Отец ушёл потому, что узнал о мамином романе с коллегой. Дома случился страшный скандал.
— А что ты хотел? Я всё время одна да одна! Ты на работе на своей днями и ночами. Я женщина, мне внимание нужно!
— Что ты скажешь, если я твоего внимательного Ромочку посажу? Подкину ему чего-нибудь, и закрою, а? – с холодным бешенством спросил батя у матери.
Он служил опером в полиции.
— Ты не посмеешь! Не посмеешь! Ты сам всё разрушил.
Мать села на диван и заплакала. Отец уже почти сложил свои немногочисленные пожитки и направился к выходу. Я стоял у двери, ведущей из коридора в гостиную, готовый лечь на пороге, чтобы не выпустить отца. Что за глупость? У нас всегда была дружная, хорошая семья. Мать с отцом никогда не ссорились, шутили одинаковые шутки и вместе смеялись над ними. Да, батя много времени проводил на работе, часто возвращался оттуда жутко уставшим, с одним желанием: выспаться. Но то время, когда нам удавалось побыть семьёй, говорило о том, что у нас всё хорошо! Как же мать додумалась так всё испортить?! И неужели отец не простит?
— Глеб, не уходи. – с тоской сказала мать, оторвав ладони от лица. – Прости меня! Не уходи. Витя, да не грей ты тут уши!
Но я не сдвинулся с места. Встал в проходе. Мне, тогда двенадцатилетнему, казалось, что мне удастся помешать им порушить то, что я считал счастливой семьёй.
— Вить, пропусти. – серьёзным тоном велел отец.
Такой тон я слышал у него, когда он звонил по работе. Не дома. Не с нами.
— Не уходи! – попросил я.
— Дай мне пройти!
Всё с той же интонацией.
— Пап… а как же я?
Он отодвинул меня, как мебель, и вышел из квартиры. Мне казалось, что он так торопился уйти, чтобы ничего не натворить. Не просто чтобы не ударить мать сгоряча, а у него ведь было табельное. Глаза отца горели таким гневом, что он тогда правильно ушёл. Я теперь это понимаю. А в тот день он стал для меня человеком, который отодвинул меня с дороги как стул. А мать стала той, кто создал этот кошмар в нашей жизни.
Рома оказался, естественно, козлом, и тоже бросил мать следом за отцом. Она оказалась в ужасной ситуации. Муж ушёл, любовник бросил, сын винит в уходе отца. Ей было непросто, а тут я ещё…
Я рано начал гулять допоздна, связался с плохой компанией. Сначала были мелкие кражи, потом мы начали наглеть. Взяли нас на ограблении какого-то мажора – не всех. У него была охрана, они успели поймать двоих, меня и Славку. Отец, который был к тому времени начальником у себя в оперативном, приехал в отделение, где держали меня. Фамилия у нас была редкая – Сорока – и отчество не Петрович, а Глебович. Кто-то был знаком с отцом, вот и позвонил.
— Выходи. – бросил мне отец.
— Да пошёл ты. – процедил я сквозь зубы.
Он выволок меня из камеры.
— А Славян? – завопил я, отчаянно сопротивляясь.
Отец заволок меня в допросную и пару раз крепко врезал по лицу. Размазывая кровь пополам со слезами по лицу, я ненавидел его всё острее.
— Тебе сколько уже?
— Чего? – не понял я.
— Лет сколько? Пятнадцать?
Мне стало смешно.
— Поздравляю! Ты не знаешь, сколько лет твоему сыну!
— Да потому, что ты не мой! – заорал он мне в лицо. – Я Галку беременной замуж взял. Думал, будет мне хорошей женой. А она как была – тут он грубо выругался – так и осталась.
— А кто мой отец? – тупо спросил я.
Он дал мне носовой платок и бутылку с водой, я вытерся. Глеб сел напротив и сказал:
— Прости, что я тебя ударил. Ты меня очень расстроил. Думаешь, у меня дел своих нет?
— Так иди и делай свои дела. – буркнул я.
— Вить… по документам ты мой. И алименты я твоей матери плачу исправно. Но если так всё дальше будет катиться – я откажусь от тебя. Пусть тебя закрывают – какое моё дело, в конце концов?
— А сейчас?
— Что сейчас?
— Ну, сейчас… не закроют?
Он помотал головой.
— А Славка как же?
— Слушай, у Славки свой батя есть. У них зажиточная семья. Разберутся. Ты лучше о своей жизни подумай. Я вот не пойму, вам в тюрьме чего, мёдом что ли помазано? Думаешь, там не жизнь, а малина, поди? Так вот, это ад! Малолетка – ад в кубе.
Я в тюрьму не хотел. Мне было просто тоскливо и больно жить, больно смотреть на мать. Вот я и… отвлекался. Этими мыслями я и поделился с Глебом.
— Короче, выбор за тебя никто не сделает. Или ты начинаешь жить нормально – учиться и думать о будущем. Или по кривой дорожке, в конце которой, как правило, плохо кончают. Не хочешь в тюрьму – меняй своё поведение. Свободен.
Я пошёл к выходу. У двери меня остановил голос отца:
— И мать не вини. В разводе всегда оба виноваты. А то, что я тут про неё крикнул – это на эмоциях. Забудь.
— Глеб… батя, вы же любите друг друга! Может помиритесь? – безо всякой надежды спросил я.
— И про это тоже забудь, сынок.
Пацаны из нашей компашки отпускать меня не хотели. Пришлось пару раз подраться и походить с синяками. Но я отбился. Славку отец отмазал на условку, и он вернулся к прежним делам. Я же сделал выбор.
Мать простил. Очень постарался. Хотел поинтересоваться, от кого она меня родила, но почему-то не стал. Некогда мне было раскопками заниматься, по учёбе я отрастил такие хвосты, что исправление оценок занимало всё время.
Я успел исправить успеваемость и подал документы в несколько разных учебных заведений МВД.
— Ты спятил? – возмущалась мать. – Это же не жизнь! Вспомни отца! Это не жизнь.
Отца я часто вспоминал. Но видеться мы не виделись. Как-то негласно, и без обид. Получив вышку и выпустившись лейтенантом, я поехал к нему без звонка. Я ничего не хотел от отца, кроме того, что показать ему: я сделал правильный выбор. Я не пошёл по кривой.
Батя по-прежнему был начальник опер. отдела. Дальше не продвинулся. Видимо, его всё устраивало. Я заглянул в кабинет.
— Да ты чего, сынок. Ты это… вольно. Проходи, рассказывай.
Отец поил меня чаем. Предложил коньяку, но я отказался. Мы проговорили, наверное, час. Изредка Глеб отвечал на звонки по работе. Виски у бати стали совсем седыми, лицо прорезали морщины. Этот чужой, и родной в то же время, человек сидел в кресле, глядя на меня со слезой в глазу. Смахивал её. Эк его пробрало! С чего бы? Я поделился своими успехами и планами. Обсудили футбол и политику. Пора было прощаться.
— Ладно, пап, пойду я.
Встал.
— Погоди. Погоди, куда ты пойдёшь? Не уходи. – Глеб встал.
– Давай к нам в отдел, а?
Я задумался. Хотелось ли мне работать под его началом? Наверное, да. Наверное, все эти десять лет я скучал. Десять лет, мать его. Я сел обратно на стул.
– Только не говорите Гале, что я люблю маму! – всхлипывала девочка, размазывая по щекам концертный грим.
– Да что с тобой, Лизонька? Какой Гале? О чём ты? – руководительница детской танцевальной студии «Ромашка» Алевтина Петровна была в отчаянии – через пять минут их выход, а главная солистка коллектива Лиза Вертинская плачет навзрыд.
В руке девочка сжимала розовый телефон, по которому только что кто-то позвонил – и вот истерика. Алевтина Петровна догадывалась, что в семье Лизы не всё гладко – на кружок её приводила бабушка, забирал отец – военный с непроницаемым лицом и суровой складкой меж бровей. Но чаще и забирала тоже бабушка.
Смолкли аплодисменты, за кулисы со сцены повалили дети из хора. Девочки-танцовщицы испуганно толпились вокруг руководительницы, пока та успокаивала солистку. Ведущая, шурша тафтой, снова взошла к микрофону: «А сейчас, приглашаем на сцену победителя кремлёвского фестиваля, дипломанта конкурса «Щелкунчик», многократного призёра…».
Лиза перестала плакать, крепко, по-взрослому высморкалась в протянутый Алевтиной Петровной бумажный платок и послушно подставила лицо под быструю кисточку гримёрши. Заиграла музыка, и девочки в установленном хореографией порядке поскакали на сцену. Алевтина Петровна облегчённо вздохнула.
Она повертела на ладони маленький розовый телефон с брелоком-сердечком и, мучимая угрызениями совести, открыла журнал звонков. Разговор, так расстроивший девочку, длился всего две минуты.
Буква «М» с точкой – имя абонента. Ладно, надо будет с бабушкой Лизы поговорить, – решила Алевтина Петровна, – но это потом. Она отодвинула край тяжёлой от пыли, багрово-бархатистой занавеси и стала наблюдать за выступлением воспитанниц, отбивая ногою ритм.
Галина Сергеевна сидела в первом ряду и снимала танец внучки на смартфон. Каждый раз, глядя на девочку, она испытывала смешанные чувства: с одной стороны, её злило фотографическое сходство той с матерью, с другой – радовало равнодушие, которое Лиза проявляла в редкие часы свиданий с родительницей.
Где-то в глубине души она всё ещё ревновала внучку к непутёвой своей дочери, но была уверена, что со временем, девочка окончательно разберётся – что к чему, и поймёт, что истинная мать – не та, кто родила, а та, кто вырастила и воспитала.
С зятем Максимом в отношении Лизы у них было полное единодушие – самая престижная школа, самые лучшие учителя и репетиторы, самые дорогие наряды. Всё только самое-самое.
А раз так – не место в Лизиной жизни матери-кукушке, которая ни пирог испечь не может, ни в зоопарк лишний раз не сводит – всё работа, работа…
Не говоря уже о кружках. Их было три. Помимо танцевальной студии «Ромашка», куда, кстати сказать, брали далеко не всех, но Галина Сергеевна подключила свои связи, и Лизу взяли, даже сделали солисткой, были ещё занятия фигурным катанием во Дворце Спорта и Школа юных моделей. Плюс индивидуальные уроки английского. Язык плохо давался Лизе, но Галина Сергеевна уже договорилась насчёт летнего лагеря имени Гарри Поттера, в котором, по убеждению Жанны Альбертовны, всё должно сдвинуться с мёртвой точки.
Удовольствие не из дешёвых, но чего только не сделаешь ради будущего девочки. Внучка платила ей той же монетой – была ласкова, послушна, откровенна – рассказывала без утайки всё, о чём расспрашивала бабушка, которую по её просьбе называла просто Галей. Ну, Галя и Галя! – кому какое дело, кем она приходится девочке – бабушкой, мамой или тётей.
– Не расстраивайся, Лизочек! – говорила Галя по вечерам, расчёсывая мягкой щёткой длинные волосы девочки. – Я не брошу тебя, как твоя мама. Ну не повезло тебе с ней – что теперь делать? Зато у тебя есть я и папа. Я и папа… – Галя мечтательно уводила взгляд куда-то в сторону. Рука со щёткой замирала в воздухе.
– А мама меня любит? – робко спрашивала Лиза, забившись под одеяло.
– Ну, раз она тебя бросила – как она может тебя любить? – приводила железный довод Галя.
– А она меня насовсем бросила? – уточняла девочка, стараясь придать крепости своему голосу.
– Ты же видишь – мы давно живём втроём: ты, папа и я. Разве здесь есть кто-то ещё? – начинала сердиться Галя.
А когда она сердилась, Лизе становилось совсем одиноко и неуютно.
– Завтра после фигурного катания пойдём с тобой в кафе-мороженое, – смягчившись, Галя потрепала девочку по подбородку.
– Ты какое будешь? Фисташковое? В прошлый раз тебе очень понравилось.
Лизе хотелось сказать: «шоколадное», потому что именно шоколадное они ели с мамой в тот единственный выходной, когда Галя уезжала к сестре в Калугу, и папа разрешил им встретиться. Но вместо этого она послушно ответила:
– Да, фисташковое.
– Отлично! Я рада, что даже в этом наши вкусы совпадают, – обрадовалась Галя.
– Ну, отдыхай, детка! Доброй ночи!
Она выключила ночник и наклонилась над подушкой Лизы, чтобы поцеловать её перед сном. Девочка зажмурилась изо всех сил и представила, что это не Галя сейчас наклоняется над ней, а мама.
У мамы были мягкие, тёплые руки, от неё пахло утренней подушкой и немного шоколадом. Это то, что Лиза помнила и не могла забыть, как ни старалась. Эти запахи и прикосновения никак не вязались с тем, что мама её бросила.
В глазах привычно защипало. Девочка замерла, затаив дыхание, чтобы Галя не заметила и не стала расспрашивать как всегда, и не выудила из неё, в конце концов, признание, что мама её плохая, и она ни капельки по ней не скучает. После таких слов Лиза долго не могла уснуть. Ей было стыдно перед мамой. Но и Галю тоже обижать не хотелось.
Скользкая от крема щека коснулась лица девочки, острый ноготь больно задел за ухо, но Лиза промолчала, притворившись спящей.
Танец подходил к финалу. Алевтина Петровна улыбалась, радуясь блестящему выступлению своих «ромашек», её нога по-прежнему отбивала ритм. Лиза Вертинская безупречно исполнила все сложные па, даже лучше, чем на генеральном прогоне. Молодец, девочка, собралась!
Теперь, после этого концерта можно рассчитывать не только на грамоту, но и на гастроли, а если повезёт – то и на фестиваль в Белграде. Оставался завершающий проход, в котором юные танцовщицы кружатся, как бы заводя одна другую. Солистка запускала это заразительное вращение в сложном затакте. И тут важно было не ошибиться с моментом.
Но ближе к концовке Лиза стала вдруг рассеянной, начала озираться по сторонам, потеряла темп, а за ней и другие девочки замедлились. Кого она высматривает в зрительном зале? – не могла понять Алевтина Петровна.
– Бабушка – вот она, в первом ряду. Лизин отец находился сейчас в горячей точке. А если бы он и был здесь, то сидел бы рядом с Галиной Сергеевной.
– Раз, два, три четыре! Темп, темп! – стала громко считать Алевтина Петровна, отбивая ладони в попытке восстановить ритм.
Но Лиза её не слышала. Вяло, будто на последнем дыхании, она закрутила финальное вращение, опоздав на полтора такта. Девочки вразнобой закружились следом. Зрители начали дружно прихлопывать – похоже, никто кроме Алевтины Петровны не заметил сбоя. Хотя нет – Галина Сергеевна заметила.
Галина Сергеевна замечала всё. И запоминала, а когда требовалось – распаковывала ячейки памяти, удивляя окружающих подробностями – отчасти сохранёнными, отчасти выдуманными, но разницы никто не видел. Когда её дочь впервые взбрыкнула в девятом классе, ослушавшись мать, Галина Сергеевна сочла это предательством.
Но первым её предал муж, бросив одну с трёхлетним ребёнком на руках, не объяснившись, не оставив ни рубля. Двадцать с лишним лет она растила дочь, пожертвовав ради неё всем, включая личную жизнь. Двадцать лет в одиночку тянула лямку.
Двадцать лет покоряла чужой, неприступный город, в точности как героиня любимого фильма. И тоже не верила слезам. Ничьим. От дочери и требовалось-то взамен лишь капелька уважения – помолчать, согласиться, уступить – только и всего. Но нет – дочь выросла норовистой! – всё делала по-своему, наперекор. Зачем отца искала? Что он сделал ей хорошего? Почему вместо юрфака в акушерки пошла? Даже в мелочах настаивала на своём. Вот и живи теперь, как знаешь!
Галина Сергеевна вспомнила безобразную сцену с криком, слезами и битьём тарелок. Ворох вываленной на пол одежды, который она топтала, пинала ногой.
«Неблагодарная тварь!» – слышала она визгливый голос. И другой, хриплый: «Дай мне жить своей жизнью!». Зять в это время был в командировке, Лиза – в садике. После ссоры дочь ушла, а Максим остался. Как и подобает мужчине, он был слишком занят, чтобы разбираться в женских склоках.
Галина Сергеевна объяснила уход дочери её вечной загруженностью, бессменными дежурствами в роддоме. Дескать, карьеру делает, на семью наплевать. Наплела что-то про служебный роман для вящей убедительности.
Максим вдаваться в подробности не стал. Побыв три дня дома, снова уехал на службу. А когда вернулся – всё изменилось. Галя похудела, сделала новую стрижку и перманентный макияж. Волевым решением она оставила свою пожизненную бессрочную самозанятость и начала жить на дивиденды. Да и Максим неплохие деньги домой приносил.
Галя обстирывала и обглаживала зятя с нерастраченной силой, выбирала ему галстуки и костюмы, готовила борщи и пельмени. Могла и стопку поднести после напряжённого дня, и массаж шейно-воротниковой зоны сделать. И, разумеется, помогала растить Лизу.
Она чувствовала своим бабьим нутром, что жизнь подбросила ей ещё один, возможно последний шанс быть, наконец, счастливой. Жить семьёй. Быть кому-то нужной, желательно незаменимой. В том, что Галя стала незаменимой для Лизы, сомнений не было. Оставался Максим, но об этом она старалась не думать – всему своё время!
Уж из внучки-то она сумеет сделать человека! Уж Лиза-то её никогда не бросит, не предаст. Пройдут годы – спасибо скажет за её требовательность и прозорливость, за щедрые инвестиции в разностороннее развитие. И танцевать будет, и по подиуму ходить, и на коньках кататься, и на английском свободно говорить. Может быть, на будущий год добавить этикет? – задумалась Галина Сергеевна.
– Девочка ведь должна уметь вести себя в приличном обществе. А в том, что Лиза будет вращаться только в приличном обществе, не в пример своей упёртой матери, Галина Сергеевна нисколько не сомневалась.
Грянули аплодисменты, выбив из головы размышления о Лизином будущем. Номер «Ромашек» завершал концерт, и теперь все участники выходили на сцену для общего поклона.
Галина Сергеевна снова включила смартфон, чтобы запечатлеть торжество момента и отправить видео Максиму. Алевтина Петровна шепнула ей перед концертом, что Лизу наградят. Так и случилось. В числе избранных счастливчиков Лиза получила из рук пухлого чиновника диплом в золочёной рамке и грузный букет.
Тонкие детские руки поникли под тяжестью подарка. Когда отговорили спонсоры и почётные гости, ведущая в тафте, задорно тряхнув лаковыми кудрями, предложила награждённым передарить свои букеты самым любимым зрителям, находящимся сегодня в зале. Лиза вздрогнула.
Галина Сергеевна приосанилась и поправила причёску. Вот она – минута триумфа! Затрубили фанфары. Ребятишки один за другим стали спускаться в зал, телекамеры ловили растроганные лица родителей и выводили их на большой экран у сцены.
И только Лиза стояла одна в слепящих лучах рампы – потерянная, оцепеневшая, неловкая. По её щекам текли слёзы. Это от избытка чувств, – догадалась Галина Сергеевна.
– Наверное, сама поняла, что оплошала сегодня с финальным вращением, боялась, наверное, что заметят. Но нет, не заметили (Галя не в счёт). А если и заметили – то простили. И потом дипломы были подписаны задолго до вручения, её оплошность ни на что не влияла.
Вязко тянулись минуты, а Лиза всё стояла посреди сцены. И уже Алевтина Петровна подошла к растерянной девочке, и указала рукой на первый ряд, в котором сидела нарядная бабушка. Но только Лиза не спешила спуститься к ней, а всё высматривала кого-то в толпе у дверей.
Наконец, словно очнувшись, девочка рванулась в зал. Но побежала она не к Гале, уже распахнувшей навстречу свои объятия, а куда-то вдаль, к видному только ей зрителю. Галина Сергеевна привстала от неожиданности, не веря собственным глазам. Смартфон выскользнул из рук в бархатное кресло и звонко шлёпнулся на пол.
– Мама, – беззвучно, одними губами произнесла Лиза, уцепившись взглядом за родное, но уже стирающееся в памяти лицо.
– Мамочка! – хрипло позвала она окрепшим голосом и побежала быстрее, путаясь в чьих-то ногах, фалдах, любопытных взглядах. Тяжёлый букет бился о колени, шурша целлофаном, оставляя в проходе скользкие лепестки. Телекамера спешила за девочкой следом, бесцеремонно высвечивая, выставляя на всеобщее обозрение боль и радость, отражённые на детском лице.
Вот он – самый любимый её зритель в сегодняшней зале и в целом мире. Любимая, далёкая и желанная, стоящая в тесном проходе мама. Любимая, невзирая ни на что.
Когда полчаса назад мама, зашифрованная в телефоне под буквой «М», позвонила Лизе и сказала, что придёт на концерт, девочка ответила сначала заученными словами Гали: «Не надо. Я не нуждаюсь в этом». Но чужие, произнесённые пересохшим ртом, холодные фразы разбились о мамин голос.
Девочка бежала по проходу, боясь обернуться на Галю, – ведь тогда пришлось бы отвернуться от мамы. А она не могла этого сделать. Потому что опасалась потерять её из виду навсегда. За эти несколько мгновений, наполненные грохотом труб, гулом чужих голосов, дробью сердца, Лиза простила маме всё. И то, что та её бросила, и что живёт вдали от них с папой.
Девочка забыла одинокие выходные, мокрую от слёз подушку и дождливые вечера, проведённые с куклой, названной маминым именем.
Она не хотела ничего знать о том, что мама плохая и не думает ни о чём, кроме своей работы. Ей не нужны были ни зоопарк, ни фисташковое мороженое, ни летний лагерь под Лондоном. Лизе нужна была только мама, её мама с тёплыми ладонями и запахом шоколада по утрам.
…Прошёл год. Семья Вертинских перебралась из просторной квартиры Галины Сергеевны в пригород. Лиза оставила престижные кружки и записалась в клуб помощи бездомным кошкам. Папа научился сам выбирать галстуки и готовить пельмени. Мама перестала скрываться за буквой «М» и бояться, что бабушка навсегда отнимет у неё Лизу.
И никто уже не вспоминал то время, когда опасаясь кого-то обидеть, они теряли что-то очень важное. Стремясь к компромиссу – упускали решительный момент. Стараясь быть хорошими – становились несчастными.
А Галя… Галя по-прежнему всё замечала и всё помнила. Её список предателей пополнился двумя новыми именами. Но она не теряла надежды стать для кого-то единственной и незаменимой..
Иногда счастье бывает очень коротким. Ниночка, девочка четырех лет, не могла понять, что случилось. У нее были мама и папа — веселые, добрые. А теперь звучат странные слова — авария, похороны, сирота. И много приходит людей. Почти все незнакомые, они ласково смотрят на Ниночку и тянут гостинцы — сладости, игрушки. Как будто, маму с папой хотят заменить этим подарками. Она ручки за спину спрятала и не берет, не предает родителей.
Потом все куда-то уехали, а Ниночку забрала бабушка Тоня. Неохотно, но забрала. Нина бывала иногда в ее большой, трехкомнатной квартире с папой. Нельзя было бегать, играть. Только можно сидеть на высоком табурете и осторожно пить чай из бокала. Красивую чашку бабушка ей не дала, почему-то сказав, что у Ниночки «кривые руки.»
И вот теперь она во власти бабы Тони, сердито раскладывающей ее вещи по шкафчикам. Баба Тоня пьет какие-то капли из пузырька, тяжело вздыхает и смотрит на внучку так, будто не знает, что с ней делать.
Антонина Васильевна в смерти единственного сына винила невестку, вторую жену сына Володи. Как все прекрасно складывалось до встречи с ней! Закончив институт, Володя женился. Не шибко любил, но она, мать советовала да и девушка забеременела.
После свадьбы жили в ее квартире. Дружно, все сообща. Родился внук. Какого рожна не хватало сыну?! Закрутил роман с «калекой» по работе. Так ее Антонина Васильевна нарекла потому, что здравая женщина не прыгнет в постель женатого, с ребенком мужчины. А Светка прыгнула — калека и есть!
Володя скоренько развелся, не дожидаясь благословления, расписался со Светкой. Антонина Васильевна, со слезами проводив теперь бывшую невестку и внука, твердо объявила:»ЭТУ на порог не пущу и детей ваших, если народятся, не признаю! «
А они не больно расстроились. Сняли квартиру, родили Нину. Антонина Васильевна ждала, когда Светка себя покажет и сын прибежит с поджатым хвостом. Володя заглядывал редко и счастливый, как идиот!
Один раз пришел с трехлетней Ниночкой, а она, мать моя, копия ненавистной невестки. Глазищи такие же — в душу заглядывают! Грешно, но не приняло сердце Антонины Васильевны девочку.
И вот беда навсегда привела ее в дом бабушки. Светка виновата. Права получила и Володя ее тренировал «кататься» за городом. После дождя, в легком тумане. Она и за рулем была. «Занесло. Не справилась.» Причины не имели значения. Володи не стало. Сироту внучку пришлось забрать: мать Светки жила в деревне и горько пила.
Как-то зажили бабушка с нелюбимой внучкой. Ниночка облюбовала уголок между окном и кроватью. В нем и сидела целыми днями, в обнимку с медведем.
Бабушка готовила не вкусно. Про какой-то» пост» говорила. Он почему-то не разрешал ничего из того что Ниночкина мама готовила. И кудри внучки больно в косы затягивала, говоря, что девочка должна выглядеть строго. А мама учила:»Красивой.» Но о ней лучше не вспоминать. И о папе. Обнять мишку покрепче и смотреть в окно.
Антонина Васильевна жила на первом этаже, окна во двор. Это жизнь Ниночки разнообразило. Наблюдала за всеми на свете. Конечно, ей не запрещалось гулять, но ножки не бегали, ручки отказывались лепить куличики. Ниночка была, как деревянная. Уж лучше издалека наблюдать за дворовой жизнью.
Вот, например, за этой тетей со смешным пуделем. Она была из соседнего подъезда. Рано утром бежала на собачью площадку вприпрыжку — торопилась. А вечером, выгуляв пуделька, с полчасика сидела на скамье ни на кого не обращая внимания. Словно сама в себя заглядывала и было там, похоже, очень грустно. А еще у нее смешно покачивалась голова, как будто женщина с чем-то все время не соглашалась. Может с внутренней болью?
В другой своей жизни Кира была очень счастливой. Ее подружки детства нередко выходили замуж потому, что «парень хороший.» А она по взаимной любви! Брат мужа, сколотивший некоторый капитал, укатил с семьей на ПМЖ в Италию, уговорив мать составить им компанию. А ее квартира осталась Сергею «на память.» Грустно расставаться с родными, но и радость свою они скрыть не могли. Отремонтировали любовно свое гнездышко и вскоре внесли сюда своего первенца — Алешеньку.
Ну вот что может случиться с людьми, которые смотрят на жизнь серьезно, любят друг друга и никому не причиняют зла?
Они вернулись с моря отдохнувшими. До выхода на работу оставалась пара дней. Сергей ушел в гараж по мужским делам, а Кира стирала, готовила обед. Алеша возился с машинкой, которая отказывалась ехать из-за севшей батарейки. Спросил:»Мам, а если вот к этой машинке прикрутить проволочку и вставить ее в розетку, она от тока поедет?»
В дверь позвонили и Кира, не ответив, поспешила открыть. Это пришли снять показания счетчиков. Из комнаты раздался вскрик и у Киры с Сергеем не стало сына.
Потом они до хрипоты кричали, обвиняя друг друга. Он не подумал о безопасности розеток, она — не усмотрела за ребенком. Казалось, если виновный определится и будет наказан, трагедия перестанет быть реальной. Но появившийся холмик на городском кладбище, лишал этой иллюзии.
Они еще с год потрепыхались рядом. Близкие советовали вдохнуть в семью жизнь рождением ребенка. А они не могли друг друга касаться. И смеяться не могли, и разговаривать.
Кира подала на развод. Сергей воспринял расставание с облегчением. Отказался от принадлежавшей ему квартиры, сказав, что хочет начать с чистого листа. Позже Кира узнала, что он уехал к брату и ничего не почувствовала.
Женщина не считала для себя возможным перевернуть страницу и жить так, как будто не было ее русоголового Алеши. Ей должно быть больно и плохо. Всегда. Пудель Артик принадлежал старенькой соседке. Алеша любил с ним играть и тоже просил собачку.
Уже после гибели сына Киры, старушка скончалась. Родственники продали квартиру, а грязного, голодного Артика женщина обнаружила возле мусорных баков. Она взяла его в память о сыне. Казалось, что пес хранит тепло рук ее мальчика, помнит о нем, как и она.
Девочка, неотрывно смотрящая на нее из окна первого этажа, раздражала Киру. После смерти сына, она не испытывала сентиментальности к детям и не видела в них отдушины для себя. Но однажды девочка помахала ей и Кира невольно ответила. И улыбнулась.
Нина обомлела: у незнакомой тети была улыбка ее мамы. Девочка скатилась с табурета, и не обращая внимания на крики бабушки, выбежала во двор.
Кира уже собралась уходить, когда странная девочка приблизилась вплотную, жадно всматриваясь, большими, тоскующими глазами. «Я Ниночка. Так меня всегда мама называла, а бабушка кличет Нинкой. Можно вашу собачку погладить?» Так началось их знакомство.
Грустная история никому не нужной девочки, вскоре была Кирой выяснена. Теперь она уже осознанно садилась на эту скамью — ждала Ниночку. Если та могла — выбегала, а нет — смотрела неотрывно, звала взглядом. Антонина Васильевна не одобряла этой дружбы. Она опасалась, что внучка ляпнет лишнее и ее будут осуждать.
Но случай заставил обратиться к Кире за помощью. Не любя Ниночку, Антонина Васильевна обожала внука — сына первой невестки. Она помогала ей деньгами и чем могла. Бывшая невестка у нее не бывала, но у себя принимала. Ее сын был на три года старше Нины и родился с дефектом нижних конечностей — одна ножка короче другой.
Мальчик уже перенес две операции в раннем детстве и теперь ему провели третью, окончательно устранившую недостаток. Ребенка выписали и теперь ему требовался уход. Антонина Васильевна была рада помочь, но куда деть Нину? Взять девочку с собой она не рассматривала. Тушуясь, изложила проблему Кире, а та вспыхнула радостью:»Да-да. Я смогу. У меня отпуск не использованный!»
Два одиноких сердца, маленькое и взрослое, за месяц научились стучать в одном ритме. Они не разлучались ни на минуту.
Однажды Кира рассказала девочке, как жила с сыном и мужем, как они запускали воздушного змея, наряжали елку на Новый год… Не старалась, чтоб поняла, просто минута такая выпала. Ниночка выслушала, провела ладошками по ее щекам:»Моя бедная! А давай я возьму тебя в мамы? Только бабушку попроси меня отпустить.»
В этот вечер, искупав Ниночку, Кира не торопилась уложить ее в кровать. Прижав к себе, носила ее по комнате тихонько напевая колыбельную, которую, когда-то пела маленькому Алеше. Девочка была тяжеленькая, но Кира не уставала. Малышка уснула в ее объятиях.
«Доченька моя, доченька,»- не отдавая себе отчета шептала женщина. В заледеневшем сердце вдруг появился лучик тепла и больше не уходил, отогревая Киру.
Она думала, что самое сложное — это договориться с Антониной Васильевной. Внучка ей не нужна, но огласка и осуждение для нее нож острый. Кира очень осторожно заговорила о том, сколько хлопот предстоит с Ниной.
Это сейчас — не получилось с садиком и она сидит дома. А школа начнется? Уроки, собрания. Одеть, причесать. Начнется формирование характера, наступит переходный возраст — справится ли Антонина Васильевна с ее некрепким здоровьем? А квартира? Наверняка хочется ее внуку оставить, но не выставишь же сиротку, даже взрослую, на улицу. Словом, впустила в сердце Антонины сомнения. А еще пообещала уехать с Ниной, обменяв квартиру. И никогда девчонка бабушку не потревожит. Удочерит Кира Ниночку.
И колесо закрутилось. Кира за голову хваталась от количества справок, характеристик, тестов. И вроде победа близка — бабушка от Нины отказалась, Кира готова принять.
«Вы не благонадежны для усыновления ребенка!»- огорошили женщину вершители Ниночкиной судьбы. Ей вменили сомнительную гибель ребенка (что за мать, которая не уберегла), лечение у психиатра. «Вы до сих пор тиком головы страдаете! Вам у врача наблюдаться надо. Нет и нет!»
Кира пришла в ужас, что она натворила! Лишив Нину какой-никакой родственницы — бабушки, сама ее взять не сможет и девочку вот-вот заберут в детдом!
У Киры был давний поклонник, очень влиятельный в городе человек. Когда -то он наравне с Сергеем за ней ухаживал. Она выбрала Сережу, но его безответная любовь не перешла во вражду. Женился, делал карьеру и растил своих детей. Не раз предлагал Кире свою помощь с некоторым подтекстом. Она категорично отказывалась, а теперь была готова на все.
«Все» не потребовалось. Быть может, он уже находил 35-летнюю Киру постаревшей, может горе стерло ее красоту. Они ведь лично виделись пять лет назад. Уже после гибели Алеши и расставания Киры с мужем. Теперь он помог, ничем не обременив свою первую любовь. Перед Кирой двери открывались сами, те же самые люди казались другими — доброжелательными и без обидных подозрений. Бюрократическая машинна ускорила темп, тем более, что итог был счастливо предсказуем.
Кира помнила о своем обещании уехать с Ниночкой. Заблаговременно выставила квартиру на продажу. Район обжитой, недалеко от леса и набережной. А вот купить квартиру пришлось в новостройке. Зато все новое и денег осталось довольно. Кира решила не брать в жизнь с дочкой прошлое — распродала и раздала мебель, посуду. Только одежду да пуделька Артика оставила. Он давно стал для Ниночки другом.
Ах, какое это было удовольствие видеть их — маму и дочку, когда они, держась за руки, деловито шагали по мебельному магазину, временами вступая в обсуждение! Когда оформляли покупку на кассе, менеджер умилилась красоте Ниночки:»Какая куколка у вас дочка. На вас улыбкой похожа!»
Мама с дочкой переглянулись. Каждая о своем подумала. «Правильно я маму выбрала. Всем видно, что она моя!»- это Ниночка. А Кира решила, что после мебельного, они непременно заглянут в отдел косметики — помада, тушь и все такое. А на днях она отправится к парикмахеру. Надо своей дочке соответствовать.
Он спешил в больницу к матери, когда на улице его окликнул чужой женский голос:
— Ваня!
Иван остановился и оглянулся.
— Ваня…
Женщина, окликнувшая его, сначала обрадовалась, что он остановился, потом, почему-то, испугалась.
— Вы меня звали? — Иван попытался вспомнить, может, он где-то видел эту женщину, которой на вид было уже за пятьдесят, но не смог. — У вас ко мне дело? Вы, собственно, кто?
— Я… — Женщина запнулась, потом всё-таки выдавила из себя: — Я… твоя мама… Настоящая мама… Биологическая…
Женщина ожидала, что Иван хоть как-то среагирует на её слова, но ни один мускул не дрогнул на его лице. Он только посмотрел на свои наручные часы, нахмурился, и сказал:
— Извините, я спешу. Очень спешу.
Иван развернулся и хотел отправиться дальше, но она поспешно схватила его за рукав.
— Но я твоя мама! Ты знаешь, что люди, которые воспитали тебя, они тебе совсем не родные…
— Я все знаю! — оборвал он её.
— Ещё раз вам говорю, я спешу! Спешу к маме. Она у меня приболела.
— Но родила-то тебя я! – воскликнула она сдавленным голосом. – Я!
Он с удивлением посмотрел на неё, потом улыбнулся какой-то странной улыбкой.
— Нет. Вы ошибаетесь.
— Как нет? Я же это не придумала. Я пока что не сумасшедшая!
— А по мне, так вы очень похожи на сумасшедшую. Вы подумайте хорошенько, может, вы всё-таки всё это выдумали, и историю про брошенного ребенка, и вообще, про всю вашу жизнь? Вы вспомните… Всё вспомните про себя… Может вы – это давно уже не вы…
— Ваня, что ты говоришь?
— Кстати, имя Ваня дали мне не вы. Так что я для вас Иван Николаевич. Ещё вопросы есть?
— Но кровь-то в тебе течёт моя! – закричала он на всю улицу.
– В тебе моя кровь! Ты слышишь?!
— Увы… – он замотал головой.
— Не ваша… В детстве я слишком часто болел, потому что какая-то стерва кукушка бросила меня на пороге детского дома в жуткий мороз. Меня долго спасали врачи, и столько раз сделали переливание крови, что от вашей крови во мне ничего не осталось. Ни одной капли. Так что, будьте уверены, я не ваш сын. Идите, ищите своего ребёнка в другом месте.
— Где искать? — растерялась она.
— А где обычно ищут утраченное? Там, где это утраченное оставили! Поищите-ка возле детского дома. Там ещё очень много брошенных детей.
Иван развернулся и спокойно пошел по тротуару в сторону городской больницы. Она долго смотрела ему вслед, но он так ни разу и не оглянулся.
