Семью опозорила

Произошла эта реальная история много лет назад. Тогда время было другое. И нравы.

Итак, в деревне все случилось. Там черноволосую и голубоглазую русскую красавицу Грашу просто посадили в сани и увезли.

Девушка, которая не подозревала ни о чем подобном, даже вскрикнуть не успела. Да и толку? Тихон гнал лошадей, село осталось позади.

И только одна мысль была «А что же теперь будет?». Она переживала не зря. Суровый отец спуску в их многодетной семье никому не давал.

Дисциплина, послушание, уважение. Он не очень одобрительно относился и к сельским гуляниям, куда она и в тот раз отправилась. Хотя там все чинно было. Песни, гармошка. Знакомые лица.

Но вот, опасался. И как выяснилось, не зря. Тихон чужой был в их местах. Просто заехал. Побыл недолго, примерно полчаса. Случайно встретился с ней взглядом. Раз, другой. Долго смотрел, не отрываясь.

Она тоже улыбнулась. Что такого? И когда позвал на пару слов в сторонку, не думала о том, что скоро будет мчаться с ним по заснеженной дороге. А он особо не разговаривал. В сани и вперед! Дом удивил. Большой, красивый.

— Сынок! Ты чего? Это кто? — появилась на пороге нарядно одетая маленькая женщина, с глазами такими же прозрачно-синими, как у того, кто увез Грашу.

— Потом, мам. Все потом. Это моя жена, — он прошел в комнату. У Граши все как в тумане было. Она не хотела есть, не смотрела по сторонам.

— Я только думала, как там тятя? Мама? Наши все? И когда все уснули, удалось мне все-таки сбежать, — вспоминала много позже Графина Ивановна.

В свой родной дом она добралась только на следующий день. Растрепанная, запыхавшаяся. На порог отец вышел. Он словно постарел на 10 лет.

— Папа… Я. Папа, я, — Граша даже говорить от волнения не могла.

— Домой больше не пущу. Ты семью опозорила, ночевать не пришла!- сказал отец. Граша стала объяснять, что она-то сама ни в чем не виновата.

— Люди что скажут? Соседи? Все же видели, знают. Да тебя замуж после этого никто не возьмет. Ты сама-то не понимаешь? Что случилось? Что ты навытворяла?

Молоденькая девушка не была дома! — отец обхватил голову руками. Любопытные соседки уже тут как тут были: выглядывали из-за угла.

Граше до того плохо было, что готова была идти, куда глаза глядят. Ноги не держали. И тут из-за угла сани нарядные показались.

Сквозь пелену слез Граша увидела того самого Тихона. С ним были вчерашняя женщина и высокий пожилой крепкий мужчина.

— Принимайте сватов! Хозяева! А чего невеста такая хмурая! Убежала, жениха не дождалась, — начали они. Отец подошел здороваться. Граша молчала. Чья-то рука взяла ее ладошку в свою.

— Прости. Резкий я, не смог удержаться. Ты не переживай, все как надо будет. Я о тебе заботиться стану. И честно — с первого взгляда полюбил. Потому и украл тебя. Хотелось подальше ото всех увезти и спрятать! — улыбнулся Тихон.

Свадьбу сыграли. И жила Граша лучше всех. У мужа ее пасека была. Валенки они катали. И еще много чем занимались. Достаток был на высоте.

Все девушке потом завидовали. Ни один человек не вспомнил, что предшествовало такой хорошей жизни. Иначе дело пришлось бы с Тихоном иметь. А он всегда был жесткий.

Родилось у них трое детишек, внуки пошли. И любила мужа Граша очень сильно. Любовь в их дом на цыпочках вошла.

На отца своего никогда не обижалась. Все правильно он сделал. Девушке полагалось честь блюсти. И думать головой о своих поступках. Замуж тогда выходили раз и навсегда.

И слово мужчины в доме было законом. Жена мужа уважала, никогда ему не перечила.

Однажды Грашу, которая была уже в почтенном возрасте, спросили, не жалеет ли она, что их с супругом семейная жизнь с такой необычности началась. Подумала и ответила, что нет.

— Он ведь любую девушку мог выбрать. Но почему-то я ему приглянулась. Ни горя, ни нужды не знала никогда. Хорошо жили.

А то, что увез тогда так, он же пальцем меня не тронул. Устроил по-королевски в комнате. И с утра собирался со мной к моим родителям ехать.

Это уж я перенервничала, сбежала. Тихону тоже родители сказали, что мог бы подождать день, да тогда и поехать свататься. Но муж всегда у меня по-своему поступал.

А человек был замечательный, душа в душу с ним прожили. И сейчас к нему быстрей хочу. Все мечталось, как в сказке, где жили они долго и счастливо, да ушли в один день.

Да только Тихон меня не дождался, первого его не стало. А мне без него счастья нет! — вздохнула, находясь в почтенном возрасте Графина Ивановна.

Она часто носила с собой фотографию мужа и подолгу перечитывала его письма. Говоря, что любовь должна быть одна — и на всю жизнь.

Автор: Татьяна Пахоменко, 2021

Кукушкины дети

Саша понимал, что как сын он должен любить мать. Она дала ему жизнь и всё такое… но он не любил её. Жалеть жалел, а любить нет, не мог.

В детстве у него была мечта уехать в город, выучиться на машиниста тепловоза, ездить по всей стране, чтобы впереди бежали рельсы и сходились где-то там за горизонтом… ему казалось, что именно там за горизонтом и начинается интересная жизнь.

Мечта так и осталась мечтой. Саша никуда не уехал. Его мать Зоя, или как её звали в деревне, Зойка, без него совсем бы пропала…

У Саши не было отца, и отчима тоже не было. В деревне его называли солдатским сыном, когда подрос он понял из разговоров взрослых, что когда -то на уборочную приезжали солдаты, один из них и стал его отцом.

Саше было 12 лет когда мать родила брата Стёпку. Кто Стёпкин отец осталось тайной. Деревенские кумушки подозревали уполномоченного, который был командирован в сельсовет для поднятия общего культурного уровня. Недели две он читал лекции в клубе об искусстве и политике, а потом уехал.

Мать у Саши была хороша собой, весёлая и неунывающая. Она работала дояркой, уходила рано утром, прибегала к обеду, потом снова на вечернюю дойку. Стёпка оставался под его присмотром. Бабушки у них не было.

Наверное, у Саши было врождённое чувство ответственности. Он ни разу не бросил Стёпку одного, хоть, порой, очень хотелось сбегать искупаться на речку или поиграть в лапту с друзьями. Стёпка у него никогда не кричал от голода. Саша во время кормил его из соски молоком, которое сдаивала мать перед уходом.

Да, и дома дел хватало, надо было матери помогать.

— Потерпи, сынок, вот Стёпка подрастёт немного отдадим его в садик, тебе будет полегче, — говорила мать. Стёпка был послушным и тихим, Саше было с ним легко. Пока Саша был в школе с братом сидела старуха Мировна. Незаметно пролетели два года.

Однажды, ближе к зиме привезли в деревню то ли цыганскую семью, то-ли табор, поди пойми их. Забрали прямо с городского железнодорожного вокзала. Была установка партии и правительства перевести цыган на осёдлый образ жизни.

Отдали им под жильё большой пустующий дом. Мужики сразу предупредили их, к местным девушкам не приставать, но они и не приставали к девушкам.

Зойка была не девушка и к ней довольно-таки быстро подселился молодой представитель цыганского племени. Он на лошади корма на ферму подвозил, там они и познакомились. По вечерам в их домишко набивалась почти вся цыганская родня, было весело.

Они пели песни и бывало, пускались в пляс. Зима пролетела быстро. С первой весенней травкой цыгане снялись с насиженного места и тёмной ночью тихо покинули деревню.

Утром Зойка проснулась, а рядом никого нет. В качестве утешения цыган оставил на столе деньги и янтарные бусы.

Саше было уже 15 лет. Он отлично понимал, что детей не в капусте находят, и по какой причине округляется мать. В сентябре она родила ещё одного мальчика-цыганёнка, назвали его Ромкой.

Стёпку определили в детский сад. Школу Саша бросил после восьмого класса. Для продолжения учёбы надо было ехать в интернат в соседнее село, а у него братья на руках. Да, честно сказать, учёба ему не давалась.

В ту же зиму мать привела с вокзала, она там продавала замороженное кругляшами молоко, освободившегося зэка.

Дядя Ваня был добрый и умный, сидел по политической статье. Он прожил с ними 3 года, подремонтировал дом и стайки, заготовил дров, а потом его разыскала жена и он уехал с ней.

После его отъезда родилась девочка Света. Он так никогда и не узнал, что родилась дочь. Так получилось, что именно Саша возился с ребятишками и был главным наставником для них.

В армию его не взяли. Гипертония. Ему выписали для постоянного приёма таблетки. Саша выучился на тракториста и работал в родном колхозе.

Однажды мать объявила, что устала от непосильного деревенского труда, как раз начали выдавать паспорта колхозникам. Она завербовалась на рыболовецкую плавбазу и укатила в Находку.

— Кукушка, как есть кукушка, бросила всех своих кукушат на сына, разве так можно? — возмущались деревенские бабы.

Саша остался с детьми. Стёпа и Ромка учились в школе, Света ещё ходила в садик. Всех надо было накормить, обстирать, одеть, обуть.

Мать раза два переводила деньги, а потом пропала, ни писем, ни денег. Тяжко было, но выручало своё хозяйство: куры, свиньи, огород.

Появилась у Саши девушка Надя, но посмотрела на его жизнь и поняла, что ей в ней места нет. Уехала Надя учиться в город и там вышла замуж.

А Саша всю свою жизнь посвятил братьям и сестре. Всех вырастил, выучил: Стёпа закончил медучилище и работал фельдшером на «скорой» в городе.

Ромка после армии остался на Дальнем Востоке, но старался как можно чаще приезжать к брату. Света закончила пединститут и вернулась назад в деревню работать в школе, вышла замуж, родила двух девочек.

Саша пытался разыскать мать, но не смог, а потом она неожиданно приехала сама. Приехала больная и постаревшая. Сын не сразу узнал её, а вскоре, у неё случился инсульт. Она ещё прожила два года, с трудом передвигаясь по дому и тихо угасла.

Александру было 65 лет, когда в деревню вернулась Надя. Она овдовела. С детьми не заладилось. Сын привёл невестку. Невестка и направила её на родину, тесно стало жить со свекровью.

Старый Надин дом совсем развалился и Саша забрал её к себе. Они стали жить вместе, им хорошо и спокойно вдвоём.

В прошлом году летом у Александра был юбилей 70 лет. Приехали братья с жёнами и детьми, сестра Света с Надеждой организовали стол. Братья и сестра в который раз сказали ему спасибо за всё, всё, всё!

Автор: Наталья Сергеевна

Из сети

Моя настоящая семья

Когда были живы бабушка с дедом, я думал, что они – моя основная семья.

Почему? Да потому что мама всё время занималась вопросами трудоустройства матерей, оставшихся без поддержки родственников. Была она социальным каким-то там работником. А папа…

Папа был у нас в семье творческой натурой и всё время искал себя то в живописи, то в театре, то ещё в чём-то и как-то так постепенно растворился в необъятном море жизни человеческой.

Мама меня любила. Но любила как-то истерично, набегами. Раз в неделю она приезжала к нам с дедом и бабушкой, привозила еду и подарки.

Залпом (мощным!) целовала меня. Потом «столовалась», как говорила бабушка, то есть, обедала, пила с дедом водку, лихо запрокидывая голову (бабушка при этом глаза опускала в стол и разглаживала скатерть перед собою), фонтанировала идеями и словами и – исчезала.

Опять на неделю или даже больше, если случалась запарка на работе. А мы с «родителями» оставались, чтобы дальше жить, тихо и степенно, с бабушкиным огородом, с дедовыми походами в лес и бесконечными их с бабушкой «философическими беседами» о прожитом.

Бабушка моя была величава и, как я понимаю сейчас,- прекрасна. Большая, с роскошными до старости волосами, которые она еженедельно после бани расчёсывала полукруглым гребнем, который ей ещё мать подарила.

А дед был сух в кости, подборист, невероятно живописен паутиной морщин, которые начинались на лбу и убегали по шее за ворот рубахи, всегда, стараниями бабушки, чистой и отглаженной.

Кого я любил больше? До сих пор сказать не могу, потому что они для меня были неким монолитным единством, от которого пахло борщом и папиросами, молоком и пОтом, нашим двором и лесом.

Когда я просыпался утром, то первое, что видел, — это скульптурный дедов лик, низко-низко надо мною склонившийся. А губы его, сухие и жаркие всегда, шептали, как только я открывал глаза: — Встава-а-а-й, Колюшка. Баушка уже пышек с чесноком напекла.

А нас с тобою в лесу ёжик ждёт, чтобы новые истории рассказать. Потом дед целовал меня как-то вскользь, едва коснувшись губами моей щеки и прижавшись потом своей, плохо бритой.

А я хныкал, уже тогда понимая, что это и есть счастье: — Не-е-е, деда-а-а, не хочу ещё… Спа-а-ать буду… И пышки хочу не с чесноком, а с вареньем.

— Так эт мы мигом, — всполашивался дед, — бауше перезаказ сделаем. И кричал уже в сторону кухни: — Баушка-а-а Маруся, а баушка Маруся! Король наш пышки с вареньем хочет!! Поняла?!.

Через мгновение в дверном проёме показывалось лицо бабушки, которая говорила: — А то что ж, я да не знаю! И варенье, в вазочке, синенькой, уже насторожила. Айдате давайте!..

Когда я умывался, то они оба рядом стояли, и бабушка держала полотенце, а дед осуществлял слабые попытки вырвать его из «еёшных» рук.

Потом мы ели. Мы с дедом. Потому что бабушка за стол не садилась, а хлопотала вокруг, создавая уют и придавая значимость процессу, когда мужчины в доме едят.

Затем мы с дедом из-за стола вставали и говорили, скупо (по-мужски!) хваля нашу хозяйку: — Наелись мы, мать… — Ага, баушка!..

И выходили покурить во двор. Курил, конечно, дед, а я сидел с ним рядом, жался боком к нему, косился на него и руки укладывал на коленках так же, как он.

— Ну, ты как? Готов жить на сегодня? – дед спрашивал. Я степенно отвечал, но не сразу: — Ага…

Мы вставали с крыльца, плевали (оба, между прочим, потому что после своего плевка дед мне окурок под нос подсовывал!) на окурок, значит, и спрашивали у невидимой баушки, потому что она в доме уже посудой гремела: — Тебе, мать, ничё не надо пока? А то мы тада пойдём, в лес сходим.

— Ага, баб!..

Из недр дома раздавалось: — Идите уж, а я пока подумаю, чем вас на день озадачить!..

Мы с дедом брали (дед брал) плетёные корзины (большую для него и маленькую, почти игрушечную – дед для меня сплёл).

Шли в лес, где он рассказывал мне, почему у дятла голова красная, почему у сосны иголки длиннее, чем у ёлки, почему мама редко приезжает, почему ёжики, когда их в руки берёшь, «пыхают», почему папа куда-то подевался, почему у маслят шляпки «сопливые», почему бабушка у нас такая красивая, а дед… «не сильно» (это он сам так говорил).

К обеду, когда уже и в лесу жарко становилось, мы домой возвращались. И обязательно с трофеями: грибами ли, ягодами, травами, которые в чай кладут, душистыми.

Бабушка опять нас кормила, а потом укладывала меня в сенях, где было прохладно, на топчане, чтобы «кусочки обедишные улеглись», спать.

Дед же накрывал своим душистым старым тулупом и сидел рядом до тех пор, пока… пока… … пока не прилетала гигантская птица с синими глазами, смотрела на меня и спрашивала: «Ты, Николаша, хорошо ли сегодня вёл себя? Не огорчил ли деда с баушкой?» Я честно, во все глаза на неё смотрел… и просыпался…

А тут – баушка: уже молоко в кружку с маками налила и большой кусок хлеба, белого, который утром вместе с пышками испекла, рядом положила.

А потом… потом мы с дедом что-нибудь во дворе или в доме делаем, а баушка идёт в огород «поглядеть, всё ли там ладно». Заодно и прополет грядки, и польёт чего-нибудь, и ещё чего-то там поделает.

Мы с дедом работаем, потому что понимаем: «мужчинские дела в доме должны мужики делать, а бабьи – баушка».

Сейчас я уже старше, чем были мои дед с бабушкой тогда. И у меня – инфаркт. Лежу после операции в больнице. Лежу вот и думаю: если бы не было их в моей жизни, то и жить дальше, наверное, не стоило бы…

Олег Букач

09.07.2021