Приду за тобой
7 часть

В этот вечер, впервые после похорон свекрови, Люба не заперлась в комнате, а спустилась в большую комнату, которая одновременно служила и столовой и залом.

— Мама! – обрадовались дочки. – А мы фильм собрались смотреть. Ты с нами, как раньше?

Присев на диван, Люба попыталась вспомнить то ощущение счастья, которое она испытывала раньше от таких посиделок. Но не смогла…

На душе по-прежнему было пусто и уныло, и не досмотрев фильм, Люба ушла спать.

А ночью она проснулась от приступа панической атаки. Дыхание остановилось, и в груди была такая тишина…

Замерло сердце, будто раздумывало, биться ли дальше, или ну все нафиг…

Любе даже показалось, что все…

Вот так и умирают в одиночестве…

Как свекровь, что легла спать и не проснулась. Ну, это для них она не проснулась, а на самом деле, наверняка же успела подумать, испугаться…

Одна ночью… Страшно ведь…

Может, точно так же, как сейчас Люба, таращила глаза, силясь глотнуть воздуха и позвать на помощь…

Наконец-то удалось вздохнуть и, сделав мощный удар, сердце забилось так часто, что казалось, еще чуть и разорвется. Закружилась голова, и Люба обессиленно опрокинулась на подушку.

— Что, страшно умирать? – раздался в комнате свекровин голос.

— Черт, — вытирая со лба пот, еле прошептала Люба. – Опять галлюники пошли…

— Размечалась… — хихикнул голос.

Возле окна что-то зашуршало, силуэт батареи вытянулся и выпустил из себя маленькую тень.

Пошебуршав немного, тень двинулась прямиком к Любе, с каждым шагом становясь все больше и больше и принимая очертания покойной свекрови.

Подойдя к кровати, Зинаида Павловна бесцеремонно уселась на постель и, опершись на бадик, принялась буравить сноху взглядом.

— Чего еще? – недовольно спросила невестка.

— Страшно умирать? – повторила свекровь.

— Нет…

— Вот же упрямая. Что ж делать-то с тобой? С собой забрать, что ли?

— Так и знала, что и после смерти житья не дадите!

— Да ты сама себе житья не даешь, – возмущенно фыркнула свекровь. – Вот же характер, прости Господи, а?

— Да у кого еще характер, – выпалила Люба. – Вот, что вы ко мне ходите? Отстаньте уже!

— А пока прежней не станешь, не отстану, и не мечтай!

— Бред, бред, – схватившись за голову, простонала невестка. – Вас не существует. Вы плод моей фантазии.

— Ой, а слов-то умных нахваталась, – разохалась свекровь. – Плод фантазии, это надо же.

— Не желаю вас больше слушать, – и Люба демонстративно закрыла глаза и заткнула уши.

— Смотри, девка, сама напросилась! Задам я тебе кузькину мать, как говаривал мой муженек любимый, ох, и задам! Сама ко мне прибежишь, а я так еще подумаю, – и, стукнув бадиком в пол, свекровь исчезла.

Свекровь исчезла, а бадик, загремев упал на пол.

8 часть

Наступившее утро прогнало прочь страхи и видения, и заспала Люба ночной разговор со свекровью.

Лениво ковыряя ложкой в каше, она все настраивала себя на домашние дела. Понятно, что муж с дочками помогают, но все равно не то. Прополоть, посадить…

Она же раньше так любила возиться в огороде. Опять же вареников с вишней налепить! Да и щей своих фирменных наготовить.

Вдруг вспомнилось, что свекровь от ее щей никогда не отказывалась. Хвалить не хвалила, а наяривала с таким аппетитом, да еще от добавки не отказывалась.

А Люба все ждала, когда же она ее похвалит, а та молча уписывала щи за обе щеки и молчала…

И такая она была счастливая в тот момент…

Почему же Люба тогда этого не замечала? Только сейчас поняла; довольна была свекровь донельзя. Глазки блестели, улыбалась…

Такая милая и беспомощная…

«Да что это со мной!» – в сердцах бросив ложку, Люба вышла из-за стола.

Откуда взялась эта жалость к свекрови? Откуда? Прямо ломала и корежила изнутри до физической боли.

Выйдя на крыльцо, она понаблюдала за дочками, что возились на огороде, в попытках прополоть грядки.

«Так тщательно, как свекровь, все равно не выполют…» — внезапно с грустью подумала Люба, и развернулась было за перчатками, чтобы присоединиться к девчонкам, как вдруг Соня, или Маша, до чего же голоса похожи, шутливо вскрикнула:

— Я вам сейчас покажу кузькину мать! Разрослись тут!

Люба так и замерла на пороге; вспомнилась сегодняшняя ночь, паническая атака и разговор со свекровью. Вот и думай теперь, сон то был, или разыгравшееся воображение.

Да какое воображение, если она с утра о бадик спотыкнулась?

Чертыхнувшись, Люба махнула рукой и сделала шаг в дом и тут коврик, что всегда лежал на пороге, взял да и уехал из-под ног. Потеряв равновесие и запрокинувшись назад, она поняла, что сейчас со всего маху ударится о ступеньки. Добротные такие бетонные ступени, обложенные кафельной плиткой. О такие шандарахнуться и врагу не пожелаешь…

Люба уже с жизнью успела проститься, как чьи-то руки ловко схватили ее под спину, и бережно опустили на крыльцо.

— Петя! – всхлипнула она. – Как же ты вовремя, Петя! – обернувшись, Люба увидела, нет

никого за спиной. – Петя! – закричала она.

На крик прибежали дочки, и присев возле плачущей матери, принялись наперебой успокаивать.

— Папа же на работе, мам, — Маша с Соней испуганно переглядывались и совершенно не знали, что делать.

— Так, хорошие мои, — нарочито бодро заявила Люба. – Идем лепить вареники! Папа придет, а тут такой сюрприз!

Если уж она не валяется тут на ступеньках с разбитой головой, то просто обязана и вареников слепить и щи наварить.

А может, почудилось, что кто-то придержал и не дал упасть? Может она сама каким-то непостижимым образом так аккуратно приземлилась? Может такое быть?

Нет, не может…

9 часть

И вот щи наварены, вареники налеплены и дожидаются своего часа в морозилке, и можно считать, что день удался. Ну, если не считать того падения конечно…

А с другой стороны, могла же, и расшибиться, да не позволили силы небесные, или кто еще там…

Так что удался, удался, и нечего Бога гневить…

Придя с работы, Петя так обрадовался накрытому столу и скромному букетику полевых цветов, что красовался посреди разложенных приборов.

— Прямо как раньше! – потирая руки, радостно произнес он. – Я быстренько в душ и садимся!

А Люба подумала, подумала и решила достать наливочки сливовой, да принять по пять капель.

Опять же свекровь помянуть, а то совсем не по-людски получилось; на похоронах не была, на поминках тоже.

А сливовую наливку Зинаида Павловна сама ставила. Отменная штука получалась!

Люба, та вообще спиртное на дух не выносила, а наливки могла рюмочку, а то и две осилить.

И голова с нее не болела. Так, немного в ноги даст; сидишь, улыбаешься себе…

Потянувшись за стопками, Люба вдруг замерла. Вспомнила, что хоть и нравилась ей сливовица, а вот ни разу не похвалила. Все нахваливали, а она ни разу!

А ведь когда наливку к губам подносила, то свекровь так выжидающе смотрела на нее.

Ждала, ждала, да не дождалась…

Так оказывается, у нее самой, у Любы, характер далеко не сахар! И на Петю своего покрикивает иногда, прямо как свекровь на свекра. И покрикивает и бурчит, и ворчит…

Не успела она свою мысль до конца докрутить, со двора ее женский голос кликнул.

«Ворота, что ли Петя не закрыл?» — нахмурившись, Люба сделала шаг к двери… один только шаг, как подвесной шкаф со стеклянными дверцами и полками рухнул прямо на то место, где только что стояла она.

Ухнув вниз, сердце тут же затрепыхалось заячьим хвостом. Люба смотрела на гору битой посуды, и воочию видела, что было бы, если она не отошла.

Этот тяжеленый монстр, которого она никогда не жаловала, наделся бы ей прямо на голову и стеклянными полками разрубил бы черепушку к чертовой матери. Торчали бы они сейчас из ее головы, словно куски хлеба из тостера.

Вокруг нее суетились Маша и Соня, что-то спрашивали и вроде как плакали…

Из ванной комнаты выбежал муж. Мокрый весь, полотенце вокруг бедер обмотано, а глаза ошалелые.

На стул ее усадили, да принялись осколки из ноги правой доставать. Левой ноге ничего, а вот правой прилетело.

Выковыривают осколки и приговаривают, чтобы не боялась, что они не больно совсем…

А Любе все равно больно…

Но не в ноге та боль, а на душе.

Вспомнилось, как свекровь однажды в холодильник их ставила что-то, а боковые полки возьми да рухни. А на полках тех банки с грибами стояли. Насолила тогда груздей Люба немерено, и за каким-то лешим запулила все банки на боковушки, а они возьми, да обвались в тот самый момент, когда Зинаида Павловна туда полезла.

Прибежав на грохот, Люба обалдела от увиденного; свекровь на коленках стоит, да пытается, грузди эти чертовы собрать. Обернулась она на невестку, а глаза испуганные и виноватые такие.

Люба же, дрянь бессердечная, раскричалась, что, мол, дескать, все труды ее загублены.

Зинаида Павловна губы поджала, да и взбрыкнула тоже. Ох, и поругались они тогда…

И не зря ее свекровь с собой забрать хочет. И, поделом ей, Любе, дуре злобной…

Не смогла с матерью мужа общего языка найти. Не могла, или не хотела? То-то же…

«Да что они суетятся-то, в самом деле? – думала Люба, глядя на мужа и дочек. — Что значит изрезанная нога по сравнению с поцарапанным сердцем?»

Автор Светлана Аксенова
Продолжение следует

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Приду за тобой
4 часть
Надо сказать, что обморок сослужил Любе хорошую службу; по селу вмиг разлетелось, что она от горя в обморок грохнулась, да в больницу загремела. Видимо сильно переживала смерть свекрови…

Вот и хорошо, пусть так думают…

Хоть и пролежала всего с неделю на больничной койке, а войти в привычный ритм жизни оказалось на удивление сложно. Все валилось из рук. Стала забывчивой и рассеянной и плаксивой…

«Да что же это такое? – присаживаясь на диван, Люба чуть ли не выла от бессилия. – Тридцать пять и здравствуй старость? Ну, не может быть, чтобы так резко и стремительно…»

Видя состояние жены, Петя все спрашивал, а пьет ли она таблетки и витамины, что прописал врач.

На что та лишь головой кивала…

Слово молвить лень было…

Стыдно признаться, но ссылаясь на плохой сон, Люба перешла жить в небольшую комнатку для гостей. С грехом пополам все дела переделает и нырк в комнату. Все, не трогать ее.

Петя только вздыхал, да грустнел. Да и дочки не могли понять, в чем дело. Кто им маму подменил?

Как-то Люба нечаянно подслушала, как муж объяснял дочкам, что болеет мама, надо помогать ей, а не по улице скакать. Девочки, умницы такие, им два раза говорить не надо.

А Люба совсем завяла как сирень сорванная. Жизнь не в радость стала…

Вот если подумать, а чего бы ей не радоваться? Муж любит, дочки послушные. Свекровь не изводит. Соседки шептаться перестали…

Все как хотела, а на тебе…

И вспомнила Люба слова свекра. Пусть это было бредом, или как там доктор назвал, не важно.

А вот, чем черт не шутит, сходит она на ту полянку! Решено!

Одуванчики на полянке уже давно отцвели, да и черемуха скинула наряд невесты. Присев под дерево, Люба и облака в небе успела пересчитать и понаблюдать за снующими муравьями, а свекор все не приходил.

— Дура я все-таки, — печально вздохнула она. – Примерещилось в обмороке черт знает что, а я и поверила.

Конечно, ее ожидание и бесполезно и напрасно, но возвращаться домой не хотелось. Разморившись на солнце, Люба и не заметила, как задремала.

Задремала да заново очутилась в том дне похорон свекрови. И как тогда, идет по двору, а сама с гроба, оббитого розовым бархатом, взгляда не спускает. Но теперь она знает, точно знает, что увидит открытые глаза свекрови. Будет смотреть та на нее, да рукой приманивать.

И жутко до щекотки в животе…

И бежать бы прочь, да ноги сами к гробу несут. Подошла, а гроб-то пустой!

— Я же говорила, что живая она! – развернувшись к соседям, выкрикнула Люба.

Но и двор пуст…

Никого…

Да куда же все делись?

5 часть

— А кто тебе нужен? – услышав за спиной свекровин голос, Люба подскочила на месте.

Как же она не разглядела свекровь, что в гробу лежит? Лежит, смотрит на нее, рукой манит, да еще и заговорить решила.

Но Люба уже подкована, и после больницы прочла уйму материала про зрительные галлюцинации. Так кроме зрительной еще и слуховые имеются. Конечно, это плохо и очень плохо для нее, но все же понятнее, чем покойница ожившая.

А понятное, всегда лучше непонятного…

Но обернувшись, увидела совсем не то, что представила…

Свекровь, как ни в чем не бывало, рядом стоит и улыбается, а вот в гробу-то она лежит, Люба…

Лицо восковое, ладошки на груди сложены…

И в платье своем любимом…

Такая вот перестановка интересная…

— Мне все это кажется! – пятясь к дому, выкрикнула она.

— Еще скажи, снится! – ощерилась свекровь, и дрянь такая, в одного легко подняла крышку и, накрыв гроб, принялась заколачивать.

— Вот же зараза такая… — прошептала Люба и, споткнувшись, опрокинулась на спину.

— Не надо! – ударившись о мощный ствол черемухи, проорала она на всю поляну… и проснулась.

Всего лишь сон! Это был всего лишь сон! Но такой яркий и реалистичный…

А на полянке заметно похолодало… Да и полянка изменилась…

Вовсю цвели желтые одуванчики, и черемуха стояла невеста-невестой.

— Все, хватит с меня этого бреда, — вскочив, Люба отряхнула джинсы и навострилась было к дому, как заметила, с того берега реки кто-то рукой машет.

Зрение у нее было отличное и, узнав свекра, сперва неуверенно махнула в ответ, а потом сломя голову бросилась к мосту.

Бежала по деревянным доскам, а сама думала:

«Пришел батя, пришел! Не обманул! Поможет мне, объяснит!»

А про то, что батя уже лет пять как на погосте, и никакого моста через их речку отродясь не было, как-то забылось…

Так и встретились они посередке моста, присели на прогретые деревяшки, да ноги вниз свесили. Припала Люба к мужскому плечу, да разрыдалась.

Про все, про все рассказала…

И про то, что жизнь ни мила стала. Про видения свои кошмарные…

— Это все свекровь, — всхлипывала она. – Забрать меня хочет…

— Да зачем ты ей там нужна? – поглаживая сноху по волосам, приговаривал батя.

– Ты, Любушка-голубушка, силу растеряла свою. Мать тебя в тонусе держала, а как не стало ее, ты и погасла…

— Батя! – от гнева слезы разом пересохли. – Да она мне житья не давала! Думала, после смерти ее вздохну спокойно…

— А все оказалось не так, как думалось? – усмехнулся тот. – На мать не серчай, она с добром к тебе шла, только ты этого не видела. Может она у меня и вредная немного, но хорошая. Да и за словом в карман не полезет, уж скажет, так скажет! Все Зинушку мою уважали. Хоть и покусывала меня иногда, но любила. Точно знаю, что любила! И знаешь, все боялся, что она первая уйдет… Как бы я тогда без нее?

— Вот те номер… — ошарашенно пробормотала сноха. – Я думала, она запилила тебя до смерти, а на самом деле вон как…

— Мда-а-а-а, — глядя на воду, свекор задумчиво пригладил усы. — А если скажу, что тебя еще и чувство вины терзает, за то, что якобы обрадовалась ее кончине. Поверишь?

— Я не якобы обрадовалась, а реально обрадовалась!

— Хорошо, девонька, — словно решившись на что-то, кивнул батя. – Вернем тебя к жизни… Держись!

И толкнув сноху, скинул ее в речку.

6 часть
Сказать, что Люба удивилась, это не сказать ничего…

На то, чтобы неистово удивиться времени выпало предостаточно. Она все летела и летела с моста, но речка как бы не думала приближаться.

«Вот интересно, а что я сейчас просматриваю? Очередное шизоидное видение, ненормальный сон, паршивую галлюцинацию, или еще что? Не могу же так долго лететь, в самом деле?»

А то, что ее с несуществующего моста толкнул мертвый свекор, Любу по-прежнему не беспокоило.

Речка вдруг покрылась рябью, заволновалась, забурлила, а потом стала гладкая как стекло.

И прозрачная, прозрачная такая, все дно видать…

От такого зрелища дух захватило. И совсем не страшно стало падать, но ровно до тех пор, пока дно не вспучилось и не замутнело. А когда муть улеглась, то к своему ужасу Люба увидела свекровь, что лежа на спине, медленно поднималась со дна.

Поднималась и опять сверлила сноху черными глазищами, улыбаясь при этом так ехидно, ехидно, да руками как водорослями колыхала.

В смертное платье одетая, в косынке кружевной…

И что ей спокойно не лежится на погосте, а? Плавает здесь…

Вот теперь-то Любе расхотелось падать. И уж совсем расхотелось, когда свекровь вдруг начала разрастаться до немыслимых размеров. И разрасталась до тех пор, пока одно ее лицо не заняло всю излучину реки. Теперь получалось, что Люба летит прямо черту в пасть.

Свекровин ухмыляющийся рот оказался прямо под ней. Ой, да что же за жуть такая?!

Люба принялась молотить в воздухе руками и ногами, в слабой надежде улететь. Но нет же, ее несло прямо в рот…

Будто этого было мало, так свекровь еще распахнула варежку и с мерзким звуком всосала в себя всю речку.

Все! Кабзда реке! Теперь на ее месте лежит громадная туша свекрови и от проглоченной воды щеки ее надуваются как воздушные шары. Хоть Люба и догадалась, какой финт выкинет свекровушка дальше, но все равно, когда та выпустила в нее струю воды, завизжала и замолотила руками пуще прежнего.

Зинаида Павловна всегда так белье сбрызгивала, когда гладила. Вот вроде, и пульверизатор есть, и утюг паровой! Так нет же, ей именно так нужно; в рот воды набрать и п-ф-ф-ф-ф-ф-ф! Только брызги во все стороны! Как это бесило Любу…

Вот и сейчас этот номер провернула! Невестку так и подбросило вверх фонтаном.

А свекровь все не унимается; ручищи протянула и давай сноху по щекам хлестать, да Петиным голосом причитать:

— Любаша, да что с тобой! Очнись!

— Да отцепись от меня, стерва такая! – выкрикнула Люба и, открыв глаза, увидела удивленное лицо мужа.

Петро шлепал ее по щекам и сбрызгивал водой. Прямо как мамаша его, из бутылки в рот набирал и брызгал…

— Стерва? – недоуменно переспросил муж.

Отмахнувшись, Люба чуть не спросила, а где собственно батя и эта злыдня свекровь, но вовремя спохватилась. Выходит, нигде она не летала, ни по какому мосту не бегала, а спала себе под черемухой.

— А ты чего здесь делаешь? — хмуро взглянула она на перепуганного мужа.

— Мы тебя ищем! – всегда спокойный Петро вдруг вспылил. – Уже полдня как дома нет! Спасибо, соседка видела, как ты к речке шла. Девчонок напугала. Всю дорогу сюда ревели и говорили, что ты топиться пошла!

— Топиться? – вяло удивилась благоверная. — Не-е-е-е, вода студеная очень…

— Ты дочкам так не ответь только, — недовольно заметил муж. – Шутница тоже мне…

— Маша, Соня! – поднявшись, крикнул он. – Мама здесь!

С одного краю зашуршали камыши, с другого кусты, и выскочившие оттуда дочки, облепили Любу со всех сторон, и все плакали и уговаривали, больше так не делать.

— Да, да, милые мои, — гладя их по чернявым волосам, машинально кивала Люба, а у самой не выходили из головы то ли сны, то ли видения, которыми сегодняшний день напичкал ее сполна.

И все смотрела на реку и будто наяву видела тот мост, на котором сидела со свекром.

— Петь, — позвала она мужа. – А скажи, не было ли здесь моста?

— Когда-то давным-давно был. Вот прямо здесь возле черемухи и начинался. Мне батя говорил, что любил рыбалить с этого моста. А ты откуда про него знаешь?

— Не помню… Может, батя и рассказал…

Продолжение следует
Автор Светлана Аксенова

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Приду за тобой…
1 часть

Смерть свекрови Люба восприняла спокойно. Единственное что, мужа жалко…

Хоть и четвертый десяток Петя ее разменял, а от мамкиной юбки так и не отцепился.

Ох, и намаялась же Люба. За пятнадцать лет свекровь, да земля ей пухом, столько крови ей попила.

Люба и рыдала и в ногах у мужа валялась, все просила, чтобы уехали они куда подальше.

На что тот отвечал, если уедут, то и маму с собой возьмут всенепременно. Так что, смысла в переезде никакого.

Да и какой переезд, в самом деле? Тут у них два дома, два огорода, два сада…

Столько души и тепла вложили они в это место…

Куда ехать? Глупость, ей богу…

Свекровь разлюбезная жила через улицу и окошки ее домика с резными наличниками смотрели прямо в окна двухэтажного коттеджа, в котором проживали Люба, ее муж Петр, да две дочки старшеклассницы.

Так что можно догадаться, свекровь больше времени проводила в семье сына, все пытаясь привить свои вкусы, мировоззрения и привычки нерадивой невестке и внучкам.

И вполне понятно, что ее смерть означала для Любы; ну, как бы… баба с возу, кобыле легче.

Она бы и на похороны не пошла, но поселок небольшой, осуждающих взглядов и упреков не оберешься потом. Затюкают…

Да и как не пойдет, если прощание на их участке проходить будет? Бред же…

Надев самое темное платье, что смогла найти в своем гардеробе, и, накинув на голову черную косынку, Люба постучалась в комнату к дочкам.

— Девочки, готовы? Пойдемте, народ уже собрался.

— Идем, мам! – отозвалась то ли Маша, то ли Соня.

Очень бодро так отозвалась, что она задумалась; а как ее девочки среагировали на смерть бабушки…

Неужели чувствуют то же самое, что и она? Не может быть…

Все-таки Зинаида Павловна любила внучек… ведь любила же, или как?

И тут вспомнила, что часто уж свекровь говорила, что внучки не в их породу. Вот что она имела в виду? Что девочки не от Петра?

Так Люба как-то раз не выдержала, и прямо спросила, а на что вы тут, Зинаида Павловна намекаете? Что я вашему Петеньке рога наставила?

Свекровь долго еще после таких слов язвой ее называла.

Нет, а что она в самом деле-то? Уж Маша вылитый Петр! Губу нижнюю так же выпячивает, когда обижается, да и хмурится один в один. А у Соньки характер прямо ни дать, ни взять, в папаню! И волос в их породу. Чернявый, да кудрявый. Люба-то светленькая…

И зачем, спрашивается, напраслину на сноху возводить?

А Петя как телок; ни мычит, ни телится, и заступиться за жену не может. Боится матери слово поперек сказать. Да оно и ладно…

Люба Петьку любила. Добрый он, хороший. Весь в батю своего покойного. Да, Зинаида Павловна и мужа добротно так пропилила за все годы совместной жизни, что убрался он на тот свет раньше срока.

2 часть

Вздохнув, Люба перекрестилась и вышла во двор. Ох, уж эти косые взгляды соседушек, подружек свекрови. Ох, уж этот шепот в спину…

Прямо шипят, шипят, дескать, какая плохая невестка. И рук вон никудышная. Да как наш Петенька и позарился-то на нее? Приволок фифу городскую, будто своих девок мало.

А вот понравилась она Пете такой, какая есть. Худенькая, светленькая, улыбчивая…

Ему-то понравилась, а свекрови и подружайкам ее не по вкусу пришлась. Не по вкусу, да не по зубам.

Первые годы Люба все больше отмалчивалась, а после рождения второй дочки, как встала на дыбы, да показала свекрови и соседкам досужим, где раки зимуют.

— Давай, давай, пропиши им кузькину мать, — радовался свекор. – Давно пора, а то помру, кто за тебя заступится? А то, ишь, разошлись ведьмы!

— Бать, я тебе помру! – сердилась в ответ сноха. – Даже и не думай!

Вот свекра Люба сразу батей звать стала, а свекровь мамой назвать язык так и не повернулся.

Эх, милый, милый батя…

Родителей своих Люба в глаза не видела. Детдомовская…

Так что, свекор достойно заменил ей отца.

Как же она рыдала на его похоронах…

Рыдала и знала, что своим поведением вызовет новую волну негодования и слухов.

Но сдержаться не могла. Так было жаль его, так жаль…

И поползли же слухи, что неспроста сноха так по свекру убивается, ой, неспроста…

Одна из соседок Любе в лицо и бросила; было у тебя, что со свекром? Было ведь, если так горюешь по нему!

Люба ей тогда в морду плюнула, да пожелала, чтобы язык ее поганый отсох. Зла она тогда была, ох, как зла…

А соседка на следующий день заболела. Долго болела, горло все гнойничками обсыпало, ни поесть, ни попить по-человечески. А самое главное, языком не полязгать, голос пропал.

Долго болела соседка, а как в себя пришла, новые слухи поползли, будто Люба ведьма.

Да этот слух и на руку был, хоть в глаза теперь не лезли, а только в спину шипели, вот прямо как сейчас.

По правилам, незнамо кем написанным, Любе да Петру надлежало стоять возле гроба, пока все желающие не попрощаются.

А она и так припоздала; уже полный двор зевак набился, теперь в упрек поставят, что не поспешает.

В ведь было сказано; прощание в два дня! Так нет же, еще и двух нет, а уже тут как тут!

Нашли развлечение…

Остановившись возле гроба, Люба попробовала найти в сердце хоть капельку жалости, но не смогла. И стыдно так стало…

Вот может и действительно, дрянь она бессердечная?

Протяжно вздохнув, Люба опустила голову. Пусть думают, что скорбит…

Соседи подходили, говорили слова утешения, Люба только кивала, кивала, а сама думала; поскорее бы все это закончилось.

Исподволь взглянув на мужа, увидела, тот плачет. Да, ее Петя плакал как ребенок.

«Господи, ты мой хороший…»

Неожиданно в носу защипало, и она поняла; тоже сейчас разрыдается. Но разрыдается от жалости к мужу, а уж никак не к покойной свекрови.

Утешающе тронув мужа за руку, Люба бросила осуждающий взгляд на виновницу его слез, и оцепенела…

Свекровь смотрела прямо на нее. Смотрела зло, испепеляя черными глазами, на дне которых плясали языки адского пламени. И рука… рука вдруг шевельнулась и поманила пальцем.

Промелькнула глупая мысль, что жива свекровь, жива! И если честно, Люба даже успела обрадоваться этому. Пусть живет, лишь бы Петя не переживал. Да и вообще, пусть живет, да и все!

Но разум тут же охладил трезвым доводом, какое еще, жива? Из морга ведь привезли, а там известно, что с людьми делают. Хоть трижды жив будешь, оттуда все равно мертвым вернешься.

Поняв, что свекровь бесповоротно, навсегда и на сто процентов мертва, но, тем не менее, смотрит на нее и манит рукой, Люба почувствовала, как ее окутывает тьма и, жалобно вскрикнув, кулем осела на недавно подстриженный газон.

3 часть

Во тьме было спокойно. Там никто не обижал и не говорил плохих слов. Но там никто и не любил…

Там было просто спокойно…

В сознание пытались прорваться испуганные выкрики мужа, дочек, и еще там кого-то…

Да и неважно кого…

Люба не желала никого слышать. Ни-ко-го…

Хотелось остаться здесь навсегда…

Пусть нет любви, но и печали и обид тоже нет…

Вот и хорошо, вот и славно…

— Я тебе останусь, — раздался знакомый голос.

Знакомый, но подзабытый уже…

— Как так, любви нет? Любовь, она, голубушка моя, везде есть.

Голубушка…

Ее так только покойный свекор называл. Любушка-голубушка…

Люба изо всех сил таращила глаза, но кроме темноты ничего не видела. И вдруг из этого кромешного мрака отчетливо проступило лицо свекра.

— Давай, приходи в себя! – крикнул он ей и, схватив за плечи, толкнул.

Очнувшись на больничной койке, она ни капли не удивилась.

«Хорошо, что не в морге…» — и обреченно вздохнув, чуть скосила глаза и увидела Петю.

Угнездившись на трех стульях, муж спал, но стоило ей шевельнуться, как тут же приоткрыл один глаз. Прямо как кот Барсик.

— Любонька! – просиял Петя. – Ну как ты, солнышко? Напугала. Разве так можно? Сказала бы, что плохо себя чувствуешь, да дома осталась. Я же не тиран какой-нибудь тебе…

— А девочки где? С Зинаидой Павловной?

Вот даже за глаза не могла свекровь матерью назвать!

Остатки сна разом слетели с мужа. Он уставился на нее и несколько секунд просто молча шлепал губами. От такой странной реакции Любе снова поплохело.

— Петюнь, да что с тобой?

— Маму вчера похоронили, — наконец вымолвил тот. – Ты же прямо возле гроба в обморок упала.

— Нет, — помотала головой Люба. – Нет, нет, Петя! Скажи, что это не так! Скажи, что это сон! – кричала она, стараясь забыть открытые и полные ненависти глаза свекрови и манящую руку.

— Она смотрела на меня и звала с собой! Она придет за мной! Я не хочу-у-у-у!

Последнее, что она видела, как люди в белых халатах выпроваживали из палаты растерянного мужа.

Теперь она очутилась на своей любимой полянке, под огромной черемухой. По весне полянка всегда была усыпана цветущими одуванчиками, и этот желто-зеленый покров так радовал глаза и грел душу. А черемуха дожидалась своих холодов и, укрывшись белой кипенью, превращалась в огромное облако. Как же любила Люба эту полянку…

Да почему любила, до сих пор любит…

Или же? Как она вообще тут оказалась?

Завертевшись на месте, она увидела свекра.

— Михаил Иванович?

— Вот уже и Михаил Иванович, — печально вздохнул тот. – А куда же батя делся?

— Батя! – взвизгнула Люба и, повиснув на крепкой шее свекра, задрыгала ногами. – А ты как здесь? Или я тоже того?

— Ой, девка, чушь не городи, а возвращайся в тело! А то ишь, разлеталась… Рано тебе еще.

И запомни, если совсем худо станет, приди на эту полянку, да позови меня. Приду и помогу… Запомни-и-и-и… — и, взяв сноху за руки, свекор покружил ее вокруг себя и отпустил.

И полетела она, а сердце так и зашлось, то ли от страха, то ли от восторга…

Еще три дня продержали Любу в больнице, и все эти дни в голове вертелись слова бати. Вот про что он говорил? И говорил ли?

В итоге пришла к выводу, что в бессознательном состоянии ей чудилась разная муть, которой и значение придавать не стоит.

Как сказал лечащий врач, ее самочувствие было вызвано сильнейшим стрессом, который спровоцировал различные видения.

То есть, открытые глаза покойной и манящая рука были попросту плодом воображения…

Ну, если врач говорит, значит то правда…

Перенервничала, еще жара такая стояла и прочее и прочее…

Выписали ее со строгими наставлениями, беречь себя, не волноваться. И таблетки с витаминами прописали. Что ж, будет принимать, если велено.

Автор Светлана Аксенова

Продолжение следует

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Заговорённый

7 января 1994 года Валерка отпраздновал 18-летие. Праздновал, как положено: шумно, весело, пьяно. Он вообще парень весёлый, компанейский, отчаянный. Мать за него всегда переживала больше, чем за остальных детей — как бы ни натворил дел по молодости да горячести. Отец, наоборот, ни без гордости узнавал в нём свои черты. И говорил, что с таким нравом парень в жизни не пропадёт.
Валерка второй ребёнок в многодетной семье Шумилиных. Вова, которого Валерка младше на два года, тихий ботаник. Так сложилось, что младший брат был защитником старшего. Во дворе Вовку обижать боялись, иначе придётся иметь дело с Валеркой.
Вера — младшая в семье. Милая девчушка на десяток лет младше, обожающая старшего брата. Он её и защекочет и на закорках покатает и втайне от матери научит, как отвечать одноклассникам, чтобы не смели за косички дёргать.
Отпраздновал Валера совершеннолетие и собрался в армию. Старший брат по состоянию здоровья медкомиссию не прошёл, чему был несказанно рад. А Валера, наоборот, спал и видел себя в военной форме. Отец служил, дед воевал, и он хочет пройти суровую школу жизни.
Мать переживала: неспокойно в стране. По новостям то и дело о волнениях в Чечне говорят. Бабушка вторила ей. Верочка, обнимая за шею, упрашивала брата не уезжать. Отец сказал: решай сам, ты мужик. А он ждал весеннего призыва. И в мае 1994 года пополнил ряды Вооружённых Сил Российской Федерации.
После распределения повезли ребят к месту прохождения военной службы. С ним вместе в артиллерийские войска попали ещё пятнадцать ребят из призыва.
С Костей Решетовым Валерка сдружился сразу. Внешне парни были похожи: крепко сложены, широкоплечие, одного роста. А вот по характеру разные: Валера громогласный хохотун, а Костя тихий юморист. Есть такие люди, вроде неприметные вначале, но умеющие в нужный момент вставить ёмкое острое словечко, так что все вначале замирают от неожиданности, а потом взрываются хохотом.
С юмором у парней был полный порядок, они прекрасно дополняли друг друга. И пока ехали в военную часть мечтали, как будут на пару в самоволку бегать.
В армии им нравилось. Всё чётко, строго, сурово. Командование изначально придерживалось политики службы без дедовщины, поэтому солдат держали в строгости, пресекая любые проявления неуставной власти. Конечно, она всё равно была, но далеко не такой страшной, как о ней рассказывали. В общем, с местом службы ребятам повезло.
И сослуживцы ему попались классные. Димон — гитарист, у него голос красивый, сильный. Иной раз и без гитары напевает так, что заслушаешься. Один раз после отбоя колыбельную спел. Пока звучала песня гробовая тишина в казарме стояла, как будто дышать перестали. Радик — приколист, такие шутки придумывает, и главное делает так, чтобы никто не обижался, но всем весело. Кирюха — по кличке Хомяк — всегда умудрялся надыбать что-то вкусненькое. Чем он умасливал поваров, неизвестно. Классные ребята! Особенно Костя, того Валерка вообще за брата считал, самый лучший друг, которого раньше не было у него.
В сентябре по казармам пошёл слух, что их готовят к забросу в Чечню. Напрямую, об этом никто не говорил, командование отвергало слухи. Но дыма без огня не бывает. Солдаты морально готовились к участию в военных действиях. Кто-то со страхом, кто-то с надеждой, что авось не коснётся. А Валера и Костя с мечтой о медалях.
— У моего деда Орден Красной Звезды! И я хочу, как дед, героем быть, — говорил Валера.
В декабре 94-го слухи подтвердились. И ребят отправили на войну.
В первые дни 1995 года, когда большинство соотечественников пьёт шампанское и доедает оливье, Шумилин Валера впервые принимал участие в бою. В настоящем, как небо над головой, настоящем бою.
На его глазах осколком зацепило Славку Русакова. Он заорал и этот крик раненого зверя, ещё долго преследовал Валеру.
Всего в крови принесли Димона Смирнова, ротного гитариста. Он смотрел на них, вернувшихся с боя, невидящим взглядом, а потом заплакал.
Не вернулся Роман Шестаков.
Мальчишки, только начавшие жить…
7 января Валере исполнилось 19 лет. Он отметил этот день в бою. Из всей роты никто не погиб, все вернулись хоть некоторые и на носилках . На нём самом ни царапины. О лучшем подарке он и не мечтал.
«Вот почему дед никогда не рассказывал о войне — думал Валера, вглядываясь в серое небо — Разве можно такое рассказать словами? И я никому не скажу, — и тут же добавлял сам себе — Если жив останусь.»
Шутить не хотелось, и друг его Костя затих. Всё чаще курили и молчали каждый о своём.
— Костян, у тебя девчонка-то есть?
— Неа. В соседнем дворе есть одна Рита, красивая, в параллельных классах учились. Нравится она мне и, кажется, я ей тоже. А подойти ссыкотно было, вот щас думаю — тормоз я. Даже на проводы не позвал, может, писала бы она мне, — вздохнул друг — Ну а у тебя есть кто?
— Тоже нет, я с девчонками только целовался, а больше и не успел. Дураком был, настойчивее надо было. Вдруг сдохну, так и не попробовав?
— Дураки мы с тобой, не жили нормально.
— Точняк.
И снова бои. Ранения, приказы, отступления, наступления, день, ночь — всё смешалось.
Война притупляет все чувства. Ночами Валерке снился родной дом, мама, тонкие руки сестрёнки и её слова: «Валерик, останься, не уезжай». И пирожки. Жареные беляши. Наваристый борщ. А проснётся утром, ничего вспомнить не может, только картинки, никаких чувств, как будто не с ним всё это было.
А однажды приснилась бабушка. Как раз перед боем. Смотрит на него нежно. По голове и щекам сухой рукой гладит и говорит тихо-тихо:
— Валерочка, всё хорошо будет. Ты не бойся. Твой дед Великую Отечественную прошёл, а в тебе кровь его течёт. И ты вернёшься, я договорилась, — и вздыхает сама тяжко, протяжно.
Валера вскочил с постели, а время два часа ночи всего. Подушка мокрая, сердце бешено колотится. Он пробует уснуть, а сон из головы не идёт, и слова бабушкины: «вернёшься ты, я договорилась», так и слышатся.
Написал письмо родным, просил бабуле привет передать. Расспрашивал о здоровье её. Через месяц ответ пришёл: здорова бабушка, только как он в Чечню ушёл, в религию ударилась, в церковь через день ходит. Улыбнулся парень, во даёт старушка!
12 июня 1995 года, лёжа под голубым небом, Валера и Костя разговаривали:
— Знаешь, о чём мечтаю? — жуя травинку, спросил Валера, — Мечтаю, чтобы ранило меня.
— Ты чё дурак? — выпучил глаза Костя.
— Не сильно, так слегка чтобы задело. Хочу лежать на чистых простынях, понимаешь? Чтобы вокруг не воняло по́том и грязными носками. Чтобы кругом всё чисто и я весь такой умытый. Чтобы медсестричка ставила мне капельницу, ну или перебинтовывала, а я ей в вырез халата заглядывал. Вот так отдохнул бы недельки две, и снова сюда.
— Не накаркай, придурок.
— Сам ты придурок, устал я. Хочу есть из чистой тарелки, чистыми руками.
— Сходи к ручью и помойся.
— Ну, ты же понял о чём я, Костян!
— Понял, только суеверный я стал, не хочу таких разговоров.
— Я заговорённый, 7 месяцев уже в Чечне, а на мне ни царапинки. Ты в медчасти дважды был, отдохнул, считай…
— Всё равно не говори так, Валерка, не накликай беду.
14 июня 1995 года Валера запомнил навсегда. Снова бой, на этот раз Шатой. Бой они выиграли, но для Кости, его лучшего друга, война завершилась.
Они наступали, и бой почти кончился, солдаты выполнили боевую задачу. Валера услышал страшный крик и сердцем почуял — Костя. Бросился туда. Друг катался по земле, держась за ногу. Вернее, за то, что от неё осталось.
— Терпи, Костян, терпи! — перетягивая ногу повыше раны, кричал Валера, — Я рядом, братан, я вытащу!
Обливаясь слезами и по́том тащил Костю, ругая себя за тот разговор о ранении. Накаркал. Теперь Костян будет лежать на чистых простынях, а медсестра перевязывать ему ногу.
За Валерой так и закрепилась кличка Заговорённый. Всякое было на войне, и в бою и по случайности и по глупости погибали люди. А на нём ни царапины. Шутки шутками, а невольно пацаны старались держаться ближе к нему, авось и их защитит неведомая сила, что Валеру защищала.
Отслужив, вернулся сержант Шумилин домой. С медалями, как и мечтал.
Обнял родных, утёр слёзы матери, высоко-высоко поднял сестрёнку. Наелся вдоволь беляшей и борща.
Не откладывая надолго, съездил к Косте. Друг, как истинный боец, держался, не раскисал, планировал поступать учиться. Пусть без ноги, зато живой. Правда, с Ритой так и не встретился, стеснялся. «Вот поставят протез, научусь ходить и приглашу на свидание» — пообещал он Валере. Выпили, за всех кто не вернулся, за всех кто ещё там. И долго молчали.
Вот уже месяц дома Валера, а на душе неспокойно.
— Мам, я обратно пойду, — осторожно начал он.
— Куда обратно, сын? — моментально заплакала мать.
— По контракту пойду. Я уже и в военкомат сходил, узнал, что к чему, перезвонить должны. Я же ничего, кроме как воевать не умею, и никак не пойму что мне здесь делать.
— Жить, сын, жить. Поступай учиться, иди на работу, водительские права получай. Но только не воевать, — завыла в голос мать — Ты знаешь, каково это — ждать месяцами письма? Как вздрагивать от телефонных звонков?
— Так я же часто писал!
— Писал, может, и часто, доходили редко. Представь, каково нам было без весточки. Отец микроинсульт перенёс, тебе не сообщили. Бабушка с давлением лежала.
— Мам, я же Заговорённый, меня так там называли. Мимо меня пули летели, даже осколком ни разу не задело.
— Валерка, не искушай судьбу. Я знаю, если ты вобьёшь себе в голову, не отступишься, но ты о нас подумай, сын.
— Не знаю, мама, не знаю что делать. Может воевать — это призвание моё?
— Так ты поживи без войны, раньше ведь жил, найдёшь другое применение себе, найдёшь другое призвание, девушку встретишь.
— Не знаю, мам, — повторял парень.
Умом понимал мать, но никак не мог избавиться от чувства, что не нужен он тут, бесполезный какой-то. Не то что там, в Чечне.
Всё сильнее крепла в нём мысль о службе по контракту. Парень поговорил с отцом, тот всё понял, только побледнел моментально.
Но тут слегла бабуля. Вот вроде вчера ходила бодрой, пирожки пекла, а сегодня встать не может. Позвала внука к себе, тихо еле слышно сказала:
— Валера, внучек, недолго мне осталось, пожила я своё.
— Ты чё, ба? Ты ещё молодая у меня.
— Не перебивай, тяжело мне говорить, но выслушай. Ты же знаешь я в бога не верю, всегда говорила, если б он был, не допустил бы такого на земле и фашистов и бомбы ядерные. А как ты в Чечню уехал, не могла остановиться, в церковь пошла, молилась постоянно. И вот сон мне привиделся, сам Господь приснился, говорит, вернётся твой внук, если душу за него отдашь. Я и поклялась, что отдам, но чтобы на тебе ни царапины не было. Только потом поняла, что не мог Господь такие дела творить. Не знаю, Валера, с кем я договорилась. Но как ты вернулся, я сразу почуяла — скоро за мной придут.
Валера слушал, а перед глазами тот сон и слова её: вернёшься ты, я договорилась. Бабушка продолжала:
Ждать также страшно, внучек…
— Не жалею я ни о чём, внучек. Я своё пожила, и если ради тебя свою жизнь отдать надо, так я отдам. Только об одном прошу: не ходи больше на войну. Твой дед воевал, я четыре года его ждала. На брата моего старшего похоронка пришла, на отца моего тоже, младший брат с контузией вернулся. Но они воевали за родину, от врага, от фашиста защищали родную землю. А за что вы воюете не знаю я. Если на Россию кто нападёт, так ты, не задумываясь, автомат хватай. А ежели, так как сейчас… Не знаю кому эта война нужна, но только вашими руками зло творят, — она тяжело вздохнула — Валера, знал бы ты как страшно ждать, месяцами ждать писем, когда ни спать ни есть нормально не можешь. Отец твой, не смотри что крепкий, как выпьет рюмашку, так слёзы льёт, волю чувствам даёт. А знаешь, как мы переживали, когда тебя в отпуск не пустили? Думали, пропал ты без вести, но сообщать не хотят. Даже Верочка плакала, ждала тебя каждый день. Ей бы с подружками играть, а она иной раз сядет у окна и сидит как старуха, тебя ждёт. Обещай, сынок, что не пойдёшь на войну. Ты свой долг стране честно отдал.
Валера молчал, только кусал губы и хрустел пальцами. Знал что, дав слово, не нарушит.
— Валера, я тебе это не для того говорю, чтобы ты виноватым себя чувствовал. Предложи мне ещё раз такое, я снова соглашусь. Просто хочу, чтобы жил ты, детей растил. В них ведь и моя кровь течёт и деда твоего. Покуда живы вы, живём и мы, не обрывай эту нить. Обещай, Валера.
— Обещаю, бабуль. Обещаю, возьму оружие только, если нападёт враг на Россию, — Валера крепко обнял бабулю, почувствовал какая она стала лёгкая, хрупкая.
— Спасибо, сынок. Я уйду спокойно. Всё было не зря.
— Бабуль, ну, может…
— Нет, внучек, устала я. Это когда желают долгих лет жизни, красиво звучит. А жизнь-то она сложная, многое пришлось пережить, не выдюжу больше. Будь что будет. Глядишь и Мишеньку встречу, там на небе. Будем вместе на правнуков смотреть.
Через неделю в квартире Шумилиных настойчиво затренькал телефон. Мать сразу поняла — из военкомата. Валера взял трубку, встал по стойке смирно, как будто на том конце его могли видеть. И чётко произнёс:
— Нет. Я не пойду. Я своё отвоевал.
А ещё через неделю на своих крепких плечах нёс гроб, провожая бабушку в последний путь.

Инет

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.