ОЛОВЯННОЕ СЕРДЦЕ
— А про любовь-то, про любовь расскажи! Про вас с дедушкой! — я сижу в старом желтом кресле, поджав ноги под себя, как в детстве. Внимательно слушаю, как бы что интересное не пропустить. В бабушкиной квартире по всем подоконникам стоят разноцветные горшки с геранью. Ее ароматом пропахло все вокруг.
Весеннее солнце осторожно заглядывает сквозь тюль, высвечивая пылинки, летающие в воздухе, а потом смело бросает лучи на пол, где, словно разноцветная мозаика, лежат круглые вязаные половички.
Бабушка сидит передо мной на кровати, в сером платье с накрахмаленным воротником, на голове цветной платок, прикрывающий короткие седые волосы.
Она откладывает вязание, поправляет кружевную накидку на подушках, чтобы не было складок, а потом поворачивается ко мне лицом.
— Что тебе рассказать, ласточка моя, мы с дедушкой о любви вслух не говорили, как будто и не было ее, — бабушка смущенно улыбается.
Лицо ее покрыто сеточкой глубоких морщин. Они пересекаются, сплетаются друг с другом, словно солнечные лучи. Кажется, что в каждой морщинке — свой свет и своя история.
Бабушка любит рассказывать истории о своем прошлом, чаще всего драматичные. Взгляд ее в это время темнеет, становится серьезным, строгим.
Она рассказывает, как раньше все в селе жили "единолично", а потом приехали люди и все "единоличное", нажитое кровью и потом, отобрали, сделали общим. За один страшный день зажиточные жители села превратились в бедняков. Самых несговорчивых расстреляли, других сослали в Сибирь на каторгу. Отец бабушки все отдал тогда, бабушка со слезами провожала свою любимую Зорьку, корову с умными карими глазами.
Еще она рассказывает о войне: о том, как они, обычные деревенские женщины, тащили на себе хозяйство, пока мужья, отцы и братья воевали. Вязали носки, выращивали общими силами урожай, чтобы потом все переправить на фронт. Сами же ели траву: перемалывали ее в муку и пекли лепешки, почти несъедобные…
Этой осенью бабушке исполнится восемьдесят четыре. И много, и мало. Кажется, что много, ведь мне всего шестнадцать. А ей кажется, что мало, и еще хочется пожить, посмотреть, как правнуки растут. Время мирное, почему бы не жить?
Я встаю на кресло коленями, упираюсь локтями в широкий деревянный подоконник. Аромат герани здесь еще более терпкий, насыщенный.
Смотрю на улицу, там майский день в разгаре: зеленый, свежий, немного пыльный. Дождика бы, тогда и листья зазеленеют, и пыль осядет. Воздух станет прозрачным и свежим. Поднимаю глаза вверх: от яркой синевы неба кружит голову. А еще от ощущения первой любви.
Когда еще влюбляться, как не весной. Сашка Соловьев — самый красивый мальчишка в школе. И в последние три недели все мои мысли — только о нем. И он, вроде бы, тоже ко мне неравнодушен.
Это любовь. Большая, светлая, может быть, на всю жизнь. А бабушка говорит, что нет любви. Как это нет, ведь было ей тоже когда-то шестнадцать лет?
— А мальчишки-то за тобой в молодости бегали? — смотрю на нее через плечо, хихикаю.
— Бегали, еще как бегали. Думаешь, у тебя одной женихи есть? Косы у меня были длинные, каждая толщиной с кулак. Плечи широкие, и сама я была красивая, высокая, полная.
— Толстая что ли? — смеюсь и, не поправив за собой тюль, снова плюхаюсь в кресло и подтягиваю к себе коленки.
— Тебе бы только хихикать! Раньше, чем крупнее девка, тем лучше было: работать такая пуще будет, детей здоровых сможет родить. Вот куда с вашей болезненной худобой? Дунешь и улетите по ветру.
— И что, многие бегали за тобой, толстушечка?
— Многие, — бабушка не обращает внимания на мой смех, встает с кровати, охает, хватается за поясницу. Потом шаркающим шагом подходит к окну и поправляет за мной тюль на окне, чтобы не было складок. От ее платья пахнет нафталином, который разложен по всем шкафам от моли.
— А тебе кто-нибудь из них нравился? — уже не смеюсь, а то обидится, не станет дальше рассказывать.
— Нравился один. Ильей звали. Серьезный был парень, умный. Стихи мне читал, цветы рвал, на окошко клал рано утром. Проснусь, а у меня новый букет. Пока гоню в стадо козу — весь букет ей скормлю. Знаю, что завтра все равно он мне новый принесет. Сначала мы с ним все в "гляделки" играли, а потом дружить стали.
— Целовались? — я снова хитро улыбаюсь, и мне кажется, что бабушка слегка краснеет от моего вопроса.
Но она неожиданно резко поворачивается ко мне и без тени стеснения говорит:
— Целовались, а как без этого. Клялись друг другу, что всю жизнь будем вместе.
— Что же ты за него замуж не вышла?
— Вышла бы, если бы не дед твой, Алексей. Взялся откуда ни возьмись! Приехал из соседней деревни: шумный, дерзкий, веселый. На первой же вечерке с тремя нашими парнями подрался. О нем только и говорили на селе с тех пор. Все девки наши краснели, когда он мимо проходил, и я тоже.
Приглянулась я ему тогда. И некуда мне стало от него деться. Сказал всем: "Моя девка!" И с тех пор я стала считаться его невестой. И гордилась этим, и боялась его одновременно. Илью он близко ко мне не подпускал, а один раз сильно поколотил его на заднем дворе колхозной фермы.
Илья тогда поговорить хотел, объясниться со мной, цветы принес. Я на тот момент уже грезила Алексеем, лестно мне было, что он из всех выбрал меня, что все сельские девушки мне завидовали черной завистью.
А Илью тогда мне стало жалко, я и взяла у него цветы. Алексей все это увидел, и словно озверел от ревности, затеял страшную драку. Сильно поколотил его. Вот такой был…
Бабушка закрывает глаза, и вид у нее вдруг становится такой, словно она очень устала от разговора. Я молчу, и представляю, что я — это бабушка. Илья — это Паша Измайлов из параллельного класса, который пишет мне валентинки в день влюбленных.
А Сашка Соловьев — это мой дед Алексей. Мне хочется, чтобы Сашка тоже не давал мне прохода, как мой дед — бабушке. Я бы тоже гордилась этим. Всем девчонкам в школе он нравится.
Бабушка тем временем берет с полки толстый фотоальбом в бархатной обложке, листает толстые потрепанные страницы, щурится, всматривается в молодые лица на фото, гладит некоторые из них морщинистыми пальцами.
— Быстро у нас с Алексеем все случилось. Вскоре пришли к моему отцу сваты, а он и рад был лишний рот в другую семью спровадить. Сыграли свадьбу. Я как во сне то время пережила.
Праздник отец устроил большой, все село собралось за столом перед нашим домом: ели, пили и кричали "горько". Ильи на свадьбе не было. Я его после драки в селе больше и не видала. Поговаривали, что он уехал.
Но его сестра мне перед застольем тихонько в руку сверток сунула и убежала. Я развернула сверток, и что-то внутри екнуло: на моей ладони лежало маленькое оловянное сердце… Его сердце, которое я разбила. Держала его в крепко сжатом кулаке весь праздник.
Бабушка молчит какое-то время, я тоже молчу, боюсь спугнуть ту атмосферу, которая наполнила комнату. Помолчав, продолжает:
— Семейная жизнь после свадьбы не была сладкой. В молодости совсем не хочется верить в то, что счастье иногда только кажется счастьем. Пока ты к нему не прикасаешься — оно манит, а когда задеваешь — оно лопается, словно мыльный пузырь.
Алексей оказался строгим, требовательным и совсем не ласковым мужем. Он часто ругал меня за то, что я плохо веду хозяйство, плохо пеку хлеб, плохо штопаю его белье. Я все делала плохо, по его мнению, а свекровь все время поддакивала, подливала масла в огонь.
Бабушка снова молчит, смотрит перед собой, не мигая. Какие картинки проносятся сейчас перед ее глазами? Я не выдерживаю и тихо спрашиваю:
— А что потом?
— А потом началась война. Мы даже привыкнуть толком друг к другу не успели. Алексей, как все, ушел на фронт. К своему стыду, я почти не плакала при прощании на сельской площади, в то время, как другие жены обливались слезами и громко причитали, обнимая своих мужей в последний раз. Письма от Алексея я получала редко: несколько сухих строк о том, что жив и здоров.
К бабушке на кровать прыгает пушистый кот Тихон. Она гладит его, а он трется головой о ее бок.
— Спит со мной рядом, как человек, даже голову на подушку кладет! Вот какой беспутый кот, лучше бы мышей по ночам ловил.
— А Илья тоже ушел на фронт? — спрашиваю я, даже не посмотрев на кота. Все мое внимание устремлено на старые фотокарточки в бабушкином альбоме. Лица живых, улыбающихся людей смотрят на меня. Дедушка, бабушка, тети, дяди. Их жизни и судьбы — это и моя история.
— И Илья ушел, — бабушка подняла на меня глаза и сказала с вызовом, — и тоже писал мне письма с фронта… И это были совсем другие письма, ласточка моя.
— Какие?
Бабушка долго смотрит на кота, который, устроившись рядом с ней, начинает тщательно вылизывать шерсть.
— Про любовь. Ты ведь об этом просила рассказать. Что ж, слушай, чай, не маленькая уже. Илья посылал мне длинные письма, он по-прежнему любил меня, вот и писал об этом. А еще о фронте, о тех, местах, где стояли их войска, о боях, в которых участвовал, о смерти, которую видел своими глазами, о страхе, похожем на паралич… А потом снова про любовь и страсть.
Наверное, война так влияла на людей. Хотелось жить, любить и верить в полную силу. Зачем что-то скрывать, если каждый день может стать последним? Его слова, как стрелы, попадали прямо в мое истосковавшееся по нежности сердце.
Женское сердце только и ждет, чтобы чьи-то любовные стрелы его пронзили насквозь.
Это была сладкая боль — получать письма от мужчины и знать, что ты — любовь всей его жизни. Душа замирала от волнения, пальцы дрожали, слезы сами лились из глаз, когда я читала: "Дождись меня. Я не погибну, пока ты ждешь"…
Я читала и перечитывала до дыр каждое письмо. Жила от письма до письма. Учила слова наизусть. Илья снился мне ночами, а утром я ругала себя за эти мысли и сны. Но снова и снова думала о нем, носила у сердца его оловянное сердечко. Я написала только один-единственный ответ. Что люблю и жду его… Не смотри на меня так, ласточка моя. Я сделала это только для того, чтобы он не погиб.
Бабушка встает, снова охает и шаркающими шагами идет на кухню, держась за стенку. Ставит на плиту чайник. Я достаю из буфета две голубенькие чашки и вазочку с малиновым вареньем.
Наливаю чай себе и бабушке. От чашек поднимается, струится вверх легкий дымок. Из головы вылетают собственные любовные переживания по поводу Сашки Соловьева, но вот на Пашу Измайлова с его стихами я смотрю сейчас другими глазами. Странные параллели с бабушкиной историей.
— Его тяжело ранили в сорок четвертом.
— Кого, деда? — слегка вздрагиваю и роняю ложку на блюдце, она громко звякает.
— Нет, Илью. После выписки из госпиталя он заехал на пару дней в родное село. Был август, ночи стояли темные, звездные. В такие ночи душа томится. Август, как бабья молодость: короткий и терпко пахнущий несбыточным счастьем…
Сестра его прибежала ко мне с запиской. Он просил встретиться с ним в перелеске за церковью на закате. Я возмутилась его наглости и сказала ей: "Передай, что не приду!" Я же замужняя женщина, что он о себе возомнил?
Но как только начали сгущаться сумерки, я накинула шаль на плечи и, словно безумная, побежала в перелесок. Увидела его издалека, остановилась, как вкопанная: грудь вздымается от быстрого бега, щеки пылают от стыда.
А он стоит, прислонившись к березе, улыбается, как победитель: красивый, в военной форме с медалями на груди. Совсем не тот робкий паренек, который рвал для меня полевые ромашки.
Бабушка замолчала, отхлебнула остывший чай.
— А что потом? — мне не терпелось узнать продолжение.
— А потом он подошел ко мне, ласточка моя, и поцеловал. Никогда меня так не целовал Алексей, даже на свадьбе.
— Правда? — я открываю рот от удивления. Моя, такая правильная по своей натуре, бабушка, говорит о том, что будучи замужем, целовалась с другим мужчиной. Разве можно в такое поверить?
— Правда, — отвечает она и делает вид, что не замечает моего возмущения, — мы целовались, а на небе зажигались первые звезды, в траве щелкали кузнечики. А мы видели только те огни, которые горели в глазах друг друга.
Он говорил о том, что приедет за мной, как только закончится война. Что ему безразлично, что скажут люди. Выкрадет, если будет нужно.
Перед моими глазами проносились картинки нашего будущего. Вот мы сбегаем из села, женимся, вот стоим у ворот своего дома с детьми на руках. В этих мечтах не было Алексея. В ту ночь для меня его совсем не существовало. Я была возлюбленной Ильи, готова была идти за ним на край света.
Я молчу, густо краснею, смотрю в пол. Передо мной в эту самую минуту рушится то, что я всегда считала семейной ценностью — жизнь бабушки и дедушки, которые родили и воспитали после войны пятерых детей, в том числе и моего отца. Как такое может оказаться фальшивкой? А бабушка краем цветного платка утирает маленькие слезинки, выкатившиеся из глаз.
— Илью убили… Осенью сорок четвертого пришла похоронка родным, — голос ее становится хриплым, наполненным тоской, — Я день и ночь плакала, рвала на себе волосы, как будто лишилась самого дорогого в жизни.
А через несколько дней от него пришло письмо. По злой иронии судьбы, оно шло дольше, чем похоронка. Он писал: "Помни меня. Я буду жить, пока ты помнишь".
После этого я перестала ждать. И жить тоже перестала: просто вставала по утрам, работала весь день, а вечером ложилась спать. Это было тяжелое время. Я ходила бледная, больная — так мучила меня тоска по несбывшимся мечтам.
А потом оказалось, что я не больна, а жду ребенка. Твой отец родился в аккурат перед Победой. Тоже весна стояла на улице, птицы пели, яблони цвели…
Сколько осуждений в свой адрес я тогда наслушалась! Весть о Победе русской армии отвлекла ненадолго злых баб от сплетен обо мне. Было очень тяжело, но все же я была счастлива от того, что у моей любви есть на земле продолжение.
Бабушка молчит, и я молчу. Я знаю, что осудить человека легко, но иногда лучше не осуждать. Она, кажется, рада моему молчанию, потому продолжает:
— До сих пор Илья ко мне во сне приходит: красивый, молодой, в военной форме и с медалями на груди. Улыбается, целует меня. Ждет на том свете, наверное…
Сердце его оловянное храню, как сокровище, его он навсегда оставил со мной. Лежит в шкатулке в серванте. Помру — найди его и прибери, сохрани на память. Дорого оно мне.
— Как же все это грустно, — у меня на глазах слезы, и бабушка тоже утирает кончиком платка слезинки одну за другой.
— Восемьдесят четыре мне исполнится осенью. Старая развалина, скоро помирать. Надо гроб присматривать, а не о любви сказки рассказывать, — она пытается улыбнуться, но у нее это плохо получается.
Я сижу, пытаюсь переварить то, что только что услышала. Непредсказуемая весна, непредсказуемая жизнь!
— А дедушка что? — с надеждой в голосе спрашиваю я, — вы же так долго прожили потом вместе.
— Дед вернулся с фронта живой и невредимый. Я ему сразу призналась во всем. Он ушел, не жил с нами первое время. Но потом простил, вернулся.
Увез меня подальше от злых языков, в другую область. Принял ребенка Ильи, а потом и полюбил всем сердцем, как родного. Время притупляет острые углы, учит терпению и пониманию.
Мы с Алексеем родили и вырастили четверых своих детей. И никогда он не выделял твоего отца, как чужого. Был строг, но справедлив со всеми одинаково. Он был хорошим мужем, примерным семьянином. Отец-то твой вон как на него сейчас похож!
Я пытаюсь сдержать слезы, проглатываю комок в горле, голос дрожит, но я все же спрашиваю:
— Бабушка, а как же любовь?
— Любовь-любовь! Заладила все об одном. Не всегда она такая, какой ты ее себе представляешь, ласточка моя.
Ждешь звезду с неба, а получаешь оловянное сердце на ладошке. Мы с дедушкой о любви вслух не говорили, как будто и не было ее. А, может быть, просто боялись ее спугнуть…
Я вытираю тыльной стороной ладони предательски капнувшую слезу, снова отдергиваю тюль и смотрю в окно, за которым меня ждет май, жизнь и такая противоречивая, сложная и непредсказуемая любовь.
Инет
