НЕ ПОМНЯЩАЯ ЗЛА…
В последнее время Зинаида крепко сдала.
Нет, она не была больной или слишком старой: родная дочь срубила под корень ее жизнь.
Вот уже год Зина жила у меня и почти не вставала.

Как-то соседка попросила меня позвонить Жасмине, ее падчерице.
-Пусть приедет . Повиниться хочу.
-Зин, почему сама не позвонишь?

Зина опустила глаза.
-Боюсь, не поедет, если позвоню сама.
Лучше уж ты.- обессиленно прошелестела она и заплакала.
Я набрала номер Жасмины.
-Жасминочка? Это соседка твоей тети Зины.

Она просит тебя приехать.
— Тетя Вера? Что случилось?-затараторил взволнованный голос Жасмины.
-Приезжай, дочка. На месте разберешься.-ответила я и положила трубку.
-Приедет?-с надеждой спросила соседка.
-Приедет! Жасминка у тебя добрая.-ответила я, а про себя подумала:
«Жаль Зину. Но на месте Жасминки я бы не поехала…»

Ту ночь я провела без сна: все лежала и вспоминала Жасмину.
Много воды утекло с тех пор, когда эта маленькая восточная малышка
появилась в нашем селе.

Девочку привез из Татарстана ее отец, Иван.
Он служил в Казани,там и женился.
Родилась Жасмина.

Его жена умерла, когда дочке исполнилось 6 лет и Иван вернулся домой вместе с Жасминой.
Девочку сразу окрестили.
Батюшка нарек ее Ниной, но мы все звали Жасминой.

Вскоре Иван женился на Зине и у них родилась Светочка.
Сначала все было хорошо, вот только Жасминка никак не могла назвать Зинаиду мамой.
Все «Тетя Зина» да «Тетя Зина»…
-Кормлю басурманку эту черномазую , пою… Как родное дитя ее холю! Неужели я не заслужила , чтобы она матерью меня звала ?-жаловалась она.
-Успокойся, Зина! Девочка уже большая была, когда родную маму потеряла!
Помнит она ее! Потерпи! Глядишь и назовет тебя матерью!
А не назовет-Бог с ней! Смирись! Дите ведь!»

Но Зинаида не смирилась.
Не смогла!

С каждым днем люто она все больше ненавидела падчерицу: нагружала ее непосильной работой , старалась побольнее обидеть ее или пнуть при каждом удобном случае.

Иван не замечал ничего, словно слепой был.
Он работал в колхозе на тракторе и дома бывал редко.
При нем Зинаида вела себя вполне прилично, а сама Жасминка отцу никогда не жаловалась.

Она росла работящей, терпеливой и не по летам умной девочкой.
Такой падчерицей гордиться бы надо, но Зина никак не унималась.

Помню, малышке было всего семь, а мачеха заставляла ее нянчить Светочку, таскать в огромных ведрах воду из колодца , полоть огород и доить корову.

Нам, соседям, было очень жаль девочку.
-Что ты вытворяешь, Зина?
Грешно измываться над сиротой!-пыталась я урезонить Зинаиду.
-Ничего этой черномазой ведьме не сделается! Басурманка чертова!
Пусть отрабатывает свой хлеб! -злобно пыхтела Зинаида.
Как-то Жасмина в чем-то провинилась перед мачехой и та избила ее.
К счастью,это увидела я и отняла у нее ребенка.

Хотела я тогда все рассказать Ивану и открыть глаза на его жену…
Но не решилась лезть в чужую семью.
Ох и казнила же я себя потом за свою трусость!

Случилось так, что однажды Жасминка не доглядела за Светочкой и та исчезла со двора.
Нашлась она довольно быстро,но Зинаида была просто вне себя!
Нет, она не избила Жасмину: тут другое…
Иван тогда как раз в ночную пахал

Утром приехал он с поля раньше обычного, а старшей дочки нигде нет!
Зина как раз корову в стадо погнала.
Иван бросился искать Жасминку, но ее нигде не было! И постель ее еще с вечера не разобрана…

Отцовское сердце почувствовало недоброе.
Ни свет ни заря прибежал Иван ко мне!
Вместе с ним мы искали девочку:кричали, звали!
Иван даже в колодец заглянул, но, к счастью, ребенка там не было.

Вдруг он увидел амбарный замок на чулане и сбил замок топором.
На груде старого, объеденного крысами тряпья спала его Жасмина!
Крепко поколотил тогда Иван свою жену!
Побоялись мы, что насмерть забьет, вступились!
Хотел развестись, но остался с ней только ради Светы!

А Зина после того случая стала терпимее к своей падчерице.
Полюбила ли она ее, как свою дочь? Нет, не думаю:Зина просто боялась мужа.

Жизнь в их семье стала постепенно налаживаться.
Вот только Жасмина перестала разговаривать и замкнулась в себе.
Напрасно Иван показывал дочку самым именитым врачам!
Куда только он ее не возил, даже к знахарям!
Но ничего не помогало: девчушка все так же молчала.
Иван просто сам не свой ходил…

Тогда он поступил радикально: развелся с женой, забрал Жасмину и уехал.
Младшей , Светочке, Иван исправно платил алименты.

Шли годы. Света выросла, выскочила замуж и укатила с мужем в Москву.
С матерью у них случился какой-то конфликт и Света вычеркнула ее из своей жизни.

Для Зины наступили по-настоящему черные дни.
Понять ее можно: в этой жизни соседка любила только свою Светочку.
Она была для нее единственным светом в окошке! А тут вся жизнь разом кончилась…

Зина стала ходить в церковь, молилась, плакала! Просила Господа, чтобы он смягчил каменное сердце ее дочери!
Все напрасно!
Светлана не писала ей, не звонила и не приезжала!

Тогда несчастная мать поехала к ней сама, но дочь ее даже на порог не пустила!
А что же Жасмина?
Я видела ее пару лет назад, на похоронах Ивана.

Он умер и Жасмина решила похоронить своего папу в родном селе.
Она выросла, похорошела, расцвела.

Из маленького забитого заморыша Жасминка превратилась в настоящую восточную красавицу. И речь к ней тоже полностью вернулась!
Вместе с Жасминой приехали ее муж и двое маленьких сыновей.

А Света даже на похороны отцовские не явилась!
Зато она прикатила через неделю и попросила мать переоформить на нее дом.
-Доченька, да ведь я живая пока…-растерялась Зина.
-Мамочка, да живи себе! Но ведь рано или поздно это случится!
Мне придется вступать в наследство , а это целая куча ненужной волокиты!
Проще сделать это заранее.»

Зина послушалась и уступила дочери.
Они переоформили дом и Светочка тут же уехала.

Вернулась она уже с покупателями и вышвырнула мать из ее же дома.
А потом забрала деньги и была такова…
Это окончательно сломало Зину.
Соседка тяжело заболела и я забрала ее к себе.
Такая вот жизнь…

Ночь у нас обеих прошла без сна, в тяжелых, непростых думах.
Я была уверена, что Жасминка не поедет, ведь столько плохого причинила ей ее мачеха!
Ходила по дому, делала вид, что занята хозяйством и боялась посмотреть в глаза Зине.

Жасмина приехала только в полдень .
Я оставила их с Зиной наедине. Они долго разговаривали и, наконец, обе вышли из комнаты.
Я заметила, что Зина оживилась и даже помолодела.
-Тетя Вера, я забираю маму Зину к себе. Поможете мне собрать ее вещи?-попросила Жасмина.
-Жасминочка, детка! Спасибо тебе, но слабая я совсем…
Не перенесу дорогу…
-Ничего! У нас вы быстро поправитесь! Внуки болеть не дадут!
Да и мне веселее с вами будет!- улыбнулась Жасмина.

Я собрала вещи Зинаиды и они уехали.
Позже Жасмина позвонила и сказала, что доехали хорошо.

Они мне до сих пор звонят : то Жасминка, то Зина…
Зина рассказывает мне о своей новой жизни.
О своей Светочке она молчит. Да я и не спрашиваю: не хочу бередить ее никогда незаживающую рану.

Зато о Жасмине, о зяте и внуках Зина рассказывает мне с нескрываемым восторгом и гордостью.
Я слушаю ее и думаю , каким же большим, щедрым и милосердным оказалось сердце у этой малышки!
А ведь с самого детства ей столько пришлось перенести всякого…
Не каждый взрослый пережил бы такое!

Жасмина оказалась мудрой и очень сильной: не сломалась и выдержала все.
А светлая душа ее так не испачкалась в этой грязи.
Она осталась такой же: чистой, красивой и не помнящей никакого зла…

автор Ирина Кашаева

Последнее пристанище или дом брошенных.

Солнце на своей колеснице повернуло к полудню и, желая дать земле больше света и тепла, медленно катилось к горизонту.

Петр Иванович сидел на первой от корпуса скамейке ,под тенью большого каштана. Ему нравилось это место: прекрасный обзор и весь двор, как на ладони и въезд с улицы просматривался неплохо, поэтому он был в курсе всех событий, происходящих здесь, на отгороженной от мира территории.

Упираясь спиной в спинку лавочки и вытянув для отдыха ноги, сидел Петр Иванович, блаженно щурясь от теплого света, ветерок теплыми руками играл с его седой шевелюрой, растрепав ее, как у задорного мальчишки.
За спиной, по ту сторону решетчатого забора, мягко зашипев тормозами, остановилась машина.

Петр Иванович с интересом повернулся в пол оборота, насколько позволила спинка скамьи .Из большой черной машины никто не выходил, а тонированные стекла не давали разглядеть внутри пассажиров.

Выдержав не долгую паузу ,двери таки распахнулись ,выпустив рослого мужчину в кожаном пиджаке. Он, не смотря на приличных размеров животик ,резво подскочил к задней дверце машины.
— Выходим маманя, выходим…вот и приехали…смотри, как тут здорово…- с напускной радостью залебезил мужчина.
— Сына, давай бери сумки и пошли в приемную…мне еще в одно место забежать надо успеть…- нагнувшись к дверце добавил он .
Не малогабаритный ,как и отец, сына открыл багажник и достал оттуда две не большие сумки.
— Мама, ну что ты там все возишься…времени у меня в обрез…а я тут с тобой…- сорвавшимся недовольным голосом заныл он.

Из машины с трудом вылезла невысокого роста женщина и, опираясь на палочку ,последовала за сыном к дверям приемной.
» Ну вот- подумал Петр Иванович- в нашем полку прибыло…еще одна страждущая душа найдет приют в доме брошенных родителей.
Чувство горечи за новую постоялицу всколыхнуло свой, еще не заживший, осадок в душе.

Он помассажировал встрепенувшееся сердце и полез на всякий случай в карман за таблеткой. Через некоторое время дверь приемной хлопнула, выплюнув толстопузика, прытко сбежавшего со ступенек.
— Поехали сына, поехали…дело сделано…переделывать не будем…- вытирая платком вспотевший лоб ,мужчина протиснулся на сидение ,мягко закрыв дверку машины.

Крякнув от ноющей боли в сердце ,Петр Иванович прищуриваясь от солнечных зайчиков ,игриво проникающих к нему сквозь листву, усталым взглядом обвел двор.
Когда была жива еще его Настена, все у них делилось пополам: и радости и беды, даже мечтали умереть в один день.

Как же он переживал, хлопотал возле нее, когда Настена приболела ,как Бога молил ночами, стоя на коленках перед иконкой.
Но однажды проснувшись он натолкнулся на немигающий взгляд жены.
Весь мир тогда обрушился на него, придавливая к земле всей своей тяжестью.
Он тогда сам слег, не придавая ни малейшего значения жизни.

Сутками лежал в выстуженном доме, лень было печь топить, питался кое как на сухую, пока зашедшая проведать соседка не подняла панику, вызвав телеграммой их единственного сына.
Сын приехал не мешкая, сразу же на второй день и пожурив отца приказал ему собирать вещи.
— Отец, да много тряпья не бери…купим если что новое…жить будешь в гостевой, все равно комната пустая стоит…- увещевал его сын, помогая собирать вещи.
— Ты помоги мне лучше рамку с материным фото снять…- попросил он сына.
— Да зачем ты ее берешь…- возразил сын, но увидев взгляд отца, быстро согласился

— Да ладно, бери,бери…я что, разве против.

Но переезд к сыну радости Петру Ивановичу не принес, невестка встретила с поджатыми губами и выраженным недовольством во взгляде.
— Олесенька, да пойми ты дорогая…ну не мог я его там оставить, совсем не мог…- лебезил перед нею сын.
— Ну да…не мог он…а мои в гости приедут, куда мы их положим…рядышком или совсем под кроватью…- не унималась Олесенька.

— Про дом престарелых не смог догадаться…за ним уход нужен, дурень ты…а я не буду и одного дня не буду…ты меня понял…- двери в гостевую не выдерживали натиска Олесеньки и виновато пропускали его до ушей Петра Ивановича.
— Ну вот…приехал называется…какую же я ошибку совершил…еще разведутся, не дай Бог через меня, Настена недовольной будет…- бормотал вслух Петр Иванович выходя в коридор.

— Сын, Олесенька права…куда я вам…собирай документы, а на продажу дома я разрешение дам…- стараясь как можно спокойнее произнес он.
— Вот видишь…- засуетилась сразу невестка — твой отец все понимает…не пойму в кого ты такой упертый…- и повернувшись к Петру Ивановичу ,добавила…- вы идите в свою комнату, а мы обговорим все детали… .

Петр Иванович тряхнул головой, словно прогоняя грустные воспоминания и достав из кармана платочек, дрожащими руками протер с силой лицо.
— Пойду -ка посмотрю, что за новенькая и куда ее определили…- досказав свои мысли, он поднялся со скамьи и шаркая приболевшей с вечера ногой, пошел к корпусу » дома брошенных родителей».

Новенькая сидела в кресле в самом конце коридора, у крайней комнаты.
Не высокого роста, аккуратная на вид, она явно еще не опомнилась от произошедшего с ней, ее руки взволнованно то комкали платочек, то опять расстилали его на коленях.

— Ну с новосельем…- неудачно пошутил он, лишь бы начать разговор.

— Меня Петром Иванычем можно кликать…позволь спросить твое имя…- добавил ,присаживаясь в кресло, стоящее по другую сторону большого фикуса.
— Мария я…тоже Ивановна…- тихо произнесла женщина пытаясь скрыть задрожавшие губы…
— По собственному или как…- добивался искренности Петр Иванович.
— По собственному…по собственному…сын у меня хороший, большой начальник…- вытерев платочком уголки рта, повторила она, как заученный стих.
— Внук хороший…на прокурора учится…все есть…все хорошо…- ее некогда голубые глаза засияли радостью, гордостью за сына и внука.

— «Ну да…ну да…если бы я не видел»…- горько подумал Петр Иванович.

— «Привезли, как собаку завезли и бросили…а подишь ты…у нее все хорошо…только материнское сердце способно на большую все прощающую любовь.
— Я тут временно…я не надолго…немножко побуду и все…заберут меня…заберут…вот…- зачастила, как бы оправдываясь, Мария Ивановна.
— Да не волнуйся ты так…эк разволновалась…конечно заберут…чего же такую не забрать…- участливо проговорил Петр Иванович, пытаясь успокоить разволновавшуюся новенькую.
— Они знают…я не смогу тут…без них не смогу…не привыкшая я сидеть ничего не делая…совсем не привыкшая…- Мария Ивановна с трудом сдерживала слезы .
— Все хорошо, успокойся…пойду пройдусь перед сном…- не желая больше ее тревожить, Петр Иванович приподнялся с кресла и пошел не оглядываясь к выходу.

….Утром следующего дня, услышав раннее хождение по коридору, поинтересовался у соседа по койке о причине раннего шума.

— Дак, проспал уже все…вынесли уже…- охотно откликнулся сосед.
— Да кого -то хоть вынесли…с нехорошим предчувствием спросил Петр Иванович, поднимаясь с кровати.
— Дак, новенькую…не прижилась новенькая то…видать сердечко не разрулило события…по себе знаю, как переживать первые дни, оторванному от дома…не всяк выдюжит…не всяк…- сосед достал из тумбочки таблетку и трясущимися руками поспешно положил под язык.

Новость подкосила Петра Ивановича и он снова прилег на кровать отвернувшись к стене, не желая продолжать разговор.
— Отмучилась бедолажка…земля тебе пухом, хорошая женщина…- проговорил он неумело крестясь и прикрыл глаза не давая слезе выкатиться.

Начинался новый день. В окна заглядывали робкие лучи солнца, предвещающие теплый день.

© Copyright: Марина Каменская-77, 2016

ЛУЧШАЯ ПОДРУГА МОЕЙ МАМЫ

Кому-то достается от природы цепкий ум. Кому-то красота. Кому-то богатство и связи. А Наталье, маминой подруге, удалось выхлопотать в небесной канцелярии и то, и другое, и третье: хорошенькое личико с выразительными неглупыми глазками и ножки как на выставку, мозги, и богатого папу, заработавшего состояние тем, что сейчас называется бизнес, а раньше звалось спекуляция.

Бог, как обычно, решил пошутить и поселил двух девчонок мою маму Полю — дочку простых учителей — и Нату — девочку из богатой семьи — в соседних домах.

Полине Ната казалась существом с другой планеты. Как только она ее увидела, сразу поставила себе цель подружиться. Поля занимала ей место в столовке, делилась карандашами и ручками, а когда Наташина соседка по парте влюбилась и пересела к мальчику, попросилась занять освободившееся место.

Ей казалось прекрасным в Наташе все: то, с каким изяществом та носит иностранные вещи, когда все остальные терпят на себе ужасы советской моды; то, как рассуждает о высоком искусстве; даже то, как она сидит изящно, по-взрослому, порой засматриваясь на орхидею в кабинете истории.

Орхидея — странная мечта для богатой девочки. Мама Наты, чопорная молодящаяся дама, не разрешала дочке выращивать дома цветы. Они почему-то напоминали ей о неизбежном увядании, с которым та тщетно боролась, с помощью чудо-кремов и штаба косметологов.

Да, цветы в горшках тоже нельзя. Даже если подарят на день рождения, придется передарить. Вскоре Ната с Полей вдвоем делали уроки, загорали на крыше, поедая мороженое, и один раз даже выкрали журнал из-за того, что географичка понаставила Нате несправедливых оценок.

Вместе попробовали курить, вместе оборонялись от хулиганов (Поля побила их портфелем, когда они попытались заставить Нату снять дорогие сапожки), а как подросли, только друг с другом могли обсуждать Девичье Сокровенное на скамеечке под старой липой, заговорщически сблизив хорошенькие головки.

И, хотя у Полины были и другие подружки — Таня, с которой они ходили в бассейн, и Аня, пытавшаяся увести ее парня — когда она произносила Подруга так, что в начале слова ясно слышалась большая буква, сразу становилось понятно, о ком идет речь.

Школа закончилась. Мама, продолжила семейную традицию, пошла в пединститут. И не потому, что так захотелось родителям, этого требовал ее командорский дух и любовь к детям. Она воспитывала даже игрушки в детском саду: ставила им оценки, нянчила, рассказывала, что хорошо, а что плохо.

Наталья же хотела пойти на искусствоведа, изучать культуры разных народов. Но когда она, опустив свои умные глазки, попробовала заикнуться об этом папе, тот ударил кулаком по столу и очень страшно на нее закричал.

В итоге Ната поплакала и с блеском поступила в экономический, чтобы продолжить семейное дело. Единственное, что Наталья сделала против воли папы — влюбилась.

Олег был воплощением девичьих идеалов: обладал темными волосами, темными глазами, в которых никак нельзя было не утонуть, увлечением боксом и прочими атрибутами главного героя.

Папа нахмурился, но согласие на брак все же дал. Олег вращался в тех же кругах, но был, может, чуть менее обеспеченным.

Мама говорит, у ее Подруги, умницы и отличницы, внутри наконец-то зажегся живой огонек. Ее задумчивые глазки стали не просто умненькие, а счастливые.

Свадьбу сыграли на воде — такую, такую, такую! Примерно так это описывает мама, восторженно взмахивая руками. Моя же фантазия дорисовывает все остальное: и двухъярусный теплоход, и столики, украшенные свечами, и живую музыку, и Наталью — в воздушном платье Золушки с диадемой, подарком папы, на голове. С таким светлым взглядом, что он затмевал даже мерцание бриллиантов.

Жениха — серьезного, очень внимательного, обхватившего невесту за талию, как фарфоровую статуэтку, — танцы под звездным небом, и шепот о любви. Все это так ярко представляется мне! Богатые тоже смеются, богатые тоже целуются, богатые тоже любят!

Вскоре у них родился сынок, Егорушка. Пять лет Натальиному счастью не было предела. Так, по крайней мере, казалось моей маме. То, что Ната похудела — так это, наверное, держит фигуру для любимого. Замученный взгляд чего вы хотите, малыш отнимает много сил и времени. Осунулась может, устала? Мама верила, что Наташа живет в светлой сказке, где ей, принцессе, было самое место.

Пока однажды подруга не позвонила в три часа ночи: — Поля, Поля, — мама услышала, что ее Подруга плачет.

— Мммм — Поля, просыпайся!

— Что случилось?

— Приезжай, — прошептала в трубку Ната.

— А до утра не подождет?

— Нет! Ната подозревала Олега давно, но следить за мужем начала только в эту ночь, когда он совсем перестал скрываться. Уехал прямо в три часа на срочное совещание.

После двух недель слежки они с мамой вычислили все: и его рыжую любовницу, и то, как он потихоньку переводит доходы от общего бизнеса на отдельный счет. Из маминых рассказов я не очень поняла техническую сторону махинаций, но он обворовывал Нату и сына, обворовывал давно, методично и жестоко — для Той.

Та была не такой красивой и умной, не такой длинноногой, от нее не пахло дорогими духами, но ее любили, а Нату нет. Она ела за Натальин счет и ходила в ее сережках. Надо же, вот куда они подевались, думала, потеряла, — ухмыльнулась Наталья и впервые со школьных времен закурила.

— Когда он меня разлюбил? А может, и не любил никогда? Наталья до последнего надеялась, что это какое-то недоразумение, что это она, глупая, что-то не так поняла. Может, она его сестра? Не сестра, проверяли.

Может когда стало понятно, что Олегу нельзя было придумать хоть какое-нибудь, хоть самое жалкое оправдание, Наталья не смогла не то, что заниматься делами встать с постели, чтобы приготовить поесть.

Она питалась сигаретным дымом и зефиром в шоколаде. Сыну Егорке, когда он просил кушать, давала тот же зефир, пока у него не началась адская аллергия на сладкое. Мама не помнила, какие банальности она говорила Подруге, безвольно валяющейся на диване и глядящей в потолок.

Маме было ее так жалко, что она сама еле сдерживалась, чтобы не разреветься. Она, кажется, как и все, мямлила, что он ее не стоит, что все пройдет, все снова станет хорошо…

А потом вдруг строгим учительским тоном приказала, будто задавая домашнее задание: Касаткина, тебе нужно переступить. После всего, что он сделал, нужно просто перешагнуть через него, и все тут! Переступить, слышишь?

Не то, чтобы это ужасно Наташу вдохновило. Но она нашла силы встать и дойти до кухни, чтобы сварить макароны. И даже отговорить папу закатывать мужа в бетон (шутка). Но мстить и уничтожать Олега отговорила

***

Потом моя мама сама вышла замуж. Ее свадьбу справляли совсем иначе, без диадемы с брильянтами, без теплохода и даже без похода в кафе. Праздновали дома, под гитару и баян. Я видела Натальины фотографии с их с папой праздника и узнала ее до того, как мама воскликнула: — Смотри, вот моя Ната!

Узнала по дорогому платью, неправдоподобно длинным ногам, совершенно не праздничному выражению глаз. Нет, она не завидовала, но отголоски чужого счастья не согревали ее открытые плечи и тонкую фарфоровую шею.

Она сидела чуть в отдалении от всех гостей, изящно закинув ногу на ногу, тосковала о чем-то своем. Потом мама переехала в другой район, к папе.

И завела меня, своего маленького хомячка (именно на хомячка я больше всего похожа на детских фотографиях). Я помню Наталью очень смутно.

В моей памяти не отпечатались ни черты лица, ни цвет глаз, только общие ощущения. От нее пахло сигаретами, орхидеями и деньгами. Деньгами большими. Этого я, четырехлетний ребенок, понять не могла, но чувствовала этот нетипичный для нашего скромного дома аромат.

Наталья казалась мне существом из другой реальности, как фарфоровые куклы или плоский телевизор. Она иногда заезжала в гости, приносила ананасы, икру и игрушки, при взгляде на которые у меня от восхищения перехватывало дыхание.

Но даже я чувствовала повисшую в воздухе неловкость. Словно она ощущала себя виноватой за то, что в ее мире есть икра и ананасы, а мы вторую неделю сидим на кашках-малашках; что мама ходит в юбке, сшитой в десятом классе, а на Наталье каждый раз новое платье.

Они с мамой были как планеты, вращающиеся на разных орбитах. Это ощущалось всегда, но, когда жили рядом, чувствовалось не так остро. То маме было не до нее — нужно ребенка в больницу отвезти, да на рынок сбегать, какие уж тут встречи с подругами!

Когда мама освобождалась, как назло, была занята Наталья: заграничные командировки, приемы, работа, работа, работа!

— Вот так оно, дочка, бывает, — говорила мама, вспоминая Подругу. И на ее усталой улыбке играла мне одной заметная грустинка, — Разошлись пути-дорожки. Не появится она больше, наверное.

Но Наталья появилась. Когда погиб мой папа, она прислала конверт c крупной суммой и сожаление о том, что она не может приехать, должна быть на какой-то конференции в Париже. И пригласила маму на свое сорокапятилетие.

Она позвала всех людей, которые сыграли важную роль в ее жизни (так было написано в приглашении). И среди них была мама и почему-то я. Наверное, она просто так нас пригласила. Для галочки, — пробормотала мама, еле сдерживая смятение.

Помню, как мама волновалась, набирая ее номер. Столько всего хотела сказать и про дружбу, и про то, что ей жаль, жаль, что они так долго не находили времени поговорить, жаль, что они вращаются в разных мирах. Это все готово было сорваться с ее языка, но как только мама услышала Натино мягкое алло, слова застыли у основания горла, так и не вырвавшись наружу.

— Что тебе подарить? только и смогла выдохнуть моя мама.

— Ничего не нужно. Хотя постой, белую орхидею. Пожалуйста, подари мне белую орхидею, — улыбнулась Наталья в трубку. Хоть мы не видели ее лица, я готова была поклясться она улыбается.

***

Потом мы видели, как белые орхидеи заполняют банкетный зал. Каждый гость неизменно появлялся с белоснежным цветком и почтительно преподносил его имениннице.

Наталья была прекрасна, хотя это слово слишком истерто и безлико, чтобы передать весь ее блеск. С лицом Шерон Стоун и неприлично длинными ногами, в восхитительном белом платье она встречала всех гостей, чмокая воздух возле их щек так, что со стороны казалось, будто целовала.

Когда она увидела маму, то так ей обрадовалась, что расцеловала ее по-настоящему! Сколько слов было сказано в тот день этими важными, серьезными, великолепными людьми!

— В несколько раз увеличила империю ресторанов, — восхищалась строгая женщина с уложенными по-голливудски локонами.

— Отец бы Вами гордился! Светлая ему память, — поднимал бокал почтенный пожилой господин.

— Светская львица украшение страны — слышалось со всех сторон. Но самую трогательную речь произнес шестилетний мальчик, чей-то сын.

— Я не верю, что вам сорок пять! Вы выглядите на двадцать! Максимум — на двадцать четыре! сказал он свой тост, и все засмеялись.

— Не подскажете, кто это? Что-то не припоминаю, помню, шепнула какая-то дама в фиолетовом платье своей соседке, показывая на нас глазами. Ее слова должна была заглушить громкая музыка. Она же не знала, что за двадцать лет работы в школе, слух мама натренировала такой, что слышала, как на последней парте Сережка Иванов подсказывает Машке Тарасовой.

Я чувствовала, как мама вздрогнула и напряглась. Знала, чего она боится. Что соседка дамы скажет, презрительно сморщив точеный носик: Это? Да так, какие-то нищебродки.

Но вместо этого соседка округлила глаза: — Как? Ты не знаешь? Да это самая близкая подруга нашей Натальи Алексеевны! Они с самого детства дружат! Наталья столько про нее рассказывала!

Наталья целый вечер была возле мамы. Рядом с ней она нет, не растеряла весь свой лоск, но будто бы ожила.

И сквозь оболочку светской львицы, владелицы империи ресторанов, вдруг проглядывала прежняя девчушка, бегавшая с мамой на переменках. Которая могла заплакать от предательства любимого человека и пачками пожирать зефир в шоколаде.

— А помнишь, как мы скоммуниздили журнал из учительской? шепнула Наталья и они с мамой тихонько захихикали.

— А как тебе понравился Петька из параллели, и мы подсовывали ему любовные записки?

— А как мой Первый обманул, помнишь? Знаешь, он сейчас в религию ударился, — она заразительно засмеялась. Смех у нее был непритворный, очень хороший.

— Его все зовут святой, так как каждое утро он начинает с трехчасовой молитвы. Былое отмаливает, — самое удивительное, в ее словах не было злорадства, только непонимание, как она могла полюбить когда-то такое ничтожество. Под биты музыки у меня в голове почему-то пульсировало одно: Переступила. Она давным-давно переступила. Переступила.

***

Мы встретились с Натальей еще один раз. Мой жених перед свадьбой проиграл крупную сумму денег и не придумал выхода лучше, чем ограбить ларек, угрожая продавщице, что перережет ей горло.

Он и до этого был непростым человеком. Но я любила. Даже несмотря на то, что он, как выяснилось, врал мне обо всем: начиная с того, откуда приехал (говорил, что жил в городе, на самом деле — в деревне), заканчивая зарплатой родителей (зачем было хвастаться, что они богатые, если папа работает водителем автобуса, а мама ветеринар?). Ни одного слова правды.

Весь мой мир рушился, как карточный домик, но, чтобы спасти его, я была готова на все! Наталья согласилась с нами встретиться. У нее есть связи, она может помочь! Может быть, не все потеряно!

Наталья слушала мою историю и курила. Потом несколько минут молчала. Думала. Я готова была пасть перед ней на колени, если бы это хоть как-то помогло моему жениху.

— Значит, так. У меня есть телефон одного адвоката, — промолвила наконец Наталья и записала номер на салфетке.

— Вытаскивала людей и не из такого. Мое сердце возликовало! Случилось лучшее, что можно было ожидать! Я уж хотела схватить номер и расцеловать Наталью, но она отстранилась.

— Я не закончила. Я дам тебе этот номер с одним условием. Если хочешь, помоги ему, но потом ты должна его забыть. Переступить через это. Мир пошатнулся.

— Нет, я его не оставлю, не хочу переступать, — помню, сказала я, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не закричать. Сознание лихорадочно подкидывало другие, полубезумные идеи.

Если бы это помогло, я бы взяла всю вину на себя. Может, устроить ему побег? Я поеду следом, я сменю личность и паспорт, я готова работать там кем угодно, хоть уборщицей!

Наталья тихонько погладила меня по щеке. Благодаря усилиям косметологов, ее лицо было гораздо моложе лица сорокапятилетней женщины. Я помню тот тост маленького мальчика на ее дне рождения: Мне кажется, что вам двадцать, в крайнем случае, двадцать четыре.

Издалека действительно так казалось. Вблизи ее выдавали глаза. В них была мудрость, усталость и всепоглощающая грусть. Она проговорила тихо, но очень твердо: — После того, что он сделал, оставишь и переступишь. Я переступила, твоя мама в свое время переступила. И ты сможешь.

***

И смогла. Когда ночами не спала от страха за него, а чувство вины и горечи прижимало к кровати, когда готова была весь мир отдать за то, чтобы вновь услышать его голос, я вспоминала слова: Оставишь и переступишь. Я переступила, твоя мама в свое время переступила. И ты тоже сможешь.

И сейчас, обнимая другого, по-настоящему любимого человека, я думаю о том, что каждой и каждому из нас когда-то пришлось переступить.

Вырвать с мясом ту первую, самую злую, окровавленную любовь. Нежно провожу ладонью по его щеке, зная, что меня не обманут, не подставят, не бросят. Всего бы этого не было, если бы не переступила.

И тихо шепчу Наталье, далекой маминой подруге, так любящей орхидеи: Спасибо.

(с)Александра Власова