В середине 1970—х проводили эксперимент: в заводской столовой убрали кассиршу, а поставили поднос для денег. Каждый, кто приходил питаться, брал, что ему надо, а деньги клал на поднос. Если нужно, с подноса брал сдачу. Никто ничего не записывал. Целый месяц шел эксперимент.
Все грустнее с каждым днем становились экспериментаторы, потому что выручка день ото дня все уменьшалась и уменьшалась, подрывая веру экспериментаторов в честность советских людей. Не сворачивали эксперимент, только из—за того, что по плану он должен был длится 30 дней.
Неожиданно, в конце одного рабочего дня на подносе появилась сумма, которая превысила не только дневную выручку, но и весь долг, который накопился за месяц. Стали разбираться, оказалось, что это был день зарплаты на заводе. Получив её люди вернули все, что были должны с лихвой.
История знаменитой школьной парты Эрисмана началась в 19 веке.
Врачи того времени подняли тревогу – ученики теряют зрение, портится их осанка. В 1870 году петербургский врач-офтальмолог Федор Федорович Эрисман представил конструкцию школьной парты, которая «заставила» школьника сидеть правильно.
Он родился в Швейцарии, настоящее имя Фридрих Гульдрейх Эрисман. Получил медицинское образование в Цюрихском университете. Там он познакомился с русской студенткой Надеждой Сусловой, она тоже училась медицине. Швейцарец и российская подданная полюбили друг друга, поженились. Молодые выбрали местом жительства Россию. Фридрих принял православие, стал Федором Федоровичем, открыл частную офтальмологическую клинику.
Эрисман был внимательным врачом, он заметил: зрение у гимназистов к выпускным классам снижается. Начал целенаправленно вести наблюдения, проводил исследования зрения у учащихся 15 гимназий, набрал материал, который лег в основу труда «О влиянии школы на происхождение близорукости». В нем прослежена и доказана зависимость появления глазных и телесных заболеваний от неправильного положения ученика за столом.
Мало того! Эрисман придумал конструкцию парты — скрепленные между собой скамья и стол. Столешница наклонена, ученик сидит ровно: спинка скамейки поддерживает поясницу, подставка дает упор ногам, потому, сидя за партой, сутулиться стало невозможно.
Ведущая идея конструкции: текст в книге или тетради можно читать только под прямым углом. Эрисман учел оптимальное расстояние для чтения — 30-40 сантиметров от глаза до столешницы.
Изобретение Эрисмана оказалось как нельзя кстати. После крестьянской реформы 1861 года в стране начался образовательный бум — в массовом порядке открывались народные школы, увеличивалось число гимназий, реальных училищ. И парта позволяла правильно рассадить учеников.
На изобретение Эрисмана обратил внимание Александр II, он подписал указ: поставить парты во всех образовательных учреждениях. Приказ царя выполнили неукоснительно. Парты изготавливали из дуба, выпускали в четырех размерах — под разный возраст учеников.
Министерство здравоохранения СССР в 1958 году разработало методичку по мерам профилактики расстройств зрения у детей дошкольного возраста и в годы школьного обучения, в документе было отмечено благотворное влияние парты не только на зрение, но и на весь детский организм.
Тогда же, в 50-е годы, был разработан ГОСТ на изготовление этого предмета школьной мебели. Стандарт определял пять размеров парт — в зависимости от возраста ученика высота заднего края крышки стола от пола была от 54 до 78 сантиметров, а высота сиденья — от 32 до 48. То есть внимание к зрению и осанке школьников проявлялось на государственном уровне!
Инет
По мере увеличения грамотных людей в XIX веке стало расти и количество пациентов у окулистов. В конце концов на это обратили внимание, и молодой врач-гигиенист Фёдор Фёдорович Эрисман в 1870 году не только доказал, что учение портит зрение, но и предложил выход – конструкцию новой ученической парты. Ее так и стали называть «парта Эрисмана».
От обычного стола она отличалась наклоном столешницы (так чтение происходило под прямым углом) и тем, что была сразу соединена со скамейкой. Исходный вариант этой парты был одноместным. Изготавливали эту мебель из массива дуба – для прочности, так что первые образцы были просто неподъемными.
Чуть позднее другой энтузиаст своего дела, ссыльный студент Пётр Феоктистович Коротков усовершенствовал парту Эрисмана. Именно он сделал ее двухместной, что позволило существенно сэкономить рабочее место в классах и придумал знаменитую откидную крышку, чтобы детям было удобнее из-за парты вставать.
Так как в деревенских школах не было шкафчиков, он предложил накрутить на парты сбоку крючки для сумок, а под столешницей сделать удобные полочки для книг и тетрадок. Ну, еще углубления для чернильниц, два желобка для перьев и карандашей, – и вот перед нами та самая парта, которую мы так хорошо помним если не лично, то по старым фильмам уж точно.
Школа в Российской империи. 1900 годНа уроке в гимназии (конец XIX – начало XX века)
А Вы знаете, что школьная форма, которая была введена Сталиным в 1949 году, шилась из самого дорогого материала? Это был кашемир, на ощупь напоминающий шелк, но делался он по специальной технологии из лучшей овечьей мягчайшей пряжи.
Цвет платьев для девочек был только коричневым, это настраивало учениц на деловой лад и не утомляло глаза. Кроме того, это исключало всякие сравнения — кто «лучше одет». Продавалась такая форма по цене гораздо ниже себестоимости.
Передникам (фартукам) школьниц полагалось быть черными — повседневными или белыми, нарядными, с оборками. Но кружевные передники не допускались, руководство страны объясняло это тем, что негоже советским девочкам быть похожими на горничных в царской России или на официанток.
«Она была суровой, совсем не ласковой с виду. Не гламурной. Не приторно любезной. У неё не было на это времени. Да и желания не было. И происхождение подкачало.
Простой она была. Всю жизнь, сколько помню, она работала. Много. Очень много. Занималась всем сразу. И прежде всего — нами, оболтусами.
Кормила, как могла. Не трюфелями, не лангустами, не пармезаном с моцареллой. Кормила простым сыром, простой колбасой, завёрнутой в грубую серую обёрточную бумагу.
Учила. Совала под нос книги, запихивала в кружки и спортивные секции, водила в кино на детские утренники по 10 копеек за билет. В кукольные театры, в ТЮЗ. Позже — в драму, оперу и балет.
Учила думать. Учила делать выводы. Сомневаться и добиваться. И мы старались, как умели. И капризничали. И воротили носы. И взрослели, умнели, мудрели, получали степени, ордена и звания.
И ничего не понимали. Хотя думали, что понимаем всё. А она снова и снова отправляла нас в институты и университеты. В НИИ. На заводы и на стадионы. В колхозы. В стройотряды. На далёкие стройки. В космос.
Она всё время куда-то нацеливала нас. Даже против нашей воли. Брала за руку и вела. Тихонько подталкивала сзади. Потом махала рукой и уходила дальше, наблюдая за нами со стороны. Издалека.
Она не была благодушно-показной и нарочито щедрой. Она была экономной. Бережливой. Не баловала бесконечным разнообразием заморских благ. Предпочитала своё, домашнее.
Но иногда вдруг нечаянно дарила американские фильмы, французские духи, немецкие ботинки или финские куртки. Нечасто и немного. Зато все они были отменного качества — и кинокартины, и одежда, и косметика, и детские игрушки. Как и положено быть подаркам, сделанным близкими людьми Мы дрались за ними в очереди. Шумно и совсем по-детски восхищались.
А она вздыхала. Молча. Она не могла дать больше. И потому молчала. И снова работала. Строила. Возводила. Запускала. Изобретала. И кормила. И учила. Нам не хватало. И мы роптали. Избалованные дети, ещё не знающие горя. Мы ворчали, мы жаловались. Мы были недовольны. Нам было мало.
И однажды мы возмутились. Громко. Всерьёз. Она не удивилась. Она всё понимала. И потому ничего не сказала. Тяжело вздохнула и ушла. Совсем. Навсегда.
Она не обиделась. За свою долгую трудную жизнь она ко всему привыкла. Она не была идеальной и сама это понимала. Она была живой и потому ошибалась. Иногда серьёзно. Но чаще трагически. В нашу пользу.
Она просто слишком любила нас. Хотя и старалась особенно это не показывать. Она слишком хорошо думала о нас. Лучше, чем мы были на самом деле. И берегла нас, как могла. От всего дурного.
Мы думали, что мы выросли давно. Мы были уверены что вполне проживём без её заботы и без её присмотра. Мы были уверены в этом. Мы ошибались. А она — нет.
Она оказалась права и на этот раз. Как и почти всегда. Но, выслушав наши упрёки, спорить не стала. И ушла. Не выстрелив. Не пролив крови. Не хлопнув дверью. Не оскорбив нас на прощанье. Ушла, оставив нас жить так, как мы хотели тогда.
Вот так и живём с тех пор. Зато теперь мы знаем всё. И что такое изобилие. И что такое горе. Вдоволь. Счастливы мы? Не знаю. Но точно знаю, какие слова многие из нас так и не сказали ей тогда.
Мы заплатили сполна за своё подростковое нахальство. Теперь мы поняли всё, чего никак не могли осознать незрелым умом в те годы нашего безмятежного избалованного детства.
Спасибо тебе! Не поминай нас плохо. И прости. За всё! Советская Родина».
Из сети
У карты бывшего Союза, С обвальным грохотом в груди, Стою. Не плачу, не молюсь я, А просто нету сил уйти.
Я глажу горы, глажу реки, Касаюсь пальцами морей. Как будто закрываю веки Несчастной Родине моей…
