Я расскажу вам обыкновенную деревенскую историю о необыкновенной женщине.

Их называют по разному: знахарки, ведуньи,целительницы, часто просто «бабки» или «бабушки». Эту бабушку звали Аня.

Так все и звали: бабушка Аня, хотя у неё никогда не было своих детей и внуков. У нее жили необыкновенно кудрявые котята. Я таких никогда не видела. Сегодня увидела фото с престижного кошачьего конкурса с кудрявым котом, и вспомнила про бабушку Аню.

К ней ходили с любой хворью взрослые, водили детей, приходили с проблемами, когда болели животные. Она помогала всем. Я не верю целительницам. Более того — считаю их обманщиками.

**

Мой сын рос совершенно здоровым ребенком, но когда просыпался, почти всегда сильно плакал. Что пугало его в детских снах, никогда не узнаю. «Его надо сливать», — говорили «знатоки». Слово «сливать» мне не нравилось,как не нравились темнота и необразованность советчиков.

Шло время, сынок подрос. Ему исполнилось три года, но он по прежнему плакал, проснувшись. Детский врач советовала перед сном дышать воздухом, читать спокойные сказки и не возбуждать ребенка. К советам прислушались, но малыш по- прежнему просыпался в слезах.

И дело было даже не в плаче, а в том испуге и поиске спасения в полных слез глазах ребёнка. Мое материнское сердце сжималось от жалости, но я чувствовала себя бессильной.

Есть у нас деревня на «Красивой мече» в заповеднике. Старая, в несколько оставшихся дворов. Вся семья живет там летом. И детей все растят там. Взрослые работают, а бабушки и дедушки с внуками живут в деревне.

Папы и мамы приезжают только на выходные, с гостинцами. В один из таких выходных приехали мы, как раз к полднику, когда деткам после полуденного сна просыпаться, и потихоньку зашли в дом, чтобы никого нечаянно не разбудить.

Сидит наш сыночка, трет заспанные глазки, увидел нас — заулыбался. Тут хоть сама плачь от радости. Свекровь поступила мудро: не сказав нам молодым и резким, ничего, сносила его к бабушке Ане.

Даже и говорить мне не хотели, но потом, когда ребёнок перестал просыпаясь плакать, похвастались. Много я слышала про эту бабушку. Знала, что живет она на самой окраине деревни, в доме, почти вросшем в землю, совсем одна.

Дорога проходила стороной, так, что проезжая, издалека можно было видеть ее скособочившийся, почти вросший в землю домик с прохудившейся крышей. Зрелище, само по себе безрадостное и даже жуткое, а если представить, что там живет ветхозаветная старуха-знахарка, вообще — мороз по коже.

Историй про чудесные исцеления было много: и как она нашему соседу заговорила чернеющую руку, глядя на которую врачи отказались что-либо делать, и пророчили ему погост, тетке вывела чирьи, от которых та мучилась целый год, и необходимо было сделать полное переливание крови. Тетка тряслась от страха, что ей спустят всю кровь и закачают чужую, но бабушка Аня вылечила ее за один приход.

Особенно поражало то, что лечила она болезни, которые врачи лечить не могли или не знали как. Тем, у кого болели животные, давала воду, и животные выздоравливали.

Был случай, когда она сказала, что лечить поздно, но все равно дала своей воды. Денег бабушка Аня не брала, но гостинцам была искренне рада.

Много ли нужно старушке, у которой никого нет кроме двух кудрявых котят, и кошки. В деревне и хлебу свежему рады — кто яйца принесет, кто овощей, кто конфет.

Отправилась к ней и я. Уж очень интересно было посмотреть на знахарку. Я испекла ей постный медовый пирог, и с опаской пошла к завалившемуся дому, утонувшему в зарослях высоких лопухов.

В дверь можно было войти свободно, но я постучала и позвала. Навстречу мне выскочили весёлые котята — смешные и кудрявые, похожие на вязанные пуховые носки, а за ними вышла бабушка Аня.

Добрее глаз, я не видела в своей жизни! Как камень с души свалился: передо мной стояла не страшная старуха со скрюченными пальцами и одним зубом во рту, с алчным блеском глаз из под косматых волос, а улыбчивая бабулька, слегка полноватая, её, по–деревенски, загорелое лицо разрисовали морщинки, и казалось, что она все время лукаво улыбается.

Лет ей было много, но в ней не было ветхости и дряблости, как будто душой она была много моложе своих лет. Вот ходила она медленно, говорила, что болят ноги, и не может она их вылечить, потому что на всё — Божья воля.

Пригласила бабушка Аня меня в дом. Я рассказала, кто я есть, и что пришла сказать спасибо. Она очень просто, без ломаний, взяла пирог, поблагодарила меня в ответ и сказала, что надо покрестить сына.Не отругала:« Почему у вас ребенок, до сих пор некрещёный!», а просто посоветовала.

Мне это понравилось. Дома у нее было очень скромно даже по деревенским меркам: стол в углу, над ним закопченные, выцветшие иконы и горящая лампадка.

Вдоль низеньких окон лавка, такая же старая, как и сама хозяйка. Дальше кровать – высокая, даже чересчур, со старой периной и огромными подушками. Русская печка. В доме было чисто, хотя полы были тесаные и некрашенные.

Возвращалась я озадаченная и какая-то счастливая от того, что пошла, и своими глазами увидела бабушку Аню, и оттого, что увиденное меня приятно удивило.

Каждый раз приезжая в деревню я привозила ей подарки. Часто, во время моих посещений у нее бывали люди. Иногда, рядом с домом стояли дорогие машины с иногородними номерами.

Однажды мне приснился сон, что я у нее в доме, а поперек дома протянута веревка, и кто-то огромными ножницами хочет перерезать веревку. Мне стало нехорошо в этом сне, я закричала и ножницы пропали. Даже утром сон не шел из головы.

Когда мы приехали в деревню в следующий раз, мне сказали что бабушка Аня сильно заболела. Бронхит в тяжелой форме, после восьмидесяти лет — это серьезно.

Я тут же вспомнила сон, и не удивилась, когда сказали, что теперь все хорошо, и она поправляется. Собрала новые гостинцы, пошла проведать.

Надо сказать что кроме того, давнего случая, больше мне не приходилось обращаться к ней, как к целительнице. Но мне нравилось приходить к ней, угощать и смотреть в эти удивительно добрые и молодые глаза.

Однажды она завела разговор сама, будто оправдываясь, или пытаясь объяснить непонятное, хотя я об этом её никогда не распрашивала, а может быть ей просто захотелось с кем-то поговорить по душам, и рассказать о своей жизни, и о Чуде.

**

Замуж она вышла рано. У её мужа не было родственников, кроме отца. В их доме единственной женщиной была она — Анна, потому все женские заботы легли на ее плечи. Конечно убирать дом, обстирывать и готовить для небольшой семьи приходилось ей. Но нужно было ещё и работать в колхозе, и ходить за скотиной. Детей у них с мужем не было.

Когда пришла война, его сразу забрали на фронт, и она осталась в доме со свекром.

— Сижу как-то раз, собрала все штаны, какие залатать, какие перешить, чтоб носить можно было,- продолжила она рассказывать, — Смотрю, у калитки старичок стоит, седенький, чистенький и спрашивает:» Здравствуй, девица, а нет ли у тебя лишних штанов для меня?».

Я и подумала:» Пока муж на фронте, зачем нам лишние штаны?»,- и говорю старичку:

— Есть, возьмите, коль не побрезгуете. Он штаны взял, спасибо сказал и намерился переодеться , а я отвернулась, чтобы человека не стеснять, а как повернулась, то ни штанов, ни старичка уже и нету.

Удивилась я. На дорогу посмотрела — тоже нет никого. Свекру вечером рассказала эту историю, а он говорит:

-Видно Николай Чудотворец приходил к тебе! Говорят, что он по земле ходит, и людям в трудности, помогает. Жди теперь чуда». Поговорили так, и забыли.

Прошло ещё немного времени. Как-то перед праздником натопила я печь навозом. Война была, топить больше нечем было. Искупалась. Скоблю полы и вижу, что в дверях женщина стоит: ликом красивая, сама высокая и в черном одета.

Как она зашла в избу, я не слышала, хоть и тихо было во дворе в то ранее утро. Говорит женщина: — Не дашь ли , девица, воды?

— Отчего же не дать, конечно дам, — налила я ей в кружку воды, а она пить не стала. Сняла с себя крест, насыпала в воду горстку речных камушков. Крест туда же опустила, и говорит:

— Людей лечить от любых хворей будешь. Мужа с войны дождешься. Весь век с ним проживешь. Детей у вас не будет, потому в старости одна останешься. Но нужды не познаешь, — с тем передала мне кружку.

Я отвернулась, чтобы кружку на стол поставить, а обратно развернулась — женщины уже нет. Мне не по себе сделалось. Тут я и про старичка-то вспомнила. Думаю, может привиделось — и старичок, и женщина. Но ведь и штанов нет, и вот он — Крест с распятием в кружке с водой, и камушки речные на дне.

Сначала не говорила никому, а потом решила подруге сказать. Думала — не поверят. Подруга поверила и не удивилась: «Это тебе, Аня, за твою доброту Матерь Божья дар дала».

— Что ты,- говорю,- я ж плясунья и певунья, и в церковь не хожу,- тогда, вообще, в церковь мало молодые ходили. Не приветствовалось. Не поверила я подруге.

Вечером пришла домой, а подруга уже рассказала обо всем селянам, и привели они ко мне болезную женщину. Привели и говорят — лечи. Я в слезы: — Как лечи, коль не умею?

— Плакала, уговаривала, они ни в какую… 

Тогда налила я в кружку воды, насыпала камушки и крестик поставила, как та женщина. Прочитала «Отче наш», умыла этой водой женщину, попить дала, и с собой дала оставшейся воды.

Выздоровела та женщина, и тут больные потоком пошли. Война была. Больных людей много было, а лекарств не было.

Всем кто к ней приходил, воду с молитвой давала. Свекор скоро умер. Старый он был. Осталась я одна, но нужды не знала.

Людям помогала, они благодарили кто как мог. Егор с войны вернулся целым и невредимым. Жили мы с ним душа в душу, но детей не нажили.

Когда его не стало, осталась я одна. Вот так одна и живу. С весны. когда все расцветает и теплеет, люблю на воздухе бывать. Зимы скупее. Но я привыкла. Я теперь одна и не одна, потому что с Богом. Вот такую историю рассказала мне бабушка Аня.

Прошел почти год. Сошли снега, сбежали ручьи и вновь я вижу сон, будто в избе у бабушки Ани вновь натянута веревка вдоль комнаты, и огромные ржавые ножницы перерезали веревку. Чирк…

Приехали мы на выходные, впервые, в ту весну.« Умерла вчера твоя бабушка Аня». Я не удивилась, и подумала:«Вот откуда я это знаю?». Сходила в ее дом, чтобы с ней проститься. Тесаная домовина, одна деревенская монашка, и никого больше.

— Вы ей кто? — спросила монашка.

— Просто человек, который её знал. Следом за мной пришли другие люди, а потом еще. Вот так потихоньку прощались с ней те, кто узнал о случившемся.

Мой сын уже вырос, а я с прежней теплотой вспоминаю совсем чужую мне, и такую близкую, старую женщину, добрые глаза которой покорили мое сердце, и Чудо, которое она дарила людям всю свою жизнь.

Оксана Ларина-Заритовская

Из сети

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Лихо помнится, а добро вовек не забудется.

— Как жизнь изменилась!- покачивая головой, горестно произнесла одна из моих давнишних знакомых.

— Людей как подменили. Разве так мы жили?

— Да что уж и говорить,- подхватила другая.

— Раньше работали много, но и веселиться умели, и к людям с открытой душой шли. Одной чарочки хватало, чтоб и песню сердечную завести, и добрым словом перекинуться. А теперь сидят в своих берлогах, поговорить не с кем.

А в праздник! Бутылок всех мастей понаставят на стол, закуски на целый полк. Пьют, едят да про политику толкуют.

И все на судьбу жалуются. Шумят, злятся и жуют, жуют. Ящик включат, а там мужики, в баб переодетые, кривляются. Песни настоящей застольной не услышишь. Ушли песни. От тоски зеленой ушли.

— Все бы ничего, да зла много. В войну на что тяжело было, а люди не злобились, последним поделиться могли.

— А до войны разве не так было? – вступила в разговор молчавшая до сих пор Олена Егоровна, старая, но не растерявшая былой красоты женщина в выбитой беленькой косынке на совершенно седой голове.

– Вот я вам расскажу. В селе нашем Аграфеновке такой обычай был. Перед каждым престольным праздником тайную милостыню творили.

— Как это?

— А вот так. В бедные семьи старались незаметно отнести мучицы, яиц, молочка, всего, что для праздника нужно. А делалось это для того, чтобы и в этих семьях люди могли попраздновать и Бога восславить.

Я тогда еще девочкой была. Многого не упомню, но хорошо знаю, как мама мне наказывала:

— Беги, отнеси тетке Оксане . Да смотри, чтоб тебя никто не увидел. Поставь узелок на порог и домой.

Семья тетки Оксаны была самая бедная в селе. Мужа она похоронила, а четверо детей остались. Сама хозяйка часто болела. Вот и обнищали совсем. Ни одеться, ни укрыться, ни куска лишнего. Мама ее жалела очень.

Да кого она не жалела! Отец над нею часто беззлобно посмеивался, завидев нищих в селе:

— Встречай! Твоя родня идет.

— И встречу. Не твое дело!- беззлобно отвечала мама, зная, что муж посмеивается любя. Нищие никогда не пропускали наш двор и всегда находили приют. Она их покормит, а пока отдыхают (от села к селу ходили), их одежду выстирает. Специальный чугун был у нее для этого.

А горюшко тетки Оксаны и вовсе на виду было. Как не помочь? Так я к ним бегала частенько. А однажды прибежала домой и говорю: — Мама, я у тетки Оксаны тело видела.

— Как тело видела?

— А так. Юбка у нее совсем старая, аж светится. Тело выглядывает Мама молча зашла в хату, порылась в сундуке, вынесла юбку, кофту, сорочку.

— Неси. Да смотри, никому не говори про это. Тетка Оксана, взяв узелок с одеждой, даже заплакала:

— Дай Бог твоей маме здоровья на долгие годы, а тебе, деточка, счастья. Да только не дошла, наверное, теткина молитва до Бога.

Мама вскоре умерла. Мне тогда одиннадцать лет было. Нас шестеро осталось. Ох и намучились без матери!

Правда, в молодости Бог радостью не обделил. Муж мне достался спокойный и добрый. Детей любил, меня жалел, обидного слова ни разу не сказал. Весь в мать, сердобольный был.

Только счастье мое война унесла, а я, как сломанная ветка после урагана, осталась с кучей детей. И никогда я не могла подумать, что придет такое время, когда самой пришлось узнать, что такое людская милость.

— Как так?- чуть ли не хором спросили женщины,зная крепкий характер Олены Егоровны и семью ее, где лодырей не было. Олена Егоровна поправила косыночку, заправила концы ее и продолжала:

Когда моего Степановича не стало, узнала я, почем фунт лиха. Как ни билась, а бывали дни, когда крошки во рту не было, да и одежонка поистрепалась. Раз позвала меня к себе в гости кума Марфа в Новошахтинск. Она у меня меньшую крестила.

Правду сказать, всегда, как родню, встречала и с пустыми руками никогда не отпускала. Отказываюсь, бывало, совестно вроде брать, так она даже прикрикнет. Приехала я к ней в тот раз.

Посидели, она и говорит: — А ты знаешь, тетка Оксана теперь здесь живет. Николай ее к себе забрал. Ослепла. Почти ничего не видит. Меня по голосу только признала. Про тебя все расспрашивала.

— Давай сходим, проведаем,- предложила я, и уже через полчаса мы стояли у небольшого чистенького домика, где жила теперь со своим старшим сыном Николаем тетка Оксана. У меня даже сердце заколотилось. Вспомнилась родная Аграфеновка, мама…

Нам навстречу вышла маленькая, сухонькая старушка. Сощурив глаза, пыталась рассмотреть, кто к ней пришел.

— Это мы, тетя Оксана,- проговорила Марфа. А кто со мной, не скажу. Узнаете сами или нет? Я поздоровалась, стала расспрашивать о здоровье. Тетка напряженно слушала, даже ладошку к уху приставила.

— Леночка, ты?- всплеснула она руками, засуетилась, пытаясь придвинуть табуретку, чтоб я села.

— Сколько ж лет я тебя не видела? Как муж? Дети? Старушка придвинулась поближе, будто пытаясь рассмотреть меня, обняла.

— Муж погиб, тетя Оксана. А детки ничего, растут.

— Как же ты живешь?- по щекам ее покатились слезы.

— Да как все, сейчас всем несладко. Вы лучше про себя расскажите.

— А что я? На старости лет вот пришлось пожить. Коля не обижает, невестка хорошая, детишки славные. Жить бы да жить. Вот только помощница я никакая. Не вижу. А без работы не могу. Хоть бы какое-то дело, а так — одна обуза. Живу, как небо копчу. Молодые погибли, а я живу.

Мы старались утешить ее, вспомнили, сколько сил она отдала детям, пока вырастила их. Вмешался в разговор зашедший в хату Николай:

— Вы, мама, бросьте! Какая вы обуза? Вы свой век живете, никому не надоели, так и стыдиться нечего. Два часа пролетели в общих воспоминаниях незаметно, и мы засобирались домой, отказавшись от чая, боялись, что опоздаю на поезд.

Тетка Оксана что-то тихо сказала Николаю, он согласно кивнул и попросил нас немного задержаться. Минут через десять он вошел в комнату с большой корзиной, в которой лежали мука, сало, яйца, и протянул ее мне.

— Возьми, Леля, это детям. Стало как-то неловко. Ведь не жаловаться я сюда пришла, просто хотелось проведать человека, которого раньше хорошо знала.

И тут вмешалась тетка Оксана:

-Возьми, Леночка. Помнишь тайную милостыню? Как мама твоя нас спасала? Я ее до скончания века помнить буду. Теперь наш черед. Возьми, ради Христа и светлой памяти мамы твоей возьми детям.

Правильно говорят: «Кинь добро назад, очутится напереди!»- окончила свой рассказ Олена Егоровна. Но, с минуту помолчав, добавила: Людей и сейчас хороших много. Пройдет это смутное время.

— Пройдет, да запомнится,- вздохнула одна из ее собеседниц.

— Ну и что ж? Лихо помнится, а добро вовек не забудется.

Нина Авраменко

Рейтинг

1 из 5 звезд. 3 голосов.

Старик Ерофей собрался умирать.

— Может, поживешь еще?- спросила его жена Катерина, вытирая передником слезы на глазах.

— Нет, не могу, пора! – категорически заявил Ерофей.

– Ты по мне шибко не реви! Сама живи, сколько сможешь. Просьба одна есть у меня к тебе: помру, обмывать позови в помощь Паню Федорову с соседней деревни. Знаешь ведь ее.

— Как не знать. А почто ее?

— Сон видел недавно. Будто лежу я в бане на полке, молодой, здоровый, а вы с Паней, тоже молодые, красивые, парите меня в два веника и моете всякими там шампунями. Сами веселые, хохочете. И так мне было благостно, весело на душе!

— А если Паня не пойдет, не согласится?

— Тогда, кого хошь, зови.

Прошло три дня. Ерофей лежал на своей кровати. Он только что попил чайку с ложечки; есть, он давно уже ничего не ел. Катерина сидела рядом на стульчике.

Вдруг старик взял ее руку, положил себе на грудь, две слезинки выкатились из глаз, и всё – отошла душа Ерофея в мир иной.

Старушка зажгла лампадку у иконки в углу, сходила к местной фельдшерице сказать о смерти мужа и направилась в соседнюю деревню.

Эта деревня находилась совсем рядом, на другом берегу реки. Можно было речку на лодке переплыть, вон их лодка стоит на привязи.

Но последнее время у Катерины кружилась голова, и поэтому она через речку перешла ниже, по мосту.

Паня уже два года жила одна, она была дома.

Катерина вежливо поздоровалась, присела на лавку у окна, дух перевела и сообщила свою печальную весть:

— Помер мой старик. Ты, Прасковья, прости меня, если моя просьба будет тебе не по нраву: помоги мне обмыть покойника. Он об этом просил.

— Приду, — сразу согласилась старушка.

– Ты иди домой, баню затопи, а я одна поплачу здесь и тоже подойду к тебе.

— А почто он тебя попросил об этом?

— Так ведь любились мы с ним, я и твой Ерофей. Это еще до тебя было. Он об этом тебе не раз рассказывал, да ты всё запамятовала.

— Почто вы тогда не поженились?

— Ой, как жалели мы друг дружку! В последнее наше лето все ноченьки мы с ним встречались. Целовались, миловались и все налюбиться не могли. Решили, вот осенью поженимся.

И тут моя сестричка старшая заболела и разом сгорела, не знаю отчего. Остались близняшки трех лет на ее Федоре.

Пришел он ко мне с ребятенками, упал в ноги, выходи за меня: пропадут ребятишки. Сижу я, вою в голос, а детишки прилипли ко мне с обеих сторон, теребят: «Не пачь! Не пачь!»

Встретилась я с Ерофеем в этот же день, прости, говорю. А что тут поделаешь – судьба такая. Потом уже Ерофей привез тебя из соседнего района.

— Любились, а детей у вас с моим Ерофеем не народилось. Что так?

— Ой, всё ты забыла! А Пашка мой с твоим Петькой, как братья, схожие: портреты одинаковые и фигурой на одну колодку сделаны.

Мы же с тобой их братанами называли! Вместе потом и подглядывали, с какими девками они в парнях гуляли.

Ну, ладно, иди, Катерина, будет у нас с тобой время всё это вспоминать. Да нет, пожалуй, пойдем-ка вместе, так будет сподручнее. Я всё-таки половчее тебя.

Ерофея похоронили рядом с Паниным Федором. По обе стороны остались места и для старушек. После похорон родня стала разъезжаться.

Сын Катерины звал мать с собой в город, но вмешалась Паня:

— Пока у меня есть силы, я за ней буду доглядывать. А у вас в городе она сразу захиреет. Да и дом как бросишь.

Так и стали жить две старушки, Паня и Катерина, на два дома. Идут, бывало, поддерживая друг дружку, то на этот берег, то на тот.

А иногда, в поминальные дни, подружки ходили на кладбище. Сядут там одна по одну сторону могил, другая по другую и рассказывают мужьям каждая о своем.

Правда, Катерина иногда начинала путаться, и тогда Паня говорила:

— Обожди, Федор, чуток. Потом дорасскажу. А ты, Ерофей, старуху свою не шибко слушай, это она так, выдумывает. Вот я тебе сейчас всё разъясню.

Очень любила Катерина смотреться в зеркало. Бывало, стоит перед зеркалом, расчесывает свои длинные волосы и говорит: — Что-то, Паня, я совсем на старуху становлюсь похожа: вон морщины, волосы редеют.

— Нет, нет! Хороша ты еще! Ты подчепурись, Катя, мы с тобой вечером на гулянку пойдем. Плясать-то не разучилась?

— Плясать я люблю. Только если Федька верхнемасленский меня на пару будет звать, я с ним в круг не пойду.

— А что так?

— Шибко он неопрятный. Как затопает своими сапожищами, грязь от них цельными ошметьями до самого потолка летит!

Иногда Катерина вспоминала что-то из прежней жизни. К примеру, могла спросить: — Паня, а я сегодня доила корову, аль нет?

— Так ведь коров еще с поля не пригнали.

— Кто сегодня пастушит? Не Коля Долгий?

— Он.

— Ну, он завсегда коров поздно пригоняет. На самом деле в обеих деревнях не осталось уже ни одной буренки.

И Коля Долгий, и Федька из Верхней Масленской давно почили вечным сном, а если и пастушат сейчас, то только коров небесных.

Недавно Паня и Катерина участвовали в политической жизни страны, выбирали президента.

В Панином доме их нашли две молодые и красивые девки, протянули им два листочка и велели в указанном месте поставить крестики.

— Смотрите, не перепутайте, — строго сказали девки, — а то, если другой будет президент, вам пенсий не будет, и даже война начнется.

Чтобы война не началась, не доверяя подружке, на обоих листках крестики нарисовала Паня, куда и велено было.

…Здоровья вам, Прасковья и Екатерина! И всем бабушкам нашим здоровья бы побольше! Живите долго!

(Щеглов Владимир)

Из сети

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Маме было 68, когда я её увидела впервые. Она последнего сына родила в 47 лет. Позднее дитя. Я за последнего и вышла…

Деревенские женщины отцветают рано. И как-то враз. Вчера еще была кровь с молоком, яркой, густобровой — и вот седая и жизнью гнутая.

Удивительного в этом ничего нет. Чем жизнь труднее, тем больше следов на лице. Помню нашла фотографию молодой свекрови и обомлела — редкая красавица.

А вот узнала я её уже согбенной бабулей в вечно выцветшем платке. Сухонькая до прозрачности, смуглая до черноты. Какая уж там красота.

Но когда при мне произносят «русская женщина» я вижу свою свекровь. И была в ней какая-то тайна.

Тайна уже в том, что знойную, смуглую красоту унаследовал только один сын из семи детей. А в остальных детях, внучках и внуках кипит кровь не знакомого мне свекра.

Синеглазы, бледнолицы и волосы отливают заметной рыжиной. Работящие, сильные, жесткие они мало отличались тягой к учебе или знаниям. Их мир был да и есть очерчен кругом деревни, будто за её границами ничего более нет.

Нет-нет, они конечно читали и телевизор смотрели, но как-то уж очень выборочно. Только то, что может пригодиться. Они и гордились тем, что всегда работали руками.

Что этим рукам была подвластна тяжелая техника и лопата, что эти руки могли выдоить сотню коров. Рабочая семья с тем замечательным чувством гордости за свою «рабочесть», что практически и не встретишь нынче.

Но вот мама удивляла тем, что в редкие минуты отдыха у неё в руках всегда была книга. Чаще всего эти минуты выпадли на перекус. И книга стояла, прислоненная к заварнику или банке с молоком. Мама ела и читала.

Такая вот совсем интеллигентная вредная привычка — есть за чтением. Книги мама приносила из библиотеки в сетке с ячейками, знаете такой — авоське.

И они странно смотрелись там, как-то нелепо, неправильно что ли… Книги Распутина, Астафьева, Белова, Шолохова, Шукшина, Васильева.

Однажды я видела, как она вытирает слезы концом платка, сидя над книгой Васильева «Не стреляйте в белых лебедей». Я тоже когда-то над ней ревела. О чем тут же и сообщила.

Свекровь отреагировала странно, она убрала книгу и засуетилась. Застыдилась? Чего? Книги? Почему? Ведь она их любила.

Я помню, как обрадовалась она моему непрактичному приданому — ящикам с книгами. Как перебирала их, сметала пыль с корешков, как заставила сына сделать полки.

Еще меня всегда удивляла грамотная, чистая её речь-да с массой поговорок и присказок, напевностью сибирского говора, но без жаргонизмов и матов, и без грубых нарушений орфоэпической нормы. Причем, иногда вопреки привычно-деревенскому произношению. Если для всех были «шофера и директора», то мама произносила четко «шоферы, директоры».

Удивляли и её движения — без суеты, неторопливые, полные какого-то непостижимого внутреннего достоинства… И еще то, как она отзывалась о муже — с уважением, но будто бы с отчуждением, что ли…

Вот он был откровенно некрасив. Коренастый, невысокий, с чертами лица крупными, но такими, будто бы их нарочно собрали на маленьком личике. Непропорциональный нос, крупные губы, глаза под низкими бровями. Я видела его лишь на фото. И почему-то это лицо произвело скорее отталкивающее впечатление.

Мама звала его по имени отчеству. Всегда. Как-то обмолвилась, что он был её старше на 16 лет. И все…тайна. Которую я так до конца и не открыла. Мама ни в какую не желала рассказывать о себе.

Немножко приоткрылась завеса, когда на похороны мамы приехал её младший брат. Он жил в городе, работал горным инженером.

И это от дяди Игоря я узнала, что их отец был военным или служил в НКВД, но был репрессирован. В пользу НКВД говорит и то, что мама часто упоминала о каком-то проклятии или грехе, что на ней лежит.

Именно поэтому, у её сыновей не было мальчиков. И последнюю страшную болезнь — рак, она воспринимала, как искупление грехов, убеждая меня, что когда её не станет у нас будут дети. И обязательно мальчики. Так и вышло. Но я отвлеклась в своих предположениях.

О том, что известно. Дядя Игорь рассказывал, что их с сестрой отправили в детский дом. Игорь был слишком мал, он не помнил куда делась мама?

Но помнит, что до детского дома, жили они в большой(!) квартире, и то, что в детском доме сестра опекала брата, как могла. Приносила за пазухой уворованные с кухни кусочки хлеба и картошку.

А потом после детдома уже выкрала. Просто увезла и все. Они очень долго ехали куда-то на поезде. И оказались на лесоповале. В леспромхозе. И сестра уходила на работу очень рано и часто не ночевала дома.

И замуж Ольга, вышла судя по всему совсем молодой. Игорь рос в семье Ольги и Николая, пока не окончил семь классов. Вот и вся история. Не осталось ни фотографий родителей, ничего…

Отчество у свекрови было — не её. Поменяли. Почему? Кто теперь скажет. Мамины же подруги на похоронах вспоминали, что мама знала множество стихов.

Была певуньей и частенько муж просил её спеть. Мама пела украинские песни. Почему украинские? Кто ж теперь скажет. Я по молодости лет не расспрашивала. Судя по яркой красоте, в роду у неё были чернявые, темноглазые предки. А уж русскими они были или украинцами?

И отчего-то видится мне вся эта ситуация очень простой и страшной по сути, мама выходила замуж лишь потому, что надо было поднимать на ноги младшего брата.

Смена отчества — наверное из тех же побуждений, чтоб не нашли. Так и оказалась девочка, скорее всего, из интеллигентной семьи в деревне. И со всем упорством приняла она и деревню, и нелюбимого мужа. Приняла так, что буквально растворила свое «я» в мужнином. Растворилась еще и из чувства самосохранения. Спряталась даже от самой себя.

Её судьба — это слепок с истории страны. С ее лесоповалами, репрессиями, силой духа, жертвенной любовью, и …вечной Сонечкой, пока мир стоит. Будто сама история толкает наших женщин на бесконечность крестного пути ради брата, сыновей, мужа… Интересно, а жила ли когда-нибудь свекровь для себя? Разве в далеком детстве…

Впрочем, наших бабушек никто тогда не учил «Любите себя. Живите для себя» Вот они и не умели. К великому счастью для детей, внуков. У них в крови была жертвенность. Великая сила и великая слабость русской женщины и была в этом умении жертвовать.

Любой психолог скажет, что это в корне неверно. В корне! Может быть…

Но интересно, что стало бы со страной, если бы вдруг наши бабушки и мамы в лихую годину решительно взялись жить для себя? Если бы не отрывали последний кусок, чтоб накормить детей?

Если бы не вкалывали на совершенно не женских работах. Если бы берегли руки, фигуру, кожу от ветров, морозов, труда? Кто знает, а пришло бы тогда время дочерей и внучек. Время, когда можно жить для себя?

Я же безумно благодарна маме за то, что сделала она в свое время для нас с мужем. В тот миг, когда вдруг против меня поднялись многочисленные братья и сестры — городскую взял, белоручка, еще и образованная…

Мама встала стеной, прикрыв наш брак хрупким, худым до изнеможения телом: — Он её любит и отстаньте от них! От нас и в самом деле отстали.

Не будь этой передышки, кто знает, а получилось ли стать своей для теперь уже близких родственников?

Она никогда не ругала меня при сыне. И его при мне. Более того, его ворчания о пригоревшей картошке или неудачных пирогах, мама всегда осаживала: — Что ж ты за себя девчонку взял? Женился бы на сорокалетней, они все умеют.

И чудится мне, что сама прожив с нелюбимым, она изо всех сил берегла нашу любовь. Любовь своего позднего и очень любимого сына, берегла даже от него самого. Да что там, берегла и от меня…

И вот уже двадцать лет, как нет её на свете, а дня не проходит, чтоб не вспомнилась она мне. Будто все еще рядом. Все еще бережет нашу любовь…

Старенькая, сухая, потерявшая всю красоту на лесоповале и в деревне, и все равно неизмеримо красивая… Русская женщина…

Автор: Наталья Ковалева. Цикл очерков «Записки провинциалки»

Из сети

Рейтинг

5 из 5 звезд. 3 голосов.