В деревне все завидовали одной старухе. Она не старуха была, конечно, если по нашим меркам судить. Но в деревне все иначе. И звали ее «старуха Егорьевна». И очень ей завидовали, прямо страшно.
Эта Егорьевна вырастила одна двоих детей. Муж у неё утонул по пьянке ещё в молодости. Детей она вырастила и выучила. Девочку и мальчика. Сначала в родной деревне они в школу ходили, потом в райцентре учились, заканчивали школу. Потом мать собрала их в город, сначала дочь, потом и сына. И посылала деньги, продукты; она работала на ферме, а ещё был сад и огород. И корова своя.
Это все было тяжело очень. Некому помочь; но Егорьевна справилась. Дети остались в городе и создали свои семьи. Все у них шло отлично.
Каждые выходные Егорьевна ездила в город на рынок, продавать сметану и овощи. И оставалась у детей в гостях; то у сына, то у дочери. А уж они не скупились! Дарили и шали красивые, и пальто даже, и сапоги. Кормили деликатесами. Покупали билеты в театры и на концерты.
Так что счастливая Егорьевна получала сполна за свою любовь и заботу, за все, что отдала детям. И рассказывала про свои поездки важно и радостно. Показывала подарки…
Завидовали. Как не завидовать? Не у всех такие отличные дети и отличные отношения. А вот Егорьевне свезло!
Такое счастливое положение дел длилось долго-долго.
Только в деревню дети не приезжали — что тут делать-то? Бедность и грязь. Заразу можно подхватить. Внуки отдыхают на море, заграницей. Бабушка сама к ним ездит, так-то лучше. И возвращается с подарками, улыбается. Аж завидно!
А потом завидовать перестали. Старуха заболела сильно. Корова стала мычать, соседи пришли. Дали корове пойло, а старухе — таблетку от температуры. Вызывать врача попытались. И хотели детям позвонить немедленно.
А Егорьевна не хотела, чтобы детям звонили. Лежит и головой мотает; не звоните! Не тревожьте! Потом, когда она сознание потеряла, позвонили все же. И многое выяснилось. Печальное…
Дети мать давно не приглашали; некогда было. То ремонты, то переезды, масса хлопот. Свои дети внимания требуют. Работы много. Мать звонила, но ей поясняли, что пока некогда. Потом! Ты, мама, потом позвони как-нибудь. У нас ремонт сейчас. Или в отпуск собираемся…
Но дети мать не бросали, конечно. Поздравляли с Новым годом и с Пасхой. Картинки посылали красивые. Все нормально было, только виделись редко.
А подарки — вот эти шали и жакеты, кольца и браслеты, как в песне, — это старуха сама покупала. Такая глупая детская ложь. Детская ложь — про своих детей… И зачем она обманывала — чтобы детей ее считали хорошими. Чтобы не смеялись; мол, ты им все отдала, а они вона как! Вот ведь как бывает-то…
И старуха Егорьевна своего добилась. Не смеялись.
Плакали многие, когда провожали на уютное кладбище под горой. И дети плакали. Приехали все-таки. Смотрели на «подарки», которые вроде как надарили матери, и плакали. Только уже ничего не поделаешь…
Двое стариков. Он и она. Им под девяносто. Из дома не выходят – страшно. Если один упадет, то второй не поднимет. Придется на улице кричать и плакать. Дома сидеть безопасно. У них замечательная дочь. Она закончила школу с золотой медалью. И в университете получила красный диплом. И муж у нее чудесный. Очень трудолюбивый.
Они воспитали дочку, тоже очень умную. Как мама. И золотая медаль, и красный диплом. Старикам хорошо живется. Дочь бывает раз в неделю. Придет, померит давление, в магазин сходит. Больше тридцати минут не сидит.
Она полагает, что сентиментальничать со стариками нельзя: на шею сядут. Только дашь поблажку, они раскапризничаются. Придется таскать их по врачам, покупать кучу ненужных лекарств. Девяностолетние родители не понимают, что от старости не вылечиться.
Следующий момент – еда. Надо делать так: что купил, пусть то и едят. Нечего в еде копаться! По теории дочери так получается: когда дети малые, их надо серьезно воспитывать. Не потакать слабостям. Капризный ребенок превращается в тирана. Слабину дашь – сам потом пожалеешь. Сто раз пожалеешь.
И со стариками точно так же. Только позволь им «разгундоситься» — рад не будешь. Тиранами станут. Приучишь к ежедневным звонкам, раз не позвонишь, пропустишь звонок – будут слезы, сопли и укоры. А еще давление поднимется. Кто виноват? Сам виноват. Нечего названивать.
То же самое и с визитами. Привыкнут, что ты каждый день приходишь, то всё – туши свет. Они, старики, тебя со свету сживут. И ты лишишься всяческой личной жизни. Только их, стариков, и будешь ублажать. Причем с каждым днем все больше и больше: со свету сживут! — Понимаете, — говорит она всем.
– Сюсюкать со старыми людьми нельзя. Они тут же разжалобятся. Будут себя жалеть. Плакать начнут и рано загнутся. Другими словами, общение должно быть, как в армии. Суровым.
Приходит дочь и спрашивает: как спали и как ели? Если начнутся жалобы, то она тут же им скажет: «А вы как думали? Девяносто лет – это вам не сорок». Старики испугаются и притихнут.
А дочь деловито измерит им давление. Затем заглянет в холодильник. Если там, по ее мнению, старая еда, она выбросит ее в унитаз. И заметит: «Сами приготовите, или сделать вам»? Родители глазами поморгают и прошамкают, что сами.
Дочь покрутится и уйдет. И никаких сантиментов, чтобы ни стонов, ни жалоб, ни слез и ни соплей. Мужественно старость надо переживать — так отличница-дочь утверждает. А старики счастливы. Потому что они до сих пор вместе. И Богу молятся, чтобы Он их прибрал сразу, вместе. Не по одному. Они очень боятся дочь рассердить. Поэтому, когда она на пороге, – они сразу замолкают. И отвечают на ее вопросы односложно, как в армии. Старые родители, как правило, опасаются взрослых детей рассердить: схлопочешь.
Когда дочь уйдет, к старикам приходит соседка Света. У нее мать в прошлом году померла. А отец еще раньше. Света зайдет к ним в квартиру, как к себе домой. Пройдет на кухню быстрым шагом. Положит на стол, что принесла. Это могут быть пряники, печенье, пирожки с капустой – что угодно. И сама чайник на газ ставит.
У них – у троих – любимое занятие – чай пить. Пьют и почему-то смеются. А пожилым людям не полагается смеяться, по убеждению дочери. Только пожилые люди об этом со Светой забывают.
Света говорит, что бабушка очень на ее маму покойную похожа. А мама в детском доме выросла. И потом разных испытаний хлебнула. И Свете немного стыдно, что она недодала ей, маме, тепла.
Вот и приходит к старикам чай пить. Приходит тогда, когда у бабушки и у дедушки дочери нет. Вдруг ей не понравится эта сентиментальность, ведь со стариками нужно держать себя сурово, как в армии. Вдруг они раскапризничаются?
-Настька, горячее неси! — закричала Клавдия Васильевна в сторону кухни. От её окрика Настя оторвалась от старенького компьютера, в котором разглядывала виды Крыма. Давно она мечтала туда поехать, и, если находилась минутка, с удовольствием разглядывала фото моря, гор и тамошней природы.
Сегодня у Клавдии юбилей — 65 лет. По этому случаю из города приехали её любимые сыновья. Павлик — её гордость и надежда, преподаватель в питерском университете, даже привёз бабушке на радость внуков — погодок Артёма и Свету. Младший сын Игорь тоже приехал. Он развёлся с женой и теперь жил один, работая на заводе.
Настя внесла противень на котором шкворчала свинина с картофелем, и Клавдия Васильевна стала накладывать сыновьям горячее в тарелки. -Мамуленька, дорогая, — нежно приговаривал Павлик, трогая мать за рукав, — дай я тебе помогу, не переутомляйся! -Вот, Настька, — поучительно сказала мать дочери, — как дети мать то беречь должны. Не то что ты — «сама, мать, делай, сама». Игорёшенька, тебе пожирнее кусок? -Да, мамочка, — оторвался от телевизора Игорь.
Настя тихо выскользнула из комнаты. Делать ей здесь было нечего. За 45 лет своей жизни она знала до минуты, как и что будет происходить. Мать будет пересматривать с братьями их младенческие фото, ласкать «лучших внуков, не то что Алёна-бестолковка» — Артёма со Светой, прижиматься щекой к Павлику, приговаривая, как она им гордится. А Игорь покажет фото с отдыха в Турции, куда он съездил по путёвке от завода. Туда же летом собирался и Павел с семьёй. А потом, когда сыновья уедут, Клавдия полночи будет плакать. Потом стуком в стену привычно разбудит Настю, часа в три, чтобы та померила ей давление, а то « в голове что-то жжёт»…
Перед отъездом Артём, как всегда, сунул в руки матери 5 тысяч, которая та гордо показала Насте — смотри, мол, как обо мне сын то заботится. Старший сын всегда давал ей эту сумму по приезду, но бывал он у матери нечасто — раза три-четыре за год, ему это было не накладно.
Всё остальное содержание матери ложилось на плечи Насти с которой они жили уже десять лет, с тех пор, как дочь вернулась из города после неудачного брака. Она бы и дальше терпела пьянство мужа, но когда тот стал поднимать руку на их дочь — безответную затюканную Алёнку, то собрала вещи и уехала к матери в посёлок. Устроилась в детский сад воспитателем, чтобы Алёнка была при ней целый день, да так там и работала по сей день.
Денег катастрофически не хватало. Первой статьёй расхода у Насти всегда была Алёна, чтобы у дочери худо-бедно, но всё было. А второй — мать. Нет, у матери была пенсия. Но как-то так сразу повелось с их первого дня совместной жизни, что пенсию мать копила, чтобы потратить на городских внуков и на подарки сыновьям, когда на неделю приезжала к ним Питер или отправляла раз в три месяца им посылки с гостинцами на Дни рождения.
А Настя должна была каждый день покупать матери нужные вещи: то трусы да обувь, то специальные дорогущие гольфы, чтобы у Клавдии не болели ноги, то оплачивать ей массаж да лекарства. Конечно, старалась экономить, искать подешевле… Но что там говорить — старый, что малый. Всё время что-нибудь да нужно. Поэтому Настя работала в две смены, мечтая, что когда-нибудь накопит на отпуск. А так, она отдыхала только в ту неделю, когда мать уезжала в город к сыновьям.
На это время Настя брала отпуск и сидела с дочерью дома. Даже не убиралась. Ходила весь день в сорочке, хлебая чай и наслаждаясь тишиной. Потому что пока мать жила дома, то она целыми днями ползала за ней или Алёной и делала замечания или спрашивала: «Куда пошла? Зачем взяла? Почему шкаф открыла?» Каждое телодвижение надо было объяснять скучающей Клавдии. Если Настя срывалась, то мать демонстративно звонила в город Павлику и громко плакалась.
Он всегда ей говорил: «Мать, если тебе плохо, приезжай к нам. Наш дом — твой дом. Мы тебя всегда ждём!» Оба при этом понимали, что никуда она не поедет. Но обоим эти разговоры доставляли удовольствие. Павлик осознавал свою щедрость и терпимость, пересказывая скромно, как зовёт мать к себе, в университетской столовой сослуживцам, отчего прослыл у них добрым человеком с широкой душой. А мать потом с нежностью вспоминала его слова, делясь ими с соседкой Ниной. Вот мол, сын то какой, постоянно зовёт к себе.
Если Клавдия уставала от дочери, то просто шла на свою половину дома, куда Насте и Алёне вход был строго настрого запрещён. А вот им деваться было некуда и спрятаться от Клавдии было негде. Она чувствовала себя хозяйкой в своём доме и частенько повторяла, что эта недвижимость достанется Насте и Алёне, когда она помрёт. А пока — она, Клавдия, здесь главная. Обоим сыновьям мать, пока ещё работала , помогла купить по квартирке в городе. Но если Павлик квартиру увеличил, женившись, то Игорёк свою потерял — оставил жене и ребёнку в счёт алиментов и теперь ютился в коммуналке.
Вся жизнь этой маленькой семьи всколыхнулась, когда до них дошло известие — умер муж Клавдии, давно с ней не живший, хоть они и были не в разводе. Детей Клава поднимала одна, они его и не помнили. А тут… Клавдии досталась от мужа небольшая комнатка в коммунальной квартире. Какая-никакая, а целая комната. В центре Санкт-Петербурга! Договорились обсудить свалившееся богатство на семейном совете в выходные.
Всю неделю Настя летала как на крыльях. Возможно, мать отдаст комнату ей, и они с Алёной переедут в Питер? Скоро ведь придёт дочери пора поступать. Настя думала о том, какая у неё наступит счастливая спокойная жизнь. В городе. Где музеи, большие магазины. А, может, она и жизнь свою личную устроит? От мечтаний щёки Насти разгорелись. Или, подумала она, ведь как было бы здорово, если бы мать себе комнату оставила. Тогда, сдавая её, Клавдия перестала бы рассчитывать на помощь дочери. И Настя смогла бы и сама попытаться уехать в город, снять жильё и жить с дочерью, не беспокоясь, что мать живёт впроголодь. Она даже посмотрела объявления в городской газете о вакантных местах.
И вот настала долгожданная суббота. По телефону устроили целую конференцию. Клавдии позвонили оба сына… -Ну, дети, как поступим, что думаете? -спросила мать. -Да что тут думать? -выскопарно заговорил Павлик, — мы должны помочь ближнему! Мне, -он сделал мхатовскую паузу, — ничего не надо! Отдай комнату Игорю. Так будет правильно. Ведь он мучается, снимая жильё. Вчера был у него, живёт чёрти как! Настя, не ожидавшая такого поворота, первый раз за жизнь, подала голос: -Да что же вы такое творите? — заговорила она, -а я как же, Павел? Ты обо мне подумал? Когда ж я ношу то эту нести перестану?! -Какую ношу? -не понял Павел. -Такую. Я ж тяну всё на себе!
В трубке наступило молчание. Потом Павел медленно, с хрипотцой в голосе от нервов, заговорил: -Да, Настяяя, — протянул он, — не думал я… Мать говорила, что ты эгоистка. Но я тебя всё это время защищал. А вот оно как! Показала ты своё лицо. Тебе не стыдно? Мать ты содержишь? Вообще-то у неё пенсия, и мы по мере сил с Игорем ей помогаем. Наглость твоя границ не имеет.. Живёшь с матерью на всём готовом. У неё на шее! Вот уж неблагодарная. Только о себе и думаешь! -Да, о себе только, — подал голос Игорь. -Погоди, Павел, давай разберёмся, сколько я на мать трачу, — пыталась объяснить брату Настя. -Избавь меня от этих подсчётов. Вот уж какая мелочная крохоборка, — отмахнулся Павел, — и уж лучше молчи, Настя. С каждой фразой ты опускаешься всё ниже в моих глазах… -Ну дак, я вам это всё время втолковываю, как я здесь с ними мучаюсь, — покачала головой мать, — но эгоисту же не объяснишь, что он -эгоист! Покоя от них нет…
Настя молчала, растерянная. Униженная и раздавленная… -Так что, Павлуша? Ты займёшься делом? Поможешь переоформить на Игорька комнату? продолжила довольная Клавдия. -Да, мамулечка, конечно. Люблю тебя, целую! -Павел отключился. -Мам, спасибо тебе. Век не забуду, -подал голос Игорь и тоже отключился. -Вот, Настя, время то всё расставляет на свои места. Ты всем показала свою личину. Даааа, -повернулась она к дочери. Та сидела, зажав виски руками. Боль разрывала голову. Насте казалось, что жизнь кончена. Она устала от всего, её облепила беспросветная серая унылая безнадёга. Сейчас Насте хотелось только умереть. -Не прикидывайся тут больной, — сурово сказала ей мать, вставая, — Алёна, принеси мне воды, лекарство запить, — обратилась Клавдия к внучке, сидевшей в углу и делавшей уроки. -Мы уезжаем, — вдруг тихо сказала Настя. -Что? — не расслышала Клавдия. -Мы уезжаем, — громко и удивлённо, словно слышала сама себя впервые, повторила Настя. -Куда ты поедешь? кому ты нужна? — засмеялась Клавдия, но увидев решительное лицо дочери, сурово добавила, — Дома тебе не видать, раз мать больную да старую кидаешь! И стукнула по столу кулаком. Алёна пугливо вжалась в стену. Она боялась, когда бабушка кричит. -Мы уезжаем, — закричала Настя и засмеялась, опрокинув голову.
Она оглядела этот постылый дом, в котором нельзя было двигать мебель и нужно было красить стены только в тот цвет, в который ткнула в магазине мать. Посмотрела на старые шторы, которые давно хотела сменить, да тоже мать не позволяла. Повернулась к Алёне и повторила:
-Дочь, мы уезжаем. -А как же я? -мать вдруг сникла, осела, ссутулившись. -Не знаю, — честно призналась Настя и вышла из комнаты…
— Здравствуй. Как ты себя чувствуешь? Я приду? Может, что-то принести с собой? – скрипучим дрожащим голосом спрашивал старик в трубку телефона.
Коричневый пиджак на нём знал лучшие времена, а теперь выгорел местами, потерся на локтях и по краю рукавов. Морщинистая шея торчала из ворота рубашки в мелкую голубую клетку. На широких чёрных брюках отглажены стрелки.
Он с полминуты слушал ответ, потом сказал: «Я скоро». Трубка легла на рычаг старого советского аппарата. Положил в карман пиджака пластиковую упаковку с таблетками и пошёл к двери.
Прямой старик лет восьмидесяти медленно и спокойно шёл по тротуару. Коротко постриженные седые волосы чуть вились, такая же седая щетина покрывал подбородок и щёки в крупных глубоких морщинах. Покрасневшие, словно выцветшие глаза слезились. Крупный нос с пористой кожей нависал сливой над верхней губой. Пройдя домов пять вдоль дороги, он свернул во двор и подошёл к кирпичной пятиэтажке. Нажал кнопки на кодовом замке у крайнего подъезда.
Его ждали, потому что никто в домофон не задал вопросов, замок открылся и старик потянул на себя тяжёлую железную дверь.
— По тебе часы сверять можно, — сказала сухонькая старушка, ожидая его в дверях квартиры.
Она немного горбилась, платье фасона семидесятых висело на ней, как на вешалке. Совершенно белые волосы спереди лежали волной, а сзади были заколоты валиком. Морщинистые мочки ушей оттянуты небольшими серёжками с красными камнями. Тонкие губы улыбались, и от внешних уголков глаз веером расходились морщинки. Для него не было на свете прекраснее её.
Снял ботинки в маленькой прихожей, сунул ноги в шлепки по размеру. Это она подарила ему много лет назад и оставила у себя для него же. В квартире мало что изменилось с тех давних пор, когда он пришёл сюда впервые.
***
Он увидел её на линейке на школьном дворе первого сентября, когда в школах страны ввели совместное обучение мальчиков и девочек. Юный семиклассник отчаянно влюбился, проявлял свои чувства дёрганьем за косички с коричневыми бантами или выбивая из рук портфель.
После окончания школы ушёл в армию на три года. А когда вернулся, сразу прибежал к ней. Дверь открыл мужчина в майке и широких брюках, а за его спиной стояла она, прижимая к груди двухлетнего сынишку.
Он развернулся и быстро побежал вниз по лестнице, спиной чувствуя тяжёлый взгляд мужчины. Вскоре женился и он. Сейчас не вспомнить — назло ей или себе. Через год родилась дочка. Но жить без любви невыносимо. Жена забрала дочку и ушла. Он не радовался и не скорбел. Просто продолжать жить и работать. И помнить ту, другую.
Однажды не выдержал и снова позвонил в её дверь. Мысль, что она могла переехать куда-то, в другой город, даже не пришла ему в голову. Он придумал, что скажет, если снова откроет мужчина в майке. Но в дверях стоял мальчик лет двенадцати, очень похожий на неё.
— А мама дома? – хрипло спросил он.
— Мам! К тебе. – Позвал мальчик, не сводя с него настороженных глаз.
Она выбежала с полотенцем в руках, в ситцевом халатике в цветочек. Увидела и замерла, а глаза вспыхнули радостью. Словно от солнца стало светло в узкой тесной прихожей.
– Вот. Пришёл… — Слова застряли в горле комом, сердце забилось часто-часто, а душа рванулась к ней обнять, прижать…
— Проходи. Я знала, когда-нибудь ты придёшь. Ждала. Скоро борщ будет готов, пообедаем.
Он снял ботинки, поискал глазами мужские тапочки и не нашёл. На вешалке висел её серый плащ и куртка сына. «Того, в майке, нет!» Сердце радостно подпрыгнуло в груди.
Они обедали, и мальчик украдкой поглядывал на него всё так же настороженно. Только когда сын вышел из кухни, он спросил:
— А ты одна? Знал бы, давно пришел.
— Муж погиб два года назад. На заводе авария произошла, пожар, – просто сказала, без сожаления и горя. – А ты?
— И я один. Давно. Жена ушла. Вышла замуж. Дочка его папой называет.
Взгляд её смягчился сочувствием.
— Ты не сердись на сына. Он отца любил очень. Сказал, что… из дома уйдет, если я выйду за другого замуж.
— Я не жениться пришёл. Тебя увидеть. Скажи и я уйду, и не приду больше. – А сам смотрел со страхом, вдруг и правда скажет.
Она смущённо опустила глаза, смахнула невидимую крошку со стола.
— Не скажу. У меня и подруг-то нет. Перестали приглашать в гости, когда осталась одна. За своих мужей, наверное, боятся.
В сердце всколыхнулась надежда, и он накрыл ладонью её руку.
— Ты ещё красивее стала.
— Ты знаешь… Я обещала сыну в кино сходить. – Она убрала руку и виновато улыбнулась. — Но ты приходи, потом.
Он стал приходить в гости. С начала редко. По большим праздникам. Когда её сын ушёл в армию, стали видеться чаще. Гуляли, ходили в кино, казалось, не смогут наговориться. Читали одни книги, обсуждали. Он приходил с цветами: зимой с гвоздиками, весной с ландышами, а осенью с хризантемами…
Она ждала, принаряжалась. Когда вернулся из армии сын, они уже не могли не встречаться. Просто гуляли по улицам, а когда шёл дождь, сидели в кафе.
— Вам, как всегда? – спрашивал официант, встречая их как старых знакомых.
Они глядели друг на друга и говорили, говорили… Глазами, молча.
Однажды она сильно заболела и впервые позвонила ему сама.
— Не приходи, не дай Бог, заражу.
Но он тут же примчался. Сварил бульон, напоил крепким чаем с лимоном и мёдом. Всё порывался «скорую» вызвать.
— Не надо, мне уже лучше. – Она слабо улыбнулась. – Соседка уколы делает. Обойдётся.
Засиделся у неё допоздна, уже не ходили троллейбусы и автобусы. Тогда и принял решение переехать поближе к ней, чтобы пешком дойти можно.
Когда её сын женился и она осталась одна, он набрался смелости и предложил сойтись, наконец, и жить вместе.
— Зачем? В нашем возрасте жениться, только народ смешить. Мы немолоды уже. И так видимся почти каждый день. Нам нечего делить, не из-за чего ссориться. А будет ли так потом? Стоит ли? – ответила она.
В прошлом году ему исполнилось восемьдесят. Пришла дочка и называла его на «вы». Внуки совсем взрослые, со своими жёнами. Один – преподаватель в институте, второй – играет в хоккей в составе сборной России.
Она тоже пришла. Его родные изумлённо смотрели на них. Они скорее напоминали влюблённых, чем старых друзей или любовников.
***
Он возвращался от неё в темноте, ежась от холода и устало шаркая ботинками по асфальту. Как не хорохорился, а возраст брал своё. Но душа не старела и не хотела сдаваться. «Сколько мне осталось лет, месяцев или дней? Кто из нас уйдёт первым? Как я без неё? А она как останется одна? Кто придёт к ней, когда станет плохо?»
Он доставал ключ от двери и не видел, как от дерева отделилась тень. Кто-то подошёл сзади… На один короткий миг голова взорвалась огненной болью и наступила темнота.
Его нашла соседка, когда вышла выгулять собаку перед сном. Из его квартиры пропали документы и деньги. Немного. Вор не знал, что у него нет ничего ценного.
Она пришла на похороны с двумя гвоздиками в дрожащей руке. Внук нашёл её номер на листочке у телефона, позвонил. Когда наклонилась над гробом поцеловать в бумажный венчик на лбу, одна слезинка упала на его веко. Ей показалось, что он моргнул. Словно из его глаз появилась последняя слезинка. Она ахнула и покачнулась.
На кладбище не поехала, сил не хватило. «Надо было поехать, посмотреть, где похоронят, вдруг не найду сама потом? — Запоздало переживала она по дороге домой. – Да, скорее всего не придётся искать. — Промелькнула предательская мысль.
Дома прилегла на диван. Вспомнилась её слезинка на его лице. Видение из далёкого прошлого возникло перед глазами, затягивая в сон. Видение ли?
Ей показалось, что позвонили в дверь. Она легко вскочила с дивана и побежала открывать. — По тебе можно часы сверять, – радостно сказала молодому черноволосому мужчине. Он поманил её за собой, и она, не раздумывая, шагнула за порог… Её сын поднял горсть земли и подошёл к самому краю могилы. С глухим стуком ком ударился о крышку гроба и рассыпался на мелкие крошки. Совсем рядом, со свежего холмика с венками вспорхнула птица и забила крыльями.
— Спи спокойно, мама.
Любовь бывает разная. Яркая и мимолётная, как падающая звезда, или тихая и тягуче долгая, как дорогое выдержанное вино. И только двое знают ей цену…
