«Кошек кормит, а до людей дела нет!» На эту старушку злилась вся очередь в магазине
Мы с младшей дочерью, Машей, пошли в парк. По пути решили заскочить в магазин, купить водички. Но зайти внутрь нам удалось не сразу. Как, собственно, двум другим женщинам с колясками.
Какая-то бабушка прямо у входа кормила кошек. Она стояла к нам спиной, перегородив дорогу, а под ногами у нее (а теперь и у нас) мяукали и требовали еды штук шесть облезлых уличных котов.
Я попросила бабушку нас пропустить. Она даже не шелохнулась. Как стояла спиной, так и сдвинулась. Начали возмущаться другие мамы с колясками. Не громко, но и особо не церемонясь.
— Теперь за котами очередь занимать?
— Это магазин для кошек, я не пойму?
— Бабуля, вы отойдете или нам тут до вечера стоять? Пока вы всех котов в округе не перекормите?
Ноль эмоций… Я тоже начинаю закипать. Но молчу на всякий случай. Стараюсь — по крайней мере.
Не так давно я писала о том , как на святом источнике обругала про себя мужчину, который ни в чем не был виноват. Вдруг и здесь — совсем не то, что я пока вижу… Но языком недовольно цокаю. Для привлечения внимания.
Бабуля не спеша докормила своих кошек и тут ее начал обходить недовольный мужчина. И случайно ее толкнул. Она выпрямилась, оглянулась на нас всех. И быстро отошла. Ни «простите» тебе, ни «извините». Просто соизволила, наконец, подвинуться. Все же, на этот раз я не ошиблась. Ей было плевать на людей.
Стальные нервы Мы с Машей побродили по магазину. Думали ограничиться только водой, но дочка попросила есть. Пошли в отдел с детским питанием. А там — опять затор и те же мамы с колясками. Что впереди — мне пока не видно. Подхожу ближе — старая знакомая. Бабушка-кошатница все перегородила. День сурка какой-то.
Там так магазин устроен. Чтобы попасть к детским полкам, нужно пройти мимо корма для животных. Бабушка эти корма и выбирала. Наверное, не всем ее подопечным хватило. Ее опять просят пропустить, а она, как и на улице, стоит спиной и даже ухом не ведет. Тут терпение мам с колясками лопнуло.
— Нет, ну совесть есть! — Громко возмущались они.
— Лучше бы внуками так занималась!
— Да у нее и внуков, наверное, нет…
Ну и понеслось. Как это надо было жизнь прожить, что на старости лет только уличные коты и остались. Мне это тоже подумалось, но я промолчала. Не то, чтобы я — очень хорошая. Просто нужды не было. Женщины за меня все высказали.
У старушки оказались стальные нервы. Набрала, не спеша, своих кормов и пошла вперед с гордо поднятой головой, даже не оглянувшись. Ну и мы все пошли…
«И нам стало стыдно» А потом мы все встретились на кассе. Только одна работала. И нарочно не придумаешь — впереди бабушка с кормами, следом — мамы с колясками, а в конце — я с Машей.
Мы с мамами понимающе переглядываемся, а старушка неспешно и неловко выкрадывает свои покупки. Что-то у нее падает, она поднимает. Мы ждем, нервничаем. Опять затор. И тут у одной женщины закричал ребенок. Так, что уши заложило.
— Громко как кричит, даже я слышу, — прошамкала вдруг бабушка. — Я же не слышу почти. Только очень громкие звуки. А давайте я вас пропущу. Я не спешу.
Сгребла корма в телегу и отошла.
— Ой, у вас тоже малышка, проходите, — улыбнулась она мне.
Сказать, что мы с теми мамами остолбенели — ничего не сказать. Рты открыли и краской залились.
Тогда, на входе, человек просто нас не слышал. И не видел. Бабушка ведь спиной стояла. Когда мужчина толкнул — обернулась и отошла. В магазине тоже не слышала и не видела — опять же. А мы…
…Пока первая мама расплачивалась, ее малыш так и продолжал кричать. А бабушка присела к нему и развлекала, как могла.
— Я так люблю детей, — говорила она. — У меня четыре внука и одна правнучка. Вот жду, когда приедут… А? Вы что-то сказали? Я не слышу ничего…
— Мы уже все раньше сказали, увы, — прошептала со вздохом вторая мама.
— А ты — солнышко у нас? — Обратилась бабушка к Маше. — Можно я тебя угощу?
Она вопросительно на меня посмотрела. Я кивнула. Бабушка купила ей несколько чупа-чупсов. А потом подумала, взяла еще два и, догнав тех мам, которые складывали свои покупки в пакеты, вручила их детям…
Когда я все упаковала и выходила из магазина, бабушка, те две мамы и их дети вместе кормили на улице кошек. И у женщин были слезы на глазах…
Как я их понимаю. Сама еле держалась. Я опять ошиблась. И мне стыдно. Но радостно, что человек оказался хороший. И мамы те — хорошие. Просто все мы спешим. И часто — не туда. Спешим осудить.
Я нечасто видел слезы моих друзей. Мальчики ведь плачут в одиночестве или перед девочками (футболисты не в счет, им все можно). При других мальчиках мы плачем редко, и только когда уж совсем плохо.
Тем острее врезались в память слезы моего друга, внезапно появившиеся в его глазах, когда мы ехали в Москву, и я налил себе томатный сок.
Теперь перейдем к изложению сути дела, веселой и поучительной.
В юности у меня было много разных компаний, они переплетались телами или делами, постоянно появлялись и исчезали новые люди. Молодые души жили, словно в блендере. Одним из таких друзей, взявшихся ниоткуда, был Семен. Разгильдяй из хорошей ленинградской семьи. То и другое было обязательным условием попадания в наш социум. Не сказать, чтобы мы иных «не брали», отнюдь, просто наши пути не пересекались. В 90-е разгильдяи из плохих семей уходили в ОПГ, либо просто скользили по пролетарской наклонной, а НЕразгильдяи из хороших семей либо создавали бизнесы, либо скользили по научной наклонной, кстати, чаще всего в том же финансовом направлении, что и пролетарии.
Мы же, этакая позолоченная молодежь, прожигали жизнь, зная, что генетика и семейные запасы never let us down. Семен, надо сказать, пытался что-то делать, работал переводчиком, приторговывал какими-то золотыми изделиями, иногда «бомбил» на отцовской машине. Он был очень старательным, честным и сострадающим, что в те времена едва ли было конкурентным преимуществом. Помню, сколько мы ни занимались извозом, обязательно находились пассажиры, с которыми Сеня разбалтывался и денег потом не брал. И еще он был очень привязан к родне, с которой познакомил и меня.
Бабушку Семена звали Лидия Львовна. Есть несущие стены, в которых можно прорубить арку, но об Лидию Львовну затупился бы любой перфоратор. В момент нашей встречи ей было к восьмидесяти, ровесница так сказать Октября, презиравшая этот самый Октябрь всей душой, но считавшая ниже своего достоинства и разума с ним бороться. Она была аристократка без аристократических корней, хотя и пролетариат, и крестьянство ее генеалогическое древо обошли. В жилах местами виднелись следы Моисея, о чем Лидия Львовна говорила так: «В любом приличном человеке должна быть еврейская кровь, но не больше, чем булки в котлетах». Она была крепка здоровьем и настолько в здравом уме, что у некоторых это вызывало классовую ненависть.
Час беседы с Лидией Львовной заменял год в университете с точки зрения знаний энциклопедических и был бесценен с точки зрения знания жизни. Чувство собственного достоинства соперничало в ней лишь с тяжестью характера и беспощадностью сарказма. Еще она была весьма состоятельна, проживала одна в двухкомнатной квартире на Рылеева и часто уезжала на дачу, что, безусловно, для нас с Семеном было важнее всего остального. Секс в машине нравился не всем, а секс в хорошей квартире — почти всем. Мы с Семеном секс любили, и он отвечал нам взаимностью, посылая различных барышень для кратко- и средне-срочных отношений. Кроме того, Лидия Львовна всегда была источником пропитания, иногда денег и немногим чаще — хорошего коньяка. Она все понимала и считала сей оброк не больно тягостным, к тому же любила внука, а любить она умела. Это, кстати, не все могут себе позволить. Боятся. Бабушка Лида не боялась ничего. Гордая, независимая, с прекрасным вкусом и безупречными манерами, с ухоженными руками, скромными, но дорогими украшениями, она до сих пор является для меня примером того, какой должна быть женщина в любом возрасте.
Цитатник этой женщины можно было бы издавать, но мы, болваны, запомнили не так много:
«Докторская диссертация в голове не дает право женщине эту голову не мыть». Мы с Семеном соглашались.
«Деньги полезны в старости и вредны в юности». Мы с Семеном не соглашались.
«Мужчина не может жить только без той женщины, которая может жить без него». Мы с Семеном не имели четкой позиции.
«Сеня, ты пропал на две недели, этого даже Зощенко себе не позволял» (писатель, я так понимаю, в свое время проявлял к Лидии Львовне интерес).
«Бабушка, а почему ты сама мне не могла позвонить?» — пытался отбояриться Семен.
«Я и Зощенко не навязывалась, а тебе, оболтусу, уж подавно не собираюсь. Тем более, у тебя все равно кончатся деньги и ты придешь, но будешь чувствовать себя неблагодарной свиньей. Радость невеликая, но все же». Семен чуть ли не на руке себе чернилами писал: «позвонить бабушке», но все равно забывал, и его, как и меня, кстати, друзья называли «бабушкозависимый».
«Я знаю, что здесь происходит, когда меня нет, но если я хоть раз обнаружу этому доказательства, ваш дом свиданий закроется на бесконечное проветривание». Именно у Лидии Львовны я обрел навыки высококлассной уборщицы. Потеря такого будуара была бы для нас катастрофой.
«Значит так. В этой квартире единовременно может находиться только одна кроличья пара. Моя комната неприкосновенна. И кстати, запомните еще вот что: судя по вашему поведению, в зрелом возрасте у вас будут сложности с верностью. Так вот, спать с любовницей на кровати жены может только вконец опустившийся неудачник. Считайте, что моя кровать, это ваше будущее семейное ложе». Семен при своем полном разгильдяйстве и цинизме защищал бабушкину комнату, как деньги от хулиганов, то есть всеми возможными способами. Эта принципиальность стоила ему дружбы с одним товарищем, но внушила уважение всем оставшимся.
«Сеня, единственное, что ты должен беречь,— это здоровье. Болеть дорого, и, поверь мне, денег у тебя не будет никогда». Бабушка не ошиблась. К сожалению…
«Сеня становится похож лицом на мать, а характером на отца. Лучше бы наоборот». Эту фразу Лидия Львовна произнесла в присутствии обоих родителей Семена. Тетя Лена взглядом прожгла свекровь насквозь. Дядя Леша флегматично поинтересовался: «А чем тебе Ленкино лицо не нравится?» — и стал разглядывать жену, как будто и правда засомневался. Проезд по его характеру остался незамеченным. «Ленино лицо мне очень нравится, но оно совершенно не идет мужчине, как и твой характер»,— Лидия Львовна либо и правда имела в виду то, что сказала, либо пожалела невестку.
«Я с тетей Таней иду в филармонию. С ней будет ее внучка. Прекрасная девушка, ты можешь меня встретить и познакомиться с ней. Мне кажется, она захочет подобрать тебя, когда ты будешь никому не нужен». Внучка тети Тани подобрала другого. И как подобрала!
«Хорошая невестка — бывшая невестка». Вместе со свидетельством о разводе бывшие жены Сениного отца получали уведомление о наконец свалившейся на них любви бывшей уже свекрови.
«Семен, если ты говоришь девушке, что любишь ее, только ради того, чтобы затащить в постель, ты не просто мерзавец, ты малодушный и бездарный мерзавец». Надо сказать, этот урок мы усвоили. Ну, по крайней мере я — точно. Честность и открытость в помыслах всегда была залогом спокойного сна, быстрого решения противоположной стороны и дружеских отношений в дальнейшем, независимо от наличия эротической составляющей.
«Эх мальчики… в старости может быть либо плохо, либо очень плохо. Хорошо в старости быть не может…»
Впоследствии я встречал немало относительно счастливых пожилых людей и не меньше несчастных молодых. Мне кажется, люди изначально живут в одном возрасте, и когда их личностный возраст совпадает с биологическим, они счастливы. Смотришь на Джаггера — ему всегда двадцать пять. А сколько тридцатилетних, в которых жизненной силы едва на семьдесят? Скучные, брюзжащие, потухшие. Лидия Львовна, как мне кажется, была счастлива лет в тридцать пять — сорок, в том чудном возрасте, когда женщина еще прекрасна, но уже мудра, еще ищет кого-то, но уже может жить одна.
Случилось так, что мне однажды не повезло (точнее, повезло) и я имел счастье общаться с Лидией Львовной в совершенно неожиданных обстоятельствах.
А начиналось все весьма прозаично. Я был отставлен своей пассией, пребывал в тоске и лечился загулом. Из всего инструментария, необходимого для этого, постоянно у меня имелось только желание. Однако иногда мне удавалось так впиться в какую-нибудь сокурсницу или подругу сокурсницы, что появлялся повод попросить у Сени ключи от бабушкиных апартаментов. По проверенной информации, Лидия Львовна должна была уехать на дачу. С ключами в кармане и похотью в голове я пригласил девушку якобы в кино. Встретились мы часа за два до сеанса, и мой коварный план был таков: сказать, что бабушка просила зайти проверить, выключила ли она утюг, предложить чаю, а потом неожиданно напасть. С девушкой мы один раз страстно целовались в подъезде и, судя по реакции на мои уже тогда распустившиеся руки, шансы на победу были велики.
Знакомить подругу со своими родственниками я не собирался, и поэтому представить апартаменты Лидии Львовны квартирой моей собственной бабушки не представлялось мне такой уж проблемой. Фотографию Семена я планировал убрать заранее, но, естественно, опоздал и поэтому придумал историю о неслыханной любви бабули к моему другу, совместных каникулах и до слез трогательной карточке, которую я сам сделал, и поэтому меня на ней нет. Селфи тогда не существовало.
Все шло по плану. Подруга так распереживалась насчет утюга, что я еле успевал бежать за ней. Мне вот интересно, если нас создали по образу и подобию, значит, Бог тоже когда-то был молод и вот так бежал по небу… В общем, лестница была взята штурмом с остановками на поцелуи. Конечно, эти юношеские страхи (а вдруг не согласится) заставляют нас так торопиться, что иногда именно спешка все и разрушает. С губами в губах, я стал дрожащими руками пытаться запихать ключ в замочную скважину. Ключ не запихивался. «Хорошее начало» — всплыл в памяти классический каламбур.
— Дай я сама! — Моя любимая женская фраза. Зацелованная девушка нежно вставила ключ, повернула и… дом взорвался. Точнее, взорвался весь мир.
— Кто там? — спросила Лидия Львовна.
— Это Саша,— ответил из космоса совершенно чужой мне голос.
После этого дверь открылась. Не знаю, что случилось в моих мозгах, но экспромт я выдал занятный.
— Бабуль, привет, а мы зашли проверить утюг, как ты просила.
До сих пор не могу понять, как у меня хватило наглости на такой ход. Знаете, у интеллигенции есть прекрасное понятие «неудобно перед…». Объяснить его другой касте невозможно. Речь не о грубости или хамстве в чей-то адрес и даже не об ущемлении интересов. Это какое-то странное переживание, что подумает или почувствует другой человек, если ты сотворишь нечто, что, как тебе кажется, не соответствует его представлениям о мировой гармонии. Очень часто те, перед кем нам неудобно, искренне удивились бы, узнай они о наших метаниях.
Мне было крайне неудобно перед юной подружкой за то, что я привел ее в чужой дом с очевидной целью. И это чувство победило «неудобство» перед Лидией Львовной.
Думала она ровно секунду. Улыбнувшись уголками глаз, «дама» вступила в игру:
— Спасибо, но, видишь ли, я на дачу не поехала — чувствую себя не очень хорошо, проходите, чаю выпьете.
— Знакомьтесь, это… — со страху я забыл имя девушки. То есть совсем. Такое до сих пор иногда со мной происходит. Я могу неожиданно забыть имя достаточно близкого мне человека. Это ужасно, но именно тогда я придумал выход из столь затруднительного положения.
Я неожиданно полез в карман за телефоном (тогда только появились Эриксоны небольшого размера), сделав вид, что мне позвонили.
— Извините, я отвечу,— и, изображая разговор по телефону, стал внимательно слушать, как моя девушка представляется моей «бабушке».
— Катя.
— Лидия Львовна. Проходите, пожалуйста.
Я тут же закончил псевдоразговор, и мы прошли на кухню. Я бы даже сказал кухоньку, тесную и неудобную, с окном, выходящим на стену противоположного дома, но это была, пожалуй, лучшая кухня в Петербурге. У многих вся жизнь похожа на такую кухню, несмотря на наличие пентхаузов и вилл.
— Катя, чай будете?
Лидия Львовна учила ко всем обращаться на «вы», особенно к младшим и к обслуживающему персоналу. Помню ее лекцию:
— Когда-нибудь у тебя будет водитель. Так вот, всегда, я повторяю ВСЕГДА, будь с ним на Вы, даже если он твой ровесник и работает у тебя десять лет. «Вы» — это броня, за которой можно спрятаться от жлобства и хамства.
Лидия Львовна достала чашки, поставила их на блюдца, также достала молочник, заварной чайник, серебряные ложки, положила малиновое варенье в хрустальную вазочку. Так Лидия Львовна пила чай всегда. В этом не было надуманности или вычурности. Для нее это было так же естественно, как говорить «здравствуйте», а не «здрасьте», не ходить по дому в халате и посещать врачей, имея при себе небольшой презент.
Катины глаза приняли форму блюдец. Она тут же пошла мыть руки.
— Э-э-эх, Сашка, ты даже имени ее не помнишь… — Лидия Львовна тепло и с какой-то печалью посмотрела на меня.
— Спасибо вам большое… простите, я не знал, что делать.
— Не переживай, я понимаю, ты же воспитанный мальчик, неудобно перед девушкой, она еще молоденькая, должна соблюдать приличия и по чужим квартирам не ходить.
— Имя я случайно забыл, честное слово.
— А что с Ксеней? — Как я уже сказал, я недавно расстался со своей девушкой. Мы встречались несколько лет и часто бывали в гостях, в том числе у Лидии Львовны.
— Ну, если честно, она меня бросила.
— Жаль, хорошая девушка, хотя я понимала, что все этим кончится.
— Почему? — Ксеню я любил и разрыв переживал достаточно тяжело.
— Понимаешь, ей не очень важны хорошие и даже уникальные качества, составляющие основу твоей личности, а принимать твои недостатки, которые являются обратной стороной этих качеств,— она не готова.
Честно скажу, я тогда не понял, о чем она говорит, и потом еще долго пытался изменить в людях какие-то черты характера, не сознавая, что именно они являются неотъемлемым приданым к восхищавшим меня добродетелям.
Вдруг по лицу Лидии Львовны пробежала тревога:
— Сашенька, ты только с Сеней продолжай дружить, он хороший парень, добрый, но нет в нем ярости, а она должна быть у мужчины, хотя бы иногда. Я очень за него волнуюсь. Присмотришь за ним? У тебя все в жизни получится, а у него нет, пусть хоть друзья достойные рядом будут. Обещаешь?
Я впервые видел какую-то беспомощность во взгляде этой сильнейшей из всех знакомых мне женщин. Самая большая плата за счастье любить кого-то — это неизбежная боль от бессилия помочь. Рано или поздно это обязательно случается.
Катя вернулась из ванной комнаты, мы выпили крепко заваренного чая, поговорили о чем-то и ушли.
Через неделю Лидия Львовна умерла во сне. Сеня так и не успел к ней заехать, потому что мы опять куда-то умотали на выходные.
Месяца через два мы поехали с ним в Москву. «Красная стрела», купе, целое приключение для двух оболтусов. В нашу келью заглянул буфетчик, и я попросил к водке, припасенной заранее, томатного сока.
Открыл, налил полный стакан и взглянул на Сеню. Он смотрел на мой сок и плакал. Ну, точнее, слезы остановились прямо на краю глаз и вот-вот должны были «прорвать плотину».
— Сенька, что случилось?
— Бабушка. Она всегда просила покупать ей томатный сок.
Сеня отвернулся, потому что мальчики не плачут при мальчиках. Через несколько минут, когда он вновь посмотрел на меня, это уже был другой Сеня. Совсем другой. Старее и старше. Светлый, но уже не такой яркий. Его лицо было похоже на песок, который только что окатила волна. Бабушка ушла, и он, наконец, в это поверил, как и в то, что больше никто и никогда не будет любить его так.
Тогда я понял, что, когда умирает близкий человек, мы в одну секунду испытываем боль, равную всему теплу, какое получили от него за бесчисленные мгновения жизни рядом.
Некие космические весы выравниваются. И Бог, и физики спокойны.
Папин ковер Татьяна Пахоменко Он был уже местами потертый, но все равно любимый. Узор на нем рассыпался причудливый. И краски очень яркие. Этот самый папин ковер баба Юля всегда выносила зимой хлопать.
А еще баба Юля зимой развешивала на улице постельное белье. И в доме у нее потом пахло свежестью, снегом и морем. Очень маленького ростика, шустрая, всегда улыбающаяся. А вот ковер был большой и тяжелый. Баба Юля обычно соседа Генку просила его вынести и занести.
В тот злополучный день Генке нужно было на работу съездить. Поэтому ковер он вынес, а обратно сказал, часика через полтора занесет. Баба Юля ковер привычно похлопала, постояла рядом. Успела с приятельницей пообщаться.
А потом ветер сильный подул, холодновато стало. Вот она и пошла домой. Окна-то во двор выходят. Налила чаю с малиной, радио включила. Немножко отвлеклась. А когда снова выглянула — ковра не было. Решив, что Генка все-таки успел с работы вернуться пораньше, бабушка открыла дверь. Тишина. Тогда она спустилась на этаж к Генке. Постучалась. Никто не открыл.
Баба Юля выбежала на улицу. Там деловито лепили снеговика двое ребятишек. Вот она у малышни и поинтересовалась, не видели ли они Геннадия с ковром.
— А два дяденьки здесь были. Таких здоровых. Они его и понесли! — отозвалась ребятня.
— Куда? Вот в этот подъезд? — всплеснула руками баба Юля.
— Неа. Они его туда унесли, за дом! — почти унисон выпалили дети.
— Как это? Как это за дом? — бабушка, не удержавшись на ногах от новости, просто села в сугроб.
Потом кое-как встала, отправилась следом. Да только ни ковра, ни тех, кто его унес, не нашла.
Тут и Генка подоспел. Тоже оббежал все близлежащие дома. Тишина. Баба Юля была безутешна.
Ковер был дорог ей как память. Так бывает. Когда человек прикипает к какой-то вещи. Особенно если она подарена тем, кто так дорог. Иногда самая обычная пластмассовая сережкадороже бриллианта. Душе потому что дороже! Потому что там воспоминания. Нежность. Так и у бабы Юли получилось.
Генка ей предлагал ковер новый купить. Он работал дальнобойщиком, деньги водились. Чего не порадовать бабулю? Но та отказалась. Ей именно тот, старый ковер, папочкой подаренный, был нужен. Потому что с ним столько воспоминаний связанных хранилось в копилке памяти.
Еще Генка сразу предложил пойти заявление написать. Все-таки ковер украли. Но баба Юля не стала.
— У полицейских-то и без меня работы хватает. Они преступников ловят, расследуют все. Стану я их еще ерундой отвлекать. А если летом у меня кастрюлю из сада украдут? Тоже идти? Да и неудобно. Ковер-то мне больно люб. А так, смеяться еще люди будут. Скажут, бабка из-за ковра старого ходит, — сказала баба Юля, вытирая слезы.
На улицу она привычно выходила. Бывает, идешь — а она стоит у хлопалки. Одна. И смотрит куда-то далеко.
Баба Юля одинокая. Сын у нее погиб. Мужа три года назад не стало. На жизнь, которая вроде бы так неласково с ней обошлась, старушка не жаловалась. На лавочках никогда с другими не сидела, никого не обсуждала. Всегда была чем-то занята. Летом — в сад. Зимой все прибираться любила да чистоту наводить. Еще она прекрасно вязала. И часто дарила свои изделия одной многодетной семье. Им же уносила летом варенье, огурцы, кабачки.
Хочется, чтобы все люди на этой зеленой планете были счастливы. Не знаю, что на самом деле значил для бабы Юли этот ковер, но переживала она очень сильно. Прикипела, видимо, к нему.
Год почти прошел. Только однажды жильцы смотрят — а баба Юля с хлопушкой привычно идет. И висит ее ковер! На прежнем месте. Мистика?
Да нет. А возле ковра стоит дедушка. В валенках, кроличьей шапке-ушанке. Брови кустистые такие, глаза черные, как ягодки черемухи. С усами. И в тулупе. И принялись они на пару этот самый ковер хлопать. Конечно, всем интересно стало. Откуда он мог взяться-то? Его ж украли!
Версию о том, что воры усовестились и вернули через столько времени напрежнее место, любопытные сразу отмели. Тогда как?
А выяснилось вот что. Однажды баба Юля пошла за молоком. К знакомой. На поселок, который находился за городом. Маршрут немного изменила — с автобуса слезла и решила пешком пройтись.
Шла и вышла прямо… на свой ковер! Который висел на заборе на улице, а рядом с ним ходил дедушка. Старушка рванулась к ковру. Вцепилась к него. Дед, увидав такое, чуть хлопалку не выронил. Завязалась перепалка. Потом оба успокоились.
— И я ему говорю: «У меня метка есть на ковре. Вышита с противоположной стороны буква «Ю». Если она там, значит, мой ковер! Ну а нет… Так кто ж знает, земля круглая, значит, еще один такой отыскался.
Только папанька мне его издалека привозил в свое время, уж не знаю тогда, как бы такое было возможно. Мужчина тут же замолчал. И сказал, что метка есть. И буква «Ю» тоже.
Объяснил, что ковер купил в общем-то за копейки — возился во дворе, а тут идут двое выпивших, тащат ковер. Пристали к нему: купи да купи за бутылку. Он и согласился, дал им денег. Они ему сообщили, что ковер этот их собственный. Мол, приспичило, продают. А ему узор очень понравился… Такие вот дела, — рассказала баба Юля.
Дедушку звали Юрий. Она так разволновалась, что он ее на чай пригласил. Ковер пока во дворе остался. Попили чая с медом, старичок пчел держал. Сам был вдовец, дочка на юге.
— К себе зовет, да куда мне, старому. Больно жарко у них, никак не привыкну. Погостить езжу да сразу назад. Привык я уже и к зимам нашим, а у них в декабре — январе даже снега нет, дождь идет! — делился впечатлениями дедушка Юра.
— Я вот тоже… Зиму люблю. Ковер все хлопала. Ну, пока него не стащили, — вздохнула баба Юля.
Чай попили. Дед проводить вызвался. Дошли до бабы Юли. И тут уже она его в гости позвала. Дедушка Юра все восхищался пирогами. Хвалил щи кисленькие. Даже прослезился, вспомнив свою супругу. Говорил, что с той поры так вкусно не ел.
Дальше они перезваниваться начали. И в гости друг к другу ходить. Вдвоем-то веселей.
— А потом мне Юрочка предложение сделал. 8 марта. Принес мимозы желтые. Тюльпанов букет. Даже на одно колено встал. Колечко купил с синеньким камушком. Сказал, мне под глаза подходит. Ну а я что? Согласилась. Хотя в доме все пальцем у виска крутят. Говорят, куда вам жениться, двум старперам? Так вроде это слово звучит.
Я не обижаюсь. Не молодые, да. Так что теперь, так и куковать по одиночке? Сама-то я не думала, что после Ванечки смогу еще раз так… К Юрочке у меня другая любовь. Как нежность. Смотрю на него — и словно чистую воду пью глоточками. И напиться не могу.
Он заботливый очень. Дочка его меня так хорошо приняла. Внуки, Олеся да Костик. Уже бабушкой называют. С рук не слазят, когда здесь. Я им все вещички разные вяжу. Меня иной раз те, кто не знают, где с Юрой познакомилась, спрашивают. Так им и отвечаю: «Два здоровяка украли папин ковер. Никогда не думала, что я им спасибо скажу. Но пришлось, иначе бы Юрочку не нашла!».
Вот правда! Встретила бы тех двоих, точно бы расцеловала теперь! Хотя плохое они сделали. Но опять-таки не возьми ковер, не было бы у нас с Юрой встречи. Он у себя в доме безвылазно почти. Я тоже не молодка, чтобы по городу гулять. Чистая случайность наша встреча! Все думала, одной доживать придется! А теперь Бог послал и мужа, и дочку, и внучат. Хорошо-то как! — улыбается теперь баба Юля.
Свой сад она продала. Квартиру сдает. А сама к дедушке Юре в дом перебралась. Вместе с ковром!
— Антоша не переносит пыли, — скривила рот пожилая женщина, — У него с детства аллергия на неё, помню, как пылесосила через день. Прибегу с работы, всех ужином накормлю, и давай пылесосить, пыль протирать. А не пропылесосишь, Антоша кашляет.
— Ага, — кивнула Дана, вспоминая, как в съёмной квартире они с мужем, тогда ещё парнем, неделями не прибирались, потому что в молодости дела поважнее.
— Что это у тебя, Дануля? — чаёвничая, поинтересовалась свекровь, разглядывая пачку с иностранными словами.
— Мюсли.
— А что это?
Дана высыпала содержимое в миску:
— Здесь готовые хлопья, сухофрукты, орешки. Мы заливаем их йогуртом и едим на завтрак. Антоша очень любит, — добавила молодая женщина.
Свекровь поморщилась:
— Даночка, но ведь очень важно завтракать тёплой пищей! Это полезно для ЖКТ, тёплая еда лучше переваривается и усваивается организмом.
— Мы заливаем тёплым йогуртом, — попыталась реабилитироваться женщина, — И запиваем горячим кофе.
— Господи, но это ведь не одно и то же! У Антоши с детства слабый желудок, я всегда готовила ему паровые котлеты и нежирные блюда. Не хотелось, чтобы мой многолетний труд испортила заморская еда.
— Мы их едим не каждый день, обычно завтракаем кашей, — вспомнив утренние бутерброды и горячий секс, добавила невестка.
Но Ирина Егоровна не поверила…
Через два часа Дана закрыла за ней дверь и обессиленно плюхнулась в кресло. Нет, Ирина Егоровна не была плохой свекровью, и сына воспитала хорошего. Но после похорон свëкра два года назад её словно подменили — она стала наведываться к ним с инспекциями и часами читала нотации о здоровой пище, о том, что любит Антошенька и где брешь в его здоровом организме.
Дана понимала, что это своеобразная защита от депрессии: всю жизнь о ком-то заботилась, а сейчас осталась одна. Ей страшно, тревожно, тоскливо. И к кому идти, если не к самым близким?
Но с другой стороны Дана понимала, что и её терпению когда-то придёт конец. Ругаться, выговаривать недовольство мужу не хотелось. Она догадывалась во что может вылиться подобная «война», поэтому старалась минимизировать приход Ирины Егоровны в отсутствие мужа, но сегодня это не удалось: свекровь явилась без звонка, потому что «была поблизости».
Дана умылась прохладной водой, поставила вариться кофе и пошла собираться на работу. Работой это назвать сложно, скорее подработка — она помогала нескольким пожилым людям вести хозяйство. Покупала продукты, поддерживала чистоту в квартирах и меняла постельное бельё. Ну и главное — пила с ними чай или разглядывала альбомы. И вот на эту важную часть работы сегодня у неё не осталось сил — всё выпила свекровь.
— Даночка, вы вовремя, я как раз чай собирался пить, — улыбнулся Никанор Валерьянович, милый старичок 82 лет с копной пушистых седых волос, просвечивающих на солнечном свету.
— Никанор Валерьянович, я только руки помою и к вам, — Дана расстроилась. Она предпочла бы перемыть посуду, быстро прибрать и обойтись без чаепития: у дедушки это ритуальное, долгоиграющее мероприятие, но обижать не хотелось.
— Даночка, вы чего это сегодня без настроения? Муж обидел?
— Нет…
— А кто? Вы ежели чего дайте мне знать, я мигом расправлюсь со всеми. У меня вон, красный пояс от жениного халата остался.
Женщина невольно улыбнулась.
— Свекровь с утра приходила… — протянула она неопределённо.
— Ясно. Кровушки попила вдоволь?
— Типа того. Вы не подумайте, она хорошая, но иной раз будто вожжа под хвост попадёт.
— Скучно ей, похоже.
— Наверное. Она одна.
— Внуков ей подарите.
— Рановато пока, планировали позже, хотели пожить для себя.
— А лет-то ей сколько?
— Шестьдесят.
— Молода-ая, — протянул дедушка, Дана опять улыбнулась: у каждого возраста свои критерии.
— Знаешь, что, Даночка, есть у меня брат двоюродный. Тоже молодой ещё, в прошлом годе юбилей был, то ли 60, то ли 65, запамятовал. В общем, ровесники. А давай-ка мы их познакомим, а? — хитро прищурился дедушка.
— А как?
— Где твоя свекровушка бывает?
— Она до обеда в парке со скандинавскими палками гуляет.
— Ну вот там её Павлик и встретит.
Они ещё немного обсудили знакомство, и Дана принялась за работу. Только дома она подумала, а не совершила ли ошибку. Никанор Валерьянович дедушка, конечно, хороший. Ну а вдруг он аферист в прошлом? Или Павлик аферист? А она взяла и выболтала всё про свекровь, и что одна она живёт, и что в парке гуляет и фотографию показала, одежду описала. Ладно хоть адрес не назвала, хотя узнать плëвое дело, стоит только втереться в доверие. Теперь Дана расстроилась и решила, что в следующий раз скажет дедушке, что всё отменяется.
Но «следующий раз» случился не скоро — Никанора Валерьевича положили в больницу, сотовым пользоваться он не умел. Но вроде свекровь вела себя как обычно, Дана расспрашивала о прогулках в парке: вроде всё спокойно. И женщина успокоилась.
— Данусь, сегодня мама к себе на ужин зовёт, — Антон позвонил жене.
— Окей, милый, я позвоню, узнаю что привезти.
— Заеду после работы за тобой.
— Целу́ю.
Дана позвонила свекрови, но та была какой-то рассеянной, хихикала невпопад. Сказала, что ничего не надо, Дана пожала плечами и пошла в магазин: с пустыми руками ходить в гости не привыкла.
Бродя между полок, подумала: «А что-то Ирина Егоровна давненько у нас не была. Последний раз Восьмого марта, а на дворе апрель. Хм, странно. И звонит реже и разговоры короче.»
Открывшую им дверь Ирину Егоровну они не сразу узнали. Новая причёска: наконец отрезала никому не нужные, добавляющие возраст волосы, и сделала короткую стрижку. Закрашенная седина — а сколько раз Дана предлагала свекрови свои услуги по покраске волос. И одета не в дурацкий халат расцветки пожухлого пиона с пятнами-муравьями, а в милый домашний костюм. У молодых на минуту застряли слова в горле. Но если Антон быстро забыл обо всëм, то Дана подмечала изменения: много овощей на столе, цельнозерновой хлеб, на ногтях заметна попытка сделать маникюр. И разговоры какие-то другие, без воспоминаний дней минувших, пылью покрытых, а вполне живые беседы.
— Ирина Егоровна, что с вами случилось? Вы прям расцвели, — не удержалась Дана.
— Ну так весна, Даночка, всё цветёт!
— Не иначе как жених у вас появился…
— Ой, ну какой жених, — смутилась свекровь и по тому, как она поспешно ответила, присутствующие поняли — Дана попала в точку.
— Расскажите, Ирина Егоровна…
— В общем, как-то недавно, ну, может месяц, назад гуляла я в парке. Как обычно, с палками своими ходила. Села на лавочке отдохнуть, а тут мужик какой-то ко мне подваливает. Суёт, значит, в руки стаканчик с кофе и давай со мной знакомится будто я студентка-первокурсница. Я, безусловно, возмутилась, кофе вернула, а он прилип как скотч к стеклу, не оторвать.
«Попробуйте, — говорит, — капучино. Специально для вас купил, давно мол, за вами наблюдаю». Ага, знаю я чем потом за халявный кофе расплачиваться! Да и не люблю я эту кислятину.
Но мужик-то прилип, Павликом представился. «Для вас, говорит, Павлуша». Тьфу ты! Всю прогулку испортил. Я и уйти от него порывалась, а он цоп за руку и держит. Ну не кричать же на весь парк, помогите меня кофиëм угощают. И не знаю как от него отмазалась бы, но тут на моё счастье, Василий Иваныч проходил.
— Чапаев? — усмехнулся сын.
— Почти… Взгляд точно чапаевский, пронзительный такой. В общем, отогнал он от меня этого Павлика «Морозова», и вызвался проводить до дома, чтобы никто не привязался больше. Он, оказалось, тоже часто в этом парке гуляет, но после обеда.
Вот так мы и начали вместе гулять. По утрам с палками по вечерам аппетит нагуливаем. Интересный мужчина Василий Иваныч, — мечтательно добавила свекровь.
— Он раньше заведующим музеем был, всяко разное рассказывает мне. Я в школе, помню, тоже музеи любила, а потом всё недосуг было.
— Ну так что же вы не пригласили его, Ирина Егоровна?
— Ой, Даночка, не хочу торопить события. И… мне ещё тройку килограммов сбросить надо.
— Ой да вы с этой причёской уже десяток лет сбросили. Честное слово!
— Спасибо, Данусь. Мне на лето гардероб обновить бы, по магазинам со мной пойдёшь? А то я не знаю, что сейчас носят.
— Конечно!
— Ну вот как похудею ещё чуток и пойдём. А этот костюм мне как? — свекровь встала из-за стола и покрутилась.
— Отлично! Цвет вам идёт и фасон удачный.
— Василий говорит, что в мае на дачу к нему поедем, любит он выращивать всё своё, домашнее, вот и возьму с собой костюмчик.
— Отличная идея! У меня ещё несколько футболок лежит, подарили давно, но цвет не мой. Они совсем новые, вам отдам.
— Ой, спасибо. Антоша, помнишь я папу уговаривала дачу купить? Я же тоже люблю в земле ковыряться.
— Ну судя по тому, что ты развела на подоконнике, тебе этого явно не хватает.
— Очень! Глядишь, на старости лет мечта моя сбудется…
— Какая старость, Ирина Егоровна? Да у вас вторая молодость начинается.
— Ой, ну что ты, Даночка… — зарделась свекровь.
И завертелся роман у Ирины Егоровны. И не узнать её: ожила, расцвела, похорошела. В жизнь молодых не лезет, только просит с внуками не затягивать. А в гости её теперь и не затащить: то на даче с Василий Иванычем, то в парке, то в музее.
Пришла как-то раз Дана к Никанору Валерьяновичу, тот сокрушается:
— Даночка, вашу просьбу я не выполнил, уж извините. Подговорил я этого старого ловеласа Павлика свекровь вашу охмурить. А он, видать, всю сноровку, как зубы, растерял. Не справился с задачей. Говорит я и так к ней и эдак, а она не баба, а цементное изваяние, не действуют на неё чары.
— А это потому что она кофе не любит. Она травяной чай уважает! — улыбнулась женщина, вспоминая свекровь, которая сейчас скорее мягкий пластилин, а не цемент.
