Я опять напросился в гости к доктору исторических наук, профессору Марии Сергеевне. Всегда к ней напрашиваюсь, когда нужна срочная консультация по сложному историческому вопросу, а интернет абсолютно не в курсе дела. Мария Сергеевна – маленькая семидесятипятилетняя старушка с вечной сигаретой в зубах, не вынимая папиросу изо рта и умудрившись не обжечь, она поцеловала меня в щёку, взяла тортик и повела в комнату. Минут через двадцать к нам заглянул старичок – муж Марии Сергеевны. Поздоровался и, картинно заткнув нос, недовольно сказал: — Маша, ты-то ладно, но зачем же гостя так обкуривать, посмотри, он уже весь зелёный от твоей дымины. Старушка поднялась с кресла, подошла к мужу, ловко перекатила во рту сигарету, сделала торжественно-грустное лицо и вдруг начала руками изображать небольшие плавательные движения, вроде как брассом. Старичок посмотрел очень строго, потом неожиданно рассмеялся, поцеловал жену в лоб, сказал: — «Маша, ты — дурында» и вышел из комнаты. Мы вернулись к нашим Персидским царям, но Мария Сергеевна вдруг перебила меня и говорит: — А ведь со стороны я действительно выглядела как дурында: мужу не нравится мой табачный дым, а я ему показываю — плыви, мол, отсюда. На самом деле – это очень древняя история. Однажды, больше сорока лет тому назад, мы с мужем на «Запорожце» поехали дикарями в Крым. Это было наше свадебное путешествие. Скалы, море, палатка, вокруг ни души. Красота. Чего ещё желать? Незаметно пролетел месяц и наступил последний вечер, утром на рассвете нужно уезжать. Час ночи, луна за облаками, на море лёгкая рябь. Пока я спала, муж решил немного искупаться напоследок, попрощаться с морем. Он и сейчас как рыба плавает, а тогда и вообще был капитаном университетской ватерпольной команды. Заплыл, значит, мой муж метров на триста, полежал на воде, понырял, чувствует – холодновато стало, пора бы и возвращаться. Но тут он осознал, что после ныряний, не очень-то соображает — где горизонт, а где берег? Куда плыть? В темноте даже собственных рук не видно. Пробовал плавать зигзагами, вдруг берег нащупает, да где там, ориентиров никаких, получались не зигзаги, а неизвестно что. Пробовал кричать, тоже толку никакого, палатка наша за горкой, да еще и ветер свищет. Кричи – не кричи, только силы тратить. А до рассвета ещё очень далеко, продержаться нереально, замёрзнешь. В общем, дело – труба. И вот, когда мой бедный муж уже начал прощаться с жизнью, вдруг, далеко-далеко, он заметил спасительный огонёк: а это его любимая молодая жена Мария Сергеевна проснулась и попёрлась к морю покурить, подальше от палатки, чтобы не застукал строгий, некурящий муж. И когда он, полуживой, выполз на берег, отплевался, отдышался, то на радостях клятвенно пообещал, что больше ни разу в жизни, до конца своих дней не упрекнёт меня за курение. Пока, вроде, держится… А. Грубас
Енот забился в угол и жалобно закричал, закрыв голову лапами. И тут…
Тут перед ним, заслоняя собой своего товарища, появился мой кот и соседская собака!
Надобно вам сказать, что жена выгоняет меня курить на балкон. И вот однажды, стою я, курю и наблюдаю, как внизу машины ездят и люди ходят. И перевожу я свой взгляд вниз на стену. Показалось мне, что там движение какое-то, ну я и посмотрел. И обомлел…
По маленькому бордюрчику, идущему у нас вдоль всего дома от балкона к балкону, а сделано это было для красоты, идёт кот…
Большой такой, холёный, с тёмно-серыми полосами по всему телу. Он вальяжно так прошелся по пятисантиметровой дорожке на высоте седьмого этажа и спрыгнул на балкон, находящийся слева от него… Мне стало не по себе, когда я представил, как оттуда можно упасть.
Через пару часов вышел я опять покурить и что, вы думаете, увидел? Кот идёт опять по пятисантиметровому бордюрчику! К следующему балкону. Спрыгивает туда и заходит в открытую дверь.
Интересно мне стало. И на завтра я опять вышел в это время и стал наблюдать, посматривая на часы. И точно в это же время, с разницей всего до десяти минут, появился серый кот в полосочку. И пошел по маршруту.
Сперва балкон слева и вход в квартиру. Потом следующий и точно такой же заход. И точно по пару часов в каждой квартире. И стал я наблюдать. И эта процедура повторялась каждый день в одно и то же время.
В конце недели, на выходные, я не сдержался. Спустился на этаж вниз и, постояв несколько минут возле двери, позвонил. Это была квартира, из которой выходил кот. Дверь мне открыл невысокий лысоватый мужчина. Извинившись за беспокойство, я объяснил причину моего любопытства…
Он объяснил мне, что кот его — гуляка. И ходит в соседнюю квартиру погулять, отдохнуть и покушать. К своему другу, большой собаке. Я удивился, но как удивился хозяин кота и квартиры, когда узнал, что его пушистик ходит после собачьего друга ещё в одну квартиру.
И мы вместе с ним, постояв несколько минут перед дверью его соседа, позвонили. Открыл высокий седой мужчина, позади которого стояла жена. И мы, извиняясь за беспокойство, поинтересовались, к кому у него ходит кот-гуляка. И нам позволили пройти в квартиру и познакомиться с енотом по имени Кузя.
Потом мы все вместе пошли в квартиру с собакой и долго смеялись, рассказывая ещё одному седому мужику о коте-путешественнике и их играх.
Через неделю, выйдя на балкон курить, я с удивлением увидел, как трое мужиков устанавливают на балконы соединяющие их широкие площадки, сваренные из металла. Один из них работал сварщиком на заводе и из отходов сварил эти конструкции.
Теперь кот свободно гулял между тремя квартирами, когда хотел. А чего же не гулять, удобно ведь. И я потерял интерес к этой истории. Но еще через неделю невысокий лысоватый мужчина стоял на пороге моей квартиры с рассказом:
— Это противное насекомое, по имени Кузя, — начал он. И я понял, что он говорит о еноте.
— Это гадкое насекомое воровало всё подряд! Начал он с еды. И шарил по всем тарелкам и кастрюлям. Особенно любил вытаскивать мясо, но не брезговал и кашами. Потом он научился открывать холодильник. И таскать оттуда колбасу. Причем, предпочитал копченую… А когда я повесил на холодильник замок и стал убирать еду повыше, где он не мог её достать… И тут лысоватый мужчина вздохнул тяжело.
— Он упёр все украшения жены, мои часы и всё, что блестело! Но когда исчезли ключи от машины… — и тут мужик покраснел от злости, — я потерял всякое терпение. Дождавшись вора, я вооружился шваброй и дезодорантом. Чем и оприходовал этого наглеца, когда он появился! И енот… Он попытался сбежать через площадку между балконами в квартиру с собакой. Я последовал за ним. Слава Богу, что переход был хороший, из железа сваренный.
Оказывается, там Кузю уже поджидал высокий седой мужчина с веником в руках. Он размахивал им, как заправский каратист, и кричал: «Отдай мои часы за штуку баксов, ворюга!»
Енот Кузя забился в угол и прикрыл голову лапами. Мы наступали, требуя ответа. Я со шваброй и баллончиком с дезодорантом, и сосед с веником в руках…
И енот, это хитрое насекомое, проскользнул между наших ног! И помчался по переходу на свой балкон, где и попытался от нас скрыться. Но не тут-то было. Мы с соседом полезли и туда и опять загнали его в угол, обещая воришке проборцию и ушедрание.
Енот Кузя снова забился в угол между своей клеткой и стеной, и жалобно закричал, закрыв голову лапами. И тут…
Тут перед ним, заслоняя собой своего товарища, появился мой кот и соседская собака!
Они лаяли, шипели и показывали нам зубы, клыки и когти. Кот выгнул спину колесом, глаза его стали, как блюдца, и выражали непоколебимое желание исцарапать нам руки…
К счастью, появились владельцы квартиры и енота-воришки! Они водворили его в клетку и вместе с нами обыскали всё вокруг, обнаружив все склады с нашими сокровищами.
Енот Кузя кричал раненной чайкой, стонал, охал, хрипел и, казалось, даже плакал. Наблюдая, как хозяева отдают нам его честно сворованные сокровища, он протягивал через прутья клетки свои лапы и просил. Но украшения моей жены, ключи и ещё много чего перешли в моё полное владение. Сосед получил часы. Свои и жены.
Теперь балкон у них тоже открыт. Лето ведь, но енот сидит в клетке. Его выпускают только тогда, когда хозяева дома и закрывают двери.
И вот…
Я вдруг заметил, что мой кот, ни много ни мало, тырит продукты! После чего несёт их в квартиру с енотом и кормит того. А поинтересовавшись у соседа слева я узнал, что его собака занимается тем же самым.
Мы посмеялись и решили, что это не страшное преступление, и стали просто покупать больше всяких вкусностей, чтобы кот с собакой могли ходить к своему другу, сидящему в заключении, и кормить его.
Так что, вот такая история…
— Ну, по крайне мере, хоть украшения и часы не пропадают, — засмеялся невысокий лысоватый мужик. — А площадки мы убирать не будем. Пусть себе, ходят и дружат. Сколько там их жизни? И если им так веселее, то пускай. Любим мы их. Что тут поделаешь? Я улыбнулся и предложил сделать площадку и ко мне. Ведь у меня живут три кота.
Сосед снизу сразу посерьёзнел и вспомнил, что у него есть одно неотложное дело.
Вечером я рассказал эту историю жене, и мы долго смеялись. Хотя…
Ничего смешного. Просто, люди любят своих питомцев. А проблемы…
Ну, что проблемы? Пусть это будут самые большие проблемы в их жизни.
И пусть они мне все будут живы-здоровы, как и их питомцы.
Семён Петрович очень любил женщин. Любил красиво, страстно, самозабвенно, но не долго. О таких говорят «бабник». Семёна Петровича всегда коробило такое грубое слово, он досадливо морщил нос и укоризненно смотрел на говорившего. Обычно, такими говорившими напрямую в лицо были его родители, которые уже отчаялись дождаться того времени, когда их единственный сын остепенится, возьмётся за ум и осчастливит внуками.
— Извините, а вот тут вы в корне не правы. Какой же я «бабник»? «Бабник» — это низко и пошло. У «бабника» одна цель – затащить женщину в постель. Если уж вам так угодно непременно охарактеризовать мою личность с точки зрения отношений с женщинами, правильнее будет называть меня «ловеласом», — отвечал Семён Петрович, улыбаясь.
— Да, какая разница? – возмущённо всплескивала в отчаянии руками мать. – Волокита он и есть волокита, невзирая на всякие иностранные словечки!
— Мама, опять ты обзываешься, — тяжело вздыхал Семён Петрович.
– А ты знаешь, как дословно переводится английское слово «Lovelace»?
— И как?
— «love» — это «любовь», а «lace» — это «кружево». «Кружево любви», — мечтательно закатывал глаза к потолку великовозрастный сын. – И я плету это кружево любви, тонко и красиво.
— Что-то ты его никак не сплетёшь по-людски, так и помрём с отцом, не дождавшись результатов твоих «кружевных переплетений», — иронично хмыкала мать.
— Эх, ничего вы не понимаете, — тяжело вздыхал Семён Петрович и с деланно несчастным видом направлялся к входной двери.
— Петя, ну, что ты молчишь? – сердито обращалась женщина к мужу.
– Ты можешь поговорить со своим сыном по-мужски?
— А ведь и правда, красиво-то как звучит: «кружево любви»… Я таких слов в своей молодости не знал…
Семён Петрович спешил закрыть дверь в квартиру, чтобы не слышать, как мать с отцом начнут ругаться из-за него.
Да, Семён Петрович обожал женщин. Высоких и низеньких, стройных и полненьких, красивых и с обычной внешностью. А точнее, Семён Петрович всегда был уверен, что некрасивых женщин вообще в природе не бывает. В каждой есть свой определённый шарм, своя «изюминка», не каждому дано это разглядеть.
А вот ему дано. И надо отдать должное, Семён Петрович был действительно виртуозом в обольщении женщин. Он никому и никогда не обещал жениться, честно говоря об этом сразу своей очередной пассии: «Я слишком люблю женщин, чтобы жениться на одной».
Но каждая женщина почему-то думала, что именно она будет исключением и пускала в ход все свои «чары». Внезапно вспыхнувший интерес к женщине так же внезапно и гас в душе Семёна Петровича через некоторое время и ничего с этим нельзя было поделать.
Обычно, его очередная пассия сразу же это чувствовала и сама спешила разорвать отношения. И они расставались легко и без обид, сохраняя в памяти всю прелесть от «плетения кружева любви».
Семёну Петровичу исполнилось пятьдесят два года. Его родители умерли так и не дождавшись невестки и внуков. Лёгкая седина посеребрила густую тёмную шевелюру, на лице появились морщины, но это нисколько не портило мужчину.
Наоборот, в сочетании с подтянутой фигурой (он бегал по утрам, подтягивался на турнике, ходил в бассейн) все эти возрастные изменения придавали Семёну Петровичу спокойную уверенность и ещё большую привлекательность в глазах женщин, которых он по-прежнему обожал, но уже не так страстно, как в молодости.
Теперь его «кружево любви» по большей части плелось из слов и красивых ухаживаний в «свете» (годы брали своё). Но Семён Петрович был счастлив и ни о чём, а главное, ни о ком не жалел (разве что о родителях).
Тем субботним вечером Семён Петрович зашёл в своё любимое кафе съесть две продолговатых котлетки с вкуснейшим острым соусом, который подавали только здесь, а также выпить пару чашечек ароматного кофе, что готовился на раскалённом песке в турках.
В ожидании заказа мужчина с интересом разглядывал публику, он любил наблюдать за незнакомыми людьми и придумывать небольшие истории их жизни. Вон молодая женщина сидит с девочкой лет пяти. Они явно кого-то ждут, женщина часто поглядывает на часы, девочка нетерпеливо ёрзает на стуле, группка шумной молодёжи, пьют коктейли и что-то бурно обсуждают, громко смеясь.
За столиком в углу сидит семейная пара (женщине около сорока, привычно отметил возраст), судя по угощениям, что-то празднуют, а судя по лицам, праздник не получился.
Принесли его заказ и Семён Петрович оторвался от своих наблюдений и принялся за котлетки. Он уже допивал кофе, когда в зал вошли два изрядно подвыпивших парня. Пока один что-то заказывал у стойки, второй подошёл к семейной паре и принялся громко отпускать сальные шуточки в адрес женщины. Её спутник попытался заступиться, но как-то быстро ретировался, получив удар под дых. Подошёл второй парень, насильно усадив на стул вскочившую женщину.
Увидев испуганное лицо женщины, оставшейся без защиты, Семён Петрович не колебался ни секунды. То ли парни изрядно перебрали, то ли Семён Петрович, не смотря на свой возраст, был в гораздо лучшей спортивной форме, но в следующее мгновение один из молодых хамов корчился на полу, сжимаясь в калачик, а второй поспешно дал дёру. Подъехали стражи порядка. Объяснившись, Семён Петрович уже собрался уходить из опустевшего кафе, когда заметил, что та самая женщина одиноко сидит за столиком и плачет, закрыв лицо руками.
Семён Петрович вежливо поинтересовался, не нужна ли помощь. Женщина отрицательно замотала головой и сказала, что он и так помог, в отличие от некоторых, махнув рукой в сторону пустующего стула, заплакала сильнее.
«Должен же женщине кто-то помочь прийти в себя», — автоматически мелькнула мысль в голове опытного ловеласа, и он жестом подозвал официанта. Когда принесли кофе и пирожные Семён Петрович, одарив незнакомку обаятельной улыбкой, просто сказал:
— К сожалению, в наше время подонков хватает, но это вовсе не повод отказываться от отличного кофе, который, смею Вас заверить, можно найти только здесь.
Она улыбнулась в ответ. А потом они пили кофе и говорили. Как выяснилось, тот сбежавший кавалер на самом деле не был никаким мужем, что их отношения давно уже зашли в тупик и пора было расстаться.
«Только не думала, что получится так некрасиво», — горько усмехнулась Наташа.
На улице уже совсем стало темно.
— Ну, мне пора, — поднялась Наташа.
Семён Петрович расплатился.
— Давайте я Вас провожу до дома, темно уже, — без всякой задней мысли предложил он.
— Не стоит, я живу вон в том доме через дорогу, — махнула в сторону шестнадцатиэтажки и пошла к переходу.
Впервые в жизни Семён Петрович промолчал, весь «арсенал» привычных слов вдруг показался ему банальным и глупым. Он стоял и смотрел, как Наташа уходит. А она вдруг остановилась, развернулась, решительно подошла к нему:
— Спасибо Вам за всё, Семён.
И быстро поцеловала в щёку.
Что-то произошло в душе Семёна Петровича после этой случайной встречи. Что именно? Он и сам не мог ответить на этот вопрос, только вдруг ему почему-то совсем перехотелось «плести кружева любви».
Перед мысленным взором стояла Наташа. Как он мог вот так отпустить её, даже не спросив адреса, не взяв телефона? Это было совсем не похоже на старого ловеласа. А ещё впервые он представился ей, назвавшись Семёном, а не Сэмом, как представлялся всем женщинам…
Прошло пару месяцев. За это время Семён Петрович чаще обычного посещал любимое кафе, в глубине души надеясь, что Наташа туда как-нибудь заглянет. По вечерам, после работы он часто прогуливался вдоль её дома, но так и не встретил ту единственную женщину, которая почему-то никак не выходила из головы.
В тот день Семён Петрович проспал и стоял на автобусной остановке, нервно поглядывая на часы. И вдруг увидел, как приближается Наташа. Он бросился к ней, как к старой знакомой, глупо улыбаясь, нёс всякую чушь, шутил. Подошёл автобус. Ему было так хорошо сидеть рядом с этой женщиной. Разговоры, разговоры ни о чём…
Опомнился Семён Петрович, когда Наташа начала пробираться к выходу, он схватил её за руку и начал быстро говорить, как всё это время ждал их встречи, ходил в кафе, гулял по вечерам возле её дома… Наташа тепло улыбалась и молчала.
Двери автобуса открылись, она вышла, автобус тронулся, а Семён Петрович с досады за своё глупое поведение чуть не хлопнул себя по лбу, он так и не успел попросить номер телефона.
А через две недели, когда Семён Петрович сидел в кафе и нехотя ковырял вилкой фирменные котлетки, Наташа тихо опустилась на соседний стул. На мгновение он задохнулся, а потом сказал:
— Наташа, я больше тебя не отпущу… Выходи за меня замуж.
— Так сразу и замуж? – улыбнулась она.
– Может, сначала угостишь кофе?
***
Прошло восемь лет.
Семён и Наташа, вытянув шеи, наблюдали, как их сын стоит на торжественной линейке, сегодня он пошёл в первый класс.
— Вот и вырос наш мальчик, — шепнула Наташа дрогнувшим голосом в абсолютно седой висок мужа.
Семён крепче сжал её руку. Почему-то именно сейчас ему вспомнились родители, которые так и не дождались внуков по его вине.
— Простите, — мысленно сказал им Семён, — никакой я не «бабник», просто моя любовь очень долго петляла в лабиринтах жизни, пока наконец-то нашла меня.
Кумир моего детства В детстве у меня был кумир – соседский парень Мишка Большедворский. Я – в ту пору шестилетняя особа, непоседа и задира с вечно сбитыми коленками и веснушчатой физиономией, с которой не сползала улыбка — была, как мне казалось, влюблена в него по уши.
Что такое любовь я уже знала – из книг (читать я начала лет в пять и читала не только детские книги, а все, что попадало в руки). Выдумщица и фантазерка, смелая до безрассудства я, с бьющимся сердцем, на цыпочках проходила мимо его двери (Мишка жил на первом этаже, я – на втором).
Мишка был взрослый: ему исполнилось шестнадцать. Во дворе его называли пижоном и стилягой. Я, не понимая значения этих слов, не считала их ругательными или обидными – они казались мне красивыми и загадочными. Иначе и быть не могло: эти слова относились к Мишке, а он был самым лучшим – значит, и слова те были хорошими. Забежав в подъезд, я резко тормозила, оправляла на себе платьице, приглаживала рукой растрепанные волосы и чинно проходила мимо его двери. Впрочем, какой там чинно! Я кралась как кошка, затаив дыхание и прижимая к груди кулачки.
Несколько минут стояла у двери, прислушиваясь к звукам, доносящимся из-за нее. В Мишкиной квартире всегда звучала музыка – чаще всего играл патефон. Иногда и сам Мишка что-то бренчал на гитаре. Если бы не боязнь быть застигнутой за этим занятием и безжалостно осмеянной, кем-то из сверстников, я бы часами простаивала под Мишкиной дверью. Мишка не обращал на меня внимания: мелкоты, вроде меня, был полон двор. Тогда – в начале шестидесятых, многодетных семей было гораздо больше, чем сейчас. В нашем дворе только Мишка был единственным сыном у своей матери. Моя любовь к Мишке распространялась и на его мать: худенькую миловидную женщину – тетю Аню. Главным образом потому, что та смотрела на сына с не меньшим обожанием, чем я.
Наверное, я чуточку завидовала Мишке: моя мать в отношении меня и моих трех сестер придерживалась принципа: хорош тот родитель, кто бьет своих чад и плакать им не дает. Мне от нее перепадало особенно часто. Я терпеливо, без слез сносила экзекуцию. В стычках со сверстниками тоже всегда держалась стойко и не плакала. Первым человеком, который увидел меня зареванной, стал Мишка. Тут надо сказать, что тем летом, когда он вдруг стал моим кумиром, я обратила внимание на свою внешность. И решительно потребовала от матери платьев – взамен привычных шаровар и майки.
Мать, хоть и посмеялась надо мной, но все же, сшила мне несколько платьев. Одно мне особенно нравилось – своей расцветкой: на ярко-желтом фоне крупные синие незабудки.
И вот это мое любимое платье сжевала корова. Наверное, ей тоже понравилась его расцветка – ведь из всего, что висело на веревке в нашем дворе, корова выбрала именно это платье.
Подняв с земли желтый грязный комочек, который перестал быть платьем, я прижала его к лицу и бросилась в подъезд. Моих сил хватило только на то, чтобы добежать до Мишкиной двери. Я села на корточки возле нее и расплакалась. За дверью было тихо. — Мишки нет дома, — мелькнуло у меня в голове, и я разревелась в голос. Дверь вдруг открылась. Я от неожиданности свалилась Мишке под ноги. — Чего ревем? – спросил тот, стоя надо мной. Я, без слов, протянула ему платье – точнее, его остатки. Мишка, встряхнув желтую дырявую тряпку, с сочувствием глянул на меня: — Да, это уже не платье. И кто же это так постарался? — Корова, — всхлипывая, пропищала я. И снова громко разревелась. Мишка, склонившись, взял меня на руки. Прошел в комнату, сел на стул. Он держал меня на своих коленях и успокаивал. А мне было так сладко плакать под его голос. Мишка одной рукой гладил меня по голове и тихо, ласково приговаривал: — Не плачь, Кнопка – сошьет тебе мама новое платье: лучше этого. — Лучше уже не будет, — громко проревела я. И тут же, резко прекратив всхлипывать, с интересом спросила: — Почему «Кнопка»? — Ага, очнулась, наконец, — засмеялся Мишка. Чуть отстранившись, он с любопытством стал разглядывать меня. — Ты маленькая (ростом я была ниже сверстников), но крепкая и сильная. А лицо у тебя все в конопушках – вот и получилась Кнопка. Я давно придумал тебе это прозвище. — Выходит, Мишка замечал меня, — обрадовалась я про себя. Но, сразу и огорчилась: вспомнила его слова про веснушки. Вопрос вырвался непроизвольно: — Я некрасивая, да? — Ну что ты, маленькая! Очень даже симпатичная – одни только волосы чего стоят, — Мишка, взяв в руку мою длинную пушистую косу, подержал ее на весу, а потом, дунув на завитки, которые как золотой нимб окружали всю мою голову, с восхищением заключил: -шикарные волосы – таких я больше ни у кого не видел. Да и веснушки тебя ничуть не портят – наоборот: ты похожа на солнышко. Расти быстрее, Кнопка – когда вырастешь, я на тебе женюсь. Шутливое Мишкино обещание было принято мною за чистую монету. Теперь я с полным правом и, не стесняясь, заходила к нему, когда вздумается.
Вскоре все Мишкины друзья звали меня его невестой. Раздуваясь от гордости, я ревниво наблюдала за девушками, которые бывали у него дома.
Друзей у Мишки было много – в том числе и девушек. Собираясь вместе, они болтали, крутили пластинки на патефоне, танцевали, пели под гитару. Сидя на стуле в уголке, я влюбленными глазами смотрела на своего кумира, танцующего с девушкой и, если и ревновала, то самую капельку: ведь мысленно я на месте той девушки представляла себя.
Мое сердце замирало от блаженства и часто, предаваясь мечтам, я не слышала слов, обращенных ко мне. Наверное, вся эта компания потихоньку смеялась над моей влюбленностью, но – по-доброму. Вслух и открыто не смеялся никто.
Мишкины гости взяли себе за правило являться к нему с гостинцами для меня. Уходила я от него с полными карманами конфет и печенья.
Пижоном и стилягой Мишку прозвали не зря: он первым – не только в нашем дворе, но и в своей компании стал носить «дудочки». Это были брюки – такие узкие, что прежде, чем надеть их, Мишка натирал ноги мылом.
Меня он не стеснялся, и потому я имела возможность наблюдать процесс надевания «дудочек». Всунув ноги в штанины, Мишка ложился на кровать и медленно натягивал на себя брюки. Со стороны это выглядело довольно смешно, и я тихонько – чтобы не обидеть Мишку, прыскала в кулак.
олосы он смазывал какой-то пахучей мазью и укладывал надо лбом в кокон. Волосы блестели, а сам кокон казался мне верхом совершенства. Пока Мишка колдовал над своей прической, я даже рта не открывала, боясь помешать ему. Закончив, Мишка оборачивался ко мне и спрашивал: — Ну как – похоже? – он кивал головой на стену, где висел портрет какого-то заграничного музыканта. — У тебя лучше, — неизменно отвечала я. Мишка, довольный убегал на танцы. Что, надо сказать, ничуть не огорчало меня. Хотя до сих пор не понимаю, почему.
«Дудочки» вскоре вышли из моды. На смену им пришли брюки клеш. И опять первым такие брюки стал носить Мишка. Его «клеши» можно было назвать настоящим произведением портновского искусства: от коленей в штанины был вставлен широкий красный клин (сами брюки черного цвета), заутюженный во встречную складку.
По центру клина Мишка – с моей помощью, пришил по нескольку маленьких бубенчиков. При ходьбе складка распахивалась, бубенчики тихо позвякивали – замечательное зрелище. Стоит ли говорить, что мое собственное скромное участие на завершающем этапе над этим «творением» наполняло меня не только гордостью, но и тщеславием – так и тянуло похвастаться: — Смотрите: это я пришивала бубенчики. Впрочем, Мишкиной благодарности для меня было вполне достаточно.
Мода на прически тоже поменялась: теперь Мишка стригся под «ежик». С этой прической он нравился мне еще больше. Да и девушкам, как я заметила – тоже. Меня это не огорчало. Девушки появлялись и исчезали. Я же всегда была рядом с Мишкой.
Он был очень аккуратным: всегда в чистой рубашке, наутюженных брюках. Никогда больше я не встречала мужчины, который бы так же бережно относился к своим вещам. Стирал он себе все сам. А уж процесс утюжки можно было назвать настоящим священодействием. Утюг у Мишки был допотопный: чугунный, на углях. Очень тяжелый.
Поднимать его Мишка мне не позволял. Но иногда разрешал раздувать в нем угли – когда те начинали затухать. Я изо всех сил дула в отверстия сбоку утюга; искры вспыхивали, летела сажа. Эту процедуру в процессе утюжки я повторяла несколько раз.
Потом Мишка вел меня к умывальнику и сам отмывал мне лицо от сажи. Делал он это весело, с шуточками. И очень ласково. Он был единственным человеком в моем детстве, который относился ко мне ласково, как к сестре.
Наверное, я понимала это, хоть в душе вполне всерьез считала себя его невестой. Но я хорошо помню, что все его ласки имели совершенно невинный характер. Да и ласки ли это были? Скорее, забота: Мишка смазывал йодом царапины и ссадины на моих конечностях, вытирал кровь из расквашенного носа.
А когда мне в драке сломали палец на руке, именно он, пристроив к пальцу кусочек лучины, туго забинтовал его, наказав, не снимать повязку, пока не заживет. Даже к доктору не пришлось идти. Правда, палец после того стал немного кривым, но мое доверие к Мишке ничуть не пострадало.
Только ему одному я доверяла все свои детские тайны. Не помню случая, когда бы моя откровенность вызвала у него хотя бы ухмылку – он с полной серьезностью относился к моим переживаниям.
После школы Мишка окончил курсы шоферов и даже успел немного поработать перед призывом в армию. Служить его призвали в морфлот. Пока он служил, наша семья переехала на новую квартиру. Я росла, обзаводилась новыми друзьями и постепенно почти забыла своего кумира.
Мы с ним не виделись лет шесть. Мне исполнилось пятнадцать – внешне совсем взрослая барышня. Веснушки почти исчезли и перестали быть предметом моих тайных страданий. Коса стала толще и длиннее: свешивается до бедер. Вокруг головы все тот же нимб из кудряшек, что и в детстве.
Только прозвище у меня теперь другое: Королева. Так меня прозвали за высоко поднятую голову, которую я держу так, не потому что и в самом деле являюсь гордячкой, а потому что тяжелая коса оттягивает голову. Но прозвище мне нравится, и я стараюсь ему соответствовать – быть строгой и неприступной. Только в кругу друзей я прежняя озорница и хохотушка. Для всех прочих – Королева.
Я иду своей гордой походкой по центральной улице нашего городка. Иду не спеша, давая возможность прохожим полюбоваться на меня: в душе я совершенно уверена в собственной неотразимости: иначе бы не прозвали Королевой.
Я еще не доросла до понимания того, что любую девчонку моего возраста можно назвать Королевой – с одним лишь условием: если та себя ею ощущает. Какое мне дело до других – тем более что так называют только меня. Значит, я лучше других – можно сказать: особенная.
Я не смотрю по сторонам и (ни в коем случае!) не оглядываюсь назад ни на какие реплики в свой адрес. Несу себя, почти не касаясь земли своими царственными ножками. На лице моем можно прочесть: «я выше этой серости и убогости, в которой вы живете – такая жизнь не для меня» — Кнопка! – вдруг слышу я радостный возглас. Не сразу, но все же, понимаю: стоящий передо мной парень с широкой улыбкой на лице – Мишка. Детское прозвище, да и сам мой кумир не вызвали во мне ответной радости: ведь я теперь Королева. — Здравствуй, — холодно отвечаю я в ответ на его приветствие. Тем не менее, не без любопытства разглядываю Мишку. И стоящую рядом с ним девушку тоже. Я уже знаю, что Мишка, отслужив, снова работает шофером. Недавно женился.
Улыбка сползла с Мишкиного лица – мне даже показалось, что он смотрит на меня с сочувствием. Я беззастенчиво, в упор разглядываю его, удивляясь про себя: как такой, самый обычный парень мог быть моим кумиром?
Невысокий, щуплый, с весьма заурядной физиономией. Да и одет как все – совсем не как тот Мишка из моего детства. Про девушку – его жену – и говорить нечего: обычная серая мышка. Разочарованно вздохнув, я отворачиваюсь от них и гордо удаляюсь.
В ту нашу – последнюю встречу с Мишкой мне показалось, что он сильно изменился: стал серым и заурядным – таким, как все. Что в нем не осталось ничего от прежнего Мишки – яркого, веселого, стильного и очень смелого.
Согласитесь — слыть стилягой и быть постоянно в центре внимания – здесь, все-таки, требуется смелость. Утратив все свои чисто внешние качества, Мишка сразу упал в моих глазах: кумир рухнул.
Пройдут годы, и я со стыдом буду вспоминать ту нашу встречу. Я пойму: не Мишка изменился, а я, глупая девчонка возомнила о себе невесть что. Снова и снова я повторяю про себя: — Прости меня, Мишка! Я помню твою доброту, помню твою улыбку. И твои песни под гитару, которые ты пел, чтобы развеселить меня, когда я плакала – а плакала я только при тебе, никто другой во дворе не видел моих слез.
Помню, как ты дул на мои коленки, когда мазал их йодом. При этом ты так смешно морщил нос и вытягивал губы трубочкой. Я смотрела на твой нос, на твои губы и, забывая про боль, смеялась.
Ты настоящий, Мишка! И я всегда буду помнить тебя – мальчишку, который по праву был кумиром моего детства.
