Верный метод сближения
Спокойствие в семье Соловьёвых кончилось, когда сын Андрюша решил жениться. Анечку Соловьёвы знали давно — ребята три года встречаются, а вот с её родителями встречаться не доводилось. Потому что Ермаковы — коренные жители деревни – в город не приезжали, к себе не приглашали. Ни у кого даже мысли не возникло познакомиться.
А тут свадьба, не отвертишься, до торжества надо хотя бы один раз встретиться, навести мосты, так сказать. Соловьёв-старший авторитетно заявил, что ничто не сближает так, как количество выпитого спиртного и они пригласили будущих родственников в гости.
Родители Ани оказались людьми неразговорчивыми, можно сказать, угрюмыми. Возможно, причиной тому была непривычная городская обстановка. Аня смущаясь, показала родителям уборную и ванну, шёпотом поясняя, что гигиенический душ не предназначен для мытья рук.
— В деревне туалет на улице, — пояснила она, — Они к такому не привыкли.
Соловьёвы пожали плечами — это же не главное в людях.
Разговор не шёл. Раиса, будущая свекровь и так, и эдак пыталась разговорить сватью, но безуспешно: та не интересовалась ни жизнью знаменитостей, ни модой, ни новой коллекцией сумок от Кочинелли. А про деревенскую жизнь Соловьёва знала только одно — она существует.
Соловьёв-старший тоже старался развлечь будущего родственника, рассказывал историю дорогого коньяка, намекая, что сей благородный напиток дозволено пить только с близкими людьми, коими они скоро станут. Но родственничек всё больше хмурился и отмалчивался.
Аня понимала причину такого поведения родителей — стесняются, а попросить будущих свёкров помолчать не смела. Возможно, десять минут тишины разговорили бы её родителей.
Но будущий свёкор решил вопрос сам.
Сходив в очередной раз на кухню, он вернулся с закатанными рукавами, являя миру свежий шрам на правой руке.
— А вот недавно со мной история случилась, поехал я, значит, в командировку — конференция. Организаторы сняли гостиницу на окраине города, ну я человек привычный, капризничать не стал. Главное: кафе при гостинице, удобства в номере, есть куда тело на ночь уложить, а остальное неважно. Всего два дня ночевать, потерплю. Так вот в первую ночь дёрнул меня чёрт спуститься к машине: записи там остались.
Спускаюсь по ступенькам и чувствую неладное. Слишком уж тихо вокруг, мои шаги по холлу эхом раздаются, я вроде и стараюсь тихо идти, а всё равно грохот такой, словно бегемот идёт топ топ топ. И чем тише я иду, тем громче шаги мои слышатся. Там в холле, возле лестницы, цветочная кадка стояла с большим деревом, слышу, кто-то за ней шебуршится, а в темноте разглядеть не получается. «Кто здесь?» — шепчу, а в ответ только шуршание и дыхание. Напротив лестницы витраж от пола до потолка, я оборачиваюсь, гляжу — луна в окно заглянула. Такая знаете огромная, рыжая, а посередине облако. Совсем как в фильмах ужасов.
Я опять к лестнице, прямо посередине дерева этого два жёлтых глаза на меня таращатся. Я быстрей пошёл, а меня будто за ногу кто-то держит, не могу от пола оторвать её. Дёрнул посильнее, и вроде получилось, только звук такой раздался, будто доска паркетная оторвалась.
Соловьёв-старший обвёл глазами присутствующих, все замерли с открытыми ртами, ждут продолжения, а жена в испуге рот прикрыла ладонью, словно не мужа родного видит, а призрака. Он продолжает:
— Спустился, значит, я по ступенькам, думаю, подойду на ресепшен, поговорю с администратором и сердце колотиться перестанет. Подхожу к стойке, а там нет никого. Ну, думаю, в туалет, наверное, отлучилась или отдыхает. Кроме меня только в двух номерах люди, чего ради нас сидеть на посту? Смотрю, на столе нож лежит, лезвие широкое, и будто бы кровь на нём. Всё, думаю, вляпался. И дались мне эти записи ночью, спал бы себе в номере. Меньше знаешь, крепче спишь. Заглянул за стойку — нет никого, только одежда какая-то валяется. Я отпечатки пальцев стёр со стойки и пошёл на улицу.
— Зачем? — ахнули разом и гости, и домочадцы.
— Затем, что в номер возвращаться страшнее было. Как вспомню тот жуткий холл, так бежать оттуда хочется. Мне, грешным делом, мысль в голову пришла в машине посидеть, покуда светать не начнёт. Известно ведь нечесть и бандиты дневного света боятся.
Соловьёв-старший разлил по бокалам коньяк, и взглядом пригласил пригубить. Все послушно подняли тару, выпили, закусили лимончиком и выжидающе посмотрели на хозяина дома.
— Выхожу я во двор. Тишина стоит такая, что оглохнуть можно. Открываю багажник, и тут меня кто-то за ногу трогает, я аж подпрыгнул. А он смотрит на меня и ухмыляется. Сам чёрный, лохматый, грязный. Сущий бандит с лесной дороги.
«Есть чё?» — спрашивает. «Нет, — говорю — братец, ничего не нет. Видишь ли, я на конференцию приехал» Он, может быть, мне и поверил бы, да только из-за угла старший вышел. «А если найду?» — рычит. Я сразу понял, что он главарь: большой, глазищи злые, сам весь в шрамах. От такого пощады точно не жди, этот обдерёт как липку и фамилии не спросит. А тут ещё подельница появилась, рыжая, мелкая, а наглости не занимать. Вцепилась в меня, и держит. Я и так, и эдак выворачиваюсь, а она держит. «Не пущу, — верещит — Чую, что врёт он нам! У нас, женщин, чуйка хорошо работает».
Соловьёв-старший замолчал, а будущий тесть сына нетерпеливо вставил:
— А инструменты-то в машине были? — это было первое, что Соловьёвы услышали от него, сказанное не из вежливости, а в поддержку разговора. Рассказчик улыбнулся:
— Инструменты имеются.
— Надо было нагнуться к багажнику, будто за деньгами, да втихаря вытащить ключ побольше, — мужчина азартно замахнулся рукой.
— Вот! Сразу видно смелого и находчивого человека, с таким нигде не пропадёшь!
— Так Люба моя из соседней деревни, я помню, ходил к ней, а меня потом всей деревней «провожали». Парни местные, значит. Токмо таким макаром и спасался от них. То одно скумекаю, то другое.
— Его ребята Хитрецом прозвали, — вставила сватья, улыбнувшись воспоминаниям, — Он и ходил-то за мной не так, как другие ходют, всё забавы придумывал.
— В жизни только так жить и надо. Не обманом, а соображалкой, — будущий тесть постучал себя узловатым пальцем по голове.
— Верно говорите, Артемий Ильич, — вставил Соловьёв-старший, — Давайте за это коньячку примем.
— Давайте, Станислав Евгеньич! — с радостью воскликнул будущий тесть.
— Да что же мы как не родные по имени-отчеству друг друга величаем, без пяти минут родня ведь.
— Согласен! Мне Тёма привычнее, так и зовите, а то когда Артемий говорят, то будто и не ко мне обращаются. Люба меня Тёмушкой кличет, а ежели ругается Темнотой зовёт, — хохотнул он.
— А я как слышу Станислав Евгеньевич, так будто на лекции сижу, сразу всем выкать хочется. А ежели со своими выкать, то какое удовольствие от общения?
— И не говори, Стас. Слушай, у нас в деревне стасиками тараканов называли. Ты чего? — он уставился на жену, ткнувшую его локтем в бок.
— Не думает, что говорит, темнота… — оправдывалась за мужа Люба.
— Да и пусть говорит! — успокоил Соловьёв-старший — Мне 56 лет, думаешь, я в первый раз слышу, что тараканов стасиками зовут? Если и со своими каждое слово обдумывать, то как жить-то?
— А то и, верно, сват. Ты знаешь, я вот твой благородный напиток не шибко-то понимаю, ты уж прости. Я знаешь что? Я своей самогонки в подарок привёз, а Любка говорит стыдно дарить. А она натуральная, на смородиновых почках да молодых листьях настоенная. Как мёд! Попробуем?
— Коньяк, напиток благородный, зато самогон натуральный, да с любовью сделанный. Неси давай!
Через десять минут за столом стало веселее и по-домашнему шумно. Пропала куда-то скованность. Сватьи рецепты обсуждать принялись, хоть какая-никакая тема общая. Тут Аня встрепенулась:
— Дядя Стас, а история-то ваша чем кончилась? С бандитами теми?
— Кхе-хе, — потирая подбородок отозвался Соловьёв-старший, — С той бандой я разобрался по-мужски, как положено, Анечка. Мы с ними даже сдружились, они и на следующий день ко мне пришли, у ворот гостиничных ждали. Так сдружились, что расставаться жалко. Вот у меня и фото на память в телефоне осталось.
Он достал телефон, все дружно потянулись к нему. Станислав Евгеньевич пролистал до нужного момента и предъявил присутствующим фотографию, где он сидит в обнимку с двумя бродячими псами, а на коленях у него рыжая кошка, видно тоже бездомных кровей.
Все так и ахнули, расхохотались так, что вилки на столе подпрыгнули.
— Ну ты заливать, ну заливать! — вытирая слёзы смеялся Артемий Ильич.
— Я-то думала, что как в девяностые рэкетиры вернулись.
— Вот потому-то я за него замуж и вышла, — просмеявшись, призналась Раиса — Он и в молодости заливал, и сейчас любого заболтать может. Сколько лет вместе живём, а я всё верю ему. Рот разину и верю, вот дурёха.
— Ну не зря же у меня фамилия Соловьёв, должен же оправдать.
— Дядя Стас, а на верхнем этаже кто за ногу держал, кто с дерева жёлтым глазом зыркал, а нож у администратора? — не унималась Аня.
— В той гостинице, Анечка, животных очень привечали, она ж на отшибе, рядом с частным сектором, скотинки там много, вот и подкармливали. Жёлтые глаза — это кошка прокралась внутрь и на кадке с цветком устроилась, а от луны глаза у неё светились. Нога моя прилипла к тому, что пролили на пол. В соседнем номере с детьми жили, вот они мыльные пузыри разлили, похоже. Нога и прилипла, только не так сильно, как я вам преподнёс. А нож я для красного словца придумал.
— А шрам на руке?
— В гараже зацепился, когда в погреб за огурцами лазил. Но это же не по-геройски, вот и не рассказывал вам.
— Ну дядя Стас, ну выдумщик!
— Привыкай, Анечка. А не придумай я эту историю, так твой батя и увёз бы самогонку обратно в деревню, так и не угостился бы.
— А что-то это мы про неё запамятовали? — прищурился Артемий Ильич, — Давай-ка, сват, по маленькой.
— А, давай!
Прав был Станислав Евгеньевич — ничто так не сближает, как количество выпитого… Но куда важнее чувство юмора, да простые, лёгкие отношения.
Инет
