещё не рассвело, соседка привела девочку к бабе Нюре и попросила: — Можно дня два оставлять у вас Танечку, пока я оформлю её в детский садик? Ей уже четыре годика, она самостоятельная и послушная. У меня с собой и обед для неё, и альбом для рисования,  цветные карандаши. К вечеру, как только освобожусь, заберу.  

Баба Нюра обрадовалась. Ей всегда хотелось быть рядом с ребёнком, а тут нежданно-негаданно сбывалась её мечта. Старуха, не выдавая радости, приветливо ответила:  — Конечно, можно. У меня избушка маленькая, но тёплая и чистая. Девочке со мной будет хорошо.  

Соседка ушла. Баба Нюра оглядела крошку: девочка была прелестная. Личико нежное, голубые глазёнки смотрели умненько и доверчиво. Шапочка с красными помпонами сбоку; голубое осеннее пальтишко, на груди которого вышит желтенький бегущий утёнок; на ножках – зелёные резиновые сапожки, всё в самый раз. И тут старуха испугалась: как общаться с Танечкой, чем её занять?  

— Ой, девочка! Да что  я с тобой делать буду? – воскликнула баба Нюра.  

— Как что? Ты что, бабушка, жить не умеешь? Я тебя жить научу, — уверенно ответила Танечка.

– Начнём с утренней гимнастики. Помоги-ка, бабушка, мне раздеться и постели на пол палас.  Танечка осталась в трусиках, а поскольку паласа не оказалось, на пол постелили ватное одеяло.

Малышка встала посреди него и начала командовать:  — Бабушка, ты со мной вместе будешь делать зарядку, а то мне одной скучно. Руки вверх, в стороны, вниз! Руки вверх, в стороны, вниз! Теперь приседания: вот так, вот так, вот так. Я люблю кувырки.  И ребёнок, смеясь от удовольствия, начал кувыркаться.

Баба Нюра, охая и тоже смеясь, неуклюже повторяла за девочкой движения, но, когда надо было переворачиваться через голову, присела на диван.  

— Ты почему не делаешь зарядку? – возмутилась Танечка.

– Вставай! Папа говорит: «Надо уметь преодолевать усталость». Будем делать ласточку.  Танечка встала на одну ножку, другую подняла высоко назад, наклонив туловище вперёд, ручонки развела в стороны.  Старушка тоже наклонилась вперёд, но вот стоять на одной ноге ей не захотелось, и она растянулась на одеяле, притворно заплакала.

Танечке стало жалко бабушку. Она обняла нежными ручонками её морщинистую шею и успокаивала:  — Не плачь, бабушка! Папа говорит: «Не сразу Москва строилась». Старайся, старайся! Будешь и ты настоящей спортсменкой!  

После зарядки Танечка достала из сумки, оставленной матерью, цветные карандаши и альбом, вырвала из него один лист, отдала хозяйке:   — Ты, бабушка, нарисуй меня, а я буду рисовать маму, папу и тебя.

 И они усердно принялись рисовать.  Когда рисование надоело , обе тепло оделись и пошли гулять на улицу. Старуха начала показывать Танечке своё хозяйство. Во дворе, на цепи в будке, жила маленькая кривоногая дворняжка Дамка.

Собачка залаяла на Танечку, но старуха прикрикнула на неё, а девочка дала Дамке конфету, и собака, съев конфету, завиляла хвостом, лизнула Танечку в руку.

 Баба Нюра открыла дверь в сарай, где жила коза, и обрадовалась: рядом с белой рогатой козой стояли две маленькие мокрые козочки. Хозяйка схватила козочек и отнесла в избушку. Танечка росла в городе, никогда раньше не видела настоящих живых козочек, поэтому была в восторге от них.  

— Пора кушать, — напомнила бабушка и вынула из  сумки гостьи хлеб с маслом, в стеклянных банках молоко и манную кашу.

 — Я не хочу кашу, — закапризничала Танечка.  

— Может, мои щи попробуешь? – предложила баба Нюра.  

— Попробую, — неуверенно согласилась девочка.  Бабушка вынула из печки горшок, достала из погреба соленья, налила в две тарелки щи, порезала тонкими ломтиками солёные огурцы, помидоры, сало, не забыла и хлеб.

Танечка с удовольствием похлебала щи, скушала половину огурчика, половину помидорчика, два ломтика сала и всё с хлебом.  

Почуяв запах еды, с печки слез кот. Он, лентяй, целыми днями спал и просыпался только, чтобы поесть. Танечка отдала ему манную кашу и молоко. Пообедали, убрали за собой посуду, и баба Нюра спросила:  — А что теперь будем делать?  

— После обеда нас в садике укладывали спать. Хозяйка постелила ей на диване, но девочка попросила: — Я не хочу на диване, я хочу на большой кровати, с тобой.

 Баба Нюра разобрала свою широкую постель, они разделись и легли. Бабушка от усталости мгновенно уснула, а Танечка не могла уснуть; ей даже стало немножко страшно в незнакомой обстановке от полумрака  в углах маленькой комнатушки, и только когда кот забрался на постель, на одеяло, и улёгся на ноги девочке и сладко, громко замурлыкал, ей стало хорошо, и Танечка уснула. 

 Спали они долго и проснулись оттого, что козочки жалобно, призывно блеяли – захотели есть. Старуха сходила в сарай, подоила козу, принесла молоко. Танечка держала козочек, а бабушка поила их из бутылочки через соску.

 — Ну, а теперь что полагается делать? – спросила баба Нюра.  

— Теперь надо играть, — объяснила девочка.

— Будем играть в сказку, которую читала мне мама. Я с козочками буду козлятами, а ты – мамой-козой. Ты выйдешь, а я останусь в избушке. Ты постучишься в дверь, а я спрошу: «Кто там?» Ты ответишь: «Это я, мама-коза. Отопритеся, отворитеся, я вам молоко принесла». Я дверь и отопру.  

Старуха согласилась, оделась тепло и вышла в сени. Танечка подбежала к  двери, взялась за крючок, а крючок в петлю не лезет.

 — Бабушка, я не могу дверь запереть! – закричала девочка.

Старушка снаружи нажала на дверь, девочка двумя ручонками уцепилась за кованый крючок, повисла на нём, и крючок туго вошёл в грубую петлю. Танечка поймала козочек, обняла их и стала ждать, когда постучат в дверь.  Тук, тук, тук,  – раздался стук в дверь.  

— Кто там? – спросила девочка.  

— Это я, мама-коза. Отопритеся, отворитеся, я молоко принесла, — ответила старуха через дверь.  

— Ты правда не Серый Волк? – испуганно переспросила Танечка.  

— Правда. Я мама-коза, а не Серый Волк.  — Тогда я сейчас отопру, — сказала девочка, подбежала к двери, упёрлась в крючок, а крючок – ни с места.

— Бабушка, я не могу дверь отпереть! – закричала она.  Старая слабая женщина изо всех силёнок снаружи  нажала на дверь, но всё равно у Танечки не хватало сил откинуть крючок.

Баба Нюра не на шутку испугалась, а девочка – нисколечко. Она вспомнила: в сказке про трёх поросят волк хотел забраться в дом к поросятам через трубу, и закричала:  — Бабушка, ты влети в трубу и вылезь через печку, а я заслонку открою!  

— Я не умею влетать в трубу, — смеясь и плача, ответила старуха.  

— Ну, тогда влети в форточку, — посоветовала девочка.  

— И в форточку не умею влетать, — ответила с отчаянием баба Нюра.

– Вот в окно я, пожалуй, влезу. Подойди к окошку, отопри шпингалеты.  Танечка открыла окно, и старуха влезла в него.  Вскоре пришла Танечкина мама  и поинтересовалась: — Как вела себя моя дочка? Не замучила?

— Послушная, хорошая девочка, — ответила баба Нюра.

– Пусть ко мне каждый день приходит, и ничего мне за это не нужно. Я ей буду рада.  Когда Танечка пришла домой, то похвасталась: — Ой, мамочка, папочка! Баба Нюра совсем жить не умела, а я её научила.

Леонид Аронов

Рейтинг

5 из 5 звезд. 2 голосов.

Детство в деревне — это одно из самых лучших воспоминаний. Весь день бегаешь на свежем воздухе, ешь ягоды и овощи, растущие в саду, не моешь, просто сразу ешь, а что с ними будет, они свои, чистые, яблоками кислыми еще закусываешь, рвешь сразу целую охапку, поэтому к обеду и есть не хочется, сыта уже по самую маковку.

На обед летом — окрошка. С кислым квасом. Бабушка сама делает. Есть квас на черном хлебе, есть на белом. И еще лодку сметаны сверху. Все едят с аппетитом, а я так, для вида.

Мне не очень нравится, но детский организм поглощает еду постоянно и с восторгом, не ясно, куда что потом девается. В энергию все уходит, наверное.

Постоянно ходишь к кому-то в гости, потому что в деревне — там же половина родни, бабушки, дедушки, дяди, тети. И вот так можно целый день курсировать из дома в дом.

У бабушки Тони — собака Тузик. В доме чисто, двери белые, резные, она часто жарит карасей, потому что дед Коля — заядлый рыбак.

Дед Коля веселый, смешливый, постоянно смолит сигареты, одну за одной, однажды прокатил на мотоцикле. В люльке. Раньше такие были. Мне понравилось.

Больше всех мне нравились дядя Витя и тетя Марина. Марина — татарка. Родня поджимает губы куриной гузкой. А Марина красивая, веселая, показывает мне, как «катает» голову по сложенным под подбородком рукам. Здорово, аж дух захватывает.

Сейчас они в разводе. Родня оказалась права. Но я их люблю, вернее, воспоминания о них, теперь уже каждого по отдельности.

Я боялась гусей. Они гуляли по деревне важно и вели себя так, словно вся деревня целиком принадлежит только им одним. Большие такие, здоровущие, лапы размером с мою ногу и клюв как тяпка. Расправят крылья, загогочут — и прямиком на тебя. Аааа, орешь и бежишь. Не догонят, а страшно.

Ходили в лес за грибами. Ох, сколько же грибов насобирали! Потом чистили в сенях. Половина родни сразу в лес, обратно — с полными корзинами, а потом сидят и грибы чистят.

А ты ходишь и грибами любуешься. Масленок не понравился. Хотела выбросить. Не дали.

А каждый вечер я смотрела, как возвращаются с пастбища коровы. Это как вместо «Спокойной ночи» по телевизору посмотреть, на сон грядущий.

Вот не помню, смотрела ли я в деревне мультики. Может, и нет. Не до того было.

На коров смотреть было интереснее. Я выходила за калитку, садилась на огромные корни тополя, и созерцала действо. Коровы, как собаки, знали свои дома. Шли спокойно и послушно, помахивая хвостами, изредка мычали. Запах коровьих лепешек — это из деревни, из детства. Запах совсем не раздражал. Это же навоз. Им грядки удобряли.

Так что запах травы, сена и навоза — это запах деревни. У кого не было детства в деревне, даже в цирке нос морщат, фуу, чем пахнет. Животными там пахнет, животными. Абсолютно нормальный запах.

Мое детство прошло с бабушкой Фешей, маминой мамой. Сначала она жила в деревне. Дом был старенький, но крепкий. Сени. Русская печь, как в мультиках.

Дрова, котелок и кочерга тоже имелись в наличии, а как же. И старые, черно — белые фотографии над кроватью бабушки. Братья и муж. Все в военной форме.

И даже икона имелась в уголке. Под потолком. Но без лампадки. Бабушка была верующая наполовину. Вроде, и верить положено, и не верится, но мало ли что, лучше яйца на Пасху в луковой шелухе покрасить.

Сад в деревне у бабушки был большой. Цветы, малина, ирга, если кто не знает, это ягоды такие, черные и красные, вкусные. Яблони, картошка, что еще, просто не помню. Подсолнухи! Точно. И маки. Тогда их еще не запрещали выращивать. Ох, и вкусные же!

А еще бобы и горох. Ничего вкуснее маринованных груздей бабы Феши я больше не ела. Если только ее похлебку. Это просто картошка, лук и яйцо. Но как же это было вкусно и сытно!

Еще помню, как первый и пока последний раз, меня ужалила оса. Под коленку. Когда я гуляла среди бабушкиных цветов у окна. Ужас ужасный.

Потом бабушка совсем постарела, ее дом продали и она стала жить с нами, в городе, в трехкомнатной квартире. Однажды, помню, бабушка что-то увлеченно вязала, а брат говорит, мол, давай проползем мимо, чтобы не заметила.

Мы пытались. Но каждый раз, подползая к бабушке, мне становилось очень смешно. Брат дергал меня за рукав, мы уползали обратно, и он проводил инструктаж. Типа, хватит ржать, подумай о чем-нибудь страшном. О войне, например.

Я мужественно ползла, думая о войне, и тут бабушка откладывала вязание и спрашивала, какого черта мы тут два часа уже ползаем.

Очень жаль, что у моего сына не было такого счастливого детства. А у вас детство проходило в деревне? Или нас таких мало осталось? По пальцам одной руки пересчитать можно?

Автор: Орешниковая Соня

Рейтинг

5 из 5 звезд. 2 голосов.

Мои дедушка и бабушка

Почему дедушка и бабушка были для меня ещё и папой и мамой, я долго не спрашивал. Жили мы, сколько себя помню, в тёплом доме на высоком фундаменте, а в «зале» — большой парадной комнате, куда редко когда кто-нибудь заходил, — на комоде стояло «поясное фото», на котором молодые совсем мужчина и женщина сидели, прислонившись друг к другу головами.

Это и были мои папа с мамой, которые погибли при взрыве, когда мне не было ещё и года. Оба они работали геологами и часто должны были спускаться в шахту для взятия каких-то там проб.

Когда мама пошла меня рожать, папа стал спускаться один, но без неё справлялся плохо. Вот потому она и вышла на работу через девятнадцать дней после моего рождения, возложив все заботы о младенце (обо мне, то есть) на плечи своих родителей – тех самых моих дедушки с бабушкой, с которых я рассказ свой и начал.

И почти через год после этого в шахте взрыв и грянул. Уже когда я подрос, дедушка рассказывал, как приезжала на шахту комиссия из самой Москвы, признавшая всё произошедшее несчастным случаем.

Поэтому мы и жили втроём в доме на высоком фундаменте, который когда-то, давным-давно, построили вместе дедушка и его отец, когда пришла пора женить сына.

Там они и прожили, мои дедушка с бабушкой, всю жизнь. Там мама моя увидела свет, а потом ещё две её сестры, не успевшие дожить до года и умершие от каких-то традиционных деревенских болезней.

Я же родился уже в другом месте: в поселковой квартире, которую моим маме с папой дали как молодым специалистам. А после их трагической кончины вернулся я в родовые пенаты. Круг, что называется, замкнулся…

Когда я был маленьким, мне казалось, что дедушку я любил больше, а бабушку… мы оба с ним… чуть-чуть боялись.

Была она у нас невысокая, крепкая такая, с сильными руками, на которых всегда по локоть были засучены рукава, ибо всё время она что-то делала, что-то убирала, шила, стряпала, чистила или нас с дедом кормила.

Дедушку она всегда называла в глаза и за глаза «дед». Он же её навеличивал по имени-отчеству: «Марь Семёновна».

— Дед! – кричала она из глубины дома.

– Иди, баню затапливай. Да гляди мне: нежарко, пока мальчишку не помоешь. Себе и мне уже потом погорячей сделаешь.

— Дык я, Марь Семёновна, уже затопил, думал, ты забыла, что нонеча суббота…

— Не… как же забуду-то, еслиф каждый день листочки в календарю с утра сама отрываю. Когда баня была готова, баушка командовала опять: — Дед! Иди, мой мальчишку-то!

— Дык это, я, Марь Семёновна, дров ещё подкалываю. Можа, ты сама его ныне обхетаешь?

— Ишо чево удумал-то! На голого мужика я не глядела. Стыдно же это!.. Мужику тому, мне, то есть, было лет, наверное, шесть.

Когда после нашей помывки дедушка приносил меня на закорках в дом и в баню шла баушка, мы с ним садились за стол «чаёвничать».

Дед безропотно пил чай, который ему «от спины и коленок» баушка заваривала на каких-то там горчайших травах. У меня же в кружке было тёплое молоко.

Я канючил, кривился, потому что по верху молока плавали пенки. Помните, как все мы их в детстве ненавидим?.. Ну а дедушка меня уговаривал: — Пей, пей, унучок! Раз баушка сказала, надо пить…

Когда он видел, что аргумент этот меня убеждал не сильно, то продолжал доверительно: — А у меня, думаешь, скусно? От на, попробовай… И пододвигал мне свою кружку. Я едва касался дедова зелья губами. Ароматная горечь чувствовалась даже глазами и щеками.

Дед внимательно следил, чтобы я не обжёгся, потом продолжал: — О-о-о-т, видишь, как оно в жизни-то случаца! Иногда и не знашь, что хуже ещё, чем тебе сейчас, быват!

Потом сжаливался надо мною, совал свои корявые большой и указательный пальцы в мою кружку, вылавливал ими пенку и совал её себе в рот.

После чего воровато оглядывался на двери: не увидела ли этого страшного нарушения дисциплины и порядка баушка.

Я благодарил дедушку одними глазами, скорбно вздыхал и мужественно припадал губами к краю кружки.

Когда из бани возвращалась баушка, я уже лежал в кровати, куда дедуня меня уносил, а сам оставался дожидаться Марь Семёновну.

а столом они негромко о чём-то говорили, а я, притаившись, ждал. Когда бабушка шумно вздыхала, вставая из-за стола, и говорила, что пора спать, «а то завтри вставать рано» (будто были дни, когда она вставала поздно), я подавал голос: — Дедунюшка! А звёзды смотреть будем?

Отвечала сначала бабушка: — От, дед, смолоду ты бестолковый был! И мальчишку тому же учишь. Чёрте чё удумали! Звёзды!..

Дедушка подходил молча к моей кровати за занавеской, неся в руках тулуп свой пахучий, почти истлевший. Никогда больше, во всей своей дальнейшей жизни, я не был так счастлив, как в этот момент.

Дед накидывал тулуп себе на плечи, брал меня на руки и прижимал к груди (ах, как же тепло было от его чистого костлявого тела тогда!). Затем полы тулупа запахивал у меня на спине и придерживал их руками.

Я же, как лягушонок, всем телом своим прижимался к нему. Сейчас мне даже кажется, что в эти моменты я слышал, как неторопливо по дедовым жилам течёт кровь.

Мы выходили во двор, и оба задирали головы. А та-а-а-м, вверху, над нами блистала, сияла, изнемогала от своей красоты и загадочности алмазная россыпь звёзд.

Мы восторженно молчали какое-то время, а потом дедуня рассказывал мне. Всегда одно и то же: как Юрий Гагарин полетел первым туда, на встречу с этой красотой. И заканчивал всегда одною и тою же фразой: — И я тоже хотел. И в Москву писал… Но они мне не ответили…

Когда бабушка умерла, я дедушку к себе забрал. Конечно. А как же он один-то там, в высоком доме будет!

Всякий раз, когда я возвращался с работы, на кухне у него на коленях сидел правнук, а мой дедушка показывал ему в окно ту звезду, на которой сейчас живёт его прабабушка и ждёт своего деда, потому что одной ей, без него, даже в раю плохо…

Автор: Олег Букач

Рейтинг

5 из 5 звезд. 2 голосов.