Жили-были две сестры. Старшая Валя — красавица, успешная, богатая. Младшая Зойка — горькая пьяница. Насчёт красоты к тому времени, о котором идёт рассказ, уже нечего сказать было: 32-х летняя Зойка больше на древнюю старуху была похожа. Сама тощая, лицо синюшно-опухшее так, что и глаз не видно, тусклые волосы, давно не знающие ни мыла, ни расчёски грязной паклей торчали в разные стороны.
Валю упрекнуть не в чем, немало приложила времени и денег, пытаясь вытащить сестру из трясины алкоголизма: в дорогие клиники её возила, к бабкам-колдуньям — всё бесполезно. Купила ей квартирку уютную, но оформила на себя, чтобы Зойка за бутылку не променяла.
Через полгода из обстановки в квартире оставался только грязный матрас, на котором и лежала умирающая сестра, когда Валентина пришла к ней попрощаться, так как уезжала за границу на ПМЖ. А Зойка уже и говорить не могла, силы были только приоткрыть глаза и через щелки между опухших век увидеть на фоне грязного, давно немытого окна неясный силуэт.
Рядом валялись пустые бутылки, которыми щедро делились с Зойкой местные пьянчуги. Не смогла Валентина бросить сестру, как потом жить с этим? Совесть замучает.
Решила она для очистки этой своей совести увезти Зойку к тетке в деревню. С теткой Ольгой сестры почти не общались, знали только, что есть у покойной матери сестра, которая много лет назад навещала их, привозя деревенские гостинцы: варенье, румяные душистые яблоки, сушеные грибы.
Помнила Валя только название деревни. Подумала: на похороны не звали, значит, скорей всего, тетка жива. Попросила помочь знакомого мужчину, завернули Зойку в одеяло, уложили на заднее сиденье машины и поехали в деревню Самоварово.
Деревню нашли, дом тетки Ольги тоже нашли. Да и что там искать-то было: четыре жилых домишки — вот и вся деревня. Зойку в одеяле уложили на теткину кровать, Валентина выложила на стол деньги со словами: помирает она, а мне ехать надо, тёть Оля.
Деньги на похороны — может приеду когда, чтобы хоть могилку найти. Тут и на оградку и на памятник хватит. И ключ от Зойкиной квартиры тетке отдала. А кому ещё-то? От чая отказалась и уехала…
Тетка Ольга, 68-летняя, ещё бодрая одинокая женщина, развернула Зойку, убедилась, что та ещё дышит и пошла кипятить самовар. Пока самовар грелся, она нарезала в термос сушеной травки из холщовых мешочков, всыпала каких-то ягод, потом заварила всё кипятком и оставила настояться, плотно закрыв крышку.
Три дня она поила Зойку травяными настоями с мёдом, почти насильно вливая в рот чайной ложечкой каждые полчаса. Даже ночью. На четвертый день в рацион добавила молоко своей козы Марты. Тоже чайной ложкой.
Потом в ход пошли овощные отвары и куриный бульон. Курицы у тетки тоже были свои. Немного, всего семь, но она не пожалела и двух пустила на бульоны для умирающей племянницы.
Через месяц только Зойка самостоятельно смогла сесть в кровати. Тетка Ольга её стала на саночках в баню возить (зима уже была), закутает в платок пуховый да в одеяло и везёт. А в бане тоже разные травки заварены и Зойку этими настоями тетка Ольга мыла. А потом волосы Зойкины расчешет и они пахнут травой и летом…
Одинокая тётка Ольга вложила всю свою нерастраченную любовь и заботу в племянницу и выходила её. Вот так, чайной ложечкой вливая в умирающую Зойку вместе с настоями частички своей доброй души.
Дорогие клиники и колдуны не смогли спасти погибающую девушку, а родная тетка смогла. Зойка выжила. Окрепла от вкусного, пахнувшего клевером молока козы Марты, от утренних нежных омлетов из свежайших яиц. Волосы стали шелковистые и блестящие.
На щеках появился румянец. И оказалось, что она красавица с голубыми глазами. Потихоньку стала помогать тетке по дому, потом и в хлеву: научилась доить Марту, собирала каждое утро свежие яица.
Еду они готовили простую, почти всё со своего огорода. Зойка, вернувшись с того света, не вспоминала свою прошлую жизнь, ей нравилась эта, новая, с чистого листа. Она стала видеть, как встаёт утром солнце, как бегут по небу белые облака, как распускаются весной цветы.
А в прибрежных зарослях местной речки появилась утка с маленькими утятами и Зойка ходила их кормить булкой. А ещё у неё открылся один талант. Тетка Ольга научила девушку вязать крючком. Сначала Зойка вязала салфеточки, потом они съездили с теткой в город, накупили много разных мотков шерсти и Зоя стала вязать большие пушистые шали с удивительными узорами. Посыпались заказы на необыкновенную красоту. Зойка стала хорошо зарабатывать.
Через три года красавица Зойка увезла любимую тётю из глухой деревни Самоварово в тихий городок на берегу тёплого моря, где сложив теткины сбережения и свои — за продажу эксклюзивных шалей, купила для них небольшой уютный домик с маленьким садом.
По утрам коза Марта, доставку которой специальным фургончиком оплатила Валентина, сорвав с нижних веток яблони очередное яблоко, неспеша пережевывает его и задумчиво смотрит на море. Там, в теплом море, недалеко от берега купаются две любимые ею женщины. А знаете, что самое замечательное в этой истории? Она реальная.
Максиму все сочувствовали. Ну не то, чтобы прямо вот жалели и пускали слезу — нет, конечно. Какому нормальному мужчине такое понравится? Жалость унижает. Ему именно сочувствовали — вот, мол, нет справедливости в жизни! Такой хороший мужик, а с женой не повезло.
Понятно, что в глаза ему это не говорили, да и он сам не так, чтобы жаловался — еще чего не хватало! Так, иногда делился некоторыми «сценами семейного быта», а родные и друзья только молча удивлялись: как такое вообще возможно?..
И ведь начиналось все отлично: Максим женился на Маргарите по большой любви. Да и она, казалось, любила его. Никаких расчетов, никаких манипуляций, никаких «затащила в загс» — все было по обоюдному желанию.
Собственно, и до свадьбы вместе пожили почти год — тоже всё было хорошо. Оба работали, квартира наследственная у Максима была, снимать или брать ипотеку нужды не было, так что и финансовое положение было хоть и не блестящим, но вполне достойным.
Удивительно, но даже на почве быта разногласий не было: так как Маргарита зарабатывала на пять тысяч меньше Максима, то и бОльшую часть домашних дел выполняла сама. Идиллия.
А потом что-то разладилось. Как-то незаметно, потихоньку, по чуть-чуть, но отношения портились. И виновата в этом была Маргарита. почему-то сразу после свадьбы ее характер стал портиться. Она стала раздражительной, обидчивой, редко улыбалась и вообще почти всегда была в плохом настроении.
«Как же тяжело приходить с работы и видеть дома это кислое лицо,» — вздыхал Максим и старался приходить домой как можно позже, а на выходные придумывать какие-нибудь дела, чтобы только куда-нибудь сбежать.
«Просто как в русской народной сказке — лисичка зайчика из собственного дома выгнала,» — переживала свекровь, но пока не вмешивалась.
А дела шли всё хуже. Несмотря на все просьбы Максима «хорошенько подумать» и «поработать над собой», чтобы «что-то в себе изменить», Маргарита оставалась прежней. Тучи на семейном небосклоне сгущались.
«Я тебя очень люблю, — убеждал жену Максим, — и хочу, чтобы у нас все было хорошо. Но одних моих усилий недостаточно, неужели ты не понимаешь?
Пожалуйста, давай забудем все плохое и начнем новый год с чистого листа — самое лучшее время, правда?» — «Хорошо,» — согласилась Маргарита, и обрадованный Максим пригласил на праздник двух своих друзей с женами, сестру с мужем и двоюродного брата с его девушкой — праздник должен быть веселым — в ознаменование «перезагрузки» их жизни.
Приглашенные, надо сказать, были не в восторге и их пришлось уговаривать — Маргариту не слишком любили за ее отношение к мужу, но обаянию Максима было трудно противостоять, и в результате все согласились.
«Так, Рит, а где подарок моей маме?» — двадцать седьмого декабря Максим обеспокоенно оглядывал комнату.
— «В смысле?
Ты же вчера сказал, что сам заберешь из доставки — я заказала, оплатила, но забрать обещал ты.»
— «А что, напомнить сложно было? Ты что, не в курсе, что завтра у меня времени не будет, послезавтра — тем более!»
— «Я напоминала, ты сказал, что все помнишь…» — «Так надо было еще раз напомнить!»
— «Но Макс… Я же не знала, что ты забудешь…»
— «А что ты вообще знаешь? — Максим перешел на крик. — тебе хоть что-то поручить можно? Как можно быть такой безответственной?..»
Он кричал еще долго, а Маргарита плакала, просила прощения и обещала, что такого больше не повторится.
«Перестань реветь! Смотреть противно! Умей нести ответственность за свои косяки!» — он ушел спать на кухонный диванчик, а Маргарита всю ночь не спала, терзаясь чувством вины и зная, что сейчас просить прощения бесполезно: Максим должен остыть.
Утром Максим простил жену, но вечером закатил скандал из-за того, что она приготовила на ужин мясо, а не рыбу.
Ее жалкие оправдания, что рыбы хорошей в магазине сегодня не было, только разозлили его еще больше. Вчерашний сценарий повторился — Рита плакала, просила прощения, а Максим гордо молчал. Правда, на этот раз спал все-таки в кровати.
Двадцать девятого выяснилось, что Маргарита не оплатила интернет, и его отключили как раз тогда, когда Максим смотрел кино.
На этот раз проблему удалось решить быстро, и, ложась спать, Максим до такой степени не сердился на жену, что был настроен «романтически».
Но Маргарита сама все испортила: две бессонные ночи не прошли бесследно, и она заснула сразу, как только легла.
Конечно, Максим был крайне обижен на такое наплевательское отношение жены и ее пренебрежение его потребностями, что утром тридцатого Маргарите снова пришлось извиняться — простил ее Максим только вечером, вернувшись с работы.
Но тут выяснилось, что сегодня он напрочь забыл купить те продукты, которые нужны были Маргарите для салатов — готовить она собиралась тридцать первого с утра.
«Почему Я должен этим заморачиваться?» — рявкнул Максим.
— «Может, потому что гости ТВОИ? — раздраженно ответила Маргарита. Она так устала от нервотрепок последних дней, что снова перестала следить за своим тоном.
— Я убираюсь и готовлю. Основную часть продуктов купила тоже я.»
— «Ну так можно было купить и все остальное, не?» — усмехнулся Максим, и тут Маргариту прорвало: она плакала и кричала так, что слышал, наверное, весь подъезд и даже требования мужа «замолчи, истеричка!» — никак не успокаивали ее. Это был настоящий нервный срыв.
На следующее утро, тридцать первого, она заявила, что готовит стол только потому, что ей неудобно перед гостями, которые ни в чем не виноваты и были приглашены заранее, а не потому что ей хочется — ей уже никакого праздника не надо.
«Вот и готовь!» — Максим удалился в комнату смотреть телевизор и играть в компьютерные игры.
Маргарита даже и не подумала извиниться за вчерашнюю истерику, но Максим благородно не стал заострять на этом внимание.
К вечеру Маргарита умоталась так, что даже на едкие замечания мужа перестала реагировать. Она бесстрастно накрыла стол, механически накрасилась, надела платье и даже попыталась прицепить на лицо улыбку, когда стали приходить гости. Получилось фальшиво, и это было заметно.
Зато Максим был душой компании — он шутил, смеялся, включал музыку и зажигал свечи. Гости были очарованы гостеприимным хозяином и с легким недоумением взирали на вялую хозяйку с напряженным лицом.
«Милая, салатика? А канапе? Или сока налить?» — Максим так трогательно хлопотал вокруг Маргариты, что гостьи подталкивали в бок своих мужей и показывали глазами — вот, мол, как нужно ухаживать за женой!
Но поведение Маргариты вызывало все большее недоумение — она сидела как истукан, неохотно отвечая на вопросы и почти не улыбаясь.
Она даже на мужа практически не обращала внимания, несмотря на то, что он постоянно вился вокруг нее. Максим балагурил, предлагал гостям угощения, подливал в бокалы, сам относил грязную посуду на кухню и приносил новые блюда. Маргарита оставалась безучастной и равнодушной.
«Слушай, как ты с ней живешь вообще? Если она в праздник кислая, как капуста, что же с ней в обычное-то время бывает?» — спросил Максима брат, когда они вышли на балкон проветриться.
— «Ну… вот так,» — пожал плечами Максим, не вдаваясь в подробности.
— «Не знаю… я бы так не смог… Развелся бы сразу, как только начала бы характер показывать!»
— «Люблю ее,» — вздохнул Максим и опустил взгляд…
Встретив Новый год, гости уходили усталые, но довольные и благодарили хозяина за прекрасный праздник. С Маргаритой лишь сухо попрощались, в который раз убедившись, какой скверный у нее характер. Вот почему так? Почему таким хорошим мужчинам, как Максим, достаются такие жены? Где справедливость?
Славка влюбился. Вот жил-жил себе человек и ничего. А тут, вдруг, бац — и влюбился. И в кого! Девчонку эту он знал с рождения, они и родились–то в один день, только она на пару часов раньше умудрилась… В песочнице вместе играли, дрались порой. А уж прятки, лапта, вышибалы, да «казаки-разбойники» — это уж ни без Славки, ни без неё не обходились. Обычная была девчонка, простая… Чёрте что с девчонкой произошло. Славка на лавочке сидел, ну, просто, скучно же летом. А она мимо идёт – юбка короткая, «солнце» называется, талия тоненькая-тоненькая широким поясом схвачена. Ножки длинные в новеньких босоножках на маленьком каблучке. Идёт, каблучками цокает. — Привет, — говорит, — Славка! Добрый день всем! И дальше поцокала, её парадное дальше. Славка аж шею выкрутил, на неё глядя. Бабки на скамейке, что рядом со Славкиной скамейкой стояла, сразу же приумолкли, а потом… — Смотри ты, выдурилась девка, прямо красавицей стала. — Да, ну… Вот Аська из пятого дома, вот та красавица. Что стать, что походка… А у этой ни кожи, ни рожи. — Нет, ты не говори, Семёновна… В прошлом-то годе ещё замухрышкой бегала, а тут … Гляди-кось! — Да на что там глядеть-то, лядащая… Нос крупноват, губы тонкие… — Зато ты на ресницы погляди, как маханёт ими, все парни её будут. — И волосёнки так себе, не больно густоваты… Не выдержал Славка, встал, ушёл. А в сердце что-то такое поселилось, неведомое ранее… Щемяще-сладкое, чему и названия-то нет.
Вечером пошёл Славка во двор детского сада, там, в беседке, окрестная молодежь собиралась. Нет, ничего такого они себе не позволяли, поэтому их оттуда и не прогоняли.. Просто уходили они от домов подальше, чтоб не мешать никому –кому спать, кому разговоры разговаривать. Потому что они там пели. Был у них гитарист – Юрка, взрослый уже, скоро в армию. Вот он-то и пел разные песни – Окуджаву там, Высоцкого, что-то на стихи Есенина. Особенно Славке нравилось, как он «За окошком месяц» поёт. Ну, иногда и свои песни пел, тоже хорошие, всем нравились. Кто-то подпевал, кто мог, конечно. У кого слух хоть какой-то да был. У Славки не было никакого. Его даже в музыкальную школу не приняли из-за полного отсутствия этого самого слуха. Она тоже туда приходила. Вот и сейчас – смотрит Славка, а она уже возле гитариста этого сидит… Мурлычет с ним что-то. Вот-вот… Уже на ушко ему что-то пошептала. Юрка кивнул и запел новую песню, только вот по радио была, а он уже и слова знает. «Последняя электричка» называется… Хорошая песня. Славка бы тоже все электрички пропустил, чтобы её сегодня проводить домой, да что там… Дом-то в нескольких шагах, дорогу только перейти.
Злился на себя Славка ужасно. Просто как в песне, что Кобзон поёт: «Я гляжу ей вслед – ничего в ней нет…» Нет-нет, а вот, есть! Иначе не замирало бы Славкино сердце, как только она во двор выходила. В игры она уже не играла, как же, взрослая! Но и Славка не мальчик ей там. Тоже, как и она, в десятый пойдёт. Только вот в школах они разных учились, это вот упущение… Раньше-то было всё равно, а теперь… Эх! Перевестись бы в её школу, все равно они почти рядом, метрах в двухстах соседствуют. Да что уж теперь, класс-то последний.
Весь день Славка её караулил. Просто, увидеть чтобы. А для чего ещё? «Привет», сказать? Больше-то сказать пока нечего…
Вечером мать отправила его поросёнку бачок с едой отнести, у самой спину прихватило. Ну, пошёл он. Только стал сарайку-то закрывать, вот тут их и увидел… Идут, обнявшись с Юркой. И не главной дорогой идут, мимо школы, а тайной тропкой, за сараями… На ней сарафанчик лёгонький, тапочки какие-то… У Юрки полотенце через плечо. Ясно… На пляже были, вот он весь день её зря и караулил. Видать, рано ушли. Славка-то их сейчас хорошо видел, а они его из-за сараев — нет. Смотрит Славка, и горько ему, и больно: они целоваться стали. Прямо по-взрослому так, по-настоящему… Что тут делать будешь? Повернулся к двери сарая, стал замком греметь, вроде закрывает. Спугнул, короче. Она сразу отпрянула, рукой махнула и побежала. А бежать ей аккурат мимо Славки… — Привет, Славка! – прокричала на бегу. — Ой, попадёт мне сейчас, весь день дома не была! «Так тебе и надо» — подумал Славка, а вслух сказал: — Хорошая вода, чистая? То есть, дал понять, что знает он, где они были… — А ты приходи, — засмеялась она. – Там компания такая собралась! «Знаем мы твою компанию – ты да Юрка», — хотел сказать Славка. Да ничего он не хотел, разве такое скажешь. Подумал только.
Утром на пляж пошёл. Компаний – сколько хочешь, только ни её, ни Юрки нет. Весь день проторчал на пляже, пришёл к вечеру. Мать, конечно: « Шляешься, не жалеешь меня совсем…» Ну, что они обычно говорят. Попозже пошёл в беседку. Там уж почти все собрались. И она, конечно. Грустная. Оказывается, Юрке повестка пришла, в армию идёт. Юрка позже всех пришёл, с гитарой. Говорит, всё, мол, народ, сегодня последний концерт. На отвальную всех приглашаю, приходите.
Славка не пошёл. Ещё чего, на Юркину отвальную идти. Чтобы смотреть, как она там с Юркой миловаться будет… Нет. Не выдержит он этого. Но к дому подошёл, спрятался за кустом. Окна на первом этаже, открыты, всё видно. Поют, танцуют, тосты какие-то говорят. Вот парни на крыльцо курить вышли. И Юрка с ними. А она-то где? Вытянул было Славка голову, а рядом кто-то и говорит: — Ты что? Шпионишь? Смотрит, а это Надюха, сестра Юркина, втихаря за кустом покуривает. — Если кому скажешь, — говорит, — убью! Мамка мне знаешь, что за сигареты… — Мала ещё ты курить-то… — Да я бы и не стала… Просто я вон по тому парню сохну. А он на меня – ноль внимания. — На меня одна тоже ноль внимания. Я ж не курю. — Ветка что ли? – спросила Надюха, отбрасывая окурок. – Фу, гадость… Сигарета гадость, а не Ветка. Только Ветка – Юркина, ты не заглядывайся… Она бесшумно вылезла из куста и смешалась с толпой на крылечке.
Славка тоже пошёл домой. Сел на скамейке, в дом не входил. Душа болела, саднила даже… Не знал он, что любить – это так больно. Знал бы – не влюблялся… Провожать на вокзал Юрку его не приглашали. Да и больно надо-то. Смотреть, как там Ветка с Юркой целуется, что ли? Видел он уже… Сердце снова защемило, как-то просто по нехорошему защемило. «Дать бы этому Юрке… Только он всё равно сильнее», — подумал Славка, не догадываясь, что это ревность в нем взыграла. Такая вот штука, всегда любовь сопровождает.
Когда Ветка с вокзала вернулась, он пропустил. Вечно мать со своим поросёнком этим. Покорми, да покорми. Вот и пропустил. А в беседку она не пришла. Да и кто пришёл, почти сразу все разошлись, скучно…
Так и прошел остаток лета незаметно. Да какое там уж лето, так, несколько дней осталось. Ветку он почти не видел осенью, так иногда, то в магазине столкнутся, то просто во дворе. «Привет», — и всё. «А что ты хотел? – думал тогда о себе Славка. – Ростом не вышел, силой тоже не Илья Муромец, на гитаре и то не умеешь…»
Зато умел Славка рисовать. Ну, пусть не как настоящий художник, а стенгазеты-то его всегда рисовать звали. Вечерами он рисовал Ветку. По памяти. А чтобы никто не спутал, внизу приписывал – Иветта Лисинская. И свой росчерк: это значит, художник — Славка.
Зимой Славка зачастил на каток. Знал, что уж там-то Ветку он всегда встретит. Она почти всегда по выходным ходила на каток. И, правда, встречал – весёлую, румяную, не подумаешь даже, что любимый чёрте где… Он её однажды даже домой проводил. Сам уже собирался, смотрит – Ветка тоже прокатные коньки сдаёт. — Давай, провожу, — грубовато сказал Славка. Не получилось по другому как-то. — Через дорогу, что ли? – улыбнулась Ветка. – Ну, давай, проводи, а то я через дорогу как раз боюсь…
Они шли вдоль их улицы, и Славка не знал о чём говорить. Молчал, сопел, пока Ветка сама не спросила: — Ты после школы куда? — Не знаю, — растерялся Славка. В институт ему с его тройками было не поступить. — Может, на завод, к отцу, а может в ПТУ, не знаю… Все равно через год в армию…. Вот про армию он зря сказал. Ветка сразу погрустнела, задумалась. А он, дурак, вот уж язык без костей, спросил: — Юрка-то пишет? — Да, — односложно ответила Ветка. Слишком быстро ответила, и сразу ясно стало, не пишет ей Юрка, а она страдает. «Надавать бы ему… по шее», – подумал Славка. Вот он бы писал. Он бы ей каждый день писал, и всё про то, как он сильно её любит… — А хочешь, я тебя в институт подготовлю? – вдруг спросила Ветка. Славка прямо дар речи потерял. — В …институт? Я? — Ну, а что — ты? Глупее других что ли? Вот по какому предмету у тебя… ну, неважно? — По русскому, — буркнул Славка.- Хуже всего по русскому. — Вот и давай заниматься вместе… Я на филфак готовлюсь. Заодно и сама повторю. Приходи завтра, ну, скажем, к пяти. Вечера только, — засмеялась Ветка. — Ладно… — буркнул Славка, не веря счастью своему. Ветка сама его в гости приглашает!
Только вот гостей–то никаких не получилось. Никто его чаем с пирогами не угощал. Встретила его сама Ветка, в строгом домашнем платьице. Крикнула куда-то: — Ба! Мы со Славкой заниматься будем, не мешайте, ладно? Сразу тетрадки разложила на столе, книжки, села рядом. Славка аж вспотел, так близко сидела Ветка, и пахло от неё чем-то нежным-нежным… — Слава, вот что. Ты на меня-то не смотри, давай больше в учебники, — строго сказала Ветка.
Занимались они всю зиму и всю весну до самых экзаменов. Славка и диктанты писал, и всякие сочинения, и правила учил… Но, вот странно, теперь уже не путал члены предложения и запятые со всякими тире и двоеточиями ставил, где надо.
Славкина мать говорила Веткиной бабке: — Ну, Иветтка, ну молодец она у вас! Просто рождена быть учительницей, просто рождена…. Славка-то по русскому из школы уже «четвёрки» носит, а за сочинение про подвиги какие-то «пятёрку» принёс! Ну, принёс, и что? Они с Веткой только недавно дома писали сочинение такое: «В жизни всегда есть место подвигу». Хотя Славка тут хотел бы поспорить: не было бы разгильдяев, и подвиги совершать было бы не надо… Не было бы места ему, подвигу-то. Но Ветка сказала: — Ой, да пиши ты… Всегда эта тема на экзаменах бывает.
И всего-то две «троечки» принёс Славка в «Аттестате» — по астрономии, да по обществоведению, вот как! Ветка же окончила школу с одной только «четвёркой» по физике, и дали ей медаль серебряную. В институт оба подали документы в педагогический. Мать Славкина аж ахнула. — Учитель, тоже мне! Но куда ещё было Славке? Только вместе с Веткой.
Конечно, факультет он выбрал себе посолидней, мужской такой – физвоспитание. Физической культуры, значит. Всё лето Славка готовился: на спортплощадке бегал, прыгал, подтягивался. Гантели себе купил, по утрам и вечерам всё их и выжимал. На экзамене по специальности (по этой самой физкультуре), Славке «пять» поставили. Тренер сказал: — Ну, ты парень, хоть и худой, а жилистый… Будем тебя в лёгкую атлетику готовить. А что? Славка и прыгнул выше всех, и пробежал быстрее всех, даже с барьерами, заборчиками такими. И в длину метнулся так, что комиссия рассмеялась: — Ты, парень, за стадион-то не улети! А уж «гранату» метнул – только свистнула она, а где упала, искали и удивлялись.
Ветка тоже поступила. Ну, она один экзамен только и сдавала – правила такие для отличников. Написала на «пять» сочинение, и всё, в институте.
В конце августа, в самые последние денёчки, отправили их в совхоз, помогать картошку убирать. Хорошо, что Славкин факультет вместе с Веткиным в одном совхозе оказался. Сначала картофелекопалка по полю прошла, потом девчонки за ней картошку подбирали и в ящики складывали. А ребята эти ящики в прицеп тракторный грузили, да отвозили в хранилище, да пустые ящики обратно привозили. Славка зорко смотрел, чтобы возле Ветки всегда ящики были – не бегать же за ними через всё поле… А жить их устроили в огромном сарае, неизвестно для чего предназначенном. Сарай был с окнами, новый, хорошо пах свежей стружкой… И тут Славка проследил, чтобы у Ветки сена было побольше в матрасовке, да в наволочке. Сарай был перегорожен пополам – женская и мужская половина. Славка проверил – чтобы ни у окна, ни у дверей Ветка не спала, сам ей место определил. — Какой у тебя кавалер, Ветка, — засмеялась её новая подружка Галя. — Да не кавалер это, — отмахнулась Ветка, — просто мы с одного двора. — А кавалер-то есть уже? Ну, парень есть? – спросила Галка. Хорошо, что Славка недалеко ушёл, услыхал… — Нет никакого кавалера. И парня пока нет… — вздохнула Ветка.
Чуть не подпрыгнул Славка. Чуть не заорал во весь голос. Просто музыку, самую лучшую музыку он услышал из Веткиных уст — «нет никакого кавалера и парня нет…». Пусть и случайно услышал, а случайно – оно ещё верней.
А как домой вернулись после совхоза, так и новости услышали. Оказывается, Юрка приезжал в отпуск, ходил тут в форме, да всякими значками хвастал, красовался… Гитару уже не брал, больше про армию рассказывал… — А ещё, — говорила мать, — его-то матушка рассказывала, что у него там девчонка появилась, говорят, красивая, куда как красивее Ветки. Только ты Ветке не говори, расстроится… Хмыкнул только Славка. Будет он о таком Ветке говорить. Ей уж, небось, девчонки дворовые всё растрепали.
И началась учёба в институте. У каждого по-своему. У Ветки всё больше лекции, да семинары, а у Славки, кроме этого, ещё и тренировки до седьмого пота… С Веткой виделся. Иногда в библиотеке или в буфете, а чаще всего они вместе в институт ездили, трамвая ждали. И под одним зонтом мокли, и в мороз пританцовывали, и первую сессию вдвоём переживали, но ничего, оба справились… Бывало, что и в кино ходили, только с ними всегда ещё Галка была.
А к весне Юрка пришёл. Отслужил, стало быть, отдал долг Родине. Ветку на свидание вызвал. Видел Славка, как они медленно по главной дороге мимо школы шли, за руки не держались, не обнимались, серьёзные оба. А через полчаса, ну, от силы, минут через сорок – уже обратно идут. Весёлые, улыбаются. Сник, было, Славка. Видно, все решили между собой, вот как. Только Ветка, вдруг рукой махнула, улыбнулась Юрке и побежала к своему парадному, а Юрка к своему дому прошествовал.
Скоро все узнали, что Юрка уезжает обратно на этот свой Север. Наверное, и женится. И вовсе не на Ветке. А на той самой девчонке, что там, на Севере, встретил. А Славка с Веткой дальше учиться стали. Им ещё о-го-го сколько всего нужно было изучить, а главное, сдать преподавателям….
Однажды, это уже курсе на третьем было что ли, вышел Славка в раздевалку после тренировки, а она сидит на скамеечке, сгорбилась так, скамеечка-то низкая. Испугался Славка. — Ты чего, Вет? Случилось что? — Ничего не случилось, — улыбнулась Ветка. – Просто тебя жду. Скучно домой одной ехать…
С тех пор они и в институт вместе, и из института… Славке иногда и не надо было к первой паре, но он всё равно ехал, Ветку сопровождал. А у Ветки порой занятия раньше Славкиных оканчивались, так она в библиотеке сидела до закрытия, а потом в его корпус шла, её уж и вахтёры знали.
Учились уже последний год, готовились к государственным экзаменам, Славка ещё и тренировался усиленно, когда объявили, что списки распределения вывесили. Они и толпились у этих списков, когда он увидел, что по дорожке в их спорткорпус изо всех сил бежит Ветка. Полы лёгкого плащика развевались, волосы лезли в лицо, но она даже не отводила их рукой. Славка выскочил ей навстречу. — Случилось чего? – спросил тревожно. — П…по…пос-мотри… Есть у вас посёлок Нижнереченский в списке? Посмотри, есть?- запыхавшись, едва произнесла Ветка. — Вроде есть, – неуверенно ответил он. — Посмотри внимательно! Оттолкнув его, Ветка ворвалась в холл и растолкала всех у списков. — Есть! Есть Нижнереченский! – закричала она. — Да что он тебе дался-то? – спросил, протиснувшись к ней Славка. — А то! Записывайся! Ну, быстро! Всё ребята, Нижнереченский занят! – победно крикнула она. — Я еду в Нижнеречеснский. И ты. Дошло? – сказала она, отдышавшись. — Мы едем с тобой в Нижнеречеснскую среднюю школу, там и спортивная есть, я узнавала уже! — Кто же это решил? – скептически спросил Славка. Надо же было своё мужское начало показать, а то вон — все смотрят. — Я… Я так решила …- тихо сказала Ветка, не глядя на него. – Потому… Потому что я просто не могу без тебя, Славка… Понимаешь?
Она шагнула к нему, и они стояли вот так, обнявшись, на виду всего факультета физвоспитания и не было среди них человека счастливее Славки, а может быть, его не было и во всём мире…
Прошли годы. Кто их считал, сколько… Вячеслав Васильевич стоял на перроне местного вокзала и ожидал поезда. Скоро-скоро приедут его «девочки». Отдохнувшие, загорелые, счастливые. В этот раз у него не получилось поехать на юг с ними, хотя он очень хотел. Что делать, спортивные соревнования, он –главный тренер. Вокзальное радио сообщило, что поезд прибывает. Из вагонов стали выходить люди. А вот и они! В лёгких открытых сарафанах, длинноногие, стройные – талии тоненькие широкими поясами охвачены…
Он бросился к ним, подхватил чемодан, обнял сразу обеих. — Девчонки мои дорогие, как я соскучился… Цветы и праздничный обед дома! — О, папа, ты научился готовить обед? — лукаво спросила Лилька, дочка любимая… — Или бабулю на помощь звал? Знаешь,пап, как мы хорошо отдохнули! — Ну, чуть-чуть звал, — сознался Вячеслав Васильевич.- А про то, как отдохнули, дома, ладно? У меня тоже есть для вас сюрприз! — Твои заняли первое место? — ахнула Иветта Юрьевна. – Нет, правда, Славка? Вячеслав Васильевич довольно кивнул головой, улыбнулся и мягко повернул своих «девочек». — Нет-нет, какой трамвай! Конечно же, на такси! Они шли вдоль платформы, занятые только друг другом и ни на кого и ни на что не обращали внимания….
…Этим же поездом, навестив престарелую мать, возвращался в свой северный город инженер одного из металлургических заводов Юрий Михайлович. Забросив лёгкий чемоданчик в купе, он вышел в общий коридор. Мимо окон уже проплывали знакомые с детства места, какие-то люди, приехавшие с юга… На секунду ему показалось… Да, нет, не показалось! Он даже перебежал к другому окну, чтобы ещё раз посмотреть на этих троих.
Первый брак его не удался, осталась дочь. Второй тоже…вот-вот даст трещину. Юрий Михайлович задумчиво достал сигарету и, спохватившись, вышел в тамбур для курящих. Поезд уже давно набрал ход, и сигарета истлела до самого фильтра, а он всё стоял и стоял в тамбуре. Как она тогда ему сказала, Ветка, когда он вернулся? «Извини, Юра… Я не буду счастлива с тобой… Я, наверное, за Славку замуж выйду… если возьмёт. Тем более, у тебя ведь уже и девушка там есть…».
Только вот про девушку-то он тогда соврал. Не было там ещё у него никакой девушки.Так, цену хотел себе набить… Юрий Михайлович выбросил окурок, который уже жёг пальцы, и, вздохнув, отправился в своё купе. Похоже, он всё-таки проиграл. Проиграл этому… Славке.
— Андрей Витальевич, миленький, пожалуйста! Умоляю вас! Помогите! – женщина бросилась в ноги к облаченному в белый халат высокому мужчине и разрыдалась. Там, за россыпью обветшалых кабинетов, в пропитанном запахом лекарств приемном покое поселковой больницы умирал ее ребенок. — Да поймите же вы, я не могу! Не могу! Потому сюда и уехал! Я два года не оперировал! Рука и условия… — Заклинаю вас! Пожалуйста! — женщина продолжала настойчиво тянуть отказывающегося идти за ней врача. Он обязан согласиться. Обязан попробовать. Потому что в противном случае… Еще несколько метров. Деревянная, выкрашенная белой краской дверь. И вот он — ее Мишка. Родной. Единственный. Опутанный проводами, с закрывающей блеклые веснушки на лице кислородной маской. Дышит. Все еще дышит. И сочащаяся из-под повязки на голове кровь кажется густой и темной, как прошлогоднее вишневое варенье. И зеленая полоска на большом мониторе вздрагивает в такт рваным вздохам. Не довезут. Сто километров до города. Вертолет… Но разыгравшийся на улице буран отнял последнюю надежду. А давление падает. И сердце бьётся совсем тихо. Фельдшеры скорой помощи глаза отводят. — Ковалевский! — хватает за руку суетящаяся подле носилок с бледным ребенком пожилая медсестра, — Андрей Витальевич! И достает из кармана старую газету с высоким мужчиной в белом халате на фотографии, которого, словно снегири рябину, облепили улыбающиеся дети. И за слезами путаются строчки про аварию. И поврежденную руку. И неудачную операцию. Но светило нейрохирургии! Врач от бога! В их глуши…Господи, пожалуйста! Только бы согласился! — Я не могу взять на себя такую ответственность! Да поймите же вы! — он сопротивляется изо всех сил, — Последняя операция… запястье… Я не справился! Я больше не оперирую! Я не могу! А мальчишка на каталке все бледнее. И кровь как варенье. И столпившиеся в проеме двери притихшие коллеги, с которыми за год так и не смог сродниться. И рыдающая мать. И время. Против них всех время. И собака… — Собака?! — Откуда здесь собака? Но в ответ только скулеж. Лабрадор. К каталке рвется. Когти скребут пол, кто-то тянет за ошейник. А он рвется. И с мальчика Мишки глаз не сводит. И уже не скулит. Хрипит. Но все равно рвется… — Это Верный. Мишкин, — плачет женщина и забывает, как дышать, когда в опустившуюся на приемный покой гнетущую тишину камнем падают слова врача: — Готовьте операционную. Он на минуту зажмуривается. И в памяти всплывает другая собака. Найда. Надежда. И отец еще живой. И Андрей Витальевич просто Андрюша. В седьмом классе, кажется, учится. И дорога в Новый год скользкая. И разбитая машина в снегу, как упавший с елки стеклянный шар. Мама плачет. И врач глаза отводит. Операция сложная, а у него опыта нет. И до центра далеко… И Найда у могилы не скулит больше. Хрипит только. И не ест уже шестой день. Смотрит. А потом и ее не стало. Ушла за хозяином. Сгорела. — Я нейрохирургом буду, мам. Я Найде обещал, — шепчет у земляного холма растрепанный мальчишка, — Самым лучшим. Веришь? Как он мог забыть? Почему? ***** Лампы в операционной, как солнце. Сталью блестят инструменты. И запястье опять разнылось. Терпит. «Собаку что ли завести?» — глупости какие в голову лезут, надо же! А пальцы почти деревянные. Ничего, справится. Плохая травма. Сложная. Давление падает, отека бы избежать…Ткани мягкие задеты. Кость височную по кусочкам собрать надо. Сосуды… И на вертолете бы не успели. У ассистентов местных глаза блестят. Для них такая операция — чудо. А для него? Сколько он таких провел? Почему после одной неудачи сдался? В глушь эту уехал. Связи оборвал. А рука ноет. И Найда в углу мерещится. Смотрит тоскливо. А может, лабрадор этот. За мальчишкой своим собрался… Верный. Зажим держать сложно. Скобы. Пальцы почти свело. Ничего, немного осталось. Дыши, Мишка, дыши главное. Не надо сдаваться. Мы тебя не отпустим. Время. Теперь оно на Мишкиной стороне. Вертолет шумит, кажется? Долетел все-таки… ***** — Андрей Витальевич, там вас спрашивают, — заглянула в кабинет дежурная медсестра и, не сумев сдержаться, широко улыбнулась. Все они улыбаются. Как же, сам Ковалевский вернулся. В каждом отделении только и разговоров, что об этом. Детишек тяжелых со всех городов везут. Теперь не страшно. У Ковалевского руки «золотые». И смех детский по коридорам нейрохирургии опять звучит. Выздоравливают маленькие пациенты. И родители, вон, как привязанные за ним ходят… — Пять минут. Макара только зайду проверю. До палаты шестилетнего Макара от ординаторской рукой подать. Смешной мальчишка. Рыжий. Дядь Андреем его зовет. На экскурсию неделю назад в Москву приехал. Со второго этажа упал. Засмотрелся. Прям как Мишка из поселка. Голову Андрей Витальевич ему по кускам, бедовому, собирал. Восемь часов операция шла. Справился. И рука почти не ноет. От смеха детского, что ли, излечилась… Хорошо все же, что он вернулся. Правильно. Раньше надо было, да видно стимула подходящего не было. Забыл многое, запамятовал. А жизнь вон она как – напомнила. Собаку вот только так и не завел. Все некогда. Интересно, как там тот лабрадор с Мишкой поживают. Часто что-то он их вспоминает. — Андрей Витальевич, миленький! Вот те раз, не успел дверь на улицу открыть. Легки на помине! — Ну, здравствуйте, Мишка, Наталья, — улыбается, — И тебе привет, Верный. А рука уже к мягкому загривку тянется. И нос мокрый в ладонь тычется. И глаза коричные как-то уж очень внимательно смотрят. — Вы какими судьбами здесь? С Мишкой что? Обследоваться приехали? — Хорошо все с Мишкой, — частит Наталья, — хорошо! Мы по другому поводу! Андрей Витальевич только сейчас замечает, какая улыбка у нее светлая. Пальто вот только странно топорщится. Да глаза подозрительно блестят. А спросить неловко. Верный вокруг кружится, с мысли сбивает. — Вот! Подросший Мишка первым молчания не выдерживает. И к матери за пазуху лезет. И протягивает растерявшемуся Андрею Витальевичу что-то черное. Поскуливающее и неприлично лопоухое. — Ааа…? — совсем говорить разучился, ругает себя Андрей Витальевич мысленно, поднося к лицу неожиданный подарок. — Не сердитесь только, — тараторит мальчишка Мишка, — его Верный нашел. Мама разрешила оставить. А вчера, по телевизору, интервью ваше было. Так Верный его за шкирку к телевизору подтащил, как голос ваш услышал. Ну, мы и подумали с мамой, что… — Правильно подумали. Давно надо было, — Андрей Витальевич подмигнул улыбающемуся псу, — Стимулом назову. Тимкой — ласково.
