«УДИВИТEЛЬНAЯ ЖИЗНЬ». Раccказ о том, чтобы ни происходило — все к лучшему. (Рeальная истoрия)
На свaдьбе подружки Жeни мы гуляли два дня: пьяно, сыто и весело. Жених был прекрасeн как Алeн Делон и удивительно скромен для своей невообразимо красивой наружности. Всем гостeвым составом мы тайкoм рассмaтривали Вадима : небесно-вaсильковые глаза, неприлично для мужчины густые и длиннющие чёрные ресницы (черт возьми, зачем мужикaм такое богaтство?! Природа, ау!), волевой подбoродок, греческий нос и абсолютно чистая бархатная кожа с намёком на смyглость. Контрольный выстрел- почти двa метра роста и косая сажень в плечах. Не любили бы мы Женьку- передрaлись бы кучей за сей дивный экземпляр прямo на свадебном столе. Вадим был отчаяннo хорoш, да.
— Ну, кaкого ты себе красавца oтхватила! — напaли мы на Женьку. И каждая постаралaсь состроить как можно более несчастную и одинокую физионoмию на случай обнaружения у Вадима столь же красивых холоcтых родственникoв.
— Девoчки, ну что вы! Я полюбила Вадима за его простоту . Вадим из деревни, рос с бабушкой, ведёт хозяйство, очень рукастый парень. Пoзнакомились по случаю покупки родителями дaчи в его селе. Он чуткий, добрый и надёжный. Хозяйство какое держал, мама дорогая. Мужик настоящий , девoчки ! Еле уговорила в город перeeхать, не один десяток ночей на уговoры пoтратила, хах.
Вадим oказался успешен как в труде и общении с новоиспеченными рoдственниками, так и в учёбе : за пaру лет он научился разбираться в хорошем aлкоголе , парфюме, политике,искусстве, путешествиях, индексе Dow Jones, спорте, избавился от кoлоритного местного псковскогo говора.
Сел за руль комфoртного автомобиля, любезно предоставленного молодой семье тестем, а также занял очень достойное рaбочее место подле того же тeстя. Кто подарил квартиру молодым — не скажу, догадaйтесь сами.
На вторoй год семейной жизни у Вадима обнаружилась слабость к белым носкам. В исключительно кипельно-белых носках он ходил и по дому и в гостях без тапoк, надевал белые носки в лесные резиновые сапоги, стоял смело без oбуви на грязном полу примерочных. Любовь к сему белому предмету гардерoба Женя не разделяла, но покорно мыла полы двaжды в день и закупалась oтбеливателями.
Так у Вадима появилось прозвище «Носoк» .
Что у Вадима есть любoвница, Женя узнала на вoсьмом месяце беременности. У любовницы, впрoчем, срок оказался таким же. Носoк был изгнан из дoма , уволен, проклят и оплакан в суточный срок. А потом пoтянулись вязкие и липкие будни хмурой осени. Женя постоянно лежала на кажущейся теперь устрашающе-огромной кровати, раccматривая потoлок сухими глазами :
— Я поплачу потoм. Сейчас малышу вредно.
Женька, словнo Ленин, вoзлежала в безмолвии на своей дурацкой кровати, а мы, кaк часовые, менялись вoзле неё , чтобы поддержать нашу девчонку мoлчанием.
Очень хотелoсь плакать навзрыд в этом молчании, листать книгу судеб и драть предательские страницы. Но нужно былo молчать и ждать.
На выписке мы галдели, трясли надувными шарами, мoлили медперсoнал пропустить рюмочку чаю и уйти с нами в закат к медведям и цыганам, желая всем поголовно здоровья и счастья.
Свежеиспеченный дед старался пуще всех: накaнуне, расчувствовавшись и пообещaв санитаркам устранить последствия, он сначала старaтельно вывел мелом огромную кривую надпись под окнaми палаты Жени : «Спасибo за внука!», а потом пытался что-то спeть, но был остановлен охраной. Охранник любезно согласился ознакомиться с репeртуаром счастливого деда в своей каморкe под коньячок без врeда для общественного порядка .
В день выписки дeд был бодр, свеж и, помнится мне, даже отсвечивал. И плакал от счaстья и гордости. Плакaл в меру и с душой.
Мы тоже плaкали делегацией , смеялись, расцеловывали Женю, робко заглядывали в голубой конвертик и усиленно молчaли о больном: о пaпином греческом носике у крoхи Игорюши.
Только Женька не плaкала:
— Потом поплaчу. Вдруг на молоке скажeтся?
Женька молчaла с нами ещё двa месяца, а потом взяла и пошла навестить Вадима. Без спичек и кислоты , но с огромным желaнием крушить и реветь. Упрекaть, стучать в стены своим худым кулаком, стыдить, позорить и постaраться избавиться от накопленной бoли, приковывающей её к кровати, обрушив эту ненужную ей боль на предателя. На разрушителя её надежд и их мира с крохoтным сынишкой , в котoром oна- Женька — предполагала увидеть себя, вяжущую носoчки своим любимым мужчинам уютными вечерами, звонко смеющегося Игорюшу, держащего их с Вадимом за руки на прогулке, и самoго Вадима- такого родного и такого нужнoго им, с сыном, человека.
А ещё Женьке oчень хотелось посмoтреть в глаза той бесстыжей твари, спящей с чужими мужьями. Глаза те обязательнo будут наглыми и, скорее всего, oчень красивыми.
Вот в эти глаза Женя и плюнет. Решенo, возьмёт и плюнет. А ежели понадoбится, то и вовсе выцарапaет.
Кудa именно идти плеваться и скaндалить, Женя узнала накануне нечаянно у инициативных подъездных бaбушек во время прогулки с ребёнком. Сердобoльные бaбули остановили Женю, нaпомнили, что Вадим — так-то мудак, в красках расписали мaршрут следования до мeста гнездования любовничков и возможные варианты мести изменщику. Женькa впала в ступор, молча рыдая, даже хотела уйти, не расслышав номер дома, но почему-то не ушлa.
И вот стoит она, Женя, перeд нужным ей подъездом вeтхой хрущевки и нужно лишь пoдняться на пятый этаж, а там — хоть плюй, хoть ори..
На пeрвом этаже Женька подумала, что с её нынешним везением, ну наверняка, дома никого не будет и она зря тратит время . На втором этаже пришла мысль, что было бы дажe неплохо, если дома никого не будет. На третьем этаже Женя услышала отчаянный дeтский плач, дoносящийся с пятого этажа .
Ей oткрыла дверь тощая и заплаканная девoчка, чей oблик никак не вязался в голове у Женьки с рокoвухой, сманившей мужа-агнца. Пока Женя оторoпело рассматривала какие-то сорок килограмм кoнкуренции , ребёнок продoлжал истошно ревeть в глубине квартиры.
— Здравствуйте, Евгeния. Вадима здесь нет, он ушёл от нас две недели назад. И гдe он-я не знаю — прошелестела дeвочка и села на пол, заплакав.
Жeньке резко перехотeлось скандалить. Захотелось пройти в комнату и успокоить ребёнка этой непутевой мамаши. А потом уколoть фразой : «Любишь кататься — люби и сaночки возить, сучкa!» Да, надо будет обязательно вставить сучку. И при этом пoсмотреть так уничижающе, презрительно. Имеет правo, в конце-то кoнцов.
Млaденец был сухим. Веки нaбухли , на лбу проступила жилка, голос охрип. Однозначно, ребёнок хотел есть. Мальчик кричaл от голода на пределе своих крошечных возможностей , а его странная безответственная мать лежалa на полу прихожей и вылa .
Как она открывала кухонные пустые шкафчики в поисках смеси и тщетно шaрила в голом холодильнике, Женя вспоминaла после с трудoм .
Как обнарyжила на кухонном столe листик со страшной недописанной фразой «Прошу в мoей см..»- с ужасoм.
Девoчка исступленно рыдaла, раccказывая Женьке, словнo близкой подруге, что ей некуда идти с этой съёмной квартиры, а идти нужно буквально через пaру дней. Что молоко пропало, Вадим пропал, а денег, собственно, и не было. И что ей oчень жаль. И стыдно. И поздно. Но она не знала. И просит прощения. И можно удaрить, даже нужно. А мальчика зовут Павлик и пусть Женька это зaпомнит, на всякий случай. Павлик оказался старшe Игорюши всeго на 9 дней.
Женька неслась домой стрeмительно — через 20 минут Игорюша затребует грудь. Бежать Жeне было непросто : две здоровые сумки Оксаны оттягивали руки, сама запыхавшаяся Оксана бежала рядом, держа посапывающего сытoго Павлика.
Жeнька бежала и думала, куда поставить eщё две крoвати.
Черeз три года мы гyляли на свадьбе Оксaны, черeз четыре — у Жeни. Мyж Жени терпеть не может бeлые носки, считая, что жизнь нyжно делать ярче, и обожaет жену, сына и двyх дочек. Оксанa — мама четверых мaльчишек, её мyж не теряет нaдежду на дочeньку.
Они сидели, закутавшись в одеяло «с ногами» на стареньком диванчике, и пили чай с печеньем. В квартире было прохладно и на плечах обоих накинуты свитера.
Сегодня был выходной.
«Вот так бы и сидеть всю жизнь рядом с Витькой» – думала Алька, только так. Вдвоём и никого-никого больше.
Они ещё не были женаты, оба заканчивали учёбу. Аля — университет, Витя — военное училище. Летом намечалась свадьба.
– Когда к моим поедем? – вставил в разговор Витя, тем самым испортив Але настроение, – Нам сейчас свободное посещение объявят, можно отпроситься на недельку.
У Али тоже шло преддипломное время и, в принципе, исчезни она на неделю – никто бы и не заметил. Но ехать ей не хотелось.
С родителями Виктора они ещё не знакомились, а вот к маме Али уже съездили. И он имел полное право требовать знакомства и с его родителями перед свадьбой.
Но слово «свекровь» вызывало у Али бурный внутренний протест.
– Ты знаешь, а я никогда не смогу назвать твою маму – мамой.
– Почему?
– Ну, потому что мама у меня одна – моя. И это — мой принцип.
Виталий не понимал, но и не спорил. Так, значит так. Лишь бы любимая Алька была всегда рядом.
А у Альки были на то причины. Не личные, конечно, а семейные.
Её бабушка, которая принимала непосредственное участие в её воспитании, рассказывала ей о своей свекрови вот что.
Когда-то она с севера «приехала замуж» в южно- русское селение. Традиционно, ещё на свадьбе, поклонилась в ноги родителям мужа и назвала их мамой и папой.
Видимо, приезжая невеста не очень родителям нравилась, планировали свою – местную. И начала свекровь невестку воспитывать.
Бабуля рассказывала и всю жизнь не могла простить одного: утром в пять, когда она, с беспокойным новорожденным дитём, наконец засыпала, свекровь её будила – надо было собирать мужчин на работу. Каждая – своего.
Свекровь ставила котелок с картошкой в печку только своему мужу – свёкру, а сыну должна была готовить его жена, это другой котелок с картошкой. Вот и толклись они обе у маленькой печки. И если молодая невестка, отвлеклась на ребёнка, не успела что-то положить, её молодой муж уезжал без еды на целый день. Свекровь была жестка.
– Свекровь, – вздыхала, вспоминая, бабушка, – Это тебе не мама!
А мама Али вообще виновницей развода с папой называла свою свекровь, которую тоже когда-то звала мамой. Папа был мягкий, и разорваться между требовательной матерью и женой так и не смог.
Мама пыталась спасти семью, но начались такие оскорбления в её адрес от свекрови! Пришлось расстаться. Мама растила Алю и её младшего брата Андрюху одна.
«Хорошо, что Витька военный и рядом со свекровью они жить не будут!» – размышляла Аля. Но знакомиться и общаться, увы, придётся. Изначально уже настрой был отрицательный.
Но через некоторое время они уже ехали в далёкие родные места Виктора на поезде, а потом на автобусе.
Дом Виктора находился в посёлке под Воронежем. Места необычайно красивые, но Аля что-то волновалась, и все попытки жениха показать ей весенние картины, отвлечь её от мыслей предстоящей встречи, были безуспешными.
Отец их встретил на автобусной остановке. Он так крепко обнял Алю, что та, от неожиданности, даже растерялась.
Зашли в дом.
– Мать, встречай детей, – крикнул будущий свёкр.
Из пространства дома выплыла полноватая женщина в фартуке поверх нарядной кофты. Она улыбалась, и тоже подошла и крепко обняла Алю:
Видимо, традиция у них такая – все обнимаются. Але обниматься со слабо знакомыми людьми не хотелось, а ещё, имя Альбина она не любила, хоть и была таковой по паспорту. Ну, да ладно. Стол, ожидавший их, сразу помог забыть все недовольства. Но зажим остался.
Гостить они собирались всего пару дней.
Эти дни пролетели очень быстро. Гулять они особо не ходили– весенняя распутица, только один раз сходили в молодую семью сестры Виктора. Но там рос грудник и долго засиживаться было неловко.
Отец Виктора показывал Але свои деревянные поделки, он увлекался резьбой по дереву, сходили в баньку.
С Марией Федоровной, будущей свекровью, больше говорили о Викторе. Каким он был, как учился, как потерялся однажды в городе. В общем, тема Виктора была интересна обеим. Рассказывая, Мария Федоровна крутилась по кухне и хозяйству. Аля предлагала помощь, но та отвечала:
– Сиди-сиди, ты в гостях, успеешь ещё в семейной жизни набегаться.
Летом в городе сыграли свадьбу. Родителей молодого мужа мамой и папой Аля так и не назвала. Прекрасно и по имени-отчеству. А вот Виктор легко Алину мать стал называть мамой. Але показалось, что свекровь слегка обиделась, но виду не подала.
Для молодых начиналась новая самостоятельная жизнь.
Что Аля ждала от начала жизни с молодым офицером? Да, романтики. Но не такой, точно.
Их распределили в забайкальский военный округ. Аля к тому времени уже ждала первенца.
Там, в военном посёлке, их сначала поселили в железный вагончик, стоящий прямо на территории части рядом с казармами. Алька взялась за его благоустройство с боевым настроем.
С трудом выбралась в ближайший райцентр, приобрела обои и кое-какую утварь. Вскоре в вагончике, хоть и было очень тесно, но стало вполне уютно.
Но … Шла осень. Вагончик не отапливался. Они грели какую-то электропечку, которую притащил со склада Виктор, но и она не спасала … Обои поползли от сырости стен.
Их переселили в отапливаемый общей печью барак. Комнатка маленькая, но тёплая. Кухня общая, большая. Удобства на улице, вода с колодца. Туда, после тяжёлых родов, выросшая в городских условиях Аля и привезла сынишку.
И тут, абсолютно неожиданно, Виктора отправили в командировку. Надолго – в горячую точку.
Он уехал, а Аля, ещё неоклемавшаяся после родов, осталась одна с малышом на руках, практически без связи с мужем. Хорошо хоть часть его зарплаты можно было получить в бухгалтерии воинской части.
Алька стеснялась обращаться за помощью, она от рождения была упряма. Ей казалось, она справится со всеми трудностями сама.
Шло начало марта. Дверь барака заносили бесконечные снегопады. Командование отправляло на расчистку снега солдат, но не регулярно. Чтобы сходить за водой или продуктами надо было отгребать снег самой. Вёдра с ледяной водой для Али были слишком нелегки.
К тому же … крысы. Их не было в комнате, но на кухне, в которой временно оказалась она одна, носились толпами.
Алька, у которой уже пропадало молоко, решительно выходила на кухню и с криками:
– Ой! … Ай! Мамочка! – варила сынишке кашу.
А потом бежала в комнату и закрывалась там. Сидела на кровати и ревела, доедая, недоеденное сыном.
Потом брала себя в руки. Она была уверена, что преодолеет и эти трудности.
Але нездоровилось. Дениске тоже. Что-то не шла ему смесь, которую привозили ей из райцентра, а с её молоком вообще беда. Аля начала осознавать – она не справляется. Уже не было сил и желания готовить себе, навалился депресняк, раздражал ребёнок.
Она написала Виктору, просила, чтоб он перевёз её домой к матери. Но его никак не отпускали. А одной с грудником в такое далёкое путешествие пускаться было страшно.
Мама Али приехать и помочь дочери не могла. У неё был сын — школьник, Алин брат и, конечно, работа. Она не была пенсионеркой.
Виктор нашёл выход – позвонил родителям.
Рано утром, когда Алька лежала в постели вся красная с высокой температурой, она услышала хруст снега за порогом. Кто-то расчищал дверь.
– Надо же! Нашлись, наконец, помощники, – подумала Аля.
Вставать и благодарить не было сил, она не спала ночью: Дениска маялся животиком, не было нормальных смесей. Кормила уже и манкой, и молоком.
Но в дверь постучали.
Аля приплелась к двери и на пороге увидела … Марию Федоровну.
– Ну, здравствуй, дочка! Вот я вас и нашла!
А найти их было не так-то просто. Она искала невестку с внуком несколько часов, дошла до командования части.
Свекровь, хоть и была с долгой тяжёлой дороги, но намётанным взглядом сельского жителя и просто мудрой женщины сразу оценила обстановку.
Она крепко обняла невестку, потом потрогала её лоб и куда-то удалилась. Алька уже плохо соображала, температура подскочила.
Через пару часов Аля уже была в госпитале – мастит. Денис остался с бабушкой.
Через неделю, когда Алю подлечили и привезли домой – в барак, она его не узнала. Тут был новый бак, наполненный водой, новая электропечка, чистота и уют, большие запасы продуктов и главное – хорошие смеси для Дениски.
На кухне не было крыс, свекровь их извела. А Дениска был румян от тепла печки, завернут в белоснежные пелёнки и спокоен.
Утром сквозь сон, Алька слышала, как свекровь сходила за водой, как забрала у неё хныкающего Дениску и унесла на кухню.
А когда, часов в десять, Алька проснулась окончательно – её ждали тёплые закутанные в полотенце и шерстяную кофту сырники, улыбающийся сын и довольная слегка усталая свекровь. Она доваривала борщ.
– Мария Фёдоровна, как же хорошо-то! – присаживаясь к сырникам, сказала Алька! – Как же хорошо нам с Вами! Идите — поспите, я доварю.
Только к лету приехал Виктор. А всю весну Мария Фёдоровна с Алей и Дениской жили втроём.
Они много беседовали. Аля слушала рассказы свекрови о её нелегкой жизни, затаив дыхание.
Они спали на одной кровати, и по очереди заботились о Дениске, посадили небольшой огород возле барака. Когда стало потеплее, они выезжали на закупки в военторг, а потом гуляли в парке.
Обе они переживали за Виктора и ждали его.
И Аля не представляла себя уже без этой женщины. С ней было тепло и уютно, с ней было легко и надёжно. Она знала всё. Любая бытовая проблема была решаема.
– Смотрите, ох! У нас угол течёт. Дожди проклятые!
А свекровь, оценив обстановку:
– Не ругай дожди, Алечка. Они землю поят, огород наш поливают. А рубероид и клей я завтра куплю. Подтекает там, я знаю где.
И проблема быстро разрешалась.
– Ох! Дайте, я Вас обниму, – восклицала Алька, прижимая к себе эту мягкую женщину.
Свекровь уговорила и настроила Алю на посещение общественной бани. До этого Алька стеснялась. Грела дома кастрюли и обмывалась над тазиком. Теперь же, в банный день, они дружно парились в бане, а Дениска спал под присмотром банщицы.
Мария Фёдоровна находила общий язык со всеми, умела договориться, похвалить, и в конце концов её уже уважали и командиры, и соседки.
– Спи, спи, дочка! – шептала свекровь, поднимаясь очень рано, чтобы начать свою неоценимую помощь.
– Спасибо тебе, мам! – сквозь сон прошептала Алька и улыбнулась своим мыслям.
А мама-свекровь, держа Дениску на руках и тихо прикрывая дверь, улыбнулась своим.
Нет, не ради этого титула «мама» она здесь, осталась бы и Марией Фёдоровной прекрасно, вроде, и не важно всё это, поверхностно. Но было так приятно, что пришлось смахнуть лёгкую слезу счастья.
А Алька не сразу уснула, лежала и думала: вот так мы в юности строим представления о будущем, а жизнь – она берёт своё.
Не всегда надо следовать своим принципам, и не всё в нашей жизни можно измерять чужими примерами. Измерять надо сердцем.
– Спасибо, мама милая, – прошептали губы, и Алька провалилась в сон.
— А мама как же, Лидочка? — А что мама? – Лидия Сергеевна повернулась перед трюмо в прихожей родительской квартиры. Новое пальто село как влитое. Она стряхнула невидимую пылинку с воротника и повернулась к сестре. – Мама же с тобой. В чем проблема? Галина вздохнула и отвернулась, спрятав от сестры досаду. Объясняться сил не было. Да и, если не понимает человек, что другому трудно, как тут объяснишь? Она собрала разбросанные по столику трюмо булавки и спросила: — Нравится, хоть, пальто-то? — Да. Все замечательно. – Лида снова повернулась, пристукнув каблучками, и улыбнулась. – Тебе бы в Доме мод работать, а не дома за машинкой сидеть. Конечно, учиться бы пришлось не на том уровне, как ты это сделала. Техникума там не хватит. Но, тогда была бы уже не заштатная портниха по знакомым, а модельер. — Когда мне учиться, Лидочка? Да и как работать где-то еще, если я из дома выйти не могу лишний раз? — Это не те трудности, которые невозможно преодолеть. Я же смогла получить достойное образование? Это ты не захотела.
Галина удивленно подняла брови и от неожиданности выпустила из рук коробочку с булавками. Упав на пол, та раскрылась и булавки усыпали пол, поблескивая в неверном свете лампы. Галя охнула и опустилась на колени, пытаясь собрать булавки обратно в коробку. — И так всегда! – Лида покачала головой и взяла сумочку со столика. – Мне пора. Поезд завтра в два часа. Если будет желание – проводи нас. Увидимся теперь нескоро. Все-таки не ближний свет.
Галина молча кивнула, а, когда за сестрой закрылась дверь, села на пол, забыв про булавки. Слезы накатили, вымывая обиду, но легче почему-то не стало. Слабый зов матери пробился через грустные мысли, и Галина быстро провела по щекам руками. Что реветь-то? От этого ничего не изменится.
Она поднялась, поставила коробку на столик, и поспешила в комнату родителей. Анна Ивановна, мать Гали, лежала на высоко взбитых подушках и требовательно мычала что-то, пытаясь облечь в слова те звуки, что были ей доступны теперь. — Что, мамочка? Что ты? Пить? – Галина засуетилась, поправляя подушки и пытаясь разобрать, что хочет мать, и Лида тут же ушла на второй план, забытая и ненужная больше. Устроив маму поудобнее, Галя посидела немного рядом, держа ее за руку, ставшую такой легкой и сухой в последнее время. Она дотянулась до крема, лежавшего на тумбочке и, втирая мягкими движениями его в покрытую пятнышками веснушек кожу, задумалась.
Почему у них все так? Почему она всегда должна, а Лида всегда права? Когда и кто решил, что так правильно? Ответа у Галины не было. Они с сестрой росли вместе, деля горе и радости, но разделенные раз и навсегда родительским: «Лидуша – умница, а Галочка – красавица». Откуда взялось это – сестры не знали. Им можно было не пользоваться зеркалом. Достаточно было взглянуть друг на друга. Они были настолько похожи, что с возрастом их стали принимать за близняшек. Разница в несколько лет со временем стерлась и мало кто уже знал, что Лидия старше сестры.
Рыжие, как и все в их семье по материнской линии, зеленоглазые и стройные, как березки, сестры были первыми красавицами в школе и во дворе. И, если Лида этим активно пользовалась, посмеиваясь над боями мальчишек за привилегию донести ее портфель до школы, то Галя была куда скромнее. Отмахиваясь от подначивающей ее сестры, Галина спешила домой, чтобы помочь матери. Та приходила с работы уставшая, часто совершенно без сил. Шутка ли – отстоять многочасовую операцию на ногах и спасти жизнь человеку? Мама была хирургом от Бога, и Галя с Лидой это прекрасно знали.
Отец неоднократно твердил им, что материнские руки – это главное сокровище семьи, скромно умалчивая о своих. Галина быстро поняла, что отец восхищается матерью, считая ее самой лучшей женщиной на Земле. Поэтому, когда он ушел из семьи, променяв жену на молоденькую медсестру, Галина ничего не поняла. Как так? Ведь любил, боготворил, дышать не мог, а теперь? Уже став гораздо старше она не то чтобы нашла оправдание поступку отца, но хотя бы немного поняла его. Варя, ставшая его второй женой, была очень земной. Хохотушка, никогда не унывающая и всегда находящая чему порадоваться в этой жизни, она жила не собой, а теми, кто был рядом. С приходом в ее жизнь отца Галины, Варвара полностью растворилась в нем, безоговорочно приняв мужа со всеми проблемами и вопросами, что прилагались к любимому человеку.
Мать Галины обиду, казалось, не простила и с мужем не общалась. Она даже перевелась в другую больницу, чтобы не встречаться случайно с ним в коридорах или операционной. Но, детям видеться с отцом не запрещала, напротив, настаивала на общении. — Это наши дела, вас они не касаются, ясно? Не вам судить. А ваше дело – быть детьми и уважать отца. — За что, мама? – Лида кипятилась, краснея от злости. — За все хорошее! – Анна хмурилась и обрывала возражения дочери. – Лидия! Тебе лично отец ничего плохого не сделал. Напротив, любит и тебя, и Галину. Вот и будь любезна, избавь меня от твоего невнятного возмущения. Ваше общение – это теперь ваше дело. Не хочешь – не встречайся. Но, мне об этом знать совершенно необязательно.
Лида с отцом общаться отказывалась, а Галя, еще раз поговорив с матерью, решила, что видеться с ним будет. Они встречались поначалу вне дома, а позже Галина познакомилась с Варварой. И очень удивилась себе, когда эта девушка не вызвала у нее ничего, кроме расположения. Галя пыталась было поначалу демонстрировать обиду, как сделала бы Лида, но со временем поняла, что ей этого вовсе не хочется. А уж когда на свет появился Артем, младший брат Галины, все обиды и вовсе растворились без следа.
К тому времени Анна тоже устроила свою личную жизнь и в доме появился отчим девочек, Александр. Это был немного угрюмый, молчаливый мужчина, который жил каким-то своим мирком, где совершенно не было места никому, кроме него самого и, отчасти, Анны. Как они сошлись и что их держало вместе, Галина, так и не поняла. К тому времени они с сестрой были уже достаточно взрослыми и жили практически сами по себе, изредка встречаясь с мамой в коридорах или на кухне большой пятикомнатной квартиры, которая досталась им от деда. Места здесь было так много, что можно было не встречаться годами, было бы желание.
Как только у Анны случился первый инсульт, Александр собрал свои вещи и словно растворился в пространстве, ни разу больше не напомнив о себе. Галина тогда растерялась. За здоровье в их семье всегда отвечала мама. А теперь? Отец, которому она позвонила, тут же откликнулся. Лучшие врачи, бесконечные консультации, дорогостоящие лекарства. В доме появилась подруга Вари – Леночка, которая виртуозно делала уколы и массаж. Лида наблюдала за всем этим со стороны, не вмешиваясь и не мешая. У нее была своя жизнь и уход за матерью в нее никак не вписывался. Была уже назначена свадьба, писался диплом и времени не было совершенно. Галина заикнулась было о том, что ей нужна помощь, но Лида только отмахнулась: — Когда мне, Галка? Бросить сейчас все? Ты же знаешь, мне аспирантура светит. Хотя, как тебе это понять? Это же жизнь! Совершенно другая! Я буду ученым, Галь. Как мечтала мама. Неужели это ничего не значит?
Для Гали это значило достаточно, чтобы отложить в сторону свои мечты об институте и пойти в техникум. Ей всегда нравилось возиться с иголкой, а тут появилась реальная возможность заниматься тем, что нравится и быть рядом с мамой. Лида, глядя, как носится по дому сестра, со вздохом откладывала учебники и отбирала у нее половую тряпку. — Ладно уж, давай я.
На свадьбу к сестре Галина не попала. Анне стало хуже и Галя побоялась оставить ее на сиделку. Лидия обиделась, но в тот момент промолчала. Платье, сшитое сестрой, вызвало такой восторг, что она решила забыть о том, что Гали не было рядом.
Анна постепенно поправлялась, и Галина вздохнула чуть свободнее. У нее, благодаря сестре, которая направо и налево рекламировала Галю подругам, появилась подработка и теперь в старой детской появилась новенькая швейная машинка, подаренная отцом, и два манекена. Галина искала любую возможность, чтобы усовершенствовать свои навыки.
Возможности работать в ателье у нее не было, так как сменившиеся времена усложнили жизнь всем, кто не смог к ним приспособиться. Денег катастрофически не хватало, и Варвара научила Галю делать уколы и массаж, потому, что помощь Леночки была уже им не по карману. Отец никогда не умел «устраиваться» и теперь они с Варей едва сводили концы с концами, живя от зарплаты до зарплаты. Им пришлось разойтись по разным больницам, так как в этом случае было больше шансов, что кто-то из них получит эту самую зарплату вовремя. Галина обшивала Варю и Артема, понимая, что крохи, которые Варвара выкраивала на лекарства Анны, совсем не лишние в семье отца.
Лида на все это фыркала, вспоминая каждый раз известную фразу: — Высокие отношения! Но, Галине было все равно. Брата она любила, отца жалела, а Варвара за все это время сделала для нее куда как больше, чем родная сестра.
Второй инсульт застал Анну в парке, где они гуляли с Галиной. К тому времени Анна уже почти оправилась и даже встала на ноги. Стиснув зубы, она разрабатывала руки и заставляла себя ходить. Речь восстанавливалась медленнее, но Анна не унывала, говоря: — Оперировать не смогу, так хоть консультировать буду. Небольшой толк, а будет.
Галина как могла, старалась осуществить мечту матери вернуться к работе. Радовалась каждому сделанному шагу и сказанному четко слову. Но, при этом, все время боялась. Боялась того, что может случиться снова. Поэтому удивиться она даже не успела и, вызвав, с помощью прохожих, скорую в тот день, она запретила себе плакать. Какой смысл? Это все равно не поможет.
Теперь все стало еще сложнее. Мама лежала, а помочь было совершенно некому. Лида собиралась с мужем в другой город, где ей предложили работу в университете, и оставаться рядом с сестрой и матерью в ее планы не входило. — Галь, ну что я здесь могу, а? Лучше буду вам как-то финансово помогать. Не знаю пока, насколько это будет весомо, но я очень постараюсь. Галина подкалывала подол на очередном платье, что готовилось к отъезду Лиды, и хмурилась, думая, как объяснить сестре свои трудности. Но, слушая, как та вдохновленно рассказывает о новой работе и о том, что ее ждет, Галина молчала. Пусть хоть у сестры будет другая жизнь. А она как-нибудь справится. Галя уговаривала себя, а обида все-таки росла, маленькими цепкими корешками схватывая сердце.
Провожать сестру Галина не поехала. Побоялась, что не выдержит и выскажет все, что думает. Ругала себя за то, что молчала раньше, но тут же одергивала. Ведь сама же молчала, так кого теперь винить? Ладно, Лида, не понимала, но и она сама хороша. Отпустила, а теперь за подол держит? Какая же это любовь? А ведь сестру она любит. Несмотря ни на что. И счастья ей желает всем сердцем. Ведь Лида не виновата, что с мамой все сложилось вот так…
Время шло, новые заботы заслоняли старые и Галя скоро позабыла и о сестре, и о том, что она обещала, сосредоточившись на том, чтобы поднять маму на ноги. Ей это не удавалось. Несмотря на то, что подключилась Варя, которая ехала теперь после дежурства не домой, а к Гале. Там она становилась к плите и готовила, а потом старалась что-то убрать, постирать, освобождая Галине такое дефицитное теперь время. У Галины, которая старалась заработать как можно больше, ведь матери нужны были хорошие, дорогие лекарства, времени не было совершенно. Она сутками сидела за машинкой, отвлекаясь лишь на то, чтобы поухаживать за матерью.
Маленький Артем, которого Варя иногда привозила с собой, когда выпадали выходные, садился у ног Галины и осторожно выдергивал наметку так, как показала ему старшая сестра. — Ничего, пусть тренирует мелкую моторику! – Варвара смеялась, глядя, как пыхтит, пытаясь поддеть непослушную нитку пальчиками, ее румяный, и так странно похожий на Галину, сын. Темноволосый, в отца, он неуловимо, всей повадкой, жестами, интонациями, напоминал Галю.
Анна слышала, конечно, что в квартире кто-то есть, кроме дочери, но не возражала. Варвара следила за тем, чтобы Артем не баловался и не бегал по комнатам, да и сама старалась лишний раз не ходить по квартире, убирая лишь там, где Анна не могла ее видеть.
Анна Ивановна ушла тихо и спокойно в ночь на новый год. Галина, которая поставила в комнате мамы маленькую елочку, нарядив оставшимися еще от деда с бабушкой, игрушками, резала на кухне оливье. Нож, соскочив, совершенно непонятно как, с вареной морковки, полоснул по пальцу, и Галина охнула. Наскоро закрутив палец полотенцем, которое нашлось под рукой, она побежала в комнату мамы за пластырем. Роясь одной рукой в аптечке, она глянула на кровать, и полотенце соскользнуло на пол, а тишина ударила по нервам так, что Галина пошатнулась. Переведя дыхание, она медленно подошла к кровати, тронула маму за руку. Бесконечно долго стояла так, не решаясь отпустить, а потом вздохнула, нашла-таки пластырь, и пошла звонить отцу и сестре.
Лида приезжать отказалась. Но, когда Галя узнала причину, на сердце потеплело. Сестра ждала ребенка. Беременность была непростой, и Галя строго-настрого запретила Лиде нервничать. — Береги себя! И ни о чем не волнуйся! — Спасибо тебе… — За такое не благодарят, Лидочка… До встречи!
Варя помогла сделать все как надо и Галина, глядя на постаревшего, осунувшегося отца, спросила: — Пап, а почему все-таки вы с мамой разошлись? Ведь не из-за Варвары же? — Нет, конечно. Это просто все совпало. Мы уже два года к тому времени просто существовали рядом. Развестись некогда было, да и идти мне было некуда. Мы друг другу не мешали. По крайней мере Аня так говорила. А я верил. Глупо, конечно. Не нужно было ее слушать. Она всегда была слишком интеллигентной. И ты на нее похожа в этом. А так нельзя, Галинка. Нужно иногда думать и о себе.
Оставшись одна, Галина потерянно бродила о большой гулкой квартире, не зная, как взять себя в руки. Помог ей, как ни странно, Артем. Последний год в детском саду он без конца болел и Варя взмолилась о помощи: — Галь, выгонят меня с работы. Я же из больничных не вылезаю. А как мы тогда? Сама знаешь, какие у нас доходы. Отцу уже три месяца зарплату задерживают. Я по уколам бегаю вечерами, а Темка один кукует. Мне стыдно неимоверно, но помощи просить больше не у кого. У подруг дети, им наши сопли тоже не нужны…
Галя согласилась присматривать за братом с радостью. Одиночество пугало ее. Она занималась с Артемом, готовя его к школе, гуляла с ним, а потом они обедали и садились «работать». Она шила, а Артем помогал или сидел рядом, рисуя и распевая песни, чтобы как-то порадовать сестру. — Громче, громче пой! Соседи не слышат! — Галя смеялась, впервые после ухода матери, глядя, как братишка дерет глотку, старательно выводя «По Дону гуляет». Почему-то эта песня была у мальчика любимой. Слух был на месте, голоса тоже хватало, и Галина предложила отдать Артема в музыкальную школу. — Водить буду сама. Это рядом. Пусть попробует. Вдруг что-то путное выйдет? Как-то само-собой сложилось, что Артем большую часть времени проводил теперь у нее. Рядом была хорошая школа и Галина, посоветовавшись с Варварой, предложила отцу отдать Артема туда. — Вы столько помогали мне. Теперь моя очередь.
Спустя два года нашелся хороший вариант обмена, и отец с семьей перебрался в соседний с Галиной дом. — Хорошо как! – Галя ходила по новой, гулкой еще без мебели, квартире. – Теперь вы рядом. Мне спокойнее будет. Артем носился по комнатам, то и дело вихрем налетая на кого-то из взрослых: — А где моя комната? А к Гале я смогу ходить теперь после школы? А мы собаку заведем? Время шло. Варя, глядя на Галину, которая сиднем сидела за машинкой, забеспокоилась. — Нельзя так! – ставя перед мужем тарелку, она сердито пристукнула ею об стол. – Совсем заездили девку! Сначала мать, теперь мы. Ей свою жизнь устроить надо, а не сидеть вот так, наедине с кружавчиками и тесемочками. Не годится это! Глядя, как разводит руками муж, она сердито хлопала дверцей холодильника. — Что ты смотришь на меня? Мало у тебя коллег? Мог бы и познакомить ее с кем-нибудь. Тебе же это и в голову не пришло! Галина очень удивилась, когда Варя вдруг начала устраивать какие-то бесконечные праздники. Синюшная курица, которая и так была редкостью и доставалась при наличии большой удачи, превращалась в два-три блюда. Резались какие-то немыслимые в своей простоте салаты и варилась неизменная картошка. — Варь, а зачем это все? — Как зачем? День рождения же! — Чей? — Галка, какая разница, а? Можем мы позволить себе расслабиться или нет? Пообщаться с интересными людьми? У нас так много возможностей для этого? Галина начала подозревать что-то, но тут случилось то, на что Варвара все это время рассчитывала. Молодой хирург, который работал под началом отца Гали, пришел на один из таких «праздников» и совершенно растерялся, увидев в дверях Галину: — Вот это солнышко! Глядя, как заливается румянцем Галя, он усмехнулся: — Еще и краснеть умеет. Я думал, что такие девушки уже перевелись.
Варвара незаметно засуетилась, турнув уже устроившихся за столом гостей и Алексей оказался вдруг на месте рядом с Галей, а потом весь вечер не сводил с нее глаз. Роман их получился быстрым и каким-то скомканным. Уже через пару недель Алексей обнял Галину у ее подъезда и спросил: — Выйдешь за меня? Глядя, как заблестели в полумраке глаза Гали, он широко улыбнулся: — Вот и хорошо!
Свадьба была очень скромной. Лидия, которая приехала к сестре, поддавшись на уговоры, поминутно вздыхала, а потом не сдержалась. Глядя, как Галина, сняв свадебное платье, перемывает посуду после гостей, Лида возмутилась: — Господи, где ты только его нашла? Голый, босый! Даже ресторан себе не мог позволить. — Лида, а разве это главное? – Галя, не глядя на сестру, протянула ей тарелку, заставив встать рядом и вытирать вымытое. Кухня была далеко от комнаты, где сидели сейчас отец с Варей и родители Алексея, но все же ей не хотелось, чтобы их с сестрой разговор кто-то услышал. — Не второстепенное. Галка, ты подумала, как вы жить будете? Как отец с Варей? Считая копейки и не представляя, как дальше? Мелко это как-то все. И ты туда же. А ведь с твоими данными могла бы добиться чего-то большего, чем эта маленькая жизнь. Как лягушонка в коробчонке.
— А, может, мне она нравится. — Кто? – Лида поставила очередную тарелку в стопку и повернулась к сестре.
— Жизнь моя. Вот такая, как есть. Маленькая. Пусть в ней нет каких-то серьезных перемен или свершений. Пусть она не такая великая как у кого-то. Но, она моя. И не всем же дано, Лидочка. Тебе вот – дано. А мне никогда и не было. – Галя улыбнулась и выключила воду. – Только вот, я посмотрю, как стоит перед зеркалом какая-нибудь женщина, у которой, как и у меня, жизнь маленькая, а желаний много. И я смогла одно такое желание исполнить. Так вот, стоит она перед зеркалом в сшитом мною платье или пальто, на которое копила полгода, а то и дольше, и ей хорошо. Так хорошо, как редко в жизни этой самой бывает. Как думаешь, что я тогда чувствую? То-то! Мне тогда тоже хорошо. И в моей маленькой жизни – праздник. Как и у нее. А разве это мало? Или мало радости тому пациенту, которого Леша прооперировал и все прошло как надо? А его семье? Мало? Нет. И я это точно знаю. А ведь у них тоже чаще всего жизнь маленькая. Иди сюда!
Галя взяла за руку сестру и подвела к окну. Вечер уже вступил в свои права и город погружался в темноту, подмигивая фонарями и укрываясь сумерками. Окна зажигались в домах одно за другим, создавая причудливые узоры. — Смотри! — Куда? — На окна. Видишь сколько их? — И что?
— За каждым из них своя жизнь. Большая ли, маленькая, мы об этом не знаем. Но, мне кажется, что все-таки чаще маленькая. Которая идет мимо всех, иногда слегка касаясь кого-то, а иногда оставляя глубокий след. Но, небольшой такой, незначительный с виду. Такие люди не напишут великих романов, не сделают великих открытий и не перевернут мир. Но, они могут родить ребенка и воспитать его хорошим человеком. Мало это? Много сейчас по-настоящему хороших людей? А могут работать врачами, как папа и Леша, принося облегчение тогда, когда любой человек становится беспомощным, какая бы великая жизнь у него не была. Они могут вообще ничего не делать и это тоже будет помощью кому-то. Ведь не огорчат и не помешают, ничего не испортят и не принесут вреда. Понимаешь?
— Ох, Галка! – Лида обняла за плечи сестру и прижала ее к себе. – Не тем ты все это время занималась. Тебе бы учиться, а потом преподавать. Из тебя получился бы хороший философ. — Очень надо! – Галина вдруг фыркнула и, не выдержав, в голос рассмеялась. – Я там тебе белье сшила. Такое вот у меня новое увлечение. Ты же жаловалась, что хорошее найти не можешь. Вот ты его примеришь, а потом скажешь мне, нужна я тебе в качестве философа или так сойдет? Это моя философия, Лидка. Я могу сколько угодно умничать и рассказывать кому-то о том, как хорошо, а могу это сделать. Как думаешь, что понравится больше, а?
Галина поманила за собой сестру, и в дверях кухни столкнулась с Артемом. Поцеловав его встрепанную, как всегда, макушку, она спросила: — Тортик хочешь еще? — Не! Я объелся! Галь… — Что? — А я теперь не смогу к тебе приходить? — Почему это? Артем замялся. — Ну, мама сказала, что у тебя теперь совсем другая жизнь и тебе нужно дать время. Так вот я и хотел спросить… Галь, а сколько тебе времени надо?
Галина удивленно глянула на мальчика, а потом прижала его к себе. — А нисколько. Завтра после школы и придешь. Леша дежурит, так что я вся твоя. Понял? Артем прижался к сестре на минуту, радостно засопев, а потом поднял на нее глаза и счастливо выдохнул: — Понял!
И дальше будет маленькая жизнь. В которой случится еще столько всего. И Галины дети, и еще одна сестра, которую Варя родит после сорока, почти одновременно с Галиной. — Это надо же! И обе — девки! Хорошо как! Дружить будут! — Варя помогала Галине пеленать дочку. И Галя кивнет, совершенно счастливая в этот момент. И прижмет к себе сестренку, такую же маленькую, как ее дочь. А потом снова удивится, какие странные узоры плетет в своем кружеве жизнь.
А потом будет болезнь Лиды, которая так же, как и мать, будет лежать после инсульта, оставленная своими детьми и мужем. У них найдутся вдруг какие-то очень важные дела в такой непростой и такой занятой «великой» жизни. Муж Лидии улетит в другую страну, читать свои лекции и то, что случится с женой никак его не затронет. Он лишь пожмет плечами на вопросы друзей и знакомых: — Она же в больнице. Там должен быть уход. Дочка Лиды будет плакать, заламывая руки: — Я совершенно не понимаю, что теперь делать! Это ужасно! Мне так плохо, а вы чего-то от меня хотите? Как не стыдно! Мамочка в таком состоянии, а вы мне что-то все говорите и говорите… Нет, это невыносимо! Сын Лиды лишь буркнет себе под нос, что ему некогда, а потом перестанет брать трубку и отвечать на звонки.
А Галя примчится сразу, как только узнает об этом. И вытерев слезы Лиды, которая будет что-то пытаться сказать, строго прикажет: — Не реви! Потом все расскажешь. Когда речь вернется. – Лида моргнет и скривится, насколько сможет, но Галя только покачает головой на это. — Нет! Даже не думай! Вернется! А сейчас тебе нельзя волноваться. Сейчас мы будем только радоваться. Каждому дню, поняла меня? Ты живая, а это главное! Она увезет сестру к себе и поставит-таки ее на ноги.
И, когда Лидия допишет очередную книгу, она молча положит ее перед сестрой, раскрыв на странице, где будет стоять посвящение. И Галя заплачет, легонько касаясь пальцами строк:
«Посвящаю своей сестре. Моему хранителю и учителю. Спасибо за твою маленькую жизнь!». — Это мне? — А кому же? Я помню все, что ты мне говорила. Но, знаешь, что? — Что? – Галя вытрет слезы и осторожно, словно хрустальную, возьмет книгу в руки.
— Ни одна большая жизнь, не была бы возможна без чьей-то маленькой. Кем была бы я сейчас, если бы не ты? Так что… Это твоя жизнь большая. Нет, не так. Она огромная. Ты умудрилась вместить в нее стольких людей! Таких разных и иногда совершенно невозможных с чьей-то точки зрения. Например, Варю и ее детей. И всем нам с тобой хорошо, тепло и спокойно. Куда же больше, Галочка? Куда же больше…
Никогда не знал, что маленькая ватрушка может так изменить мою жизнь. Ведь, что это – ватрушка? Всего лишь булочка, начинённая творогом. А вот – изменила…
Всё началось с той ночи, когда я, голодный двенадцатилетний мальчишка, брёл по улицам города. Отец выгнал меня – опять не угодил. Да, как угодить-то, когда в семье, кроме меня, шесть братьев и сестёр, а живем мы в подвале, в крохотной комнате. В такой тесноте, что либо ты кого-то заденешь, либо кто-то заденет тебя. Павлушка засмотрелся, случайно тронул горячий уголёк, выпавший из печки, пальцы обжёг. А досталось мне — старший следить должен. Не уследил – твоя вина.
Отец рассердился и выгнал. «Иди, – говорит. – И не возвращайся, если глаз не имеешь». Мать как раз картошку варила, посмотрела на меня огорчённо, но с отцом спорить не стала, только качнула головой: – Иди, сынок, после вернёшься, когда отец остынет. Отец-то остынет, да только ужина мне не видать…
Город погрузился во тьму. Я шёл торопливо, глотая злость и обиду, и не заметил, как оказался за чертой рабочих кварталов. Немного поднялся и оказался там, где редко бывал – среди особняков богачей. Высокие, просторные, в обрамлении аккуратно подстриженных кустов, они манили теплом и светом. Я замер и долго стоял, глядя на окна, на желтые огни, на красивые шторы. «Такого в наших лачугах не встретишь! – думалось мне. – И картошку здесь на ужин, конечно же, не варят». А что варят? Хотел бы я знать!
Подстрекаемый любопытством, я протиснулся в узкий проём железной решетки и оказался в саду. Из дома слышалась музыка, обрывки голосов, кто-то бил по клавишам рояля. А потом потянуло съедобным, и я, мучительно преодолевая спазмы в животе, направился прямо по запаху. Обогнул особняк, привстал на цыпочки и увидел раскрытое окно, на подоконнике которого стояло целое блюдо ватрушек. Резкий запах свежеиспеченного теста ударил в голову. Мне пришлось стиснуть зубы, чтобы удержаться, потому что рука так и потянулась к этим волшебным ватрушкам. «Взять, попробовать хоть одну!» Но я не посмел, а только присел на траву и любовался.
Наверное, я замечтался, глядя на золотые бока ватрушек, потому что не услышал шагов. Кто-то незаметно приблизился и вдруг резко и злобно вонзил свои острые пальцы в моё плечо. – Ах ты, поганец! Что ты тут делаешь? Воровать пришел? – Пустите, пустите, – взмолился я, извиваясь в руках слуги. – Не хотел я красть, просто смотрел! – Да уж, смотрел! Знаем мы ваших… И тут же громко закричал: – Сергей Аркадьич! Сергей Аркадьич!
На высокий балкон вышел мужчина и, глядя сверху, спросил: – Чего шумишь, Пётр? – Вора поймал! – Я не вор, – слабо защищался я. – Просто смотрел!
Барин спустился во двор и остановился рядом со мной, едва заметно усмехаясь и разглядывая. – И что ж он украл? – спросил. – Вроде пока ничего. На ватрушки смотрел. – Только смотрел? И ни одну не попробовал?
Я дернулся, освобождая плечо: – Не крал и никогда не буду! – Вот как! А зачем тогда в чужой сад залез? – И правда, зачем? – Не знаю…
Как видно, Сергей Аркадьич не хотел меня обижать, а когда женский голос позвал: «Серёжа, что ж ты гостей-то бросил?», то улыбнулся открыто: – Отпусти его, Пётр, да пирогов дай на дорогу. За честность награда положена. Пётр удивился: – Пирогов на дорогу? – Конечно. Сколько вас в семье? – обратился ко мне барин. – Девять, – отозвался я хмуро. – Вот и дай ему девять.
Пётр отступил, на его лице чётко читалось разочарование. Не такого конца он хотел! Но спорить не стал, а потянулся и достал с подоконника блюдо. – Две, три, четыре… – отсчитывал он. А я не верил тому, что происходит, и всё думал: «Смеются господа. Сейчас… как стеганут плеткой!
Да только ошибся я. Пётр, послушный слуга оказался, выложил ватрушки в чистое полотенце и подал мне: – Неси. А барин опять улыбнулся: – Всем по одной, да? Он весело глянул в моё изумленное лицо и как-то загадочно подмигнул.
Я шёл домой, ел одну ватрушку, смаковал свежее тесто и нежный сладкий творожок. «Такая вкуснота! Ел бы и ел еще! Но только всем по одной, как и сказано».
Дома все спали. Я тронул за локоть мать. Она поднялась, выслушала и удивилась: – И бить не стали? – Не стали. Да я им так и сказал, что воровать не собирался. – Ах, ты ж!.. Ну, надо же!.. Вот молодец! Да, как же ты так?! – Я только одну – свою съел. – Это ничего… Она глянула в угол, где, повернувшись к стене, спал отец, и зашептала: – Я ему не скажу, а скажу, что соседка дала. Нас Варвара иногда угощает. А утром всем и разделим. И она бережно принялась перекладывать ватрушки в корзинку.
– Саша, – вдруг сказала. – Да только не восемь здесь. Девять! Ты свою-то, говоришь, уже съел? – Да… ещё по дороге. – Странно… Видно, лишнюю положили… Я пересчитал: и верно – лишнюю. Нас в семье девять – ватрушек тоже девять. Но одну-то я по дороге умял. Значит, лишняя. Подумал и прямо сказал: – Мам, это нечестно. Он сказал: по одной. А коли лишняя, так я её утром обратно снесу. – Куда ж ты пойдёшь? – Туда и пойду.
Ночью я спал плохо. То чудилось мне, что Петр бьёт меня плёткой, то голос барина что-то говорил. А сладкий запах ватрушек плыл и манил…
Наутро я поднялся, взял платок с лишней ватрушкой и пошёл.
Пришлось долго стоять у решётки: боялся, что, коли войду, опять за вора примут. Наконец, кто-то заметил меня, выслушал, позвал барина. Пётр был тут же, смотрел сурово, не понимая, чего я пришел.
А Сергей Аркадьич, как узнал, зачем я ватрушку принёс, то так и застыл в изумлении. – Сказано было – всем по одной, – в который раз повторял я. – А тут лишняя. – Так ты бы съел её – и дело с концом! – Не могу – нечестно это. – Ну, ты, брат, даёшь!.. Сроду я такого не видывал! И, подумав, велел: – Подожди здесь.
Я уселся в прихожей и долго наблюдал удивительную жизнь. В дом входили слуги, все аккуратные, с приглаженными волосами. Потом вышла горничная и дала мне стакан молока. Я отказываться не стал, молоко выпил сразу, помня то, как вчера остался без ужина. Отец горяч, если узнает, что я по городу бегаю – оставит и без обеда…
Вдруг дверь приоткрылась, и любопытное женское лицо взглянуло на меня с удивлением. – Да ты, что?.. Он же еще совсем ребёнок, – прошептала женщина кому-то позади себя. – Куда ему?.. – Не ребёнок, Машенька, не ребёнок. Да и где ты у взрослых такую честность видала? Тихий голос барина убеждал жену, а потом пропал. Я сидел в напряжении, понимая, что говорят обо мне. Только, что им нужно?
А потом меня позвали к столу, и я увидел всю семью: дети, нарядные, чистые, хозяйка, что на меня глядела, и сам Сергей Аркадьевич. – Вот что, Саша, – сказал он. – Мы тебя хотим отблагодарить. Ты наше имущество сохранил, ватрушку обратно принёс. За это мы тебя на работу устроим. Пойдёшь к нашему родственнику в магазин помогать? Я растерялся: – Не знаю… С мамой надо поговорить, и с отцом. – Вот и поговори. Работать по вечерам будешь, часа два, а на обед приходи к нам. Я тебя учить собираюсь. – Учить? – изумился я. Учиться всегда хотелось, да только мать не могла меня в школу отправить: и на еду-то денег едва хватало, а на книжки – и подавно нет. – Да, учить, – тем временем объяснял барин. – Времени у меня предостаточно. Вот и будем с тобой потихоньку грамоту одолевать. А как грамотным станешь, там и посмотрим, на что ты горазд.
Из барского дома я вылетел будто на крыльях. «Вот это удача! Да за что? За то, что всего лишь ватрушку принёс?!»
Уже позже, став почти взрослым человеком, я понял, как ценится честность, особенно там, где даже большое враньё за грех не считается.
А в те дни я, после разрешения матери, стал ходить к Сергею Аркадьичу. Он учил меня сам, давал читать книги и ни разу не отпустил домой голодным. А ближе к вечеру я шёл его племяннику помогать. Работа несложная: пересчитать товар, что после продажи остался. Коробки с печеньем, конфеты – да не простые – из-за границы. Такую работу хозяин мог доверить только тому, в ком был абсолютно уверен – меня он за все это время ни разу не проверял.
Сергей Аркадьич рассказывал: – Мы из купеческого сословия. Отец сам торговал, да нам дело свое завещал. А знаешь, на чём я разбогател? На честности! Слово дал – значит – держи. В купечестве это главное! Лучшего напутствия в жизнь я не слыхал.
Лет через пять начал я хозяина подменять. А потом мы с ним ещё один магазин открыли – там я и заведовал.
Ко мне разные люди приходили, а я всё ту ватрушку вспоминал и сам себе удивлялся: «Это ж надо, такой голодный был, а не съел. Может быть, случайно ошибся тогда Пётр – сгоряча лишнюю ватрушку положил? Кто знает?.. Хотя, может, и не случайно… А так и надо было…»
