Старое зеркало
*
Четыре года минуло, как Васильевна попала в больницу с инсультом. Ещѐ тогда врачи обнадѐжили, да и сама верила, что со временем полегче станет, чтобы хотя бы до умывальника самой добираться. Но месяц шѐл за месяцем, а улучшения не намечалось. Уж сколько надежд растаяло, сколько было дум передумано, но как сразу не смогла встать на ноги, так и по сей день приходилось мириться с болезнью.

А ведь как хотелось бы в церковь сходить, или к родственникам в деревню съездить, или хотя бы до лавочки у подъезда добраться. Пять минут побыть на вольном воздухе. Больше и не надо — чего зря людям глаза мозолить. Но и минутки она не была на улице за четыре года. Только и знала, что творится там, через своѐ зеркало.
Улочка у них тихая, без магазинов, и за все эти годы Васильевна изучила всех прохожих, потому что все они жили в одном с нею доме. Когда-то она знала всех жильцов по именам, потому что вместе с ними работала в одном вагонном депо, но потом ровесники подобрались, а молодых разве упомнишь…

Зато знала, кто пойдѐт, когда, с кем – весь тротуар как на ладони. И не беда, что всѐ виделось отрывочно, не до конца, но и это занятие отвлекало от тяжѐлых мыслей, от сознания своей беспомощности и, чего скрывать, ненужности.

Как она устала от этого! И дочь, конечно, устала. Хотя ничего не говорит, но по ней видно, что страдает. Даже исхудала в последнее время, особенно когда поменяла работу, чтобы побольше с матерью находиться, потому что на мужа надежда плохая, а о сыне и говорить нечего. Двенадцать лет. Только и помощи от него – принести
бабушке попить, когда никого нет.
Поэтому, что ни говори, пользы теперь от Васильевны никакой – сплошная морока. Это только здоровая да сильная всем была нужна, даже старшим сыновьям до последнего дня помогала. А сейчас редко когда придут: и один, и второй. Хотя бы забрали к себе на месячишко – дали сестре отдохнуть, но нет – не заикнутся – жѐн берегут. Те, когда в гости приедут, внимательные, конечно, – чего зря говорить, – но ведь нетрудно побыть внимательной час, другой. Вот попробуй-ка день за днѐм!

Может, поэтому дочь и ремонт затеяла, чтобы хоть как-то сменить обстановку. Правда, Васильевну это всѐ равно обижало. «Ремонт, значит, им дороже. Спешат куда-то`? Вот померла бы –тогда и делали, что хотели», – думала она, поневоле обижаясь на всех.

Дочь и прежде заводила разговор о ремонте, но всѐ равно известие о нѐм застало Васильевну врасплох.
– Всѐ, на следующей неделе начинаем! – однажды сказала Лена, протирая
от пыли зеркало, и укорила: – Сколько будем держать эту рухлядь?! Ты бы
посмотрела, как сейчас люди живут!
– Куда уж мне…
– Жалко, что не можешь… Даже наши соседи-пенсионеры жалюзи на окнах
повесили! А подруга евроремонт сделала!
– Это Настя, что ли? Она ведь в банке работает. Разве за ней угонишься. Ты,
может, такой же хочешь?
– Были бы деньги – сделала, – вздохнула дочь, – а пока обойдусь чем-
нибудь поскромнее… Ведь для тебя стараюсь – пятый год лежишь! Самой-то не
надоело на одно и то же смотреть?!
– Привыкла, – вздохнула Васильевна и не стала более говорить на эту тему.
По опыту знала, что в такие минуты лучше промолчать, притвориться спящей – тогда дочь сразу оставляла. Васильевна закрыла глаза и действительно захотела, чтобы Лена ушла, потому что подступали слѐзы, а показывать их не хотелось, и удержать не хватало сил, которых и без того почти не осталось даже в еѐ крупном теле. За дородность Васильевну редко называли по имени – всегда по отчеству. И пошло это от еѐ покойного мужа, не удавшегося ростом, и поэтому, наверное, всегда называвшего еѐ вроде бы уважительно, но с оттенком едва заметной насмешливости.
Это передалось и детям, статью уродившимся в отца и во многом сохранившим его привычки. Даже невысокий зять словно специально подыскался под их семью…

Выплакавшись, Васильевна немного успокоилась, привычно заглянула в зеркало, словно за короткое время на улице могло что-то измениться. Ничего там, конечно, не изменилось: всѐ тот же распускающийся куст черемухи, полоска асфальта и угол здания, за который убегал тротуар… Меняются лишь времена года да одежда на людях, в зависимости от сезона.

Ремонт начали с кухни. Зять два дня настилал какой-то особенный пол, а старый линолеум отвѐз в гараж. Хотя дочь и объяснила, как будет выглядеть кухня после ремонта, но Васильевне всѐ равно трудно было представить. Прежде-то, когда сама хозяйничала, каждый уголок знала, каждую занавесочку, а теперь вместо занавесок собрались жалюзи цеплять. Ей хотя и объяснили, что жалюзи –это полоски из лѐгкого металла, но как она ни пыталась представить – всѐ-таки в глазах стояли рогожи; и было ей не понять, как это можно на окна рогожи вешать?!
Но слушать еѐ никто не захотел, а если она и высказывала свои замечания, то, соглашаясь, всѐ-таки делали по-своему. Как, например, просила буфет не выбрасывать, а всѐ равно выбросили – мол, места много занимает! А ведь какой был удобный: что ни убери – под руками не мешается. Нет, сделали по-своему: вместо буфета полок итальянских навешали.
Дочь с кем по телефону ни поговорит – всем об этих полках рассказывает. Будто ничего на свете важнее нет. И ещѐ об решѐтках на окна: мол, надо бы поставить, а то – первый этаж, от греха подальше…

А Васильевна как услышала о решѐтках, то вздрогнула: «Как в тюрьме теперь буду сидеть!»
После кухни начали ремонт в маленькой комнате. И там не обошлось без ревизии. Диван им не понравился! Мол, старомодный. Зато крепкий. Служил двадцать лет и ещѐ столько бы прослужил! Да разве они понимают. Им подавай современный, с американской обивкой, да раскладной – будто в комнате танцы устраивать собираются. А на вторую ночь их раскладной диван начал скрипеть на всю квартиру. А они и не замечают ничего. Будто так и надо. Или просто стыдно признаться, что ошиблись.
После ремонта в большой комнате, из которой, на счастье, ничего не выбросили, принялись за спальню, где обитала Васильевна.
– Вы хоть зеркало-то пожалейте, – попросила она дочь, когда зять начал выдергивать из стены крючки, на которых зеркало висело.
А Лена словно и не слышала, и ничего определѐнного не сказала, а словами «Всѐ нормально будет» показала нежелание прямо говорить о своих планах. «Бог с вами, – подумала Васильевна, – если уж мать родную слушать не хотите, тогда и говорить не о чем!»

Теперь Васильевна более переживала не за дочь, а за зеркало, словно оно было живым существом. Досталось оно от старшей сестры, а той – в приданое было подарено матерью. Так что, считай, зеркалу лет семьдесят будет.
А последние лет десять, как умерла сестра, оно висит у Васильевны – попросила у племянников на память. И не беда, что зеркало местами, особенно по краям, потускнело и завитка одного в резной раме не хватает. Главное – память сохранилась!

Как подумает Васильевна, что к зеркалу руки матушки прикасались, то невольно слѐзы на глазах проступают, хотя к старости она и без того не в меру слезливая стала. Иногда даже при дочери не сдержится, а та, как увидит слѐзы, то сразу строго посмотрит и стукнет кулачком по тумбочке: «Перестань сейчас же!»

Через силу, со вздохом, Васильевна послушается, да и как не слушаться, когда вся жизнь теперь зависит от неѐ. Иной раз рада бы каприз показать, а приходится молчать, слезьми умываться.
Хотела Васильевна повторить просьбу, но сразу не решилась, стала дожидаться лучшего момента.

А он не подходил, даже вслед за зеркалом и еѐ «турнули» из спальни. Зять кое-как перевѐз на одеяле в большую комнату, уложил на новое место и сказал, что это только на время ремонта. Так что, пока они делали в спальне ремонт, пришлось глазеть в пустой потолок.

Иногда, забывшись, она привычно поворачивалась к стенке, чтобы посмотреть в зеркало, но зеркала здесь не было, а без него – самое обидное – она не знала, что происходит на улице.

Пока лежит здесь, и черѐмуха отцветѐт, не увидишь как. Черѐмуховый куст каждый год нещадно обламывали, но весной он всегда зацветал вновь и вновь. Ещѐ до ремонта на черѐмухе обозначились зелѐные кисточки будущих цветов, которые через неделю должны превратиться в белую кипень.

Васильевна всю зиму ждала момента, чтобы полюбоваться этой благодатью, но теперь разве что увидишь. «Эх, к окну бы подойти, своими глазами посмотреть на мир божий!..» – вздыхала она. –
Илюша, сынок, – попросила Васильевна внука, когда тот пришѐл из школы.
– Посмотри – не зацвела ли черѐмушка?
– Нет, бабушка… Я только что мимо проходил.
– А кисточки-то, наверное, набухли?!
– Нет, бабушка, пока рано.
На какое-то время она успокоилась, а когда внук пообедал, попросила
повторно:
– Принѐс бы веточку – уж так хочется понюхать!
– Вот когда зацветѐт – тогда большой букет принесу!
– Я бы пока и веточке порадовалась…
Еѐ настойчивость внуку явно не понравилась, но просьбу всѐ-таки исполнил: прежде чем пойти гулять, вернулся в квартиру и отдал бабушке пахучую веточку, которую она потом держала в здоровой руке до самого вечера.
На следующий день внук сам предложил:
– Бабушка, ещѐ веточку хочешь?
– Спасибо, дорогой мой, вот когда черѐмушка зацветѐт, тогда и принесѐшь, а сейчас посмотри, куда убрали моѐ зеркало! Может, в ванную поставили?
– Здесь нет! – посмотрев, крикнул внук.
– Тогда в маленькой комнате!
– Здесь тоже не видно…
– А за дверью?
– Я везде посмотрел – нигде нет… – развѐл он руками.
Внук видел, что бабушка расстроилась, хотел успокоить еѐ, но она попросила пить, словно не о чем было попросить.
– Поставь чашку на тумбочку и иди уроки делать, – сказала она, когда он принѐс воды, – а то мама жаловалась, что ты плоховато стал учиться.
– Выдумывает! У меня только одна троечка в четверти, а она трагедию из этого делает! – фыркнул внук, неожиданно покраснел от обиды и всѐ-таки отправился делать уроки.

Васильевне в этот момент было самой до себя. Она, как могла, крепилась, но слѐз всѐ-таки от подступившей обиды не сдержала, потому что дочь не выполнила обещания – выбросила зеркало! Что ей стоило послушаться, ведь недолго осталось терпеть`! От этой мысли с Васильевной что-то произошло…

Она не поняла сразу, что именно, но когда тоска совсем одолела, догадалась, что не хочется жить… Впервые в жизни! От этого сделалось и вовсе плохо, не хотелось ничего ни видеть, ни слышать. Она словно окаменела.
Утро не принесло никакого облегчения. Ей надо бы самой поговорить с дочерью и зятем- развеяться, но тем не до неѐ.

Они спешили в выходной закончить ремонт, а Васильевна постоянно мешала им, когда они что-нибудь передвигали или перетаскивали с места на место. Она это очень хорошо чувствовала.

На следующий день еѐ перевезли на старое место. Спальня, конечно, покультурнее стала, обои весѐлые, а настроения они всѐ равно не прибавили. Нет-нет да смотрела она на то место, где прежде висело зеркало, а его будто и не было никогда.
«Вот дождусь, когда черѐмушка зацветѐт, и помру`!» – решила Васильевна. Она теперь не хотела говорить с дочерью и ни о чѐм просить еѐ. Только по два-три раза на дню спрашивала у внука, не зацвела ли черѐмуха, но тот всякий раз отнекивался, и Васильевна устала ждать. На третий или четвѐртый день, когда ей всѐ окончательно надоело, внук неожиданно вернулся с букетом. Хотя черѐмуха не полностью расцвела, но запах сразу наполнил квартиру.
– Вот и дождалась! – радостно сказал внук и поставил вазу с букетом у Васильевны в изголовье.

Васильевна вздрогнула от его слов, подумала, что пришла пора помирать, и ей захотелось побыть одной, чтобы вспомнить всю свою жизнь. Вспомнить, как, ещѐ до войны, сперва попав из деревни под Шатуру на торфоразработки, приютилась в Москве, вспомнить, как наравне с мужиками горбатилась на железной дороге, как заработала ревматизм в моечном цехе…

Это лишь перед пенсией выучилась на оператора газовой котельной, а так всегда на самых тяжѐлых и грязных работах, и всегда не доедала, не досыпала – лишь бы были сыты и ухожены дети и муж…

И вот не заметила, как жизнь пролетела: дети выросли, муж давно помер, и никому теперь, больная, стала не нужна.
Внук всѐ не уходил и не уходил, словно кто-то заставлял его торчать рядом.
– Как букет завянет – новый принесу`! – пообещал он и добавил: – Скоро
папа зеркало установит, тогда тебе опять станет хорошо!
– Какое ещѐ зеркало?! – переспросила она, будто ослышалась.
– Твоѐ… Оно сейчас у папы в гараже. В следующий выходной он новую
завитушку сделает и свежим лаком раму покроет…
– Откуда ты знаешь-то?! – от неожиданности она вся задрожала и
прослезилась.
– Он маме говорил…
Васильевна слабо потянула к себе внука, хотела сказать что-нибудь ласковое, но лишь сильнее заплакала, а тот не знал, что делать, и растерянно смотрел на бабушку, ничего не понимая.
~~~~~~~~~~~~~~
Владимир` Пронский

Рейтинг

0 из 5 звезд. 0 голосов.

Помню…Люблю…Живу, как ты меня учила.

Так уж получилось, что у моих родителей я появилась тогда, когда они еще сами были детьми. Бабушки соответственно тоже еще были в фазе активной зрелости и социальной движухи. Поэтому, основную нагрузку по моему воспитанию взяла на себя прабабушка по маминой линии.

Её звали Лидия Афанасьевна. Она стала прабабушкой в 64 года. Внуки давно выросли, и она с радостью «нырнула» в меня)

Рассказывали, что раньше она была женщиной суровой и легко могла «выписать леща» и свободно владела «языком грузчиков». И вообще, как сейчас принято говорить, она была «матёрая». Что совсем не удивительно, ведь годы ее молодости пришлись на годы Великой Отечественной войны. И именно в эти годы родились её дети. Так что мы все можем представить, что ей пришлось пережить.

Но все эти грани ее характера меня не коснулись. Для меня она была и останется навсегда самой мягкой и доброй…настоящей бабушкой) И чем старше я становлюсь, тем чаще я понимаю…что меня такой, какая я есть сделала именно она) Именно она заложила все мои базовые настройки психики и сценарии жизни)

Любовь наша была взаимна и велика. И каждая минута, совместно проведенного времени до сих пор отдается теплом… и вспоминая её, я каждый раз невольно улыбаюсь)

Я не любила ходить в детский сад. Как многие, наверное) И бабушка была со мной солидарна, детский сад «воровал» наше с ней личной время, которое мы могли проводить вместе. Но моя мама была непоколебима в этом вопросе тогда))) Ведь так тогда делали все… все водили детей в садик!

Переговоры бабушки с мамой ни к чему не привели. И каждое утро, сонную и плачущую меня «сдавали на руки» воспитателям. Я жутко переживала, бабушка прекрасно знала об этом!

И она сделала «ход конём»!!!))) За пару недель она навела мосты с воспитателями и заведующей) И договорилась, что будет меня забирать перед дневным сном) И настоятельно просила не посвящать в это мою маму)

Уж не знаю, чем она замотивировала ответственных лиц в моем детском дошкольном заведении под названием «Золотой Ключик», но моя жизнь круто изменилась. К 8-ми меня приводила мама, а в 12 забирала бабушка)))

Так и было где-то месяц… А потом мы усилили наши позиции)) В 8.00 я подхожу к крыльцу, а в 8.20 уже иду от него) Бабушка приходила за мной сразу же, как только мама удалялась на приличное расстояние от садика)

Как сейчас помню ту зиму, и свои ощущения…Раннее утро…темно…очень…меня будит мама. Я плетусь в ванную…намазываю зубную пасту на щетку…смотрю на струю воды, пытаюсь проснуться.

От завтрака отказываюсь (знаю, что меня ждут свежие блинчики у бабушки)…одеваюсь в неудобную зимнюю одежду…выходим на улицу. Первый вдох дается с болью…в Северодвинске зима…на улице -20…засовываю нос в шарф, чтобы было легче дышать… Покорно плетусь за мамой.

На улице очень людно… Светят фонари…Все ведут своих детей в сады и школы…Я внутренне улыбаюсь))) Знаю, что я не такая…Меня заберут сразу же, как я приду в садик…«Это просто утренняя прогулка!» -говорю я себе…и уже иду за мамой вприпрыжку.

Подходим к воротам…Мама берет за руку… Чтобы точно и качественно передать меня воспитателю… Из рук в руки) Здороваюсь с воспитателем, подмигиваю ей хитренько…Мы с ней знаем, что я не надолго)

Целую маму…двигаюсь в сторону раздевалки…здороваюсь с группой и сразу прощаюсь…Они смотрят на меня грустно… знают, что я ДРУГАЯ…и меня сейчас заберут!!!

Я ухожу к выходу…дверь со стеклом…стекло высоко…я не вижу, что происходит на улице…но я слышу…я жду ЕЁ…свою бабушку))) На улице тихо… слышен легкий гул транспорта…кое-где лают собаки…продолжаю ждать)

2 минуты…три…четыре…слышен легкий скрип снега…кто-то зашел на территорию садика…шаги приближаются…и я узнаю бабушкины шаги. Я точно знаю, что это она…Я ее узнала!)По скрипу снега)

Сердце радостно стучит! Дверь открывается) Конечно же это она) Пуховый платок…Чёрные с сединой кудри…мое любимое темно-изумрудное пальто… Сапоги из полированной кожи…тоже мои любимые…серые пронзительные глаза )))

Берёт меня на руки…Я утыкаюсь носом ей в шею…Вдыхаю ее запах и в глазах невольно появляются слезы…Бабушка замечает повышенную «влажность», говорит: «Ангел мой, ты чего? Я ведь опоздала всего на минутку! Ты же знаешь, что я с тобой всегда?»

Я снова утыкаюсь в неё лицом … и слезы уходят. И мы выходим на улицу…И нет никого в целом мире счастливее нас!!! Мы радостно щебечем) Я прокатываюсь со всех горок, которые нам попадаются на пути. Мы смеёмся. И идём к ней домой, употреблять обещанные блинчики со сгущенкой)))

И пить чай из электрического самовара вприкуску со щербетом с арахисом…и спать в обнимку…и болтать…и шить моим куклам платья на настоящей швейной машинке «Singer»

А вечером мы звонили моей маме и бабушка отчитывалась, что забрала меня из садика) вот буквально только что) и мы всегда просили, чтобы я еще побыла у нее и отпрашивались на прийти домой попозже ) И мама конечно же разрешала еще побыть у бабушки.Ведь по ее версии,- мы не виделись целый день)

Это была наша тайна) И это был наш мир) Наполненный теплом и любовью) Я точно могу сказать, что она жила мной… и жила для меня) И я отвечала ей взаимностью! Благодаря бабушке у меня было счастливейшее детство! Я знала и чувствовала, что меня любят) ценят и понимают) и прикроют всегда)

Кусочек этого мира всегда со мной) был, есть и будет) И были ситуации в жизни…и люди…которые проверяли на прочность и ставили в тупик. И в эти моменты я всегда вспоминала её слова: «Ангел мой! Да ты же самая лучшая! И самая смелая девочка на свете! Перестань переживать! Пошли лучше конфеты есть!»

А еще она говорила, что всегда будет рядом…И хоть её нет в живых уже 19 лет, — я чувствую, что она действительно со мной всегда!

Бабуль! Люблю тебя! Благодарю за наше время) Ты воспитала хорошую правнучку) И я знаю, что тебе за меня не стыдно!

P. S. всегда обещала ей, что назову в честь неё дочь. А она отвечала : « Да ну нафиг!!!Имя не современное у меня и грубое(((Будут ее в школе звать Лидка-улитка!!!Брось эту затею, Ангел мой!».

У меня три дочери. И вариантов не исполнить обещание не было.Старшую зовут Александра))) Потому что по данным УЗИ ждали сына Сашку)))и решили ничего не менять, так как женский вариант имени был возможен…

Вторую я назвала Лидией, как и обещала))) И мы ее называем Лидка!!!Только рифму поменяли))) Лидка-шоколада плитка)))

P.S2. на фото- я и бабушка той самой зимой.

Анна Мельникова

Рейтинг

5 из 5 звезд. 2 голосов.

Как Иван Лексеич женился на старости лет

— Лексеич, ну вот не надоело тебе одному куковать? Ведь всё же при тебе, а? И не старый ещё, и пенсия хорошая, и дом вон какой! Дети взрослые, внуки воспитанные. Да за тебя любая с радостью пойдет! – Елизавета Михайловна, которую все звали просто Михалной, подливала настойки в рюмку соседа Ивана Алексеевича, — С женой-то всяко веселее жизнь доживать.

Иван Алексеевич, уже порядком захмелевший, махнул рукой:

— Скажешь тоже! Старый пень, 63 стукнуло, прям нашла подарок для одинокой женщины! – он закашлялся, — Да и где искать? Сейчас все тётки или болезнями замучены, или все в своих детях-внуках, для себя мало кто жить хочет. А к чему мне чужие проблемы, своих хватает. Вот если бы была какая, одинокая, легкая на подъем, чтобы и на рыбалку, и в театр с одинаковой радостью…

— А что, Лексеич, хочешь, я найду тебе такую? Есть у меня на примете одна. Вот прям как ты описываешь!

— Эээ… А как оно того… — Иван Алексеевич замялся, потом бухнул, — Ну чтоб не совсем крокодил. Не, я понимаю, что сам не красавец, но… Сама понимаешь.

— Понимаю, конечно, понимаю! – Михална аж руки потерла в предвкушении, — Можешь на сей счет не волноваться. Конечно, не мисс Вселенная, но лет тридцать назад вполне могла ею быть.

Иван Алексеевич заинтересовался:

— А лет-то ей сколько? Нет, ты не подумай, что я привередничаю, так, просто любопытничаю.

— У женщин об этом не спрашивают, — Михална призадумалась, — Думаю, 50 с небольшим хвостиком. Ну как, познакомить?

Алкоголь делал своё дело, Ивану уже казалось, что он сам зазвал Михалну, чтобы та сосватала его к неизвестной пока Кларе Петровне, так звали потенциальную невесту.

 

Иван Алексеевич вдовел давно, его жена, двоюродная сестра моей мамы, умерла почти пятнадцать лет назад (на момент описываемых событий, а это 1996 год). Дети, как справедливо заметила Михална, были взрослыми, сыну Игорю было 42, дочке Альбине – 39. Да что там, внучка Катя, вышедшая той весной замуж, уже готовилась сделать Ивана Алексеевича прадедом. Ни о какой женитьбе он и не помышлял, жил себе круглогодично на даче, в добротном благоустроенном доме с котом Терентием и собакой Дружком. На лето к нему приезжали внуки, дети его любили, невестка и зять уважали и не забывали поздравлять со всеми праздниками. По хозяйству он управлялся легко, в общем, от отсутствия женщины в доме особо не страдал. Был ли у него кто, вроде как «для здоровья», никто не знал. Наверное, да, все-таки овдовел он всего в 48 лет.

И тут такое. Наутро он протрезвел, разговор о знакомстве помнил смутно, но не тут-то было. В обед пожаловала настырная Михална:

— Ну что, Лексеич, не передумал? – и увидев испуг в глазах соседа, ехидно протянула, — Ага, забыл! Эх ты, настоящие мужики от своих слов не отступаются!

— Я не отступаю, — заюлил Иван Алексеевич, — Давай, знакомь, с этой своей… Кларой Цеткин. Надеюсь, она милая и спокойная, к революциям не склонная.

***

Кларе Петровне, скажу по секрету, было 55. Выглядела она отлично, гораздо моложе своих лет. Три её брака окончились одинаково – разводом, мужья находили спутниц помоложе (версия Клары) и похозяйственнее (версия всех остальных). Выйдя на пенсию, она вдруг спохватилась: одной как-то не так. Пока работала, особо не замечала одиночества, а теперь вдруг остро ощутила, что нужно ей мужское плечо рядом. Дочь ей говорила:

— Ну к чему тебе какой-то чужой старик? Стирать за ним, убирать, слюни подтирать. Заведи себе щенка или котенка, заботься, сколько влезет.

Но Клара Петровна всю эту меховую братию терпеть не могла, брезговала, соседскую собачонку Тошку всегда исподтишка ногой пинала. Мужчина, считала, Клара Петровна, куда лучше будет, да и престиж в глазах многочисленных безмужних подруг поднимется.

Но где искать спутника жизни, если ты уже на пенсии? На улице не познакомиться, в газеты писать – моветон, интернет тогда только-только начинался.

Как-то в поликлинике Клара Петровна услышала разговор двух соседок по очереди. Те обсуждали замужество какой-то неведомой Прасковьи Фёдоровны, мол, пора уже о душе думать, а она, видишь ли, мужика себе нашла, военного пенсионера, чуть ли не генерала. При этих словах Клара буквально сделала «стойку», навострила уши: ей бы тоже генерал не помешал, поди, плохо генеральшей быть? Часть беседы, конечно, упустила, но главное услышала: есть такая сваха, Михална, кого хочешь замуж выдаст! Клара, недолго думая, как только одна из болтавших зашла к врачу, подсела ко второй. Результатом недолгой беседы стал обмен, новенькая стотысячная купюра исчезла в сумочке женщины, а заветный телефончик оказался в блокнотике Клары Петровны.

Вечером она, дрожа от нетерпения, набрала нужные цифры:

— Алло это Михална?

Женский голос удивился:

— Ну Михална. А это кто?

В общем, не буду утомлять вас пересказом разговора, скажу вкратце. Свахой была Варвара Михайловна, Елизавета была её сестрой. Трубку взяла именно вторая, честно пыталась объяснить, что Варвара уехала в санаторий, будет только через две недели. Но Клара Петровна и слышать ничего не желала, посулила кругленькую сумму в два миллиона (дело было в 1996 году, до деноминации). Елизавете деньги были нужны, и она решила: у сестры получается, почему бы и ей не попробовать? Выслушав все пожелания Клары, она сразу поняла, нужная кандидатура живёт совсем рядом, это сосед по даче Иван Алексеевич! Дело осталось за малым, познакомить их, и дело в шляпе.

***

Первым делом она познакомилась с Кларой, рассказала об Иване Алексеевиче в самых превосходных тонах: и умница, и руки золотые, и почти непьющий! Ну да, не генерал, но тоже весьма неплох, мечта всех одиноких женщин. Добро на знакомство было получено, и Михална взялась обрабатывать соседа.

 

Как и что делала в этих случаях её сестра, Михална не знала, потому решила действовать по обстоятельствам. Для начала решила, что нужно сходить в театр, но чтобы не ставить будущих жениха и невесту в неловкое положение, пошла вместе с ними. В Русском драмтеатре давали пьесу «Дикарь», весьма романтическую историю, которую Иван Алексеевич смотрел с огромным удовольствием. А вот Клара повела себя странно: фыркала, мол, вкусовщина, примитивные страсти, фу, что за выбор репертуара. В буфете, куда кавалер повел обеих дам, Клара долго разглагольствовала, что бутерброды не самые свежие, ликёр слишком сладкий, и вообще, лучше бы шампанского.

Внешне Клара Ивану Алексеевичу понравилась, интересная женщина, но вот характер – даже Клара Цеткин получше будет. Но Михална, памятуя об обещанных двух миллионах, уговаривала:

— Смущалась она, вот и вела себя как капризная девочка. Не делай скоропалительный выводов, Лексеич, давай дадим ещё шанс.

На следующий день лжесваха позвонила Кларе, передала приглашение на дачу к Ивану Алексеевичу:

— Небольшой пикничок на природе, рыбалка, костер. Заодно и посмотрите, как жених живёт.

Клара явилась при параде: нарядное платье, каблучки, макияж. Иван Алексеевич только хмыкнул, а потом тихонько спросил:

— Михална, ты что, про рыбалку ничего ей не сказала?

Та только плечами пожала, не стала признаваться, что предупреждала. Михална в этот раз сидеть с ними не стала, решила дать им возможность вдвоем пообщаться. Только через час в дырке забора появилась взлохмаченная голова Лексеича:

— Михална, выручай! Я её сейчас придушу!

Что там было, чем так допекла несчастного потенциальная невеста, доподлинно неизвестно. Но зато известно, чем всё закончилось. Когда Михална прибежала на соседский участок, её взору предстала престранная картина: сосед, всегда вежливый и культурный, наступает на Клару с тяпкой в руке:

— А если я тебя сейчас стукну?

Завидев Михалну, он заявил:

— Делай, что хочешь, но убери её от меня подальше, — и в ответ на немой вопрос, что случилось, пояснил, — Она Дружка пнула! Сначала Терентия, но я думал, случайно вышло. А уж когда увидел, как она пинает Дружка, понял, это специально!

Тут уж и Михална не выдержала:

— Вали отсюда! И не нужно мне никаких твоих паршивых денег, поняла?

…Потом они сидели вдвоём, пили настойку и жаловались друг другу:

— Значит, ты меня продать решила? За два миллиона? Дёшево что-то.

 

— Да не обижайся ты, Лексеич, дура я, не за свое дело схватилась, вот оно и вышло…

***

Через три месяца Иван Алексеевич всех удивил — женился. И сын, и дочка «добро» дали:

— Если, папа, ты будешь счастлив, мы только «за».

К мачехе относились хорошо, по-доброму, правда, иногда посмеивались, мол, сватовство удалось хоть куда! Отец им сам рассказал, как сватался, вот они и радовались.

Жили с женой дружно почти двадцать лет. Те, кто не знал, что они поженились в возрасте за 60, был уверен, что супруги всю жизнь вместе прожили, до того со временем стали друг на друга похожи.

Ах да, я же не сказала, жену его звали вовсе не Кларой. Лизой. Вернее, Елизаветой Михайловной, для своих – просто Михалной

Рейтинг

5 из 5 звезд. 4 голосов.

Заслужили
Девушка замуж выходила. Она заканчивала музыкальное училище. Дирижер хора. Туда принимают только тех, кто хорошо умеет петь. И за годы учебы преподаватели как бы «обрабатывают» голоса студентов, как это делают с драгоценными камнями.

И вот девушка замуж выходила. С утра, как всегда, суета. Нужно было одеться, приготовиться. Затем выкуп – театральное представление. Так принято. И от выкупа почти никто не отказывается.

После – регистрация брака. Затем собрались всей молодой компанией отправиться по городу кататься, и за городом тоже.

Но перед этим нужно было заехать домой, чтобы показаться бабушке во всей красе. Бабушке девяносто. И она, конечно, в ресторан не поедет. Потому что очень старенькая.

А еще у нее ноги болят. Потому что она их «застудила» в молодости. Пришлось чуть ли не в переходном возрасте отправиться на работу. Времена были такие.

Бабушка очень внучку любила. Любила так, как могут любить только бабушки: нежно и беззаветно, без оглядки. Самоотверженная любовь.

Девочка зайдет к бабушке, и она от нее оторваться не может. Смотрит и любуется.

Родители при бабушке не могли делать замечание. Или бранить ее за что-нибудь. Бабушка мигом им «рот затыкала». И родители пугливо умолкали.

Бабушка считала, что девочку любить надо: мало ли какая у нее жизнь сложится. Чужие люди вряд ли пожалеют. Вряд ли полюбят, как бабушка.

И вот внучка замуж выходит. Любимая внучка. Пока молодые брак регистрировали, старушка достала старое платье бордового цвета – лучшее в своем гардеробе. И даже бусы на шее застегнула. На голову повязала бордовый платок — под цвет. И вышла на скамеечку – внучку встречать. Чтобы полюбоваться ею при свете солнечного дня. Сидит, ждет, волнуется. И еще пара бабушек присоединились. Одна со своим стулом даже вышла. Сидят втроем и ждут. Наверное, свою молодость вспоминают.

Во двор заехали красивые машины. Из одной вышла молодая пара. Она беленькая, как лебедушка. А лицо милое-милое, потому что родное. И мальчик в темном костюме, как кипарис. За ними толпой веселая молодежь.
Бабушка увидала любимицу – и в слезы. Это слезы радости. Потому что ей, старушке, девяносто. Помирать пора. А она дожила и девочкой своей любуется.

Внучка подошла. И вдруг что-то кольнуло у нее в сердце. Подозвала подружек, что-то им сказала. Они впятером — все подружки – встали полукругом около трех бабушек. И начали петь. Голоса поставленные, пение, как в театре: простые люди так не смогут. Только профессионалы.

Начали петь песни военных лет. А в середине девочка в белом платье невесты.

Люди стали собираться. Останавливаться: очень уж необычно. И что это за артисты поют на заплеванном городском дворе?

А это юность пела – старости. Про ее, старость, детство и юность. Про то, что ушло, что никогда не воротишь.

А бабушка сидела и слушала. Ей хотелось на лице изобразить спокойное достоинство, потому что надо же немного внучкой погордиться. Но не смогла. Всплакнет, успокоится и снова всплакнет. А на душе так хорошо, так хорошо. Хорошо потому, что юность поет песни тех годов. Песни того времени, когда их отцы воевали. И некоторые не вернулись.

Это значит, что у молодости есть сердце. И есть душа. Какая же молодость без сердца?

А то, что не поехали с цветами к разным памятникам – не беда. Памятник – это камень. А камень и есть камень. А тут, на скамейке, три очень старые русские женщины. Судьба которых легкой не была. Пусть послушают: они заслужили.

Георгий Жаркой

Рейтинг

5 из 5 звезд. 3 голосов.