Булат Окуджава

Былое нельзя воротить, и печалиться не о чем,
у каждой эпохи свои подрастают леса…
А все-таки жаль, что нельзя с Александром Сергеичем
поужинать в «Яр» заскочить хоть на четверть часа.

Теперь нам не надо по улицам мыкаться ощупью.
Машины нас ждут, и ракеты уносят нас вдаль…
А все-таки жаль, что в Москве больше нету извозчиков,
хотя б одного, и не будет отныне… А жаль.

Я кланяюсь низко познания морю безбрежному,
разумный свой век, многоопытный век свой любя…
А все-таки жаль, что кумиры нам снятся по-прежнему
и мы до сих пор все холопами числим себя.

Победы свои мы ковали не зря и вынашивали,
мы все обрели: и надежную пристань, и свет…
А все-таки жаль — иногда над победами нашими
встают пьедесталы, которые выше побед.

Москва, ты не веришь слезам — это время проверило.
Железное мужество, сила и стойкость во всем…
Но если бы ты в наши слезы однажды поверила,
ни нам, ни тебе не пришлось бы грустить о былом.

Былое нельзя воротить… Выхожу я на улицу.
И вдруг замечаю: у самых Арбатских ворот
извозчик стоит, Александр Сергеич прогуливается…
Ах, нынче, наверное, что-нибудь произойдет.

БУЛАТ ОКУДЖАВА

ПОСРЕДНИК

Сидишь, одета в платье ситцевое,
облокотясь о стол рукою,
а платье-то давно повыцвело,
да и лицо уже другое.

А рядом ходит в белых валенках,
по-воробьиному щебечет
такой неизмеримо маленький,
но очень нужный человечек.

То хмурит брови, то смеется,
то, обижаясь, горько плачет,
то вдруг в ладонь твою уткнется
комочком мягким и горячим.

И пусть ты буднично одета,
устала пусть, но для него
нет лучше платьица, чем это,
и лучше мамы — никого.

Бывает: спор меж нами вьюгой,
и крови жгуч к лицу прилив,
и мы стоим друг против друга,
чего-то там не поделив.

А он в углу, в игрушках, замер
и, игры все забыв, сидит
и смотрит круглыми глазами,
за нами пристально следит:

как будто замер перед боем,
как будто, сжавши кулачки,
готов тебя прикрыть собою,
готов помериться со мною,
своим силенкам вопреки.

И тотчас, словно пробуждение,
весь спор поник, весь пыл угас,
и ссора стороною где-нибудь
идет, не задевая нас.

<1955>

Вдова

Он не писал с передовой,
она — совсем подросток —
звалась — соломенной вдовой,
потом — вдовою просто.

Под скрип сапог, под стук колёс
война её водила,
и было как-то не до слёз,
не до раздумий было.

Лежит в шкатулке медальон
убитого солдата.
Давно в гражданке батальон,
где он служил когда-то.

Но так устроено уже:
не сохнет лист весенний,
не верят вдовы в смерть мужей
и ждут их возвращенья.

Не то чтоб в даль дорог глядят
с надеждою на чудо,
что, мол, вернётся он назад,
что вот придёт домой солдат
неведомо откуда.

А просто, бед приняв сполна,
их взгляду нет границы,
и в нём такая глубина,
что голова кружится.

Как будто им глаза даны,
чтобы глазами теми
всем не вернувшимся с войны
глядеть на мир весенний.
(1946)

БУЛАТ ОКУДЖАВА

***
Надежда, белою рукою
сыграй мне что-нибудь такое,
чтоб краска схлынула с лица,
как будто кони от крыльца.

Сыграй мне что-нибудь такое,
чтоб ни печали, ни покоя,
ни нот, ни клавиш и ни рук…
О том, что я несчастен, врут.

Еще нам плакать и смеяться,
но не смиряться, не смиряться.
Еще не пройден тот подъем.
Еще друг друга мы найдем…

Все эти улицы — как сестры.
Твоя игра — их говор пёстрый,
их каблуков полночный стук…
Я жаден до всего вокруг.

Ты так играешь, так играешь,
как будто медленно сгораешь.
Но что-то есть в твоем огне,
еще неведомое мне.