Светлый Ангел

Каждый вечер, уложив двухлетнего Сережку спать, бабушка доставала из кармана юбки ключ, который всегда был при ней, и направлялась в чулан. Там, притворив входную дверь и задвинув засов, извлекала из только ей известного потайного местечка другой ключ и отпирала большой дубовый ларь, в котором хранились запасы того ценного, без чего нельзя было выжить в трудные и голодные послевоенные годы, а именно: мука, соль, спички, сухари и зерно. Впрочем, и запасами-то это назвать было трудно.

Муки оставалось совсем немного: треть мешка ржаной и половина ведра пшеничной. Сухарей тоже было меньше трети мешка. Зерно же бабушка и в расчет не брала: два ведра жита на весенний посев и небольшой мешок пшеницы, хранившийся как неприкосновенный запас на самый крайний случай. Радовал лишь запас соли, еще довоенный: серая, грязноватая окаменевшая глыба, занимавшая больше половины одного из четырех отсеков высокого ларя, из которой при помощи старого топора и добывалась соль.

В углу соляного богатства красовался десяток яичек, предназначенный к праздничному столу на Пасху Христову. Их бабушка втайне от внуков собирала от двух куриц, зимой живущих в доме под печкой, а сейчас свободно расхаживающих по двору и на вольных хлебах после зимней бескормицы нагуливающих формы, подобающие настоящим хохлаткам.

Повздыхав горько над бесценными богатствами и прикинув, что до нового урожая богатств этих может и не хватить, бабушка бережно насыпала в отдельные баночки муки – немножко пшеничной и побольше ржаной, ставила баночки в плетеную корзинку, добавляла туда же из развешенных под потолком холщовых мешочков сушеную морковку, чернику и малину, запирала ларь, прятала ключ, запирала чулан и возвращалась в дом, где ее уже ждали старшие внуки.

Девчонки Нина и Тоня уже успевали приготовить теплую воду и расставить три чистые глиняные кринки – одну большую и две маленькие, а семилетний Вовка, родившийся летом сорок первого и с малых лет привыкший быть мужчиной в доме, приносил ведро с серо-зеленым порошком из заготовленной еще прошлым летом, высушенной и растолченной в ступе травы-лебеды.

Бабушка наливала во все три посудины теплую воду, насыпала в одну из них пшеничную муку, в другую – ржаную, а в самую большую к ржаной муке добавляла порошок из лебеды и расставляла миски перед внуками. Дети усердно и очень умело перемешивали эту массу: получалось тесто. Посолив и добавив дрожжи, бабушка ставила миски на шесток, где тесто до утра бродило и поднималось.

Рано утром бабушка топила печь, выкатывала тесто, готовила завтрак, а потом выпекала три хлеба: маленький пшеничный для двухлетнего Сережи, маленький ржаной делила на две части – одну побольше укладывала в туесок на обед сыну в поле, другую на обед невестке, добавляла туда по паре картофелин и по головке лука. Третий же хлеб, с лебедой, тоже резала пополам, одну половину убирала на полицу – широкую деревянную полку, расположенную под самым потолком. Половина эта предназначалась на ужин.

Чтобы не искушать старших внуков, на ту же полку убирался и душистый Сережин хлебушек. Оставшуюся половину хлеба бабушка делила между старшими внуками на завтрак и на обед, утром добавляя к хлебу пюре из картошки, иногда с грибами, а днем, в обед, – горячий суп из овощей, приправленный горстью ячменной или овсяной крупчатки.

Сама бабушка хлеб не ела, довольствовалась жидким супом и морковным чаем. Дети мигом съедали свои порции, а потом смотрели, как бабушка кормит Сережу, раскрошив часть белого, вкусно пахнущего хлеба в топленое молочко, половину литра которого каждый день брали для Сережи у прижимистой соседки Полинарии, которая перед тем, как отдать банку с молоком, а молоко она давала только вчерашнее, обязательно снимала с него сливки, после чего ставила в тетрадке крестик – вела учет, чтобы осенью, после сбора урожая и расчетов с колхозниками, получить за молоко деньги.

Глядя на голодные глаза внуков, на их худые, изможденные фигурки с выпирающими, распухшими от недостатка пищи и витаминов животиками, бабушка тихонько говорила им: – Потерпите, мои милые, вот придет лето, ягоды собирать будем, потом грибы, щавель уже на пригорочках расти начал, полегче будет. А уж как осень-то настанет, получат папа с мамой пшенички за работу, муки намелем белой, пирогов испечем больших да сладких, наедимся досыта. А к зиме, Бог даст, и козочку купим, с молочком своим будем. Коровку-то нам не осилить. Жаль, пала наша Краснуха, не пережила войну.

А Сережа-то ведь маленький совсем, нельзя ему хлебушек черный, да с лебедой, кушать, и без молочка нельзя, иначе он заболеет, а как заболеет, так и сами понимаете, что случиться может. Девчонки и Вовка слушали бабушку и все понимали, но все равно очень хотели и молочка тепленького, и хлебушка беленького, да так хотели, что однажды и не удержались. Сережка крепко спал, а бабушка, наказав девочкам строго смотреть за малышом, ушла в лавку за керосином.

Вовка, проводив бабушку за калитку, быстро вернулся в дом, залез на стол и достал с полки вкусно пахнущий Сережин хлебушек. У него и в мыслях не было его съесть. Он просто хотел подержать его в руках и понюхать. Вовка с наслаждением вдыхал вкусный аромат свежего хлеба и не смог справиться с желанием своим. Сначала он лизнул хлебушек, а потом и откусил его – совсем немножко. Вбежавшим на кухню сестренкам, оторопевшим от открывшейся картины, тоже досталось по маленькому кусочку вкусного счастья. Завершив блаженство, дети не на шутку перепугались.

Вернувшуюся с керосином бабушку они встретили дружным плачем, уверенные, что погубили Сереженьку, теперь он обязательно заболеет, а чем закончится эта болезнь, страшно и представить. Добрая, милая и все понимающая бабушка крепко обняла всех троих, горько плачущих и искренне раскаивающихся в детской своей слабости, прижала к себе и, сдерживая рыдания, целовала их в светлые родные макушки, а потом, справившись с эмоциями, успокоила:

– Всякое в жизни бывает. И не раз еще вы сделаете что-то не так.

Жизнь гладкой не бывает, она как дорога: идет ровно, а потом раз – и рытвина или поворот крутой. Главное – понять и почувствовать ошибку свою, искренне пожалеть о ней и постараться исправить. А как исправишь, то и сердце обрадуется, и душа облегчится. Вы поняли, что неправильно поступили, и слава Богу! А Сереженьку сегодня картошечкой с молочком покормим.

Дети еще крепче прижались к бабушке, и их маленькие сердечки были наполнены огромной любовью, все покрывающей и все поглощающей, той любовью, которую посылает Господь только детям – чистым, светлым и непорочным Своим ангелам. Вечером бабушка молилась дольше обычного. Она не просила ни о чем. Она искренне благодарила Всевышнего за то огромное счастье, которое Он даровал ей.

Автор: Леонид Гаркотин

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Он мой брат

У Анны Андреевны вечером опять случился приступ. Катя дала матери таблетки и присела рядом, взяв ее за морщинистую, родную руку. Анне Андреевне было всего 49 лет, но сказывались тяжелые военные годы, проведенные в эвакуации на Урале.
— Катюш, мне сегодня опять Максимка приснился, — слабым голосом сказала Анна Андреевна, с трудом сдерживая слезы, — Такой большой и красивый, ему ведь уже 26 лет. Он, наверно, уже женился, и детки у него есть. Как ты думаешь, сколько у меня внуков?
Катя сильно сжала зубы, помолчала минуту, а потом тихо ответила:
— Мамочка, мы его обязательно найдем, пусть пока не получилось, не важно, он найдется, вот увидишь.
— Конечно, найдем, доченька, не у всех ведь есть такие родинки, правда? На спинке, на поясе, справа, будто Дед Мороз снежинку нарисовал. Маленькую такую, но самую замечательную, я ее всегда целовала, когда купала его.
Катя укрыла маму потеплее и с облегчением вздохнула, когда она стала дышать спокойно и ровно. Анна Андреевна заснула. А Катя стала в тысячный раз вспоминать мамин рассказ, о том, как потерялся ее старший брат Максим.
Осенью 1942 года продолжалась эвакуация детей и женщин с детьми из Москвы и Подмосковья. У Анны на Урале в Свердловской области жили мама и родная сестра, сама Анна уехала от них, когда вышла замуж за Николая, с которым вместе училась в институте в Свердловске.

Коля оказался замечательным любящим мужем, которому Анна вскоре родила двоих детей-погодок, Максимку и Катюшку. Но теперь Коля ушел на фронт, а Анна решилась на эвакуацию, потому что нечего было есть и немецкие самолеты часто делали налеты, каждый день от взрывов погибало много людей. Таких мамочек с детьми из их городка собралось около сотни, их посадили на грузовики и повезли в Москву, на вокзал, чтобы уже на поездах отправить вглубь страны.
Анна держала на руках обоих малышей, двухгодовалую дочь и, трехлетнего сына. Максимка кашлял и капризничал. Анна повязала сыну на шею свой розовый шарфик и дала ему отцовы часы, которые он очень любил.

Она задумалась о том, как будет в Москве тащить обоих малышей и большую сумку с вещами, как услышала гул, это был фашистский самолет. Он быстро долетел до колонны грузовиков и сбросил бомбы. Один снаряд разорвался прямо рядом с их машиной. Грузовик перевернулся, женщины и дети с криками полетели на землю. Анна сильно ударилась и потеряла сознание…
Когда она очнулась, рядом с ней не было ни Кати, ни Максимки. Анна со стоном приподнялась с земли, около себя увидела мертвые тела, но ее детей среди них не было. Уцелевшие кричали, кто-то стонал, кто-то оплакивал ребенка, а кто-то искал, охрипшим голосом выкрикивая имена. Анна тоже начала бегать и кричать, в панике рыская взглядом.

Вдруг она увидела знакомую кофточку, кинулась туда и судорожно схватила девочку, это была Катя! Невредимая, но очень сильно напуганная. Анна заплакала от счастья, но тут же вспомнила о сыне и опять задрожала от страха. До темноты Анна, с Катей на руках, бродила по полю, по близлежащему лесу, но тщетно. Максимка исчез…
В 1944 году, сразу после ранения Николая, Анна с мужем и дочкой вернулись в свой город. Анна все эти годы пыталась найти сына, вместе с мужем, вернувшимся с Войны тяжело раненым, они писали во все приюты и детские дома, но безрезультатно.
Отца Кати не стало около трех лет назад, в 1962 году. Все-таки сказалось тяжелое ранение, затронувшее легкие. Катя, после окончания института, жила с мамой, работала архитектором. И даже сама водила машину, что было большой редкостью для девушки тех лет. У них остался папин Москвич, далеко не новый, но очень шустрый.

Вот Катя и задумалась, глядя на уснувшую маму, может, проехать по той дороге, где 23 года назад немцы взорвали колонну беженцев? Вдруг что-то подскажет ей, где искать брата.

Через неделю Катя взяла пару дней отгулов, сказала матери, что едет в командировку, попросила соседку присмотреть за ней и на рассвете отправилась на своем автомобиле в сторону Москвы. Через два часа Катя свернула с главной дороги, мама ей как-то объясняла, где все это случилось. Потом еще долго ехала по грунтовой дороге, хорошо, что стоял июль, и дождей не было уже недели три.

Никакого жилья ей не встречалось, и Катя уже было испугалась, что заблудилась. Навстречу ей пока не попалось ни одной машины, даже грузовика. Приближался вечер, нужно было уже разворачиваться обратно, но вдруг небо заволокли тучи, невесть откуда взявшиеся, стало темно, подул сильный ветер, и тут Катя резко нажала на тормоз.

Впереди на дороге она увидела странную фигуру, очертаниями напоминавшую ребенка с протянутой в сторону рукой, Катя от испуга сильно зажмурилась, а когда открыла глаза, увидела опять солнышко и не привидение, а небольшой столбик с указателем, на котором было написано название маленькой деревни.

Катя поежилась, почувствовала, что очень хочет пить, и вспомнила, что забыла дома термос с чаем. Она решила заехать в эту деревеньку и попросить воды. Через несколько минут езды она увидела крышу старенькой хаты. Катя подъехала к ней и постучала в окно.
— Давненько у нас гостей не было, — услышала она низкий мужской голос сзади, — Дамочка меду захотела?
Катя резко оглянулась и увидела высокого широкоплечего бородатого молодого мужчину с сетчатой шляпой в руках. На нем сидело несколько пчелок, явно влюбленных в своего хозяина. Катя бы испугалась этого верзилу, но увидев его глаза, поняла, что это хороший человек, так смешливо и по-доброму плохой человек смотреть не может.
— Мед это хорошо, но я пить хочу, можно? – Катя наклонила голову набок, прищурилась и улыбнулась.
— Такой красивой девушке я не смогу ни в чем отказать. Заходи в дом, мы гостям завсегда рады!

Он открыл перед ней дверь и пропустил вперед. Катя с удовольствием смотрела по сторонам. Дом был небольшим, но очень уютным, везде лежали белоснежные вязаные салфеточки, на стенах висело много фотографий, с которых улыбались дети и молодые люди.

Из комнаты вышла приятная пожилая женщина, а мужчина пробасил:
— Мам, девушка пить хочет, но я, наверно, молочка с пирожками и меду принесу, надо ж угостить гостью.
— Конечно, Мишенька, — улыбнулась его мама и обратилась к Кате: — Я тетя Миля, ты не стесняйся, проходи, сейчас Миша тебя холодненьким молочком напоит, ты любишь молоко?
Катя кивнула, ей было очень легко с этими чужими людьми, и она совсем не стеснялась.
— А это все Ваши дети? – не удержалась и спросила она, показав на фотографии.
— Мои, — почему-то грустно ответила тетя Миля, — Только Мишенька неродной. Во время войны он приблудился в нашу деревню. Ему тогда года три всего было. Это было так жутко, малыш, измазанный кровью, молчал и не плакал. Просто смотрел жесткими недетскими глазками.

Мои дети, их у меня четверо, сразу завели его в хату и напоили горячим чаем с листьями смородины. Я-то на работе в колхозе была, в соседнем селе. Пришла вечером, а у меня в хате новый жилец. Я думаю, он с дороги пришел, там накануне колонну с беженцами немцы разбили.

Я пыталась его родителей найти, но не смогла. Мише на память только часы остались, видно отцовы. Он теперь один со мной живет, остальные разлетелись, как соколы, — тетя Миля подошла к вернувшемуся с банкой молока и тарелкой пирожков Мише и нежно обняла его, а он засмущался и покраснел.

Катя не могла сказать ни слова, она смотрела на Мишу и не верила своему везению:
— Простите, Миша, а у Вас нет, случайно, родинки на спине? На пояснице, — дрожащим голосом спросила она.
Миша непонимающе посмотрел на Катю и кивнул:
— Есть и на пояснице. А что?
Катя попросила показать ей родинку и часы. На спине у Миши, действительно, была родинка, чем-то даже напоминавшая снежинку, только не сбоку, а посередине. Но мама могла и забыть за столько лет, а вот часы были точно те! На них была гравировка: « Николаю. За успехи в труде». И еще, его назвали Мишей потому, что он говорил: « Я Мийсик». Он, видимо, хотел сказать — Максимка!

Катя глубоко вздохнула, переводя дыхание, и рассказала, как она здесь оказалась. Тетя Миля и Миша сначала были ошеломлены, потом все дружно плакали, потом смеялись. Миша подхватил Катю на руки и кружил по хате, приговаривая: « Как долго я ждал этого дня, сестренка! »

Катя осталась ночевать в доме тети Мили, а наутро вместе с Мишей они поехали к Анне Андреевне. Когда она узнала, кто приехал с Катей, то от счастья долго не могла сказать ни слова, только крепко обнимала сына и улыбалась сквозь слезы. Потом они долго разговаривали, до самого утра.

Наутро Анна Андреевна, забыв о болезни, весело напевала на кухне, жаря на завтрак оладушки, Миша зашел в ванную умыться, а Катя принесла ему полотенце, но когда она увидела раздетого до пояса брата, то чуть не вскрикнула, у Миши на плече была еще одна родинка, и очень большая. А ведь мама говорила, что у Максимки родинка на поясе была единственная.
Миша заметил, как изменилась в лице сестра и испугался:
— Сестренка, что случилось?
Девушка тут же замахала руками, мол, все хорошо, вспомнила, что на работу бежать надо. Она быстро собралась и ушла, оставив маму с Мишей. Но Катя забежала на работу лишь ненадолго, отпросилась, села в свой Москвич и поехала опять к тете Миле.
Когда женщина узнала, почему Катя приехала одна, то грустно кивнула:
— Да, Катюша, получается Миша не твой брат. Ведь в тот день к нам прибились два мальчика, я сначала подумала, что они братья, оба светленькие, одного возраста, они крепко держались за руки. Но потом поняла, что они разные, просто, видимо, очень испугались, а вдвоем было не так страшно.

Второй мальчик был очень слаб, думаю, у него были какие-то повреждения, и через неделю он умер. Я и мои дети никогда не рассказывали Мише о том мальчике, а сам он забыл о нем. Часы те я не знала, чьи из них, они оба ими играли.
— Тетя Миля, на втором мальчике был розовый шарф? – дрожащим голосом спросила Катя.
Тетя Мила кивнула и грустно посмотрела на Катю:
— Ты скажешь ему?
Катя помолчала и качнула головой:
— Нет, он теперь мой брат.
Через час тетя Миля привела Катю на старое кладбище и показала маленький бугорок с деревянным крестиком. Катя присела на корточки, ласково погладила землю, положила на могилку старые часы с гравировкой и прошептала:
— Прости, Максимка, что мы тебя потеряли, но теперь я буду часто приезжать к тебе. Ты больше не один.
Автор: Мария Скиба
Художник: Елена Сальникова

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Снайпер Мама Нина

Из наградного листа: «Товарищ Петрова участница всех боев полка; несмотря на свой преклонный возраст (52 года), она вынослива, мужественна и отважна, время передышек полка от боев она использует для совершенствования своего искусства снайпера и обучению личного состава полка своему искусству».

Жизнь некоторых людей — готовый сценарий для кино, документального и художественного, причём в самых разных жанрах: мелодрама, приключения, боевик… Одна из таких людей — Нина Павловна Петрова.

Она родилась в Ораниенбауме (сейчас — Ломоносов в Ленинградской области), 27 июня 1893 года. Вскоре переехали в Петербург. Отец семейства рано умер, мать осталась с пятью детьми. Нина, после 5 класса гимназии, поступила в торговую школу, а ещё через 3 года отправилась к родне во Владивосток. Там она работала счетоводом, а вечерами посещала коммерческое училище. Практически всю зарплату девушка высылала домой.

С юных лет она любила учиться, не сидела на одном месте, была активисткой. Вот и во Владивостоке она не задержалась — переехала в Ревель (ныне Таллин), где работала машинисткой, после революции — библиотекарь в Лодейном Поле.

В 1927-м, уже с десятилетней дочерью, Нина вернулась в Ленинград. Там она, с юности увлеченная спортом, не знала, чему отдать предпочтение: плавание, лыжи, баскетбол, велосипед, хоккей, стрельба… Последняя давалась ей особо хорошо. Настолько, что в 31-м, за победу в районных соревнованиях, была награждена именной винтовкой. В 32-м Петрова получила удостоверение преподавателя физкультуры, а в 35-м окончила школу снайперов, причём став одной из лучших в Ленинграде. Она работала инструктором в обществе «Спартак», выступала и побеждала в соревнованиях, одна из первых женщин города получила значок ГТО I-й ступени, только за 36-й год выпустила больше сотни ворошиловских стрелков.

Когда началась Финская война — попыталась попасть в армию. Не взяли. Оставаться в стороне Нина не хотела, зато очень хотела приносить пользу, тем более опыт сестринского дела у неё тоже имелся. В и тоге устроилась в реабилитационный госпиталь, где преподавала лечебную физкультуру и ухаживала за ранеными. Бойца прозвали её мамой.

22 июня 41-го Петрова была среди добровольцев у военкомата:

— Я в совершенстве владею боевой винтовкой и личным оружием. Работала в госпитале, сдала нормы на значок «Готов к труду и обороне». Прошу немедленно направить меня на фронт.

— Но ваш возраст. Вам 48 лет..
— И всё — таки я могу быть полезна на фронте.
— У вас семья…
— Наша Родина в опасности!
— На фронт мы отправить вас не можем…

Спустя несколько дней Нина Павловна, маленькая женщина с винтовкой, оказалась в рядах народного ополчения Ленинграда, потом оказалась в медсанбате. Пробыла она там, правда, не долго: уже в ноябре всё же стала снайпером 1-го стрелкового батальона 284-го полка 86-й Тартуской стрелковой дивизии.

Петрова была неутомима: обучала солдат, вела свой личный счёт убитых фашистов, выходила в разведку, выполняла обязанности медсестры. И снова стала мамой для бойцов.

Ей очень пригодился довоенный опыт физкультурницы: «Хороший спортсмен реагирует на опасность на 2 секунды раньше, чем нетренированный человек. А за 2 секунды можно многое сделать: нырнуть в укрытие, спустить курок, ударить штыком…», — говорила Нина Павловна своим ученикам.

А учеников у неё было много. Да и учителем она оказалась великолепным: терпеливо находила подход к каждому, помогала поверить в себя, передавала весь свой опыт. Например, одного из учеников, плохо говорившего по-русски бойца Нурлумбекова, она сначала обучила языку. После первых его успехов написала дочери в Ленинград: «Есть у нас такой парень, Нурлумбеков — молодчага, лучший мой ученик…».

Вместе со своим полком она прошла от Ленинграда до центра Германии. Судьба берегла её: как-то раз её заметил немецкий снайпер, выстрелил в голову… Но смог лишь прострелить шапку и опалить волосы.

В письме дочери писала о другом случае: «Сидела я на НП, наблюдала, замёрзла, пошла погреться. Моё место заняли лейтенант и сержант. Но сразу же после моего ухода ранило их осколками вражеского снаряда. На утро опять сидела на НП. Ушла завтракать. Возвращаюсь на НП, а он разбит прямым попаданием снаряда…».

Как-то раз маленькая женщина взяла в плен: «… Вчера я подняла солдат в атаку. Они меня все уважают и поднялись, как один, пошли в наступление. И немец не выдержал, решил, видно, что целый полк на него наступает. Тут уж мы их здорово били. Я чуть отстала, смотрю — три фрица, целёхонькие. Я винтовку на них: «Хенде хох!» Обыскала их и повела в комбату. Да двое то ли от усталости, то ли от страха идти уже почти не могли. Первого взял на плечи пленный фашист, а второго несла я. Иногда мы менялись. Они и пикнуть не смели…».

Генерал армии Федюнинский, подписывая наградные документы, обнаружил представление Петровой к Ордену Славы 1-й степени. Увидев возраст награждаемой очень удивился. Решил, что ошибка. Попросил вызвать снайпершу.

Вечером она пришла: «Она оказалась худенькой, седой, но ещё крепкой с виду женщиной, с простым, морщинистым, рябоватым лицом. На ней были изрядно засаленные ватные брюки и солдатская гимнастёрка, которую украшали два ордена Красного Знамени, орден Отечественной войны и два ордена Славы. Быстрые уверенные движения Петровой никак не соответствовали её возрасту: чувствовалось, что в молодости она была спортсменкой.

Оказалось, что два сына и дочь Нины Павловны тоже на фронте. Сама она воюет с зимы 1941 года, всё время на передовой, но ни разу не была ранена.
— Знаете, товарищ генерал, если бы мне кто раньше сказал, что я в мои годы смогу так много ходить пешком с полной выкладкой, я бы не поверила ! Посчитала бы за шутку ! Но вот, оказывается, хожу и ничего. Здоровье у меня крепкое. Иной раз по нескольку дней приходится лежать в болоте, в грязи. И не болею. Вообще никогда не простужалась.

Я предложил Петровой пообедать у меня. За столом беседа продолжалась. От рюмки водки Нина Павловна отказалась:
— Не пью…
— Солдаты вас не обижают ?
— Что вы, товарищ генерал ! Они меня мамашей зовут, относятся с уважением. — Петрова усмехнулась и добавила: — Сказать откровенно, меня сам ротный немного побаивается. Молод он ещё, в сыновья мне годится, ему всего 23 года».

От предложения получить новое обмундирования Нина Павловна отказалась, но попросила новую винтовку, посетовав: «У моей нарезы в канале ствола поистёрлись». Винтовку она получила, да не простую, а с золочёной пластинкой на прикладе с надписью «Старшине Н. П. Петровой от командующего армией». Добавил генерал и наградные часы.

Часы она, в итоге, чуть не потеряла: спустя неделю, после бомбёжки, обнаружила, что часов на руке нет. На поиски бросились её ученики, искали до темноты и нашли!

В очередном письме домой Петрова написала: «Дорогая моя, родная дочурка! Устала я воевать, детка, ведь уже четвёртый год на фронте. Скорее бы закончить эту проклятую войну и вернуться домой. Как хочется обнять вас, поцеловать милую внученьку! Может, и доживём до этого счастливого дня… Скоро мне вручат Орден Славы I степени, так что бабушка будет полным кавалером, если доносит свою голову до конца…»

Судьба, которая берегла Нину Павловну от пули, не смогла сберечь храбрую женщину от автокатастрофы: грузовик, в котором она ехала с миномётчиками, слетел с разбитого моста.

Александр Шведов, однополчанин Нины, написал её дочери: «Своей матерью вы можете гордиться… Мы с ней прошли от стен Ленинграда до центральной Германии… Она своим поведением вызывала всеобщее восхищение, её всегда видели впереди, она для меня и для всех была нашей боевой матерью…

На днях ей должны были вручить орден Славы 1-й степени. Погибла наша Нина Павловна при выполнении боевого задания. Похоронена под городом Штеттином. Родина не забудет свою славную дочь».

Нина Петрова подготовила 512 снайперов и лично уничтожила 122 гитлеровца.

За время Великой Отечественной больше миллиона женщин стали в строй. Абсолютное их большинство — добровольцы. Женщины были медсёстрами, пулемётчицами, танкистками, зенитчицами, ходили в разведку и бомбили врага. 87 женщин были удостоены звания Героя советского Союза, четыре стали полными кавалерами Ордена славы. Одна из них — Нина петрова, получившая третий орден уже посмертно.

P.S.
Русская женщина и на войне оставалась женщиной, заботливой и нежной. Евдокия Никулина, Мария Октябрьская, Людмила Павличенко, Федора Пушина, Нина Петрова… Список можно продолжать бесконечно, и любая в этом списке — пример НАСТОЯЩЕГО феминизма и НАСТОЯЩЕГО равноправия. Ну а современные радикальные феминистки у здорового человека вызывают лишь отвращение. Или рвотный рефлекс…

Инет

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Баба Маня
Анжела Бантовская
Баба Маня жила одиноко. Людей сторонилась, гостей не принимала, с соседями не зналась.
Её комнатка с единственным, слегка покосившемся окном находилась в самом дальнем углу типичного одесского дворика. Дверь в убогое жильё укрывала от знойного летнего солнца такая же старая, как и сама баба Маня, некогда щедро цветущая акация.
Сейчас дерево, вымахав чуть ли не до третьего этажа, радовало своим ароматным цветением только птиц. Внизу же акация напоминала состарившегося рыцаря, который неловко протягивал свои многолетние ветки-доспехи, охраняя комнатку старухи.
Бабу Маню откровенно побаивались и сторонились.
Грузная, в обветшалой одежде, с вечно натянутой почти на самые глаза тёмной косынке, она не вызывала симпатии.
Ходила перекачиваясь, словно старая утка. Распухшие ноги отказывались подчиняться, и она с трудом переставляла их, склонив изношенное тело вперёд и уперевшись грубой ладонью в поясницу.
Глядя на неё со стороны, создавалось впечатление, что покрытая ржавчиной, вышедшая в тираж баржа неловко рассекает пространство, еле преодолевая расстояние.
Из-за тяжелого с присвистом дыхания старуха вынуждена была часто останавливаться, чтобы унять рвущееся наружу старческое сердце.
Она всегда тащила за собой хромающую на одно колесо древнюю тележку, клетчатый рисунок которой давно стёрся и только редкие его фрагменты напоминали о былой цветовой геометрии.
Что она возила в тележке — оставалось для местных жителей загадкой. Но с завидным постоянством баба Маня два раза в неделю по утрам похрамывала через двор, тащя за собой вечную сумку на колёсиках. К вечеру старуха возвращалась с распирающей во все стороны поклажой.
На ногах старухи и зимой и летом «красовались» растоптанные от длительного ношения ботинки «прощай молодость». От постоянного использования подошва вывернулась во все стороны, меховая опушка облезла до болезненных спазмов, а носки ботинок уже давно просили «каши».
Когда, глядя себе под ноги и тяжело раскачиваясь, она брела по двору, волоча скрипучую тележку, соседки, развешивающие на верёвках бельё и минуту назад задорно болтающие, словно по команде затихали, буркнув странной соседке еле слышное -здрасьте.
Детвора никогда не дразнила бабу Маню. Дети её боялись, хотя она ничего плохого им не делала.
Наоборот, старуха иногда останавливалась посреди двора, доставала из карманов старой кофты жменю леденцов и протягивала играющей малышне.
Дети замирали, находясь в раздвоенности чувств — и хочется, и колется. Долго вопросительно глядели то на бабу Маню,то на желанные конфеты.
Любовь к сладостям побеждала, и детвора промчавшись, словно ураган, мимо старухи, хватала с её руки леденцы, не утруждая себя словами благодарности.
А на лице бабы Маны не отражалось ни малейшего чувства. Она ещё пару минут глядела вслед мальчишкам и девчонкам, а потом медленно ковыляла в свою берлогу.
На светлый праздник Пасхи баба Маня выносила такой же древний, как и она сама табурет, ставила его около окошка своей хибарки, садилась и долго слезящимися глазами глядела на солнышко.
Это был единственный день в году, когда всем живущим во дворе казалось, что старуха немного улыбается. В остальные дни на её лице отсутствовали абсолютно все эмоции.
Ходили слухи, что в прошлой жизни баба Маня сотворила что-то очень ужасное, но что именно — никто не знал.
Даже поговаривали — буд-то она бывшая зечка. Но подтверждения этому не было, так что слухи оставались только слухами.
Из дворовых жителей с бабой Маней общалась только Олина бабушка — Любовь Михайловна.
Несколько раз в неделю она наведывалась к старухе, принося той огромный свёрток свежей еды.
Пятилетняя Олечка, наблюдая из окна, всегда со страхом замирала, видя, как бабушка скрывается за старой дверью бабы Маниного жилища.
Девочка, сглатывая слюну, не отходила от окна, поджидая любимую бабушку.
-Зачем ты к ней ходишь? — с порога кричала Оля, стоило только Любови Михайловне выйти от старухи. — Она же бармалейка! Она кушает детей! Она и тебя съест! Она страшная!
Пожилая женщина уверенно хватала внучку за руку и, не говоря ни слова, заводила в помещение. И только потом начинала разговор.
-Олечка! Не говори глупости, — мягко произносила Любовь Михайловна, глядя внучке прямо в глаза. — Нельзя судить человека, не зная о его жизни.
-А я знаю! — с вызововом отвечала девочка. — Все говорят, что баба Маня плохая! Все! С ней никто не дружит, одна ты к ней ходишь! А я боюсь, что она тебя съест!
От переизбытка чувств девочка прижималась к любимой бабушке и начинала плакать.
-Мне страшно, — всхлипывала пятилетняя Оля, обхватывая бабушку за шею.
-Не надо ничего бояться. Оленька, ты уже взрослая девочка и понимаешь, что все разговоры о том, баба Маня ест детей — это самые настоящие глупости.
-Если это глупости, то почему она такая страшная? Почему у неё нет друзей?
Любовь Михайловна протяжно вздыхала и лишь потом начинала говорить:
-Просто у неё так сложилась жизнь. Плохо сложилась.
-Почему плохо? Что с ней случилось? — не унималась девочка. — Расскажи, бабушка. Расскажи.
-Я обязательно когда-нибудь всё тебе расскажу, но не сейчас.
-Почему когда-нибудь? Я хочу сегодня!
-Потому что сейчас ты ещё не поймёшь.
-А когда я пойму? — шмыгала носом Оля.
-Когда придёт время.
Бабушка улыбалась внучке и быстро переводила разговор на другую тему.
-А давай-ка мы с тобой лучше пирожков нажарим! А? С яблочками!
Детям свойственно быстро забывать тревоги и переживания, если есть дела поинтересней. И через каких-то пятнадцать минут Олечка уже с азартом помогала бабушке месить тесто.
Шли годы. Баба Маня по-прежнему ни с кем не вела дружбы. Всё так же она совершала свои одиночные путешествия, вооружившись той же старой сумкой на колёсиках. Только заплаток на ней стало больше, да одно родное колесо давно было утеряно в одесском мокром снегу. И теперь на его месте не в лад и невпопад красовалось маленькое, абсолютно не подходящее колёсико. Из-за этого сумка ещё больше ковыляла из стороны в сторону.
Всё так же с бабой Маней общалась одна Любовь Михайловна.
Оля уверенно вошла в пубертатный период, превратившись в красивую, стройную девушку с весьма строптивым характером, что, собственно, и родителям, и любимой бабушке доставляло много переживаний.
-Ба! И зачем ты всё время ходишь к этой старой карге? Не понимаю тебя. Ты у нас такая чистюля, аккуратистка, а эта старуха грязная и вонючая, — недовольным тоном вещала Оля, созерцая свои роскошные длинные ногти.
Любовь Михайловна, вернувшись от бабы Мани, сначала старательно вымыла руки и лишь потом, обняв за плечи повзрослевшую внучку, тихонько шепнула ей на ушко:
— Ох, Олечка, залюбили мы тебя с родителями. Залюбили. Такое эго у тебя взрастили, что теперь сами не рады. Добрей надо быть. Добрей. Тебе ведь баба Маня ничего плохого не сделала, так чего же ты о ней так плохо отзываешься.
-А чего мне о ней хорошо говорить? У нормальных женщин семьи, дети, внуки, а она, вон, никому не нужная. Такая, видно, хорошая была, что — расхватали не берут!
-Прекрати! — резко сказала бабушка. — Судьба у неё такая. Не суди по внешности о человеке.
-Если так, то расскажи мне, что у неё такое в судьбе было, что только одна ты с ней и общаешься теперь! — с вызовом произнесла Оля.
Любовь Михайловна отстранилась от внучки, поглядела на любимицу свою с укором и ответила:
-Не время тебе об этом знать. Не поймёшь ты сейчас.
-Почему?
-Возраст у тебя такой сейчас. Противный. Придёт время — расскажу. Всё узнаешь.
Через несколько лет Оля удачно вышла замуж, родила сыночка. Всё у неё в жизни было спокойно и хорошо. Подростковые бури остались позади. Теперь, став матерью, она светилась счастьем и любовью.
Оля с удовольствием приходила к бабушке в гости вместе с сыночком. Любовь Михайловна не могла нарадоваться на пухленького, щекастого правнука. Тискала мальчугана и с наслаждением готовила для него куриные котлетки.
В одно из таких посещений Оля застала бабушку заплаканной.
Постаревшая, но всё ещё с признаками былой красоты, Любовь Михайловна, опустив плечи, сидела у окна и отсутствующим взглядом глядела в никуда.
-Бабушка! Что случилось? — испугалась Оля и резко подскочила к женщине.
Любовь Михайловна мягко улыбнулась, взяла на руки правнука, прижала к себе и горько расплакалась.
-Вчера умерла баба Маня, — тихо произнесла старая женщина.
Оля не знала что и ответить. Нежных чувств к одинокой старухе она не испытывала, а вот сильно расстроенную бабушку было жаль до такой степени, что сердце сжималось от боли.
-Мы ведь с ней одногодки были, — прижимая полуторагодовалого правнука к груди, произнесла Любовь Михайловна.
-Одногодки? — удивилась Оля. — Я всегда думала, что она глубокая старуха.
-Её настоящее имя Нехама. Нехама Гершевна.
Оля сглотнула и ничего не произнесла. Она интуитивно почувствовала важность момента.
-В октябре 41 года румыны под страхом расстрела приказали всем евреям явиться в Дальник. Облавы везде были… крики…страх… Многих расстреливали прямо на месте. Я помню , как высокий офицер ходил по нашему двору и что-то громко кричал. А его солдаты вытаскивали евреев из квартир.
Любовь Михайловна одной рукой прижимала правнука к себе, а другой прикрыла лицо. Оля видела, как скатывались слёзы по морщинистым бабушкиным щекам. Ей очень хотелось обнять бабушку, но она понимала, что сейчас для бабушки важно выговориться.
-Мы с Нехамой были подружками. Она тогда жила в соседней квартире. Моей Анечке, твоей маме, всего пять месяцев было, а мальчишкам-близнецам Нехамы только исполнилось по два года.
Мальчишки- близнецы?
Немой вопрос застыл в Олиных глазах.
-Я хотела помочь. Хотела спрятать их у себя. Понимала, что мальчиков тоже уведут. Они так плакали, а я прижимала их к себе одной рукой, а в другой держала Анечку.
Любовь Михайловна замолчала. Видно было, что воспоминания доставляют ей огромную боль. Через пару минут она продолжила:
— Сосед выдал нас. Мне пригрозили пистолетом. Я испугалась. Мне было страшно за Анечку… и я отпустила мальчиков. Я видела, как Нехама схватила сыночков на руки. Потом всех увели…
Бабушка замолчала.
-А что потом было? — не удержалась Оля.
-Я долго ничего не знала о судьбе Нехамы. А потом однажды она вернулась. Постаревшая и одинокая. И какая-то … неживая… Назвалась Маней. Так и осталась ею до самой смерти.
-А что случилось с её мальчиками? — Оля чувствовала, как колотится её взволнованное сердце.
Бабушка серьёзно взглянула внучке прямо в глаза.
-Она их утопила на переправе по дороге в лагерь…
Оля почувствовала, как земля уходит из под ног. Слёзы лились одна за другой, она даже не пыталась их утирать.
Молодая женщина взяла из рук бабушки своего маленького сыночка и крепко прижала к груди. Малыш нежно ворковал, а Оля глядела на него и чувствовала боль той женщины, которая много лет назад, сгорая от любви к своим сыночкам-близнецам, спасла их от неминуемой мучительной смерти…
Пусть даже таким способом.
-Из старых жильцов нашего двора остались только я и Нехама. Её комнатка уже была занята. Да ей и всё равно было. Она ведь просто существовала. Над ней смеялись, её презирали, побаивались. Никто ведь не знал, что вместе с её детьми там, на переправе, утонула и её душа. Я сохранила чужую тайну. Так уж получилось, что я стала единственным человеком, который поддерживал её. А вчера её не стало. Я знаю — теперь она счастлива. Ведь она наконец-то встретилась со своими мальчиками. А знаешь, Оленька, она ведь всё время собирала старые игрушки. Вся её убогая комнатушка завалена поломанными машинками и куклами. Для детей — говорила она… И Пасху любила. На Пасху её мальчики родились…
Много лет минуло с того времени.
Оля вырастила двоих детей. Стала бабушкой. Много чего было в её жизни — и радостного, и не очень. Но она никогда не забудет старую, одинокую бабу Маню. Не забудет и силу её материнской любви.
Каждый раз, мысленно возвращаясь к бабушкиному рассказу, ей становится страшно и она задаёт себе один-единственный вопрос — а смогла бы я так любить??

Инет

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.