Сентябрь нежный такой в этом году случился. Серенький и золотистый одновременно. Тёплый и нежаркий. Сухой и длинный. Такой, одним словом, каким его показывали в старых советских фильмах про школу: утром идут «к храму знаний» аккуратные первоклашки, а после уроков, размахивая портфелями, торопятся оттуда счастливые старшеклассники.
А кругом листва золотая, спелая, полыхает всеми мыслимыми и немыслимыми пушкинскими оттенками.
И у меня всё хорошо началось в этом учебном году, без нервотрёпки. А ещё в этом году мне пятый класс дали.
Давно не было малышей, успел уже от них отвыкнуть. Заползают в класс маленькие такие таракашки и червячки, добросовестно выкладывают на парты ручки и тетради и задолго ещё до звонка становятся возле своих канцелярских богатств, как часовые у мавзолея, – ждут, когда прозвенит, когда начнётся.
На русском пишут, добросовестно так, сопят… А на литературе мы с ними «Царевну-лягушку» читаем. По очереди, то я, то они. И нам всем нравится, слушаем друг друга.
Я так вообще увлекаюсь, вживаюсь в образы, и, когда Щука просит Ивана-царевича, чтобы он отпустил её в синее море, у меня даже, как у той Щуки, горло пересыхает от жажды. А слушатели мои благодарные сидят, притаились, аж рты пораскрывали от сопереживания.
За первой партой, прямо напротив моего стола, сидит маленький такой ушастик, Самокрутов, кажется, Никитка.
У того, от напряжения, даже сопли текут, и взор такой… далёкий и мутный – он весь в сказке, по самые свои оттопыренные уши.
Я читаю, а сам, поверх очков, на них поглядываю: всем ли интересно, все ли сейчас со мною и со сказкой.
Чаше всех на Никитку обращаю внимание, уж очень он забавный. Маленький, застёгнут на все пуговицы (и пиджак, и рубашечка), бровей и нет почти, реденькие, едва заметные.
А под отсутствующими бровями мерцают ну вот просто антрацитовые глаза! Такие, какими их рисуют плохие или начинающие художники: большущие, правильной формы, обрамлённые изогнутыми ресницами.
Только у художников тех они получаются «дохлыми» какими-то, а у моего мальчишки они очень даже живые и выразительные.
Читать он явно не любит, потому что за моим чтением не следит по тексту, а слушает. И при каждом повороте сюжета ресницы у него трепещут, а несуществующие брови дрожат, изгибаются и прыгают.
Потом блеск антрацитовый как-то туманится – это Никитка в окно смотрит, представляет себе чего-то там…
Славный парень. А сегодня пришёл без домашней работы по русскому. Я, понятное дело, строжусь, отчитываю его, говорю, что недопустимо так начинать учебный год — уже с первых же дней не делать уроки.
А он даже не боится моего сурового тона. Очевидно, привык к тому, что его ругают. Школа приучила? Или дома у них так принято?..
После уроков зашла ко мне классная руководитель 5 «В» класса. Зашла, чтобы узнать, как началась моя с ними учёба. С Александрой Сергеевной у нас отношения доверительные, добрые, потому что я трёх её дочерей учил.
Всё три – славные получились. Особенно любил я старшую, Александру тоже, умницу и красавицу. Взрослая она уже, скоро обрадует мать (и меня тоже – ведь она и мой ребёнок!) внуком.
Поговорили ещё о ребятишках, тоже для неё новых, потому как пришли они к нам с нею из начальной школы. Я похвалил одного, спросил про другого, а потом и про Никитку Самокрутова говорить стали.
Он – из «трудных» в школе у нас. С первого класса учится плохо, много и часто пропускает. А всё потому, что живёт с пьющими дедом и бабкой, которые в школе ни разу не были: он один, сам,
Первого сентября в первый класс собрался и пришёл. Так и повелось. А когда он в школу не приходит, так это значит, что ищет или старика или старуху, спьяну заблудившихся где-нибудь и не пришедших домой ночевать.
Пенсию он у них отбирает и прячет, чтобы не пили. Они клянчат у внука, плачут. Иногда он не выдерживает и даёт им немножко денег «на маленькую», но берёт с каждого обещание, что больше – ни-ни!
И стирает на себя и на стариков сам, и в квартире уборку делает, и костюм с рубашкой себе сам гладит. А когда, наконец, вырывается в школу, то закрывает их на ключ, чтобы не баловали и не напились тут без него со своими дружками-собутыльниками, которые тут же, как только Никитка за порог, словно мухи слетаются к дверям их квартиры.
А он после школы спешит домой, чтобы всю эту шатию-братию разогнать и обедом деда с бабкой накормить…
По дороге ведь ещё и в магазин заскочить нужно! Но иногда Никитка стариков бьёт. Это когда они про маму его говорят плохо.
А плохо они про неё часто говорят, потому что уголовница она и убийца. И за это сидит в тюрьме. А убила она своего мужа, Никитиного отца и сына бабки с дедом.
Убила за то, что он пришёл пьяным, в очередной раз, и начал сына лупить. Так просто, чтобы боялся и «отца слушался».
Она отнимать кинулась, он в раж вошёл. Мальчишка уже и кричать перестал. Вот она и ударила его топором. И живым остался Никита, а отец его, значит, умер…
… Ушла от меня Александра. А я сижу в классе, курю в окно… Господи, какие же там домашние заданий! Стыдно-то как, Господи!…
Вдруг – робкий стук в двери.
— Да, да, кто там? Входите… В маленькую щёлку просовывается ушастая голова с блестящими глазами: — Пётр Василич! Вы меня простите, ну, за домашнюю, что не сделал…
Вот мама вернётся, мне полегче будет. Я тогда все-все уроки выучу. И читать хорошо буду… не по слогам…
Пляж в Турции: российские родители разговаривают с детьми. Недоумеваю от их общения
Лежу я и слушаю, что говорят родители из России своим детям, как обращаются с ними. Зрелище очень безрадостное…
На пляжах Италии совершенно другая атмосфера. Кажется, будто вокруг разлита концентрированная любовь. Итальянские матери и отцы очень ласково относятся к своим детям. Обращаются к ним, используя разные ласковые прозвища. Лелеют и холят.
И речь не только о матерях. Отцы, порой, ведут себя ещё нежнее. Если дети живут в атмосфере любви и заботы, они вырастают совершенно особенными. Они будто наполняются любовью, которую дают им родители, а потом, будучи взрослыми, уже сами делятся этой самой любовью с окружающими.
Их жизнь становится полной и яркой. Они не мучаются, не сожалеют, просто делают то, что хотят, берут от мироздания всё, что оно готово им дать.
Эти люди способны на самом деле наслаждаться своей жизнью, они не воспринимают её как тяжкую ношу и бремя.
С российскими детьми всё обстоит иначе. Они с детства находятся в конфликте со своими родителями, постоянно получают упрёки или даже подзатыльники.
Что же я наблюдала на пляже? Маленький мальчик спрашивает у своего папы, где сейчас мать.
– Идиот, что ли?! Я же сказал тебе уже сто раз, что она пошла переодеваться. Ты совсем дурак? Сколько мне ещё повторять очевидные вещи?! Он кричит не меньше пяти минут. И голос невероятно злой.
А мог бы просто ответить своему сыну, это же не требует много времени. Мальчик сидит рядом, и вид у него совершенно потерянный, грустный.
И вот возвращается мама. Она выглядит недовольной (создаётся впечатление, что она всегда так выглядит).
– Мам, а что это в воде? – спрашивает малыш про водоросли, которые сегодня прибило к берегу волнами. Выражение лица матери становится ещё более недовольным, она просто отмахивается от своего ребёнка. Мол, отстань! Мне не до тебя! Встаёт и идёт к морю, чтобы сфотографироваться. На ребёнка вообще не смотрит.
И речь не об одной семье. Все вокруг ведут себя точно так же. Замолчи! Достал уже! Сейчас по жопе получишь! Совсем охренел уже! Не лезь туда! Вернись быстро!
Я лежу прямо возле воды. Мой ребёнок по мне ползает, а я его целую. В ноги, в живот, в щёки. Он меня тоже целует. Я наслаждаюсь этой любовью. Хочется уткнуться в сына лицом и не слушать ничего больше.
Ужасно противно. Вы потеряли способность любить! Создаёте семьи, рожаете, а зачем это всё? Приезжаете к морю.
Такая красота кругом, а вам наплевать, вы ни на секунду не расслабляетесь, не радуетесь жизни. А могли бы просто поцеловать свою жену, обнять малыша и сказать ему что-нибудь приятное.
Просто так, без повода! Но вы не можете, вы предпочитаете вечно быть недовольными. Вы разучились любить, просто не умеете этого делать.
Дети вырастают в этом кошмаре. Своих детей они потом тоже не любят. Это бесконечный цикл.
Так и получается, что вы живёте в дерьме. И самое ужасное, что вы ничего не хотите с этим сделать.
-В смысле осталось месяца два? Это что, шутка такая? Лена, ты шутишь?! Как так? Ей же тридцать лет! Ей тридцать! Какие два месяца? А Макс?…
— Олег говорил это, но внутри уже понимал, что это не шутка и теперь много чего для него не будет прежним. Они прожили с Верой три года. Поженились молодыми, по большой любви. Но их семейная лодка быстро потонула в пучине неустроенности и безденежья.
Когда расходились, понимали, что стали уже совершенно чужими людьми. И так устали от скандалов и взаимного недовольства, что вздохнули с облегчением, как только разъехались.
От этого бестолкового брака у них появился Максик. Совершенно замечательный мальчишка, который, казалось, взял от них самое лучшее.
Олег исправно платил алименты, не более того. Сына конечно любил, но встречаться с ним особым желанием не горел. Да и мальчик не сильно этого хотел.
Максиму было шесть, он был очень привязан к матери, тем более, что кроме нее у него никого не было. Вера была сирота, воспитала ее тетка. Родители погибли в аварии, когда Вере было шестнадцать. Тетка умерла лет пять тому назад. Поэтому Вера была одна одинешенька на этом свете.
И теперь этот звонок от Вериной подруги. Как гром среди ясного неба. Олег долго сидел в кромешной темноте, переваривая сказанное Леной.
-Олег, она умирает, четвертая стадия… Ты понимаешь? Она до последнего не хотела тебе звонить. Но уже нет времени. У нее нет времени. Макс остается один. Вот просто один. Понимаешь? Ребенок остается один, Ни отца, ни матери, ни бабушки, ни деда. Никого.
Куда его, в детдом? Олег, сделай же что-нибудь! Приезжай, прошу. Макс у меня. Вера в больнице.
-Но может быть еще что то наладится? Может быть она выздоровеет, а? Можно же выздороветь? Есть случаи же и медицина у нас неплохая… — он хватался за соломинку, искал утешение в своих же словах.
-Какой там выздоровеет? Ты что, совсем что ли? Метастазы кругом… У нее нет шансов, Олег. Ты приедешь? — Лена ждала ответ.
-Да. — сказал Олег и просто физически почувствовал, как его мир рухнул. Именно в этот момент.
…Он познакомился с Юлькой очень банально, в очереди на кассе. Он стоял за ней и долго смотрел на ее затылок и тонкую шею с завитками светлых волос. Он потом говорил ей, что влюбился сначала в шею, а потом в нее.
Она смеялась звонко на его смешное признание. Юлька несла пакет и на выходе из магазина уронила сумочку. Стала поднимать ее и уронила пакет. Все рассыпалось и она, чертыхаясь, стала собирать содержимое. Он стал помогать. Молча они собирали яблоки, макароны и что то еще. На пакете молока их руки встретились. Потом встретились глаза и он пропал. Окончательно и бесповоротно.
…Свадьба должна была состояться через месяц. Ровно через месяц. А сегодня позвонила Лена. И мир перевернулся…
Он поехал к Лене через два дня. Макс сидел в кресле и играл в планшет.
-Максим, Максик, папа приехал! Ты помнишь папу? Солнышко, ты помнишь папу? Мальчик поднял кудрявую головку, посмотрел серьезно и кивнул. Он смотрел на Олега изучающе, с интересом.
Сколько они не виделись, год, полгода? Олег не мог вспомнить, когда последний раз видел сына. Наверное все таки год… Какой же он… отец…
Олег вздохнул. Сын был очень похож на него в детстве и от этого было еще тяжелее. Лена, провожая его до двери, спросила: -К Вере поедешь? Съезди. Что уж теперь… Макс у меня пока будет, ну пока ты…
В общем думай. Я не могу с ним всегда, у меня бесконечные командировки. Ты должен решить. Короче ты понял…
Он поехал в больницу на следующий день. Зашел в палату и застыл на месте. Единственными живыми в этой комнате были глаза. Потому что больше ничего не осталось. Это высохшее существо под простынями не могло быть Верой…
-Олег… Ты все знаешь. Я… Просто у него никого нет, только ты… Не бросай его. Умоляю… Если согласишься, все у Лены. Все документы… Все… Устала, уходи…
— Вера отвернулась к стене и Олег вышел. Он приехал домой, открыл бутылку с минералкой и стал пить. Он пил, отдыхал и снова пил, опять отдыхал и опять пил…
Как будто хотел залить свою горящую, как проснувшийся вулкан, душу. Потом, не раздеваясь, рухнул на кровать, и уснул.
Завтра должна была приехать Юлька из своей командировки. Она была переводчицей и уехала с шефом подписывать договор с французами.
Утром он поехал в аэропорт встречать Юлю. Купив цветы, ждал ее возле выхода. Увидел издалека ее загорелую мордаху. Она махала ему рукой и смешно подпрыгивала. Обняла за шею и засмеялась тихо, счастливым смехом…
Дома налил ей и себе чаю, перекусили и Олег осторожно начал разговор: -Ты же знаешь что у меня есть сын, Юль?
-Ну да, ты говорил мне. Ему лет пять, да? — она крутила пальцем завиток на виске. Олег подумал, что у них могли бы быть очень красивые дети. Почему могли? Он поймал себя на мысли, что думает о ней в прошедшем времени.
-Ему шесть. его зовут Макс. И мне бы очень хотелось чтобы вы с ним познакомились. Ты как, не против?
-Да нет. Если ты этого хочешь, то запросто! У нас должны быть обязательно наши с тобой спиногрызики, да?- она чмокнула его в лоб. — Но позже.
…Вера ушла через пять дней. У нее не оказалось ни двух месяцев, ни двух недель…Он был на прощании. Ее кремировали, по ее желанию. В зале было несколько человек — Лена, Олег, Макс и еще пара приятельниц. Все.
Максим стоял и даже ни разу не заплакал.
-Не знаю, как ему это пережить. Слишком уж он спокойный. Но думаю, я правильно сделала. Ему нужно было проститься с матерью.
Потом они поехали к Лене. Она уложила мальчика спать, а они с Олегом пошли на кухню.
-Ну что ты решил, Олег? Ты определился?- Лена смотрела на него вопросительно.
-Мне нужно время. Лена, немного времени.
-Ты понимаешь, я уезжаю через неделю. Ну я могу отсрочить поездку, но ненадолго. Тебе нужно принять решение. Любое.
— Лена смотрела очень серьезно, глаза лихорадочно блестели от бессонных ночей. И Олег подумал, что она на время Вериной болезни была ее самым близким человеком.
На следующий день Олег заехал за сыном и они поехали с ним к Юльке.
-Привет, Юля, это Максим, мой сын. Максим, это Юля, моя подруга. У тебя уже есть подружка? — Олег пытался шутить, но мальчик стоял, насупившись и не поднимал голову. Вдруг он заплакал.
Он плакал, а Олег не знал, что ему делать. Он вообще не видел детей так близко, в принципе. А тут еще и сын. Ему хотелось сесть на пол и заплакать вместе с ним.
Ситуацию спасла Юля. Она быстро подскочила и прижала к себе мальчика. Олег даже не понял, как это произошло. Макс стал плакать сначала еще громче, потом тише, тише и наконец затих, всхлипывая…
Они пили чай на кухне. Юля достала вкуснейшие эклеры, купленные в кулинарии напротив. Еще печенье и шоколад. Макс осторожно откусил эклер и зажмурился от удовольствия.
-Вкусно? — спросила Юля. — В нашей кулинарии самые вкусные пирожные в городе. Не веришь? Максим посмотрел на Юльку, потом на пирожное, откусил еще кусочек и кивнул.
Олег выдохнул. Первая победа одержана. Потом они посмотрели мультики и засобирались домой. Олег помог мальчику одеться. Возле двери обернулся на Юльку.
Она смотрела на него и он не мог понять, что она думает. Хотя всегда был уверен, что читает ее мысли. И это было незнакомое чувство.
Дома, в своей холостяцкой берлоге, он постелил мальчику в кабинете, на диване. Пока раскладывал его вещи и пришел подоткнуть одеяло, Максим уже спал. Он внимательно смотрел на лицо сына, оно было бледным и измученным.
Олег тяжело вздохнул и сел рядом с ним на кресло. Он не помнил сколько он сидел, по его ощущениям даже уснул. Проснулся от того, что Макс его звал.
-Папа, папа, я в туалет хочу. — взлохмаченный мальчик сидел на диване и смотрел прямо на него. — я не маленький, сам бы сходил, но я не помню куда идти…
Пришлось проводить Макса в туалет. Потом они выпили молока и разошлись по своим углам. Макс в кабинет, а Олег в спальню.
Утром Олег сварила овсянку. Слава Богу, он это умел. Положил туда масло, орешки, налил им чаю, сделал бутерброды. Очень довольный собой, пошёл будить сына.
Они завтракали молча. Макс ел плохо, больше ковырял в тарелке и размазывал по ней кашу.
-Ты должен есть, Максим. Ты должен хорошо поесть. — сказал Олег.. Мальчик поднял на него глаза, очень похожие на Верины и серьёзно спросил : -Зачем?
-Затем, что ты мужчина и должен быть сильным. А если не будешь есть, сил не будет.
-Папа. Ты сдашь меня в детский дом? — Максим смотрел на него спокойно. Олег чуть не подавился чаем : -Кто тебе это сказал?!
-Какая то тётя на похоронах. Она сказала, что я сирота и никому не нужный и поеду в детдом. Это правда? Олег встал, начал собирать тарелки, что то мямлил…
Перевёл тему на другое. Ему было стыдно за своё малодушие. Но он и правда не знал ответа на этот вопрос. Олег отвел мальчика к Лене, обещав вечером забрать и поехал на работу.
Он работал в нотариальной конторе. Целый день он мучался вопросом, как ему поступить. Вместо клиентов перед ним стояло то лицо умирающей Веры, то плачущий Максим. К вечеру он так себя измучил, что у него не было сил больше ни на мысли, ни на эмоции.
Но он принял решение. Написал смску Юле, что они с сыном приедут к ней вечером. После работы он забрал мальчика у Лены и они поехали к Юльке.
Юлька встретила их ослепительной улыбкой и неизменными эклерами. Забрала их одежду, чмокнула Олега, потрепала по голове Макса. Крикнула — проходите, у меня картошка! И исчезла за кухонной дверью.
Олег посадил Макса за игровую приставку, а сам зашёл на кухню..
-Юля, я должен с тобой поговорить. Она встала возле плиты, положила руки на стол и посмотрела ему прямо в глаза.
-Поговорить? О чем интересно? — она взяла тряпку и стала тереть столешницу, хотя та была идеально чистой.
-Ты в курсе, что Вера умерла. Она была сиротой. Макс остался один, у него никого нет, кроме нас с тобой…
-Нас? Ну ты то отец, а я ему никто. — Юля продолжала тереть стол.
-Я просто имел ввиду, что мы с тобой одно целое и скоро будем семьёй… Я хочу забрать его, Юля. Хочу чтобы он жил с нами.
-Я знала, что ты заговоришь об этом, Олег. Это страшно, мне так жаль его, но.. Нет. Олег, нет. Я не могу! Я не могу посвятить жизнь чужому ребёнку! Прости, но нет. — она положила тряпку и отвернулась.
Олег подошёл к ней, развернул. Он не верил, что она это сказала.
-Юля, что ты предлагаешь? Юля! Ты предлагаешь мне отправить моего маленького сына в детдом??!
-Но, Олег, есть хорошие дома и там прекрасные условия. А мы будем навещать его… И привозить подарки. И забирать на выходные, например. — она тщательно подбирала слова.
-Нет, Юля, я не сделаю этого. Он только что потерял мать. И ты хочешь, чтобы он ещё и отца потерял. Нет! — Олег нервно ходил по кухне. Туда — сюда, туда — сюда.
-Тогда тебе придётся уйти с ним. Прямо сейчас. Выбирай. Третьего не дано. — она смотрела и взгляд её красивых глаз стал жёстким и очень спокойным.
Он видел, что она приняла решение. И не сейчас, а сразу, как только увидела Макса. Он повернулся к двери и увидел сына.
Тот стоял оказывается давно и молча ждал. Слушал и ждал. Олег посмотрел на маленькую фигурку, на Юлю, повернувшуюся спиной и шёпотом обратился к сыну. Почему то у него пропал голос…
-Одевайся, сынок, мы едем домой. Всю дорогу они молчали. Дома он постелил Максу, а сам сел перед телевизором, там шёл какой то фильм. Он смотрел на экран и ничего не видел и не слышал. В сердце и голове была пустота.
-Пап, пап, ты что плачешь? — спросил удивленный Макс.
-Нет, сынок, это соринка попала. — он быстро вытер глаза и улыбнулся. — Завтра поедем с тобой к теть Лене за вещами.
Да? -Мне можно жить с тобой?! И ты не отдашь меня в детдом?! Честно-честно?! — Макс присел возле Олега и смотрел на него во все глаза.
-Я никому тебя не отдам! Ты же мой сын. Заберем завтра вещи, документы, все оформим. Да? А в кабинете мы сделаем тебе классную комнату. Как ты на это смотришь, сынок?
-Папочка! Я тебя люблю!! Я буду слушаться тебя всегда! Честно — честно! — Макс бросился ему на шею.
-И я тебя люблю, сынок! А впереди у нас с тобой великие дела!
Утром они поехали к Лене, забрали все вещи, документы. Приехали домой и стали наводить порядок.
-Пап, а это что за собачка? Можно я буду с ней спать?- Максим появился из кабинета со смешным игрушечным мопсом. Юлька любила эту игрушку и часто подкладывала ее под шею, когда лежала на диване…
-Конечно можно! Она твоя! . Юльки больше нет и Веры нет. Остались они с сыном.
И надо как то жить, как то все наладить, все сделать. Эти хлопоты были в диковинку для свободолюбивого Олега, но он знал, что справится. Они справятся….
Нелюдимый подросток-троечник не интересовал ни собственную семью, ни одноклассников, ни учителей. Все изменил один вопрос.
— И вот однажды он такой приходит к отцу и спрашивает: папа, а у тебя есть валютный счет? Представляете, как мы все упали?! Женщина находилась в состоянии предельной нервической ажитации. И я пока не понимала почему.
Пришла она с сыном, но оставила его сидеть в коридоре. Сыну было 14, звали его Дима. Ничего особо странного в том, что современный 14-летний подросток поинтересовался наличием валютного счета в семье, я не видела.
Но, может быть, Дима сам раннее компьютерное дарование, например, хакер, и провернул в сети что-нибудь связанное с деньгами и уголовно наказуемое? Тогда состояние матери более чем понятно.
Но чем в этом случае могу им помочь я? Куда уместнее была бы консультация юриста…
— Мы с мужем потом долго, долго говорили. Что-то для себя поняли, что-то нет. Ему надо было бы тоже сюда прийти, но он, как я понимаю, просто испугался…
— Чего испугался?
— Что вы будете его ругать.
— Детский сад какой-то… — проворчала я себе под нос, по-прежнему ничего не понимая, и вслух, громко:
— Может быть, вы все расскажете с самого начала и по порядку?
— Да-да, конечно. У нас с мужем трое детей: Саша старший, Дима средний, Лиля младшая. Мы с самого начала хотели не одного ребенка. Саше было четыре, муж его очень любил, много с ним занимался, он военный, теперь уже бывший, но для него всегда очень много значило, что первенец именно сын, наследник.
Но мы вместе решили: пора. Я хотела девочку, но муж был совсем не против и второго мальчика: чтобы они потом с Сашкой спина к спине…
Ходила я вполне ничего, но вот родился Дима плохо. Роды сами по себе были тяжелые, и еще, как я теперь понимаю, наложились какие-то врачебные ошибки.
В общем, он сам не дышал, его реанимировали, после три недели держали в таком специальном аппарате. Потом отдали мне — сам желтый и какие-то синяки по всему телу. Глаз почти не открывает, однако сосет усердно.
Мы его, конечно, всячески выхаживали, лечили. К году огляделись, Дима не ходит, когда сидит, заваливается, игрушками почти не интересуется, проконсультировались с очень известным в городе неврологом.
Вот он-то нам и сказал: ну а чего вы хотите, это же органическое поражение головного мозга. Я спросила: а что это значит? Что с ним, что со всеми нами теперь будет-то?
Он говорит: точно вам никто сказать не может, но развитие, конечно, будет страдать. В той или иной степени. Коррекция, развитие навыков возможны.
Но особо не обольщайтесь. И никогда никого не спрашивайте: доктор, а он будет нормальным? Занимайтесь ребенком и учитесь жить с тем, что есть.
Я рассказала мужу. Он стал как туча. И спрашивает: то есть он у нас будет дураком? Органическим? И требовать, как с нормального, с него никогда нельзя будет?
Я говорю: похоже на то. Он еще минуту посупился, а потом и говорит: тогда так. Мне с дураком, с которого спросить нельзя, делать нечего, но и бросить, раз уж ты его родила, нельзя. Так что давай я буду плотно Сашкой заниматься, а ты уж с этим как-нибудь.
Я вам даже и сказать не могу, как мне стало больно и обидно. Но я тогда не заплакала, не закричала. Просто повернулась молча и ушла.
Муж мне теперь только объяснил: он в тот момент сам был в шоке, не знал, что делать, как в голове уложить, ему хотелось убежать, спрятаться, и от испуга он такое и сморозил.
— Пугливый он у вас какой-то, — язвительно заметила я. Женщина кивнула.
— А я ничего тогда не сказала, и так это и осталось. Но дело было в том, что я-то своего мужа очень сильно любила и даже за такое не могла на него долго обижаться. И все это я перенесла на самого Диму.
— То есть Дима почти с самого начала был вам в тягость?
— Да, можно сказать и так. Дальнейшее я в общем-то уже могла себе представить и без ее рассказа. Но оставался вопрос: при чем тут валютный счет? Однако я же сама сказала ей: по порядку.
— Дима рос, по сравнению с Сашей у него все было слабо и с задержкой. Пошел в полтора. Заговорил после трех. Пирамидки вообще не собирал. На площадке лазить боялся. С детьми почти не играл.
Смотрел все время в землю, себе под ноги. Я даже в какой-то момент подумала про аутизм, тогда об этом как раз много писать начали. Мне ведь честно говорить? Я энергично кивнула.
— На самом деле мне тогда даже хотелось, чтоб он аутистом оказался — это вроде как модно стало и как бы даже интересно, все об этом пишут, говорят. Но врач мне четко сказал: никакого аутизма, ЗПР на фоне органики.
Но в садик во дворе он в четыре года пошел и никому там ничем не мешал. Одевался только долго и не танцевал на занятиях. Не то чтобы отказывался, а просто был слишком неуклюжим и движения не мог повторить.
Я мужу сказала: так не честно, тебе Сашка, а мне? Он сказал: ты права, давай еще попробуем, вдруг девочка родится тебе на радость. И родилась Лиля. Наше солнышко.
В год перед школой мы с Димой к вам приходили. Он тогда ни букв, ни цифр не знал, и как будто и не мог их запомнить.
Я хотела узнать, как в спецшколы попадают, а вы что-то у него спросили про зверей и круглые предметы, что-то у меня, а потом сказали: да у него нижняя граница нормы, спецшкола от вас никуда не денется, попробуйте сначала в обычную, дворовую, ищите учительницу, внешне похожую на травоядную рыбу, например, карася. Мы точно такую и нашли.
Я ей сразу честно сказала: у него органическое поражение. Она спросила: а сидеть-то он тихо может? Я говорю: да сколько угодно!
А она: а деткам другим не будет мешать заниматься? Я: да ни в жизнь! Она: ну тогда все нормально, посмотрим, как дело пойдет. И дело пошло вполне себе хорошо, низкий ей, Валентине Николаевне, поклон.
На уроках он сначала писать не успевал, но она ему потом дописать давала, и тройки у него всегда выходили, даже без особых проблем.
— Дима общался с другими детьми?
— Он ни с кем не конфликтовал. Его дразнили, да, я это потом уже узнавала, но он не жаловался, не отвечал, почти никак не реагировал, и им просто скучно становилось, и они переставали.
В пятом классе он сначала жутко съехал по учебе, я даже опять начала о спецшколе думать, но потом как-то выровнялось все. И вот тогда же он попросил айпад.
— Как Дима вообще проводил свободное время? С кем он общался?
— Он всегда дружил с бомжом Матвеем. Я дико злилась, запрещала, а муж сказал: оставь его, надо же ему с кем-то…
То есть этот Матвей никакой не бомж на самом деле, у него в хрущевке напротив нас на первом этаже квартира. Он живет один, наверное, умственно отсталый, но вполне как-то справляется. Бутылки собирает, какое-то тряпье, цветы, бывает, сажает, собак бродячих приваживает.
Как-то, когда Дима еще маленький был, построил ему такой домик из фанерок — пилил что-то, сколачивал. Дима с ним всегда хорошо ладил и долго беседовал.
— А брат и сестра? — Сашка Диму до недавнего времени просто презирал. А Лиля у нас имитатор — она, как и я, как бы всегда жалела его, но с такой, знаете, ноткой брезгливости. Ну, теперь-то все не так.
— Что изменилось? Он попросил айпад
— зачем? — Сказал: фотографировать. Но у него уже был фотоаппарат-мыльница, его Лиле купили, а она ему отдала, потому что снимала телефоном.
Он сказал: мне фотоаппарат не подходит, — и ничего больше не объяснил. Муж сказал: да у меня у самого этого айпада нет, обойдется. В школе разобьют, отнимут, деньги на ветер.
Но бабушка с дедушкой сказали: у вас и так парень всегда в загоне, в кои-то веки раз попросил чего, имейте совесть, мы тоже денег дадим, а у него день рождения.
Купили ему относительно дешевый (ну сами понимаете, их дешевых-то и не бывает) айпад. Матвей научил Диму, что надо обмотать гаджет синей изолентой: смотреть страшно, зато никто не позарится.
И вот он куда-то ходит, что-то фотографирует, а что, зачем — мы не знаем. Лиля как-то посмотрела у него снимки — говорит, идиотизм какой-то, вроде как он землю фотографирует и ноги там.
Ну, как смотрит, так и фотографирует. Не мешает никому и ладно, мы уж привыкли. Потом Лиля говорит: мама, а у него вроде уже другой айпад-то. Я поглядела, лента та же намотана, говорю, да у тебя вечно глаза завидущие, померещилось.
А еще некоторое время спустя однажды Сашка за ужином нам и говорит: мама, папа, я вот давно хотел вам сказать, что мы все Диму зря недооцениваем.
Каждый человек — это личность и ценность, и если он чего-то там не умеет или не понимает, это не значит, что он — второй сорт.
Мы с мужем чуть не прослезились от умиления: надо же, как наш старшенький над собой вырос. Но потом увидели, что и у Лили презрения к Диме как не бывало, и даже наоборот, она к нему чуть ли не подлизывается.
Я сидела как на иголках, ибо история оказалась намного интереснее, чем я предполагала вначале. Что же там окажется дальше? И может быть, все-таки — консультация юриста?
— Ну и при чем тут все-таки валютный счет? — не выдержала я.
— Вы в современных социальных сетях разбираетесь?
— Совсем нет.
— Вот и я — плохо, только «ВКонтакте» пользуюсь. В общем, у Димы там где-то, в какой-то современной сети давно есть страница, или аккаунт, или как там это называется. И он выкладывает там свои фотографии. Только на одну тему.
— Какую же?
— Он фотографирует ноги людей, едущих в питерском метро. Ну вот понимаете, те, которые напротив вас сидят на скамейке.
— Поняла.
— Я видела теперь уже эти фотографии, они потрясающие. Там целые истории. Иногда плакать хочется, иногда смеяться, целый мир и целая гамма чувств. Одиночество, любовь, нетерпение, детские ножки, ноги стариков, подростки в этих огромных кроссовках, девушки на шпильках.
— Вот почему ему нужен был именно айпад.
— Да. Он сидит напротив и как бы читает или смотрит в него. И никто не видит, что он снимает. У него какое-то огромное количество подписчиков.
Ему давно ставят туда платную рекламу. Обувь, аксессуары и не только. Он уже выполнил несколько заказных фотопроектов, один прямо от метрополитена. За это ему тоже неплохо заплатили.
— Как он получал деньги?
— Через Матвея. У него есть пенсионная карточка, туда и переводили деньги, а Матвей отдавал их Диме. Он купил Матвею дорогой аквариум с рыбами (тот давно мечтал), себе новый айпад, и давал деньги нашему студенту Сашке, которому денег всегда не хватает, и Лиле, взяв с них обещание, что они не расскажут родителям.
А теперь всю эту его штуку с потрохами и особенно идеей хочет за валюту купить какая-то зарубежная корпорация — то ли обувная, то ли как-то с обувью связанная.
— Так. А ко мне-то вы зачем? Я ничего не понимаю в валютных операциях.
— Как нам теперь ему сказать?
— Что сказать?
— Ну вот все то, что мы теперь поняли.
— Так и скажите, как вы мне сейчас рассказали. Только начните с самого начала, вот с этого вашего трусливого мужа и гордой вас.
— А это его не травмирует?
— Что?!
— Поняла. Какие же мы были идиоты…
— Других родителей у Димы не было и не будет.
— Вы с ним поговорите?
— Почему бы и нет?
* * *
Дима смотрит в пол и ни на кого не держит зла.
— Наверное, мне даже повезло, что на меня никто внимания не обращал и я мог ходить где хочу и делать тоже. Если бы они меня там как-то развивали или водили куда, я бы ничего не смог.
— Ты, безусловно, прав. Но теперь они многое пересмотрели.
— Главное, чтоб не взялись воспитывать, — усмехается Дима.
— А ты их любишь?
— Не знаю. Маму, наверное, да.
— Ты действительно хочешь продать эту свою штуку?
— Да, конечно. Очень большие деньги дают, хватит Сашке квартиру купить и еще останется.
— Не жалко?
— Не, мне уже и надоело, на самом деле. Я себе уже новую вещь придумал. А спросить можно?
— Конечно.
— Мне уже в трех местах сказали, что возьмут меня на работу, когда я вырасту. Врут? У меня же органическое поражение…
— Нет. В будущем личный взгляд на мир будет важнее оценок за среднее образование. Те, кто тебя позвал, это понимают.
— Спасибо. Я вам пока не скажу, что я новое придумал, ладно? Вы не обидитесь?
