Выпитая женщина. Люба. Автор: Айгуль Шарипова

КОФЕЙНЫЕ РОМАНЫ Айгуль Шариповой

Выпитая женщина. Люба

— А знаешь, я вообще не хочу напрягаться! Хочу, чтобы муж зарабатывал, а я найду дело по душе и как мама выражается, себе на булавки буду зарабатывать.

— Слушала подкаст одного психолога — очень крутая тётка, я тебе ссылку потом кину. Так вот она говорит: всё, что я зарабатываю — моё, всё, что зарабатывает муж — наше. Я считаю, так и должно быть в нормальной семье.

— Ага, у женщин и так хлопот невпроворот, а если ещё на работе себя гробить, то вообще жизни не увидишь…

****

Я сидела на лавочке, ждала Витю из больницы и случайно услышала разговор двух девушек лет 15 и грустно улыбалась их словам. Такие ещё наивные и милые рассуждения, полные радужных красок планы.

Вспомнила себя в их возрасте и оборачиваясь на прошедшую жизнь, понимаю, что это было самое беззаботное время. Прекрасное время, когда мир ярче, ароматнее, вкуснее. Живы были родители и от всего исходила какая-то гармония.

Я задумалась: а когда же всё пошло не так? Одна за другой всплыли картинки из жизни, будто диафильм посмотрела.

Мне 17. В голове май, за окном июнь. Я влюблена. Ослеплена. Ошарашена взрослым мощным чувством.

Ему 34. Иссиня-чёрные виски чуть подёрнуты сединой. Мне представляется, как кто-то тонкой кистью серебрит его волосы. «Один, второй, третий. Всё, — говорит кто-то, — ему хватит». С каждым мазком в него входит вековая мудрость, знания. Он столько всего знает! Я готова слушать часами, сидя в нашем укромном месте у реки под ветвями ивы, спрятавшей нас от чужих глаз.

Наши встречи сами как пятна-кляксы на фоне однотонной размеренной жизни. Встречи-праздники. Встречи-полёты. Я ждала их сильнее, чем земледельцы ждут дождя в засушливое лето. Я мечтала, я представляла, как снова и снова буду водить пальцем по линиям на его ладонях, разглядывать пышные ресницы, целовать мягкие губы. Мне так хотелось, чтобы лето длилось бесконечно, а ива никогда не сбросила свои длинные листья. Как же я была глупа и счастлива.

— Скоро у нас будет малыш! Я беременна! — запыхавшись я впорхнула в наше местечко. Он изменился в лице, опустились, распахнутые навстречу мне, руки.

— Ты не рад? — не такой реакции я ждала.

— Рад, конечно, рад. Сядь сюда, малышка, — он усадил меня на сложенную куртку, пригладил усы, — Малышка, ты не можешь родить ребёнка.

Он вытащил из кармана обручальное кольцо и надел на свой безымянный палец.

— Я несвободен, Любаша, извини я хотел тебе сегодня это сказать. Я не могу уйти от жены.

— Ты её любишь?

— Нет, конечно, нет! Я люблю тебя, только тебя. Но…

— Тогда уйди от неё, если она неглупая, она поймёт, что мы жить друг без друга не можем.

— Неглупая, — протянул он, — Поэтому и не могу уйти. Моя карьера зависит от тестя, уйди я от неё, всё пропало.

Наверное, он пожалел, что сказал последнюю фразу, но я её сразу и не поняла. До меня смысл дошёл только через несколько лет, когда я читала «Поющие в терновнике». Отец Ральф сказал Мэгги: «Я продал тебя, моя Мэгги, продал за тринадцать миллионов серебряников» . Вот тогда до меня и дошло…

В тот день он поспешно собрался, пробормотав про работу и пообещав приехать на следующей неделе. В душу вселилась тревога, еле дождалась заветного дня. Шла и боялась, что его нет на нашем месте. Но он приехал. Торопливо всучил бумажку с адресом и деньги:

— Любаша, завтра же поезжай в город, вот по этому адресу найдёшь врача. Я с ним обо всём договорился, сделает в лучшем виде, без последствий. Вечером уже будешь дома. Денег должно хватить и на билеты, и на мороженое. С врачом я уже рассчитался. Но ты же понимаешь, никто не должен ничего знать. Ты понимаешь?

Я кивнула. Но понимала ли? Мне было пять лет, когда я разбила любимую бабушкину вазу. Синюю с золотистой каёмкой. Помню, я тогда стояла и с ужасом смотрела на тысячи осколков. Таким же расколотым на части было сейчас моё сердце. Не помню, как дошла до дома, а, может, меня довели? Помню только, что к вечеру у меня поднялась температура, меня трясло. Мама хотела дать таблетку, а я ответила, что пить не буду, я беременна. И буду рожать.

Слёзы. Боль. Крики. Обвинения. Чёрный мрак будней. Я не замечала, как менялись дни, не ощущала вкуса еды, не спала. Единственным человеком, который меня поддержал была бабушка. С мамой мы потом помирились, хотя я знаю, что втайне она осуждала меня всю оставшуюся жизнь. А вот с отцом наладить отношения так и не удалось. Я и понимаю его — единственная дочь опозорила семью. И спрашиваю себя: неужели окажись моя дочь в таком положении, я прокляла бы её? Конечно, нет.

Но не я ему судья. Он имеет право на свои чувства.

Едва мне исполнилось 18 родился Лёша. Красивый, черноволосый, одной улыбкой покоряющий сердца. Я переехала к бабушке, и жизнь как-то текла. То ли мимо меня, то ли рядом. Но никого кроме Лёши, я не видела.

В полтора года отдала его в ясли и устроилась на работу. Вот там за мной и начал ухаживать Витя. Я долго не открывала сердца, но он был мягок и настойчив. Конечно, он знал, что у меня есть сын, да ещё и без отца, но говорил, что любит так сильно, что его любви хватит и на меня и на Лёшу и на наших будущих детей.

Я сдалась в плен его сладких слов. Да и устала от одиночества: подружки разъехались, а те, кто остался в посёлке были заняты делами по возрасту, и пелёнки их мало интересовали. На себе-то я уже поставила крест — посёлок не город, здесь за спиной, не смущаясь, шепчутся. Многие считают, коли родила без мужа, так и гордости у меня нет, с любым пойду. Вот и доказывай каждому, что без любви никто мне не нужен.

Любила ли я Витю? Не так, как Лёшиного отца, без девичьих грёз и мечтаний, но любила. Ровно, без кипящих внутри эмоций, любила. Уважала. Родила дочку Василису.

И вроде бы всё спокойно в жизни. Лёшу Витя не обижал, тот его папой звал, хотя когда стал постарше, я ему всё рассказала, опасаясь, что без моего ведома «добрые» люди доложат. Как Василиса пошла в садик, а отдали мы её почти в 4 — болела часто, я собралась на работу выходить. Витя отговаривал. Мол, платят копейки, образование у меня — школьный аттестат. Чего спрашивается там время тратить, коли дома работы всегда хватает? И огород без присмотра не оставить, и на кухне все привыкли к разносолам, и скотинку завести можно.

Нехотя согласилась. Устала я от домашних дел, не хватало мне общения с коллегами, коллектива. А сказать это не могла. Однажды попробовала, так муж обвинил, что я из дома сбежать хочу, что мне коллеги семьи дороже. Не нашла нужных слов донести до него свои чувства. Ведь рассуждал-то он здраво, логически. Так и осталась на хозяйстве.

Думала поступить учиться на заочное, так опять идея неугодной оказалась. Мол, на сессии ездить надо, а кто Василису из садика забирать будет? Кто уроки с Лёшей учить? Кто обед варить станет, коли я над курсовыми корпеть начну?

Сердцем понимала, что нельзя так. Эта дорога никуда не заведёт, жизнь-то длинная. Но так боязно было что-то менять, отстаивать своё по праву, заявлять о себе громко. Вот я и затыкала голос души работой: дома-то её всегда невпроворот.

Наверное, тогда я и умерла второй раз.

Вязкая, как кисель, текла жизнь. А, может, и не текла вовсе, а стояла, только часы неустанно отсчитывали секунды. Но с них какой спрос? Работа у них такая… Всё в жизни зависит от самого человека и от его выбора. Ни на кого не свалишь вину, никому не выручишь впопыхах ответственность — у всех своего багажа хватает.

Я выбрала терпеть и кто тому виной, если не я?

Когда Витя впервые поднял на меня руку, я захлебнулась… удивлением. Да, не возмущением, не злобой, а именно удивлением. Почему он не сделал этого раньше? Ведь я никчёмная, бесполезная нахлебница. От меня проку не больше, чем от дырявого корыта. Именно это я слышала весь последний год. Я старалась как могла, пыталась угодить. Но оказалось, это так не работает, чем больше я делаю, тем меньше это ценится.

Сейчас я понимаю, что та пощёчина была самой разрушительной. Потом он бил гораздо сильнее, но именно первый удар выдал индульгенцию и сообщил: «С ней так можно». Если раньше я боялась говорить о своих желаниях, отстаивать права, то сейчас просто боялась мужа. Я не знала в каком настроении он вернётся домой и пыталась предугадать по походке, выглядывая в окно. Боялась недосолить еду, неидеально выгладить рубашку, не знала, что послужит спусковым механизмом в следующий раз.

Наверное, единственное за что могу сказать спасибо Вите — он никогда не бил меня при детях. Он приходил домой в обед — они были в школе, он уходил, а я заливала раны. А к возвращению семейства ужин был готов, я улыбалась. Хотя, может, и зря не бил… Думаю, если бы он хоть раз ударил меня при Лёше (а ведь сын был уже не маленьким мальчиком, а юношей), то мне пришлось бы что-то делать. А так я привычно пустила всё на самотёк, думая, что всё утрясётся само собой. И, конечно, старалась стать лучшей, считая, что я сама виновата, я никчёмная.

Мы продолжали жить в доме моей бабушки (её я уже похоронила), юридически дом был моим, но я чувствовала себя лишней, недостойной. Если смотреть со стороны, то единственным правильным решением было бы — развестись, выгнать Витю. Но за столько лет он внушил мне: всё, что построено, нажито, достигнуто — не моя заслуга. Я лишь нахлебница, да ещё и с нагулянным ребёнком.

Мне 35. Ни профессии, ни работы, ни близкого друга. К маме идти — стыдно. Да и чем она могла бы мне помочь? Разве что добрым словом, но я давно уже не ждала их в свой адрес. Как так вышло? Где та 17-летняя девчонка, мечтающая о счастье. Где ты, Любаша?

Время текло, дети росли, жизнь не менялась. Когда мне исполнилось 40, а Вите 43 наш дом внезапно опустел. Лёша, отслужил в армии, устроился на работу в городе, поступил на заочный. Василиса, окончив колледж в посёлке, тоже уехала искать счастья в город. Конечно, они приезжали, но редко, у молодых своих дел невпроворот.

Вот тогда между мной и Витей произошло какое-то сближение. Видно разом возникшая тишина оглушила и его тоже. Мал-помалу мы начали разговаривать, он перестал поднимать на меня руку, хотя страх так просто не убрать из сердца. Я старательно просеивала все произносимые слова, опасаясь взрыва.

Соседка предложила отучиться на швею от биржи труда, я согласилась. Когда сказала об этом мужу, ждала обвинений, упрёков, а он просто кивнул. Биржа труда помимо учёбы, выплачивала стипендию. И, кажется, это были мои первые деньги с момента декретных. Я держала их в руках и не знала на что потратить. А главное, можно ли? Имею ли я право?

Решила пока копить. Когда приехали дети, попросила их купить швейную машинку. Они никогда не сказали, сколько добавили, но машинку купили дорогую. Потратив больше, чем я дала. Я разревелась. Я же недостойна таких подарков! Соседка принесла ткань — у неё с советских времён рулоны лежали — я продолжала учиться шить, хотя преподаватель говорила, что у меня отлично получается. Мне казалось она просто хочет меня утешить.

С соседкой нашили гору прихваток, фартуков, халатов и предложили их на рынке. Начала понемногу общаться с людьми. Я была похожа на человека, который всю жизнь ходил с опущенной головой, и вот теперь я осторожно, по миллиметру поднимала голову и смотрела на мир. А он оказался не таким ужасным. Он больше был равнодушным. Никому кроме меня не было дела до моих переживаний. Времена поменялись и родить без мужа не порицалось (хотя, конечно, и не одобрялось), да и вообще все были заняты своими проблемами, и никому не интересно, что творится у другого в душе.

Не успела я насладиться этим новым чувством, как последовал очередной удар — инсульт у Вити. Семейный бюджет держался на нём, мои заработки были ещё копеечными. И вот сейчас мне предстояло не только ухаживать за беспомощным мужем, но и как-то решать финансовый вопрос.

Настроение Вити менялось ежесекундно. Вот он бессвязно кричит, прогоняя меня. Вот плачет, как дитя, уткнувшись носом в мои колени. Вот яростно берётся за эспандер. А вот сидит, уперевшись взглядом в одну точку. Он отчаянно хотел курить, но я не разрешала, а отнять он не мог, отчего злился ещё больше.

Я мечусь между ним, огородом и скотом. Через два месяца ещё один удар — Витя набрал кредитных карт, и теперь банки требуют выплат. Совместно с детьми принимаем решение продать всю живность, потому что ни сил, ни времени у меня на неё нет, а выдёргивать детей из активного строительства своей жизни я не имею права. Они и так помогают как могут. За полгода мы совместно выплатили долги.

Получать инвалидность Витя отказывался, это унижает его достоинство. А мне и в голову не приходило возразить ему, что гораздо унизительнее вот так бросить всё на меня, включая кредитки, о которых я не знала. Я думала, что раз он столько лет он содержал меня, то пришло моё время…

Мне 45. Я устала во всех возможных проявлениях усталости. Говорят, женщина — это сосуд, наполненный энергией. Так вот я выпитая женщина. Выпитая до капельки, до донышка.

Но, с другой стороны, я взяла жизнь в свои руки. Устроилась на работу в колледж, где училась Василиса — вечерами мою полы. Днём ухаживаю за Витей и беру небольшие заказы: кому брюки подогнуть, кому юбку укоротить, вместе с соседкой продолжаем шить мелкие вещи, правда, уже не так быстро, да и продавать стало сложнее — посёлок небольшой, многие предпочитают отовариваться в городе.

Витя за два года смирился со своей болезнью, разговаривать ему всё ещё тяжело, но это больше из-за отсутствия практики. Руки медленно, но верно возвращаются к былой сноровке. У рук, в отличие от речи, тренировки больше — пока я работаю, Витя вынужден обходиться сам. Вчера он предложил завести уток или гусей, говорит сам будет ухаживать, а ближе к Новому году заколем и продадим. Мысль мне понравилась, да и мне будет легче, если он чем-то занят.

Вот так и живём — тянем лямку. Говорят, после 40 жизнь только начинается. Наверное, так и вышло, но больно уж старт тяжёлый. И голова постоянно болит — Витины побои не прошли бесследно. И начинать жизнь с борьбы за выживание трудно. Но выбора нет, на месте стоять и в тенёчке отсидеться не получится.

Сижу на скамейке возле больницы, жду его — он наконец-то решил оформить инвалидность и получать хоть какие-то льготы. Так что нам предстоит пройти и этот путь, знаю, занятие хлопотное. Невольно слушаю молоденьких девочек, рассуждающих о сладкой жизни. И хочется мне им сказать, что только они хозяйки своей жизни. Нельзя безвольно плыть по течению и обвинять его, что не туда несёт.

Встань, возьми и сделай. Даже если страшно и трудно. Сколько лет я потеряла! А ведь могло бы быть всё иначе, будь я немного настойчивей.

Но иногда я спрашиваю себя: за что я расплачиваюсь? За то, что любила без памяти? За то, что не побоялась родить, едва став совершеннолетней? За то, что привела в этот мир замечательных детей и дала им лучший старт — свою заботу и любовь? За то, что хотела стать хорошей женой?

Где, в каком месте я ошиблась?

Но что мне даст ответ на вопрос? Соломки уже не подстелешь, а жить нужно сейчас. Знаю только одно — человек сам отвечает за свою жизнь. Если выбираешь зарабатывать «себе на булавки» и ждать, что остальное принесёт муж, то можешь горько разочароваться и обнаружить себя однажды без денег, работы, друзей, зато с долгами.

Наверное, надо быть благодарной судьбе уже за то, что дети у меня замечательные, и лет-то мне всего 45 — считай ягодка.

Я справлюсь, было бы здоровье…

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.