…20 декабря 1699 года Петр I издал указ «О праздновании Нового года», по которому Россия перешла на юлианский календарь. Указ предписывал вести летосчисление не «от сотворения мира», а от Рождества Христова. Поэтому солидный 7208 год стал скромным 1699-ым.
По новому указу начало года перенесли с 1 сентября на 1 января. Как в Европе. Но к 1700 году почти все европейские страны уже перешли на григорианский календарь, поэтому там Новый год праздновали все равно раньше — на целых 11 дней.
Но кроме календарных изменений, новый закон принес и бытовые. Император повелел украсить дома сосновыми, еловыми и можжевеловыми ветвями и не снимать украшений до 7 января. Знатным и просто состоятельным гражданам велено было в полночь палить из пушек на дворах, стрелять в воздух из ружей и мушкетов, а на Красной площади был устроен грандиозный фейерверк.
На улицах император распорядился жечь костры из дров, хвороста и смолы и поддерживать огонь в течение всей праздничной недели. В знак веселья обязательно поздравлять друг друга с Новым годом и столетием.
6 января празднества окончились крестным ходом. Вопреки обычаю, Петр I не шел за духовенством в богатом облачении, а стоял на берегу Москвы-реки в мундире в окружении Преображенского и Семеновского полков. Боярам, служилым людям и женщинам было велено облачиться в европейский костюм.
Однако на европейский манер Новый год праздновали преимущественно знатные сословия. Крестьяне же продолжали отмечать его в сентябре.
Детство, оно врывается в память яркими картинками, и сердце щемит, что это босоногое, бесшабашное время никогда не вернётся.
Я была поздним ребёнком у своих родителей. Мама родила меня в сорок лет. Мы жили в бараках. Деревянные одноэтажки, разделённые на пять квартир, состоящих из одной комнаты и кухни. Они стояли буквой П, образуя большую квадратную ограду, одну сторону которой закрывали сараи.
«Бараковские» – так называли нас в микрорайоне. А мы гордились этим прозвищем. «Бараковские» — своеобразное братство, которое мы сохранили на долгие годы, став уже взрослыми.
Ребятишки с других улиц наших не трогали. Любой задира знал, обидишь какого-нибудь сопливого малыша, придётся иметь дело со злой, спаянной крепкой дружбой, бараковской ордой. Наши родители так же дружили, как и мы.
Они были из тех, кто прошёл войну, поскитался по съёмным квартирам, и маленькие, обособленные квартирки стали для них настоящими хоромами. Как только сходил снег, для нас наступали замечательные времена. Ограда, утоптанная множеством ног, превращалась в игровую площадку. Наша орущая, визжащая толпа носилась по ней, играя то в выжигало, то в лапту, то в цепи-кованные до самого заката.
Возле одного из бараков на наваленных брёвнах, было место для посиделок. Вечерами, управившись с домашними делами, на них собирались женщины, наблюдали за детворой, щёлкали семечки, покуривали, обсуждали последние новости.
У половины тех, кто носился по ограде, не было отцов, но это никак не выделяло их в нашем сообществе. Мы были дворовыми детьми. Разбитый нос, содранная коленка, или порезанный палец никого не приводили в ужас.
Пострадавшему промывали рану хозяйственным мылом и завязывали оторванным от старой, чистой тряпочки лоскутом. Все болячки заживали быстро, вероятно, потому, что им никто не придавал особого значения.
Такое отношение к ранам осталось у меня до сих пор. Это не жестокость, избранная позже профессия, научила милосердию, но причитать и охать над царапинами я до сих пор не умею.
Наши мамы, пережившие войну, познавшие, что такое настоящие потери, нужда, голод особо не тряслись над нами, и я не помню, чтобы кто-то из нас серьёзно болел.
Сейчас, имея за плечами опыт прожитых лет, став бабушкой, я начала осознавать, почему их поколение было ТАКИМ. Почему женщины берегли мальчиков и старались переложить основную работу на наши хрупкие, девичьи плечи. Почему самым главным для мамы было накормить нас сытно. Нет не вкусненько, а именно досыта. В моей семье больше всего ценили книги. Читали в семье все. Иногда, вечерами, мы собирались на кухне вокруг отца, кто на стоявшей там кровати, кто располагался на шубейке, брошенной на пол, и слушали его, затаив дыхание.
Он читал нам вслух книги. Чаще всего это были книги об истории России, о путешествиях по дальним странам. Отец никогда нам не читал о войне, хотя прослужил в армии с 1939 года по 1948 год. Родители вообще не любили о ней говорить и вспоминать. Наверное, ещё были свежи раны от потерь нанесённых войной.
У нас с сестрой не было игрушек купленных в магазине. Но мы от этого не страдали. Мама шила нам кукол из белых тряпочек. Это было очень просто. Узенький кулёк набивался ватой, потом на месте шеи перетягивался ниткой — появлялась голова, пришивались руки-ноги. А вместо волос мама теребила старый капроновый чулок, из которого получалась замечательная кудрявая шевелюра. В последнюю очередь рисовали лицо.
Мамина подруга тётя Шура шила на дому платья, и у неё всегда был ворох разноцветных лоскутков. Наши куклы щеголяли в нарядных крепдешиновых платьях. Из картонной коробки папа смастерил для них дом, раскрасил, сделал окна, двери, и даже приклеил на крышу печную трубу.
А ещё в нашей семье были две большие карты, такие, по которым изучают в школе географию. Одна Советского Союза, другая земного шара. Для нас с сестрой самыми радостными были вечера, когда отец расстилал на полу одну из карт, и, начиналось волшебное путешествие, по синим морям, континентам и странам.
Когда сестрёнка, старше меня на три года, пошла в школу, я вместе с ней прошла науку первого, а затем и второго класса, к школе я уже бегло читала, решала примеры и умела писать. В первом классе мне было скучно, пока другие, рисовали палочки и изучали буквы, я, быстро сделав задание, клала на колени принесённую из дома книгу и читала.
Моя первая учительница, Евдокия Ильинична, оставила попытки отучить меня от этого занятия, после того, как я от скуки покрасила сидевшей передо мною выбражуле Таньке красивые белые банты чернилами. Разодралась с рыжим Колькой из-за того, что он смеялся над моими ботинками, с ободранными носами, зашнурованными дратвой, из скрученных просмолённых ниток, отец зимой подшивал ей валенки.
Однажды я принесла в школу показать всем белую крысу Марусю, семейную любимицу. Когда я вынула её из портфеля, все девчонки вскочили на парты, вместе с учительницей, а в классе стоял такой визг, что прибежал не только директор, но и половина учителей.
После этого Евдокия Ильинична предпочитала делать вид, что она не замечает моего увлечённого чтения, потому, что я в такие минуты сидела тихо, и не выискивала себе занятия. Из-за своей неугомонной натуры я быстро стала заводилой в классе.
И никто уже не замечал моих старых ботинок, и перешитой мамой школьной формы с чужого плеча. В пионерах меня каждый год выбирали командиром отряда, а потом, когда вступила в комсомол, до самого выпускного класса я была комсоргом.
Какие замечательные спектакли мы ставили к каждому празднику! Сами придумывали костюмы, рисовали и клеили декорации. Я писала сценарии, и, конечно, была главным режиссером.
Босоногое детство, счастливая пора. Оглядываясь назад я не жалею ту девчонку, у которой не было нарядных одежд и игрушек, но была родительская любовь, были настоящие друзья, были замечательные учителя, которые научили нас не только школьным наукам, но заразили жаждой познания окружающего мира, всячески развивали в нас стремление к творчеству.
Мы были дети тех, кто пережил войну, кто радовался каждому мирному дню. Мы росли и верили, что живём в самой лучшей на свете стране. Эта вера до сих пор живёт во мне, несмотря на всякие перестройки, переделки, переписывание истории, потому, что первые уроки истории России мне дал отец.
Художник Владимир Щербань «К Новому году»Художник Александр Левченков «Утро Нового года»Художник Светлана Шевчук «Новогодний поезд»Художник Егор Зайцев «Рождественская елка»Художник Владимир Акиньшин «Рождественский день»Художник Татьяна Еремина «Предновогодние хлопоты»Художник Коровин Олег Дмитриевич Художник Ирина Рыбакова «Новый год» Александр Бучкури «Рождественский базар»В ожидании Новогоднего чуда. Художник Наталья Антохина-Куракса
