Пофигист
Маша смотрела на гору вещей, которые еще пять минут назад лежали, разложенные на пять стопочек – по одной на каждого сына:
–Ну кто перевернул всю одежду? Ищите теперь сами, – сказала она, стараясь сдерживать первую за утро волну гнева, и помчалась на кухню, где уже свистел отбывающим паровозом чайник.
Пятеро шалопаев с шумом вывалились из разных комнат в гостиную и начали копошиться в груде белья. Вальяжный кот Лавр, доселе спокойно почивавший на диване, почуяв опасность, открыл один глаз и окинул им творящийся беспредел. Он один в доме умел сохранять спокойствие, когда вокруг бурлило и грозило обжечь любого приблизившегося к эпицентру. Его подкинули полудохлым запуганным котенком. «Может быть, его даже били. Веником», – говорил отец семейства Сергей, видя, как маленький комок облезлой шерсти стрелой улетает в другой угол комнаты при виде уборочного инструмента. Он долго не приживался. Маша решила, что кот просто обалдел от масштабов бедствия: подумать только, четверо малышей да двое взрослых – любой под диван забьется.
Две первых недели Лавр просидел в пыльной темноте, изредка выползая на разведку, чтобы справить свои дела да перекусить, а потом потихоньку начал «выходить в свет». И свет показался ему вполне доброжелательным. Тут не били, кормили и даже пытались погладить, хотя без особого успеха. Кот был «сам по себе» и в подачках в виде ласки не нуждался.
Вскоре в доме появился еще один маленький человек. Лавр выбрал единственно верную тактику поведения: обходил розовое орущее чудовище десятой дорогой. За что снискал уважение и даже определенные преференции – ему выделили на кухне отдельный стул, на котором он и проводил большую часть времени. Его зеленые глаза с бурыми прожилками, которые и послужили поводом для имени, были всегда безмятежны и несколько уравновешивали накал страстей, в котором жила большая семья.
В общем, Лавр был пофигистом. «Мой кот. Весь в меня», – улыбался Сергей, поглаживая мягкую густую шерсть. Только ему животное позволяло проводить эти манипуляции. Остальные члены семьи не имели доступа к Лавриному телу, и получали от него исключительно эстетическое удовольствие, наблюдая, как откормленная пушистая животина взирает на изменчивый мир.
«Щас опять шмотки делить будут… Троглодиты…» – думал кот, отходя на безопасные позиции. И впрямь, в комнате начался утренний ритуал.
–Отдай, это мой носок! – визжал один шалопай.
–Это мне мама купила, – отбивался второй.
–Мама, а Шурик хочет надеть мою водолазку, – взывал к справедливости третий.
Голоса четвертого и пятого сливались в общем шуме, превращая утреннюю сцену сбора в школу и сад в первый акт драмы «Один день из жизни сумасшедшего дома».
«И с кем мне приходится сосуществовать? – размышлял Лавр. – Почему тут так много кричащих людей? Другим котам вон достаются одинокие домохозяйки или бездетные холостяки – сиди себе в тишине, шерсть вылизывай. А тут – ни минуты покоя… Ага, мать уже рубит бутерброды. Ммм… Колбаской пахнет, может, чего перепадет… Щас набегут… Надо занимать стул, не то придут кадаврята, тогда пиши пропало, все сметут вмиг».
Лавр уселся на стул, свернулся калачиком и, глядя как Маша сбивается с ног в поисках еще двух чайных ложек, казалось, говорил: «Ну что ты мечешься, мать. Выбросили эти двое бандитов ложки. Вместе с пустой банкой из-под варенья, вчера. Сядь, чайку попей. Жалко дуру, добегаешься ведь до инфаркта». Маша рекомендации Лавра игнорировала: «Хорошо тебе… Целый день спать и есть. А тут – как белка в колесе». Через 10 минут она должна затолкать банду в машину и развезти по школам и детсадам. Вот тогда, вернувшись, можно и посидеть. Наверное.
Усаживая детей в автомобильные кресла, она заметила, что младший надел ее махровые носки, которые торчали из-под коротких штанин ярко-оранжевой гармонью.
«Эх, а скажут, мать не смотрит за ребенком», – вздохнула и села за руль. Маша очень старалась все успевать, но уже смирилась с тем, что это невозможно. Ее перфекционизм медленно, но верно уступал дорогу пофигизму. Но до Лавра ей еще было далеко. Он сидел на подоконнике, наблюдая, как хозяйка пакует троглодитов в машину, и думал о минутах тишины, которые его ждут: «Езжайте уже! Устал, будто целую ночь мышей ловил».
Через сорок минут Маша вернулась домой и включила кофеварку: «Попью-ка сначала кофе, а уж потом дела». Лавр показал острые белые клыки и дернул длинным усом, одобряя решение хозяйки: «Ну наконец-то…».
«Ох, Лавр, тебе хорошо сидеть целый день на стуле и зевать», – сказала Маша и отхлебнула глоток ароматной арабики. Смартфон, лежащий на столе, подал признаки жизни. Звонила учительница Шурика, шебутного 8-летки, который мог довести мать до нервного истощения, не вставая с постели.
–Мария Петровна, Шурик не хочет заходить в класс. Уже начался урок, а он стоит в коридоре. Я не могу его завести и не имею права бросить одного. Пожалуйста, приезжайте.
–Да, через полчаса буду! – на ходу крикнула Маша смартфону. Кот смотрел на нее, подергивая усом: «Ничего у них не бывает по-человечески. Ну и семейка», – читалось в его лавровых глазах.
Маша встретила сына в школьном коридоре: он стоял возле окна, теребя штору, и категорически отказывался возвращаться в класс.
–Ма, мы с Колькой поспорили на слабо.
–Шура, это глупо. Возвращайся в класс.
–Нет, я мужик. Можешь меня наказывать.
Маша начинала закипать:
– Ты срываешь урок. Думаешь, это по-мужски?
Шурик молчал, как предводитель партизанского отряда, которого поймали на подрыве моста.
–Ты сейчас же пойдешь в класс, – Маша взяла руку партизана и попробовала приложить усилия, чтобы сдвинуть его с места. Он стоял, будто ноги вросли в землю как минимум по колено. Маша уже доходила до точки кипения, но каким-то чудом, когда она уже была готова потерять человеческое лицо, к ней вернулся здравый смысл и сообщил, что лучше смириться.
«Стой тут», – шикнула партизанская мать и отправилась к учительнице. Та не понимала, что делать с ребенком, который болтается в коридоре во время урока. А потому предложила забрать его домой, провести воспитательную беседу и вернуть на следующий день:
–В конце концов, ничего страшного не произойдет, все равно остались труды да физкультура.
Маша забрала Шуркин рюкзак, взяла сына за руку и потащила в машину. «Поехали в супермаркет. Молоко кончилось», – сказала, поворачивая ключ в замке зажигания.
Оплатив на кассе продукты, Маша сложила их в огромный пакет:
–Отвези тележку на место и иди на стоянку, – приказала притихшему сыну. Тот понуро погремел телегой в дальний угол супермаркета, а Маша потащила добычу в машину.
Ручки пакета врезались в ладонь, натирали пальцы. «Как назло, припарковалась у черта на куличках. И еще нагреблась, будто в последний раз», – бурчала она, стараясь не задевать дном переполненного пакета асфальт. Наконец дошла до цели, «квакнула» кнопкой сигнализации, сложила покупки в багажник, села за руль и выехала со стоянки. «Как же я устала, – думала, глядя, как проплывают мимо нее желтые деревья и облезшие дома. – И ни конца, ни краю. Нет больше моих сил…». Ей казалось, что пока она утирает сопли и подбирает носки, настоящая жизнь проходит мимо. Где-то там, за границами и таможнями улыбающиеся красотки нежатся на морском берегу, размазывая крем по загорелым ляжкам, а тут, в этой вечной мерзлоте бедная Маша носится из школы домой и обратно, забывая посмотреть на себя в зеркало. И сквозь стальное низкое небо никогда не пробьется солнечный луч.
Подъехав к дому, Маша разгрузила машину и уже собиралась уходить, когда взгляд упал на пустое детское кресло. Ужас тотчас охватил ее. Она будто оказалась на дне моря без акваланга, задыхающаяся и беспомощная. «Мой ребенок!» – крикнула Маша и собралась бежать, но успела смекнуть, что на машине искать куда эффективней.
Никогда еще она не ездила по городу с такой скоростью. В эти несколько минут для нее не существовало ни правил дорожного движения, ни ГИБДД: только дорога, и где-то там забытый ею Шурик. «Я потеряла ребенка. Где мой ребенок?» – повторяла рефреном две фразы, не дававшие ей думать и спасавшие уже крепко пошатнувшееся психическое здоровье.
Шурка стоял на стоянке перед супермаркетом – там, где наказала ему быть мать. Глаза, в которых отражалась вся печаль бренного мира, наглядно демонстрировали его отношение к тому, как Маша выполняет материнский долг. Она нажала на тормоз, будто это была последняя возможность остановить летящую в пропасть машину. Выпав из нее, как из катапульты, вцепилась в ребенка, который даже обалдел от такой экспрессии. Маша что-то шептала, кажется, о прощении, о любви, счастье и прочих банальностях. Шурик дрожал в материнских объятиях, как в лихорадке: «Мам, поехали», – простучал он кариозными зубами.
Через час Маша, наконец отцепившись от сына, запивала лошадиную дозу валерианки горячим кофе. Из соседней комнаты Крош из любимого мультфильма сыновей сообщал, что он сам себе солнце. «Какая же я счастливая! Какие у нас прекрасные дети! Слава Богу за все», – улыбалась она, глядя на грязную посуду на столе и жмурясь от слепящего луча, заливающего комнату. Рядом возлежал Лавр, который, казалось, с самого утра ни сдвинулся ни на йоту: «Я же говорил: уймись, мать. Выпей кофейку», – читалось в его глазах.
Марина Кулакова

Юрочку родители очень ждали. Но беременность оказалась тяжелой и ребенок родился недоношенным. Лежал в кювезе. Многие системы органов оказались недоразвитыми. ИВЛ. Две операции. Отслойка сетчатки.

Два раза с ребенком пускали попрощаться. Но Юрочка выжил.
Однако довольно быстро выяснилось, что он почти не видит и почти не слышит. Физическое развитие постепенно наладилось — Юрочка сел, взял игрушку, потом пошел возле опоры. Но умственное — не шло никак.

Родители сперва еще надеялись — сначала бились вдвоем, потом отец как-то тихо растворился в пространстве, и мать продолжала сражаться одна.

Нашла какую-то квоту, в три с половиной года Юрочке установили импланты для восстановления слуха. Теперь он вроде бы все слышал, но развитие не шло все равно. Занятия с дефектологами, логопедами, психологами и всевозможными специалистами. Мама Юля приходила с Юрочкой ко мне неоднократно.

Я говорила: а давайте еще вот это попробуем, а вот это, а вот то… Мать пробовала то и это. Результата не было. Большую часть времени Юрочка тихо сидел в манеже и крутил какую-нибудь вещь. Стучал ею об пол. Кусал свою руку и еще что-нибудь. Иногда выл на одной ноте. Иногда выл модулированно. Мать утверждала, что Юрочка ее узнает, зовет ее каким-то особым курлыканьем и любит, когда ему чешут спинку и ножки.

В конце концов какой-то пожилой психиатр сказал ей: ну какой уже вам тут диагноз? Овощ ходячий. Примите относительно него какое-то решение и живите дальше. Либо сдаете его, либо просто ухаживаете за ним — вы же научились уже? Никакого смысла надеяться на какой-то существенный прогресс в его состоянии или в том, чтобы хоронить себя рядом с его манежем, я лично не вижу. Это был единственный человек в жизни матери Юрочки, который высказался определенно. Она отдала Юрочку в спецсадик и вышла на работу.

Некоторое время спустя купила мотоцикл — ей всегда хотелось. Стала ездить по улицам и за городом с единомышленниками — когда ревел мотор, все тревожные мысли и чувства забывались. Отец платил алименты, она целиком тратила их на сиделок на выходные — Юрочка был в общем-то не сложен в уходе, если привыкнуть к его вою. Потом один из приятелей-мотоциклистов сказал Юле: знаешь, я на тебя как-то не по-детски запал, в тебе есть что-то интересно-трагическое.

— Пойдем, покажу, — сказала Юля.

Он заулыбался довольно, думая, что она зовет его домой и в постель. Она показала ему Юрочку. Тот был как раз бодрый, и выл модулированно и курлыкал — наверное, узнал мать или обеспокоился из-за незнакомого человека.

— Ох и ни черта себе! — сказал мотоциклист.
— А черта ж ты себе думал? — ответила Юля.

Через некоторое время они стали не только ездить, но и жить вместе. Мотоциклист Стас к Юрочке не приближался (заранее это обсудили), а Юля и не хотела. Потом Стас сказал: давай ребенка родим. Юля ответила резко: а если еще один такой, будем? Стас замолчал почти на год, а потом опять сказал: нет, все-таки давай.

Родился Ванечка. По счастью, совершенно здоровый. Стас сказал: может сдадим теперь Юру в заведение? Раз у нас нормальный сынок есть? Юля ответила: я скорее тебя сдам. Стас тут же пошел на попятный: «Я ж просто спросил…» Ванечка обнаружил Юру месяцев в девять, когда пополз.

Сразу очень заинтересовался. Стас пугался и злился: не пускай мальца к нему, опасно, мало ли что. Но Стас все время на работе или на мотоцикле, а Юля — пускала. Когда Ванечка ползал рядом, Юра почему-то не выл. И еще ей казалось, что он прислушивается и ждет. Ванечка приносил игрушки, показывал, как играть, сам зажимал и складывал Юрины пальцы.

Однажды Стас приболел и остался на выходные дома. Увидел: Ванечка неуверенно еще ходит по квартире и что-то призывное бормочет, а за ним, как привязанный, Юра (до этого Юра безвылазно сидел в одной комнате в углу). Стас устроил скандал и потребовал «оградить моего сына от твоего идиота, или все время следить». Юля молча указала ему на дверь.

Он испугался. Они помирились. Юля пришла ко мне:
— Он — буратина, но я его люблю, — сказала она. — Ужасно, да?
— Это естественно, — сказала я. — Любить своего ребенка независимо от…
— Я вообще-то о Стасе говорила, — уточнила Юля. — Так Юра для Вани опасный, какое ваше мнение?

Я сказала, что по всем данным ведущий в их паре Ваня, но присматривать все равно надо. На том и порешили.

В полтора года Ваня научил Юру складывать пирамидки по размеру. А сам — разговаривал предложениями, пел простые песенки и показывал потешки типа сорока-ворона кашку варила. — Он у нас вундеркинд что ли? — спросила у меня Юля. — Стас велел узнать. Мужик от гордости того и гляди лопнет — у приятелей в этом возрасте дети папа-мама не говорили.

— Я думаю, это из-за Юры, — предположила я. — Не каждому ребенку в полтора года доводится выступать локомотивом чужого развития.
— Во! — обрадовалась Юля. — Я так этому бревну с глазами и скажу.

Ну и семейка, подумала я, — овощ ходячий, бревно с глазами, женщина на мотоцикле и вундеркинд. Приучившись к горшку, Ваня потратил около полугода, чтобы приучить к нему брата. Научить Юру есть, пить из кружки, одеваться и раздеваться — эту задачу Юля поставила перед Ваней уже сама.

В три с половиной Ваня поставил вопрос ребром: — А что собственно с Юрой такое?
— Ну, во-первых, он ничего не видит.
— Видит, — возразил Ваня. — Только плохо. Вот такое видит, а вот такое — уже нет. И смотря какой свет. Лучше всего лампочка в ванной над зеркалом — там он много видит.

Офтальмолог очень удивился, когда ему для объяснений состояния зрения Юры привели трехлетнего ребенка, но все внимательно выслушал, назначил еще одно обследование и по результатам выписал лечение и сложные очки.

С садиком у Вани категорически не заладилось. — Ему вообще-то в школу надо! Такой видишь ли умник! — раздраженно сказала воспитательница. — Никакого сладу с ним нет, все-то он лучше других знает.

Против раннего начала школы я выступила категорически: пусть Ваня ходит в кружки и занимается развитием Юры. Стас, на удивление, согласился с моим вердиктом и сказал Юле: ну и посиди с ними до школы, чего ему в этом садике дурацком делать? И вообще, ты заметила, что твой-то уже почти год не воет?

Еще через полгода Юра сказал: мама, папа, Ваня, дай, пить и мяу-мяу. В школу мальчики пошли одновременно. Ваня очень переживал: как он там без меня? А специалисты там, в этой спецшколе, действительно хорошие? А они его вообще поймут? Уроки он и сейчас, в пятом классе, делает сначала с Юрой, а потом уже свои.

Юра говорит простыми предложениями. Умеет читать и пользоваться компьютером. Любит готовить и прибираться (Ваня или мама им руководят), любит сидеть во дворе на скамейке и смотреть, слушать и нюхать. Знает всех соседей и всегда здоровается. Любит лепить из пластилина, собирать и разбирать конструктор.

Но больше всего на свете он любит, когда они всей семьей едут на мотоциклах по загородной дороге — он с мамой, а Ваня с папой, и все вместе орут что-то навстречу ветру…

Автор: Катерина_Мурашова