Удивился

Отец молодой привез пятилетнего сынишку к бабушке своей жены. В небольшой поселок. Жена работала, а он был в отпуске. Ехать не на что. Да и некуда. Родню жены знал плохо. Поэтому поездку в поселок считал подвигом – со своей стороны. Опасения, что психологически будет тяжело, не оправдались. Пожилая женщина оказалась радушной и милой.

Самое интересное в незнакомом доме – это уклад. Как живут? Какие порядки и привычки? Характеры какие? Бабушка сразу начала возиться с ребенком. И ее манера общения его заинтересовала.

Он заметил, что она всячески избегает резкостей. Например, ему раньше его родители говорили: не будешь есть – останешься маленьким, чахлым и бессильным. И как самое страшное: над тобой все станут смеяться. Или: не ляжешь спать, тебя Бабай заберет и в лес утащит.

Было страшно, что явится какой-то бородатый лесной мужик и утащит в свою нору. Страшно и неприятно, что над тобой все мальчишки будут смеяться, называть слабаком и тиранить.

А здесь – ничего подобного. Сели читать, и бабушка как-то незаметно для ребенка показала ему буквы. Детская память легко их схватила. Игра с незатейливыми правилами. Результат потрясающий: мальчик примерно на второй день узнавал половину букв.

Причем все действия сопровождались похвалой: надо же, какой ты умный! Так пойдет дальше – ты и читать научишься. Что-то в этом роде.

А у него в детстве все было иначе. Ему говорили: не научишься читать – дураком останешься. Все умные, а ты один глупый. И тебя на работу никуда не возьмут. Будешь дорогу мести.

И ему начало казаться – позже – что дорогу метут глупые, те, которые не умеют читать. Они в школе плохо учились, вот с грязью возятся. Можно запросто бросить ненужную коробку или банку на дорогу – пусть глупые и тупые убирают: они это заслужили. Примерно так.

А бабушка жены все делала иначе. Она упирала на «ум» ребенка. Запомнит пару букв – она и нахваливает. Поощряет. Конечно, процесс долгий. Но учиться быстро не получится. Это только реклама обещает, что через два месяца по-английски заговоришь, если их программу купишь.

Сделает ребенок первый шаг – бабушка и похвалит. А потом про это «забывают» — до следующего шага. До следующей игры. И снова небольшая порция похвалы.

То же самое и с едой. Никаких войн, наступлений, атак и угроз. И никаких наказаний. Криков и оскорблений. Его, когда он был маленький, за руку выдергивали из-за стола, когда он отказывался есть суп или кашу. Тащили в угол и не позволяли выйти.

Он стоит, плачет, а грозные лица и сердитые голоса приказывают: стоять, потому что ты плохой и капризный. Тебя Бабайка заберет. Ты останешься маленьким и бессильным. И мальчишки будут бить тебя на улице.

А тут иначе. Как-то по-доброму. Без насилия. За стол ребенка не тащат, и не вытаскивают. За столом по рукам не колотят. Мирно, спокойно и как-то уважительно, если так можно выразиться.

Трудно рассказать, но бабушка делает так, организует время ребенка, что он сам садится за стол и ест. И снова небольшая похвала, снова добрые хорошие слова.

Теперь про сон. Ребенок ложится. Бабушка читает до тех пор, пока он не уснет. Без требований и скандалов.

Идут по улице. Мирный разговор. Общение с ребенком у бабушки на первом месте.

У него все было иначе: родители заняты разговором друг с другом. Ребенок, по их мнению, маленький и глупый. Пусть бегает. Потому что ему набегаться надо. А мы ему приказывать будем: сюда не ходи, это в руки не бери, постой – я тебе говорю – постой!

Всё, я с тобой больше гулять не пойду. Ты вернешься с прогулки и сразу ляжешь спать. Так с ним общались. И он со своим сыном.

А тут тихо и мирно. Мальчик может побежать. О чем-то рассказать – наивное на своем детском языке. И его выслушают до конца. И собственное мнение сформулируют. И фразы короткие, понятные, без зауми.

И в то же время без агрессии и взрослого поучительного высокомерия.

Прожили дней десять. И мальчишка стал иным. Ровным – что ли. Спокойным. И личико у него сделалось «разумнее».

Из сети

Нюрочка Счастливцева
Олег Букач
За ночь зима сама себя узорно украсила. Снег пошёл ещё с вечера, и к утру его столько навалило, да так ещё прихотливо, что утреннее солнышко залюбовалось всем, что было вокруг. Пухлые шапки и шапочки, драгоценно сверкая, были повсюду. Даже на старых рябинах каждая веточка и пожухлая гроздь ягод были в дизайнерских головных уборах.

А тут ещё грудастые снегири, надев ярко-красные рубашки и туго натянув их спереди, почирикивая, склёвывали ещё более тёмные от спелости и мороза ягоды.

А мороз был таким… таким хрустально-стройным каким-то, отчего всё вокруг тянулось к невозможно высокому и синему небу и само собою любовалось.

Вот как сегодня хорошо было на улице. А Нюрочка видела всю эту красоту из окна. Надеть бы быстро – быстро пальто и шапку и выскочить в эту красоту во дворе, но – нельзя.

Потому что Нюру наказали. За драку. И сейчас она сидит в своей спальне и ждёт-томится, когда её к себе вызовет заведующая. А Ан Ванну в детдоме все боятся, хотя она не только не дерётся, но даже и не кричит-то вообще.
Когда воспитательница им перед сном читала про Мороза — Красного носа, как он «обходит владенья свои», то Нюрочка глаза крепко-крепко жмурила, чтобы лучше его увидеть.

И всё ей казалось, что это Ан Ванна идёт в красной шубе со своею палкой по коридорам их детдома, медленно поворачивает голову и, даже не раскрывая дверей в спальни, всё-всё видит.

Иногда останавливается и гулко, на весь коридор рокочет: «Спим все, спим, а не разговариваем, а то я обижусь и что-нибудь страшное с разговорчивыми сотворю!..»

И Нюрочка боялась, боялась и слушалась. Укладывалась на правый бок, руки совала под щёчку, как воспитательница учила, и опять крепко закрывала глаза. Так крепко, что внутри перед этими глазами начинали расплываться красные, жёлтые и зелёные круги.

А теперь вот, самым ранним утром, Нюрочка совершила преступление и теперь послушно ждала наказания, сидя на своей кровати и зажав ладошки между колен.

Сидела и ждала, когда дежурный пробежит по коридору, распахнёт двери и сразу прямо, не переводя дух, прокричит в комнату, даже ещё глазами не найдя Нюру, потому что знает наверняка, что та здесь.

Сидит и ждёт. «Счастливцева! К директору!!.» Потом оближет пересохшие от бега и значимости своей миссии губы и уже сочувственно почти добавит: «Иди, Нюр! Ан Ванна зовёт…»

И прибежала. И всё так и сделала. И пошла Нюрочка на «расправу» по гулкому пустому коридору, в конце которого была дверь с красной табличкой, на которой золотыми буквами было написано: «Заведующая детским домом, кандидат педагогических наук Несчастливцева А.И.»

Нюрочка когда эту табличку прочитывала, то всегда про одно и то же думала: «Почему Ан Ванна «кандидат»? Она давным-давно уже сама «педагогическаянаука»…

В этот раз было так же: Нюрочка опять, перед тем как зайти, это самое подумала, а потом вошла, предварительно стукнув в двери костяшками пальцев.

Ан Ванна сидела спиной к окну за своим «очень письменным» столом, заваленным папками с бумагами, справа от которого на отдельном столике пристроился «ноутический бук». Так Ан Ванна называла своё канцелярское хозяйство.

А слева возле этого стола стояла знаменитая палка Ан Ванны, с которой она никогда не расставалась, а ходила, грузно опираясь на неё, и та, своим резиновым башмачком на самом кончике, жалобно поскрипывала при каждом шаге.

Нюрочка даже думала, что «педагогическая наука» и спит с этой палкой в обнимку. И во время сна палка даже главнее, чем Ан Ванна.

Вошла, значит, Нюрочка и только сейчас до конца поняла весь ужас содеянного ею нынешним утром, ибо драки в их детском доме «категорически не приветствовались и жестоко карались».

— Дрысьте, Ан Ванна, — прыскнула Нюрочка от самых дверей и руки лодочкой сложила перед собою, устремив очи долу.
— Здравствуй, здравствуй, Нюра! – пророкотала директор, отрывая глаза от экрана и прочно устремляя их на Нюрочку, всю целиком.

– Ну, повествуй. Отечественная педагогика готова выслушать твою версию…

Нюрочка ничего, конечно, не поняла, но забоялась вся ещё больше и замолчала ещё пристальней.

— Нет уж, подруга моя лучшая, ты даже не рассчитывай, что отмолчишься, как в саду отсидишься и в этот раз, — продолжила Ан Ванна.

– Пока не расскажешь, за что ты так зверски (слава Богу – не до крови!) избила своего сотоварища по спальне Анну Завидову, я тебя из этой обители (директриса широко развела руками вокруг, показывая свой крошечный кабинет преступнице во всём его величии) воспитания не выпущу.

И чтобы Нюрка не сомневалась в серьёзности её намерений, она встала из-за стола и прохромала, забыв у стола трость, к дверям, которые и заперла на ключ, сунув его в бездонный карман своего кардигана.

Нюра поняла, что отвечать придётся и фокус с «хроническим молчанием» ныне не пройдёт:

— Я не могу вам сказать, Ан Ванна. Это тайна такая. Наша с девочками.

— Анна! – сразу на октаву выше взяла Ан Ванна.

– Неужели ты до сих пор не поняла, что скорее древнеегипетский фараон Тутанхамон Четвёртый расскажет, как он угнетал свой древнеегипетский народ, чем одну из твоих тайн хоть кто-то посмеет у меня вырвать?

Я – мировое кладбище таких тайн, узнав о которых, сам Создатель бы удивлённо поднял брови и, сочувствуя мне, покачал бы головою. А потому – рассказывай не медля, ибо мне нужно раскрыть ещё два преступления, а завтрак уже скоро!..

Железобетонной логике Ан Ванны Нюрочка противостоять не могла, да и не смела, а потому приступила сразу к сути, то есть, начала теребить подол своего платья.

Но Ан Ванна-то знала, что это – начало капитуляции, а потому прошествовала к своему столу и выжидательно там угнездилась. Когда в кабинете установилась такая мёртвая, как в последней обители египтянина Тутанхамона тишина, Нюрочка заговорила:

— Мы с девочками каждое утро, когда просыпаемся, а подъём ещё не объявили и вставать нельзя, то про мам своих рассказывать начинаем. По очереди. Я вчера рассказывала. А Анькина очередь сегодня была. Ну, вот она и начала… врать… Да, главно, бессовестно так, что я аж думала, что умру!..

И опять замолчала Нюрочка, и опять подол платья своего дёргать начала. Но Ан-то Ванна – сама педагогика, а потому знала, что сейчас подгонять и задавать идиотские вопросы нельзя: молчать нужно и слушать.

Вот и молчала она. И слушала. Вместе с Нюрочкой. Душу девчоночью слушала. И слышала, как душа та звенит и плачет, слова выбирая самые главные.

А Нюрочка вдруг ка-а-ак брызнет на Ан Ванну своими невозможно синими да огромными глазами, в которых в эту самую минуту жаркий свет метался, что директриса аж чуть даже отпрянула, почти совсем спиной своей широченной загородив окно. А девочка, уже почти крича, продолжала:

— Она с к а з а л а, что у е ё м а м ы с и н и е г л а з а!!! А я вчера рассказывала про свою маму!.. Это у м о е й м а м ы г л а з а с и н и е!!! У м о е й!!!

Встала русская педагогика из-за своего стола и, забыв трость свою знаменитую, проковыляла к девочке. И не плакала при этом. А просто поцеловала её в макушку, потом открыла дверь и сказала:

— Беги, а то на завтрак опоздаешь…

Нюрочка послушно затопотала из кабинета. В середине коридора остановилась, обернулась и бросила последнее откровение:

— А драться я больше не буду, Ан Ванна! Ведь Анька же подруга моя! Лучшая!..

Директриса ещё чуть постояла на пороге своего кабинета. Когда шаги девочки затихли в недрах коридора, вернулась к своему столу, порылась в папках, нашла одну, на другие похожую, на обложке которой было на писано: «Счастливцева Анна Ивановна, 20__ года рождения», развязала тесёмки и на первой же странице прочла:

« … подкидыш. Оставлена на пороге дома малютки № 666, потому дата рождения – приблизительная, установленная при первичном медицинском осмотре…

Фамилия «Счастливцева» присвоена потому, что в ночь, когда девочку обнаружили, температура воздуха была -35 градусов, а она выжила и даже не заболела…»

Из сети