Такое смешное название было у бродячих торговцев, которых на Руси всегда было много. Они ходили по деревням и предлагали населению ткани и картинки, книги и украшения, хозяйственные мелочи и прочие товары.
Нельзя сказать, что крестьяне очень любили офеней, поскольку те умудрялись делать колоссальную наценку на товары. Однако, заслышав громкий крик торговца, люди устремлялись к нему.
Дело было даже не в корзинах и лотках с товаром, а в том, что офеня мог принеси интересные сплетни и новости. Чем не современное радио?
С шутками, прибаутками, рассказывая про происшествия, веселя покупателей, офени умело сбывали с рук товар.
У них даже было свое общество, своеобразный устав и собственный сленг, который назывался феней.
Сегодня многие употребляют этот термин, считая его тюремным, хотя его придумали хитрые торговцы. Если вспомнить Владимира Даля, то он говорил про феню как про язык для плутовских совещаний торговцев.
Сегодня при слове «жемчуг» мы, в первую очередь, вспоминаем о жемчужных бусах Коко Шанель, о лаконичной нитке жемчуга в стиле Грейс Келли, о благородных сережках-гвоздиках, которые так часто рекомендует модный глянец в качестве безупречного дополнения вечернего образа. И редко вспоминаем о том, что вышивка жемчугом была на Руси необычайно популярным видом рукоделия, в котором русские мастерицы достигли невиданных высот! Первое упоминание о жемчуге на Руси встречается в древнерусских летописях. Например, в Ипатьевской летописи, одном из древнейших русских летописных сводов, упоминается что при пожаре 1185 года во Владимире сгорело множество изделий, расшитых золотом и жемчугом.
В те стародавние времена использовался местный речной жемчуг, да и в дальнейшем отечественная добыча этого драгоценного камня поражала масштабом: более 150 рек поставляли жемчуг, от Волги до Жемчужного ручья и бассейна Онежского озера и Заонежья.
Но со временем морской жемчуг стал одной из важнейших статей русского импорта, так что в XVII в. участник шведской дипломатической миссии в Москву, автор описания Русского царства Иоганн Филипп Кильбургер с искренним удивлением писал: «Жемчуг в России употреблялся более, нежели во всей Европе».
Наши северные реки были так богаты жемчугом, что контролировать добычу государству было буквально не по силам, и — как бы невероятно это ни звучало! — роскошные, полностью расшитые жемчугом праздничные наряды могли позволить себе даже обычные крестьянки.
Путешественник барон Август фон Гакстгаузен в своих записях дает нам очень точное представление о распространенности жемчуга в крестьянской среде некоторых губерний, например, Нижегородской, где «каждая крестьянка носит на шее, на головном уборе от 200 до 300, а иногда и до 1000 настоящих жемчужин»!
Шитье жемчугом, иначе называвшееся «низанье», «саженье», считалось прерогативой женщин, в отличие, например, от кружевного дела, в котором были распространены мужчины-кружевники. Слава о русских мастерицах гремела даже за пределами страны!
«В шитье, — писал шведский дворянин Петерей, — они опытны и искусны так, что превосходят многих вышивальщиц жемчугом и их работы вывозились в далекие страны». Запрос на рукодельниц был так высок, что повсеместно стали возникать мастерские, не только при монастырях, но и светские, так называемые «светлицы».
Известны работы светлиц князей Старицких, бояр Годуновых, «торговых гостей» Строгановых и многих других. Зачастую возглавляла такую светлицу хозяйка дома — боярыня, княгиня, царица, которая, как правило, и сама была искусной мастерицей.
Во второй половине XVII века жемчужное шитье достигло своего подлинного расцвета: композиции усложнились, приемы и техники были доведены до совершенства и удивительной изобретательности. Жемчугом в равной степени расшивалась как мужская, так и женская одежда: летники, душегреи, епанечки, но особенно обильно жемчужное шитье было представлено на женских головных уборах — кики, кокошники, девичьи челки, повязки, коруны, венцы, убрусы и пр. Эти шитые жемчугом и драгоценными камнями головные уборы имели большую ценность и зачастую преподносились в качестве драгоценного подарка, а также передавались по наследству.
Инет
Княгиня Юсупова Зинаида Николаевна в костюме к балу. 1903 г.
Пятеро ртов завороженно наблюдали за мамой, которая большим рогатиком тащила пузатый, грязнощекий чугунок из печи. Приподняла крышку, и клубы пахучего пара, словно выпущенные из заточения на волю, разлетелись по всей горнице. Учуяв запах каши, пальцы рук голодных детей стали шибче перебирать ложку, были слышны удары ног о перекладину стола, все с нетерпением ждали большую чашку с рассыпухой. Детишки были понимающие, покорные, тихие и ласковые. Они жили под гнетом военного, голодного, холодного времени и не в силах были от него освободиться. Они были пленниками и ждали освобождения без слез и жалоб. Мама поставила чашку, повернулась к образам, перекрестилась и за ней следом все детки повторили то же самое. А потом наперегонки молниеносно, словно не жевали, начали быстро глотать кашу.
Нюра сидела и смотрела на голодных детей, а в уме уже прокручивала, чем же кормить в обед, что подавать на ужин? Но Бог помогал, и всегда Нюра находила выход из положения, то что — то продаст, то что- то из своих запасов отнимет, то отработает, то заработает, всегда кусок хлеба вкладывала каждому в руки, отрезала ломтики хлеба каждому разные, в соответствии с возрастом. С каждым днём кашу варила пожиже, и незаметно подкрался тот день, когда в чугун пришлось сыпануть всего лишь горсточку крупы, отчего вышла не каша, а жиденький кулешик, но и этому детки были несказанно рады. Если раньше Нюра себе соскребала со стенок чугуна остатки густой каши и приглушала урчащий голод, то сегодня вылив кулеш детям, увидела, что стенки чугуна сверкали чистотой, и Нюра осталась голодной. Но не это её пугало, а то, что крупа заканчивалась, соли осталось совсем мало. И что же дальше делать? Чем кормить пять ртов она не знала.
Старшему Фёдору шёл двенадцатый год, Дусе десятый, а остальные были погодки, младшей было пять лет. Получив распоряжение из райкома, в котором говорилось, что женщины обязаны трудодни отработать на лесоповале, Нюра посмотрев на детей, загорюнилась. Каждый из детей старался её обнять, каждый успокаивал и подбадривал. Но как же их оставить одних на столько времени. Ведь старшему всего лишь одиннадцать лет. Все детки заверяли Нюру в её благополучном возвращении и в том, что они справятся и без нее, истопят печь, сварят себе картошку и похлёбку.
Особенно убедительно просил маму не волноваться самый старший Фёдор : ,,Мамочка, мы с Дусей посчитали картошку, нам надолго хватит, каждому в день по две картошины, не объедаться же нам, а к трем горсткам муки мы не забудем сыпануть мякины и потереть три картошины, замесим тесто, поставим в печь, когда всё угольки погаснут и потом плотно закроем заслонку. И постирать мы можем, Дуся-то большая, не успеем мы оглянуться, как ты вернёшься». Нюра обнимала детей и сердце заныло, застонало. Нежность, любовь, жалость не могли бороться с приказом идти на лесоповал и, понимая, что плач вызовет слëзы у детей, Нюра выдавила улыбку и сказала : ,, Да! Вы большие! Смотрите получше за порядком в доме. Я спокойно ухожу, попрошу дядю Егора за вами приглядывать, а то может быть не стану его беспокоить».
Егор вернулся с войны без руки, до ухода на фронт был столяром, делал двери, рамы, наличники, его золотые руки были нарасхват, а когда комиссовали после госпиталя, то говорил, что одной рукой даже петлю на шею не затянешь, не за чем жить довеском. Председатель колхоза его срамил за слабость, ругал, уговаривал не скулить, а помогать людям, ну хотя чем- нибудь заняться, но бесполезно было, видимо смирение к Егору придёт позже, когда здравый смысл ударит по мозгам. Нюра вспомнила как Егор из чурки мог вырезать любую фигуру. Бывало придёт в гости к друзьям у кого дети есть, то куклу или пистолет, или трактор выстругает. Дети так и бегали за ним в надежде получить красивую безделушку.
,, Егор, здравствуй. Я к тебе за помощью. Трелевать лес меня посылают, говорят ненадолго, но душа болит за детей. Может посмотришь за ними ? Тебя старшие хорошо помнят, боязно мне без присмотра их оставлять». Егор смотрел на Нюру понимающим взглядом : ,, Мужик твой давно весточку присылал? Война-то заканчивается, может и патрон для него у фашиста закончится, и он живой придёт. Нюра, у тебя же своих детей трое, а двое откуда? Где ты их подобрала?»
» У меня теперь пятеро, все они родные, все мои любимые. Двоих у Поли забрала, у неё со двора корову уводили, а она в отличие от меня, не смолчала, а набросилась на Афоню косоротого, он её вилами запорол и оставил на снегу во дворе валяться. Детки двое суток голодные были, соседка заподозрила неладное, потому как, из трубы второй день дым не шёл, прибежала ко мне, вместе мы Полину и нашли. Я детей к себе забрала. Одной было два, другому три, вот они третий год со мной и живут, — Нюра заплакала, перед глазами встали детки, обнимающие друг друга, голодные, холодные. Ни на шаг не отходили они от Нюры, всё норовили ухватиться за подол, а уж если перепадало счастье залезть на руки, то они готовы были втиснуться во внутрь, как будто хотели спрятаться от горя.
— Первое время всё глазами искали маму, на каждый шорох бежали к двери, в окно смотрели с утра до вечера. Сколько я проголосила, сколько молитв почитала, спала с ними, бывало свои ревновали, рёв поднимут, как увидят, что с Катей и Петром спать ложусь, один заплачет, второй подтянет, третий завоет, четвёртый закричит, пятый за компанию заорëт, еле успокаивала. Тогда решила на полу стелить, вот так посередине хаты и ложились спать. Не могла я их отдать, они ко мне быстро привыкли, по пятам за мной ходили, мамой стали звать. Как их отдать, как их предать? Не фашистская у меня душа, а материнская. Ну, что присмотришь?»
Егору стало так стыдно, перед ним стояла Нюра, маленькая, худенькая, казалось бы слабая, но такая сильная, такая честная, добрая, бесстрашная и он, хлюпик, решил спрятаться от себя, от людей. ,,Конечно присмотрю и помогу, и подскажу. Будь спокойна». Провожали мамку без слез, так как Нюра нашла в себе силы смеяться, всё нахваливала и подбадривала детей. Егор приходил каждый день, он поражался старшим, насколько они были ответственными, серьёзными и трудолюбивыми. Около печки всегда лежали заранее приготовленные дрова, каждый день топили печь, варили картошку и жиденький кулеш, хлеба старший давал по кусочку, а в обед ставил самовар и заваривал душистую траву : медовицу и мяту.
Егор жил один и сам больше нуждался в общении, в поддержке, чем дети. Смех детей, их беготня, игры возвращали его в прошлую, счастливую жизнь. Он сам присоединялся к ним и превращался в ребёнка. Дети недоедали, похудели, но при этом находили силы, чтобы отказываться от харчей Егора, под предлогом, что не хотят так как только что попили чай. А какой чай? Просто пили заваренный кипяток в прикуску с маленьким сухариком! Тогда Егор со смехом, обнимал по очереди одной рукой детей и подталкивал к столу. Обычно это был хлеб без мякины, крынка молока, а иногда яйца. Кто его угощал, дети не спрашивали, они по — честному всё это делили и дрожащими руками быстро несли в рот.
Косоротый полицай свёл с их двора всю скотину, даже несчастного последнего петуха забрал. Хорошо, что Нюра на чердак успела спрятать муку, сало, масло и соль, но эти запасы давно закончились. Однажды Егора не было больше пяти дней. Фёдор заволновался и побежал его проведать Порог дома был заметен снегом и не было ни единого следа. На шестые сутки холодный, голодный, но счастливый Егор ввалился в дом с мешком за плечами. Под недоумевающими взглядами ребятишек на стол выложил настоящий хлеб, масло, сало и большущие куски сахара. Увидев такие гостинцы, все замерли, наступила гробовая тишина, потом все содрогнулись от плача Дуси : ,, А наша мамка, наверное, голодная!»
Егор пошёл на все хитрости, и соврал, сказал, что ей тоже передал.Сколько же было счастья в глазах детей, смеялись сквозь слезы, обнимали Егора, целовали.
Муж Нюры был очень строгим. Что у него творилось на душе никто не знал, на слова был скуп, а на поступки? А какие были поступки? Подарки никогда не дарил, ухаживать никогда не ухаживал, посмотрел, оценил, взвесил все за и против, засватал. Вот и все объяснения в любви. Трудились вместе и наравне, за исключением строительства нового дома. Тогда, конечно, Якову доставалось больше всех. От брёвен и топора кожа сходила с плеч и с ладоней. Некогда было жену беречь и жалеть, сам еле мог сапоги снять, придя в полночь домой. Нюра родила троих деток друг за другом, думала : ,,Рожать -то рожаю, а справлюсь ли я? Ведь жизнь нескладная, тяжёлая, безрадостная. Муж молчалив, скуп на ласки, порой днями молчит, о чëм он думает, кто знает? А ведь детям ласка нужна, внимание». А когда забрала чужих детей к себе, думала по-другому : ,,Ласки и внимания для всех хватит, доброе слово не трудно выронить, где трое, там и пятеро недалеко. Мужа уговорю, лишь бы только живым вернулся».
Похудевшая, уставшая, но счастливая Нюра открыла дверь в свой дом в полдень. Всё пятеро сидели за столом обедали, Егор сидел вместе с ними. Увидев маму, все подскочили, закричали от радости. Дуся как всегда заплакала от счастья. Быстро маму усадили за стол, но вот незадача, варили картошку по счету, посмотрев в пустой чугунок, все, как будто от стыда наклонили головы.
Нюра сказала, что бы она хотела, так это с мороза попить душистого мятного чая. Быстро поставили самовар, и когда он вскипел, то дети все разбежались кто куда. Через миг всё вернулись и каждый на ладони протягивал маме, припрятанный кусочек сахара, который Егор отщипал от больших кусков.
Всё как один держали дорогой гостинец, пусть кусочки были маленькими по размеру, но любовь к маме была безграничная, необъятная, такая же сладкая, как тот сахарок. Нюра смотрела на протянутые ладошки и заплакала.
Егор смахнул слезу, подумал : ,,Какое счастье получить от детей любовь на ладошке. Вот и стоит жить ради таких детей, которых лишили детства, сытого стола, многих крова. Надо работать, подавать пример, помогать им преодолевать последствия войны. И глядя на Нюру, которая работала на лесоповале в нечеловеческих условиях, но благодаря бесконечному терпению, трудолюбию, мужеству сохранила достоинство, совесть, доброе сердце, а главное любовь к детям, к жизни, Егор подумал : ,, Паршивый фашист, с кем же ты вздумал тягаться?»
В глухом лесу Черниговщины был найден в земле танк с хорошо заметным тактическим номером 12. Люки танка были задраены, в борту была пробоина. Когда машину вскрыли, на месте механика-водителя обнаружили останки младшего лейтенанта-танкиста. У него был наган с одним патроном и планшет, а в планшете — карта, фотография любимой девушки и не отправленные письма. Дальше приводим слова письма: «Здравствуй, моя Варя! Нет, не встретимся мы с тобой. Вчера мы в полдень громили еще одну гитлеровскую колонну. Фашистский снаряд пробил боковую броню и разорвался внутри. Пока уводил я машину в лес, Василий умер. Рана моя жестока. Похоронил я Василия Орлова в березовой роще. В ней было светло. Василий умер, не успев сказать мне ни единого слова, ничего не передал своей красивой Зое и беловолосой Машеньке, похожей на одуванчик в пуху. Вот так из трех танкистов остался один. В сутемени въехал я в лес. Ночь прошла в муках, потеряно много крови. Сейчас почему-то боль, прожигающая всю грудь, улеглась и на душе тихо. Очень обидно, что мы не всё сделали. Но мы сделали всё, что смогли. Наши товарищи погонят врага, который не должен ходить по нашим полям и лесам. Никогда я не прожил бы жизнь так, если бы не ты, Варя. Ты помогала мне всегда: на Халхин-Голе и здесь. Наверное, все-таки кто любит, тот добрее к людям. Спасибо тебе, родная! Человек стареет, а небо вечно молодое, как твои глаза, в которые только смотреть да любоваться. Они никогда не постареют, не поблекнут. Пройдет время, люди залечат раны, люди построят новые города, вырастят новые сады. Наступит другая жизнь, другие песни будут петь. Но никогда не забывайте песню про нас, про трех танкистов. У тебя будут расти красивые дети, ты еще будешь любить. А я счастлив, что ухожу от вас с великой любовью к тебе. Твой Иван Колосов. 25 октября 1941 г.»
