Emil Sutovsky пишет о шахматах, но это всегда — о людях… Сегодня день рождения Михаила Нехемьевича Таля. Ему было бы 85. И как же давно его нет. И как же его до сих пор любят.  Волшебного, неземного, удивительного. Сама фамилия его, хоть корнями уходит скорее в идиш, но в переводе с иврита означает «роса», и это во многом раскрывает сущность рижского гения.

Свежий, хрупкий, кратковременный. Он действительно словно росинка, появился из ниоткуда в том самом символичном 1956 году, и стал глотком свежести уже в первом своём выступлении в чемпионате Союза.
И дальше — четыре года невероятных успехов. Какие-то другие шахматы, где попраны все законы.
И совсем молодой Миша, который со своей невероятной энергией и чуть ли не мистической внешностью, взлетает на самый верх.
Он чертовски уверен в себе, дьявольски изворотлив и божественно прекрасен в этой битве с лучшими игроками старшего поколения, и вот уже сам Ботвинник вынужден сложить оружие.
Таль — чемпион мира. Любимец публики и прекрасного пола. Открытый, живой, совсем молодой, солнцем полна голова…
Но тут начинается долгая чёрная полоса. У Миши — а так будут звать его до последних лет жизни почти все, несмотря на разницу в возрасте — обнаруживаются серьёзные проблемы со здоровьем. Это влияет и на подготовку к матч-реваншу, и на сам ответный поединок, который Таль проигрывает 50-летнему тёзке в одни ворота. И сразу же радостно сообщает окружающим, что зато он теперь самый молодой экс-чемпион мира.
О, его чувство юмора. Ни один чемпион мира не выдал столько запоминающихся фраз, реплик, комментариев на происходящее.
И в этом был весь Таль. Иначе бы не выжил — с его здоровьем просто ушёл бы в депрессию и не вернулся.

А он жил, творил, играл в шахматы и жил ими — турниры, сеансы, публикации, бесконечные блицы. Занятия? Сборы? Нет, в современном понимании этого не было и близко, и многолетний наставник Миши, Александр Нафтальевич Кобленц с какого-то момента даже перестал пытаться что-либо изменить.
Но шахматы были всегда и везде. А быта не было.
Таля он не интересовал, и его не было. Он где-то проходил по касательной. Все эти организационные и денежные вопросы его только отвлекали.
В молодости он мог несколько дней ходить в неправильно надетых туфлях, опаздывать регулярно на рейсы, в зрелом возрасте мог забыть многотысячный приз или просто потерять большую сумму денег.
А уж все эти советские реалии — они ему просто мешали.
Как та самая пешка из диалога с Ботвинником во время Олимпиады: «Миша, зачем вы отдали пешку? — Она мне мешала».

Он ни в коей мере не был антисоветски настроен, он даже не особо замечал недостатки системы — ему всего-то и надо было, чтоб его не отвлекали от его Призвания. Но отвлекали. Отвлекали прежде всего многочисленные болезни.  В 1962 году он стартует в Турнире Претендентов, в надежде вновь отобраться на Матч.

Но куда там, проведя три четверти турнира на лекарствах, Таль в очередной раз попадает в больницу.  Больная почка — с этого начинались беды молодого Миши, через тридцать лет в его теле не найдется ни одного нормально функционирующего органа. Всегда с сигаретой — две пачки в день, не чурающийся выпивки, и абсолютно не склонный к занятиям спортом, он сжигал себя, но представить его иным просто невозможно. 

Потом у него случился короткий взлёт в 1972-1973, но вновь подвело здоровье, и в самом главном турнире года, межзональном в Ленинграде, он проваливается, и хотя выигрывает вместе с молодым Белявским чемпионат Союза-1974, кажется, что укатали сивку крутые горки.

Дело движется к сорока, отобраться в претенденты раз за разом не получается, руки исколоты — Миша, правда ли, что вы морфинист? Нет, я чигоринец! Так вот, надо сказать, в те годы, он перестаёт быть чигоринцем.  Много ли партий Таля той поры вы вспомните? На его счастье, на авансцену выходит битва Карпов-Корчной. Таля призывают на помощь советскому чемпиону в борьбе с отщепенцем.

— Ирина Александровна, вы оставили большой спорт, когда ваш будущий муж Дмитрий Громов в 1982 году получил серьезную травму. Что с ним случилось?
— Да, я занималась лыжными гонками, была в составе молодежной сборной СССР. Дима — прыжки на лыжах с трамплина. Однажды на сборах в день отдыха они с товарищами решили поплавать. Дима нырнул — и головой ударился о дно реки, сломал четвертый шейный позвонок. В результате тетрапарез: паралич рук и ног. Он оказался в инвалидном кресле.
Мы, еще до травмы, собирались расписаться. Да, случилась беда, но мы не изменили своих планов — расписались в 1984-м.
— Но наверняка же были доброжелатели, которые говорили: «Ира, не порть себе жизнь, найдешь другого, молодая еще»?
— Наверное, были. Сейчас уже не помню. Но ведь мы никого не слушали. Тем более что, когда Дима сломался, мы сразу отовсюду ушли. Все остались заниматься своими делами, тренировались дальше, а мы были в больнице. Просто исчезли из поля зрения, и все. Мобильных телефонов не было, интернета тоже. Недавно вот только выяснилось, что некоторые девчонки, с кем я на лыжах бегала, даже не знали, что тогда со мной случилось, куда я пропала.

Первый год мы провели в больнице, все было очень сложно, Дима похудел до 40 килограммов. Следующий год сидели дома, никуда не выходили. Потом в первый раз поехали в санаторий, через четыре месяца еще раз, и там все очень Диме удивлялись, думали, он не жилец. После этого уже начали выходить в коляске, не постеснялись. Потихонечку стали спортом заниматься, авторалли. Тогда, конечно, жизнь забила ключом, мы стали выезжать. Дима никогда не был таким тяжелобольным, который вообще ничего не может. Его голова и наши руки заменяют вообще все. Одно время он даже на канадских палочках мог ходить.
— То есть он встал?! Я достаточно много общалась с людьми именно с такой травмой, и ни разу не слышала, чтобы кто-то смог встать.
— В общем, да. Хотя мы очень много времени упустили. Когда Дима сломался, это было в Кременце на Украине, он три дня пролежал в сырых плавках. Его там просто бросили, решили, что все равно не выкарабкается. Потом во Львове в нейрогоспитале нам очень повезло: в палате с нами оказался молодой парень, который занимался иглоукалыванием. И вот он Диме иголочки ставил. Очень хорошо помог.

Не так давно, в 2014 году, мы все-таки сделали операцию, потому что у Димы пошло ухудшение. Сейчас он менее мобильным стал, конечно. Все-таки сорок лет в коляске. Раньше и одевался, и обувался, и еду готовил сам. Сейчас тоже все это может, но ему уже гораздо тяжелее.
— А тренеры уговаривали вас остаться в спорте? У вас же были очень хорошие результаты.
— Результаты, конечно, были неплохие, но я не могу сказать, что кто-то меня в тот момент поддержал. То есть передо мной встал выбор: или бросаю Диму, или заканчиваю со спортом. Я приняла решение.
— Как, на ваш взгляд, изменилось отношение к людям с инвалидностью в России за эти 40 лет?
— Вот смотрите, Дима сломался в 1982 году, а за 2 года до этого была московская Олимпиада.

И Паралимпийские игры не проводили, потому что высокое руководство сказало: у нас в стране нет инвалидов. Поэтому как могли относиться к инвалидам, когда их не было? Их никто никогда не видел. Инвалиды, конечно, были, и их было много, но они сидели по домам. Выйти было нереально, дома пятиэтажные, без лифтов.

Как жили? Так и жили. И сегодня многие ругают, мол, все у нас не так, все у нас не эдак. Конечно, есть какие-то просчеты, но то, что сделан огромный шаг вперед в плане доступности, это очевидно.

В 2002 году, когда у нас родился сын, и я начала гулять с детской коляской, до меня дошло: не только инвалиды — у нас мамы с колясками никуда не могут зайти! А посмотрите, что сейчас. Конечно, не повсеместно. Но знаете, все ведь зависит от начальников на местах. Я когда в 2007 году первый раз приехала в Ханты-Мансийск, просто обалдела. Там было все. Там были пандусы во всех магазинах, в аптеках, везде. Когда мы только начинали говорить о том, что в Сочи будет Олимпиада и нужно сделать город доступным, в Ханты-Мансийске все это уже было.
— Вы начали заниматься со спортсменами с инвалидностью сначала в автоклубе. У вас был талант и к этому тоже? Все-таки лыжи и автогонки — это далекие друг от друга виды.

— Ну надо же было как-то двигаться, чем-то заниматься. Не водку же пить (смеется). Авторалли было в те годы самым доступным видом спорта. Ездили ведь на своих машинах. Есть машина — можешь участвовать.

Я познакомилась с Александром Ломакиным, он многие годы был председателем Всероссийского общества инвалидов, а тогда возглавлял автомобильный клуб. Кстати, сначала я ездила не с мужем, а штурманом в другом экипаже.

В авторалли было такое правило: водит машину инвалид, а штурман может быть здоровым человеком. У моего Димы сначала не было прав, потом уже я у него была штурманом. А дальше Ломакин предложил мне занять его место главы автоклуба.

И вот мы проводили международные соревнования, пригласили немцев. А они привезли с собой и другие виды: большой теннис, волейбол, лыжи. Показали, что люди с инвалидностью могут всем этим тоже заниматься.

Для нас это был шок. А они мне говорят: давай, у тебя много энергии, ты должна развивать паралимпийский спорт в Союзе. Хотя он тогда еще даже паралимпийским не назывался, не было такого слова.

В 1990 году немцы пригласили нас к себе. Дима тогда три недели провел в реабилитационном центре, а я моталась по Германии и Австрии, они мне показывали все свои занятия. Я оттуда вернулась с кучей идей, голова просто пухла, все хотелось делать здесь и сейчас. Мы начали в автоклубе все эти виды спорта развивать, и постепенно я, конечно, ушла в лыжи, потому что мне это было ближе.

— Это правда, что вы фактически были безработной с конца 1980-х аж до 2005 года? А на что же вы жили все это время?
— Дима на момент травмы служил в армии, солдат-срочник ЦСКА, и поэтому приравнивался к инвалиду войны.

Мы получали пенсию. Потом перестройка началась — стали подрабатывать. По великому блату нам дали хорошую надомную работу. Мы вязали вещи на японской машинке. Шапки, юбки, платья, свитера, жилетки.

Потом, когда уже больше в спорт пошли, вязанием стало некогда заниматься. Стали на соревнования ездить, пытались в призы попасть. Иногда впроголодь жили. Но главное было: собрать деньги и поехать на соревнования. Искали спонсоров. Бывало, что и находили.

Ездили на своей машине, Дима сам все время за рулем. Ночевали на стоянках, в спортзалах. Экономили на всем. Я старший тренер паралимпийской сборной России по лыжным гонкам и биатлону с 1992 года, хотя тогда еще ни федерации не было, ни паларалимпийского комитета. И зарплаты у меня, соответственно, тоже.

Но в 2002 году отношение к паралимпийскому спорту в стране стало меняться, а в 2005 году меня официально взяли на ставку старшего тренера, появилась зарплата. А когда мы на официальные соревнования выезжали, на чемпионат мира, например, то давали еще и суточные. Сейчас уже лет десять как нет никаких суточных, а тогда они были.
— Комментаторы на Олимпийских играх рассказывают, что у спортсменов по несколько личных массажистов, и психолог, и помощники. А у ваших спортсменов как? Понятно же, что людям с инвалидностью часто нужна даже просто физическая помощь.
— У нас с этим, безусловно, не так. Мы, например, свои лыжи катаем сами. У нас 20 спортсменов в команде, и всего три человека занимаются смазкой и обкаткой.
— А у здоровых?
— На каждого спортсмена по два смазчика и по два обкатчика. То есть сам спортсмен занимается только подготовкой: настраивается на гонку, разминается. А у нас спортсмены сначала сами себе лыжи обкатывают.
— Как к вам ученики попадают? Всех ли берете?
— Берем практически всех, а вот остаются не все. У нас спорт специфический. Возьмем, допустим, большой теннис. Вы же не можете круглый год играть на улице, у вас должен быть зал. Вы его арендуете и говорите: у нас тренировки будут три раза в неделю, приходите в такое-то время.

А у нас все не так, потому что, во-первых, нет зала, мы тренируемся то в лесу, то на трассе, то еще где-нибудь. Назначили, например, на 10 утра тренировку — пошел сильный ливень.

Значит, кто-то тренируется дома, кто-то идет в силовой зал. Во-вторых, у нас нет помещения, чтобы переодеться, вещи оставить. Приехали, в машине переоделись, поехали на лыжах дальше. Далеко не всем такой режим подходит. К тому же это Москва. Мы же не где-нибудь в Сибири, у нас и со снегом все по-другому.

— Некоторые спортсмены в вашу команду пришли из детских домов.
— Да, из двадцати спортсменов — пятеро. Было бы желание. У кого есть желание — тот ищет возможность. Кто хочет, кому, видимо, суждено, тот нас находит, и из детских домов к нам приходит.
— А это детские дома Москвы и Подмосковья?
— Нет, из Москвы у нас никого, все ребята из регионов.
— Бывает ли такое, что вы жалеете своих учеников? Вообще уместно ли чувство жалости? Потому что спорт — это же достаточно жестко, а тут у человека ноги не работают.
— Мне, конечно, бывает жалко. Надо просто знать, когда жалеть — это приходит с опытом. Потому что иногда, да, надо пожалеть, а иногда, наоборот, надавить. Чтобы потом на важном старте это не аукнулось, что я когда-то на тренировке спортсмена пожалела.
— Насколько я поняла, люди к вам чаще всего приходят после каких-то несчастных случаев, травм уже достаточно взрослыми?
— Нет, почему, всякое бывает. А год назад у нас появилась и детская команда. Теперь у нас есть и 5–6-летние спортсмены. Детей много. Ну, то есть как много, я не могу сто детей набрать, мы не потянем. Но и десять детей — это уже много, это просто ужас как много!
— Ваши самые титулованные ученики: 6-кратные паралимпийские чемпионы Сергей Шилов и Роман Петушков, Михаил Терентьев (4 серебра и 2 бронзы), — чем они сейчас занимаются?
— Михаил Борисович Терентьев — председатель Всероссийского общества инвалидов, депутат Госдумы и достаточно известный человек. Поэтому про него рассказывать мне даже немножко неудобно. Сергей Шилов — тренер по легкой атлетике, недавно вернулся из Токио, где его спортсмен завоевал на Паралимпиаде бронзовую медаль. Это первая наша медаль на коляске в легкой атлетике. Роман Петушков сейчас помогает китайцам готовиться к зимним Паралимпийским играм.

— В СССР инвалидов как бы не существовало. Сегодня много говорят об инклюзии, о том, что должны быть равные возможности. Что, на ваш взгляд, нужно сделать для того, чтобы люди с инвалидностью и без нее в России стали действительно равными?
— Да во всем мире нельзя сказать, что они сильно уж равные. Где-то лучше, где-то хуже, но в любом случае какие-то места остаются, где будет не очень комфортно. В самолет же, например, человек в инвалидной коляске все равно не может сесть сам, ему нужна помощь. И можно ведь придраться и сказать, что это неравные условия.
Просто нам всем тоже надо меняться. Не надо вставать машиной на инвалидных парковках; не надо занимать места, на которых написано «для колясочников».

Друг друга надо больше уважать и понимать. Дверь придержать в метро. Самим показывать правильный пример. Разве можно это понимание спустить сверху? Вот давайте к вам сейчас придет Путин и скажет: уважай Громову! А ты эту Громову не знаешь, с чего ты должен ее уважать? А вот должен же. Уважать, понимать, проявлять сострадание, взаимопомощь.

У нас люди привыкли ждать, чтобы им кто-то сказал, как правильно. Но мы сами должны чувствовать. Вот должен же мужчина уступить беременной женщине место в автобусе? Это надо как-то специально объяснять?
— Видела на соревнованиях по плаванию среди паралимпийцев: в одном заплыве участвовали спортсмен с одной рукой и спортсмен без рук вообще. Понятно, что возможности в таком случае совсем не равные. В лыжах это неравенство тоже присутствует?
— Я думаю, что, в принципе, нельзя ни в одном паралимпийском виде спорта сделать справедливые соревнования. У нас так же бегают на лыжах без одной руки, без обеих рук, без одной ноги, а у кого-то нет только пальцев; и у каждого класса есть свой процент, по которому идет пересчет времени, показанного спортсменом.

Когда-то это справедливо, когда-то не очень; многое зависит от погоды, от дистанции, от рельефа и так далее. Но нельзя же сделать соревнования только среди спортсменов, у кого, например, нет рук до локтей. Это же будет тоже не совсем правильно, если мы проведем Паралимпийские игры среди двух или трех таких «равных» спортсменов.

Поэтому всех объединили, сделали проценты. Скорее всего, они не совсем справедливые. Эти проценты еще и меняются постоянно: сегодня одни, завтра совсем другие. Это сложный вопрос, над ним работают. Ну а мы просто выходим на старт и боремся до последнего, чего языком-то молоть?
автор Дарья Максимович/фото ТАСС, архив героини
Это проект журнала «Нация» — «Соль земли. Второй сезон»: о современниках, чьи дела и поступки вызывают у нас уважение и восхищение.

Александр Рагулин стал прогрессировать быстрее братьев, и в 1962 году на него обратили внимание в ЦСКА, лучшем клубе страны. Защитник, который не проигрывал практически ни одного единоборства, оказался востребован не только в клубе, но и в сборной страны.

Рагулин отличался не только умением вести силовую борьбу (при 185 см роста и 105 кг веса) у своих ворот, но и тонкой организацией атакующих действий: вовремя подключиться в чужой зоне и точно бросить по воротам он умел не хуже, чем защищаться. При этом он умудрялся оставаться всегда хладнокровным и рассудительным. Такого сочетания индивидуальных качеств не было больше ни у одного хоккеиста в стране.

На своем первом чемпионате мира в 1961 году в Швейцарии Рагулин вместе с командой завоевал бронзовые медали. Кто бы тогда мог подумать, что это лишь досадное недоразумение, по сути, в начале большой карьеры…

В последующие девять лет (1963-1971) сборная СССР с Рагулиным в составе выиграла 9 (!) чемпионатов мира подряд. Советской машине просто не было равных. А сам защитник от канадцев после Суперсерии 1972 года получил прозвища Большой Раг и Русский медведь — такой же большой, неуступчивый, непобедимый. А вот на родине Рагулина звали просто Сан Палыч, сокращенно от имени-отчества. Причем прозвище придумал сам Анатолий Тарасов.