ИСТОРИЯ О ТРЁХ ПРЕДАТЕЛЬСТВАХ.

За одиннадцать лет жизни Ваньку предавали три раза.

Первый – когда было ему всего десять-двенадцать недель. Даже не от роду. От зачатия. Помнить он этого, конечно, не мог.

Но когда видел беременных женщин, до боли сжималось детское его сердечко. Они ласково клали руки на свои животы, а Ванька смотрел и чувствовал, что не знал этой материнской ласки. Когда там, внутри, ты сначала просто точка. Потом червячок, потом – головастик, потом – пупсик. Но всегда человек, целый мир которого – мама.

И как же важна и нужна тебе эта ласковая рука на животе. И нежное: «Сыночек». И песни на ночь. И папино ухо у пупка: как ты там, шевелишься? Ты пнешь его в ответ, а они с мамой смеются. И тебя уже любят и ждут.

Ванька ничего этого и правда не знал. Той любви и ласки. Нет, сначала мама, конечно, обрадовалась – две полоски. И папа обрадовался. Наверное, сказал что-то про наследника. Ну и точка-Ванька там, внутри, тоже, наверное, обрадовался. Он такой маленький, а уже «сын». И всем нужен.

Потом, наверное, приехали бабашка с дедушкой. Заохали радостно, закудахтали. Размечтались о том, что Ванька будет проводить всё лето у них на даче. Они вообще давно Ваньку ждали. Но «молодые» всё жили для себя. Бабушка заставляла маму есть гранаты и творог. А дедушка – мёд. Чтобы он, Ванька, рос в животе здоровым и сильным.

А потом они с мамой пошли на разные обследования. Он, Ванька-головастик, там, внутри, наверное, волновался. Понятное дело, она впервые его увидит. Старался лечь «повыгоднее», показаться во всей красе. «Мамочка, любимая, вот он я. Смотри!…»

– У вашего плода синдром Дауна, – сказала врач.

– Прерывать беременность будем?

– Ну да, синдром, – думал, наверное, внутри Ванька.– Ну и что? Как же прерывать? Меня же все так любят и ждут! Сейчас мама ей всё скажет.

– Подумайте, вы молодая, родите ещё. Зачем вам этот крест? – продолжала врач.

– Мамочка, что она такое говорит? – кричал изнутри Ванька. – Ну, ответь ей. Не молчи! Мама молчала… – Ты испугалась, я понимаю. Но дома папа тебя успокоит. Я же хороший, умный. У меня есть ножки, которыми я побегу к тебе. Ручки, которыми я так хочу тебя обнять. Я так люблю тебя!

– Конечно, аборт! – сказал дома отец. – Зачем нам инвалид! Да не плачь ты… Там ещё ничего нет.

– Как нет? Как нет?! – кричал Ванька. – Вот же я. Ты же говорил, что я наследник. Гранат бабушка в тот день съела сама. А Ванька так его хотел.

– Конечно, аборт! – согласилась она с зятем.

– Зачем ему мучиться?

– Я не буду мучиться! – кричал Ванька. – Бабушка! А как же дача? Речка? Пирожки? Как же клубника? Ты же обещала, что мы будем есть ее вместе следующим летом?

– Не расстраивайся, дочь, – сказала бабушка маме. – Это ж только эмбрион.

– Я не эмбрион, я – Ваня! Вы же сами меня так назвали! – Я буду делать аборт, – сказала мама врачу.

– Мамочка… Мамочка… Как же холодно, страшно, наверное, было тогда ему, Ваньке.

***

Но аборт мама не сделала. Нельзя было. У неё был отрицательный резус и что-то ещё. Ванька очень старался хорошо расти там, в животе. Вопреки всему.

– Мамочка, ты не пожалеешь! – шептал он. – Никто не будет тебя любить так, как я. Бабушка больше не возила гранаты, мама не ела творог. Она его терпеть не могла. Папа не читал ему на ночь Бродского, как в первые дни.

И только дед, как и раньше, приносил мёд и говорил: – Дочь, поешь. Витамины. Ребёнка ведь носишь. Но скоро дед умер. Сердце. И остался Ванька без мёда.

Но он рос. Вечерами ждал, что мама положит руку на живот и скажет «сыночек». Она не говорила.

– Устала, наверное, – думал Ванька. И старался не пинаться в животе. Пусть выспится. Ванька верил, что всё, что было, – это какая-то ошибка. Просто мама испугалась. Она же ничего о нем не знает.

Но он родится, его возьмут на руки и полюбят. Потому что иначе нельзя. Иначе не бывает. Он же их сын. Кровиночка. Как его можно не полюбить? У него же глаза голубые – как у папы. И уши-локаторы – тоже как у него. А волосы рыжие – в маму.

Увидит она эти рыжие волосы, расплачется: «Солнышко ты мое». Прижмёт к груди. И они всегда, всегда будут вместе. И будет тепло и хорошо…

– Посмотрите, кто родился! – сказала акушерка.

– Не показывайте мне его, – ответила мама.

– Мы будем отказываться, – бросил папа.

– Но ведь так не бывает, – не верил Ванька. На руки его взяла какая-то незнакомая тетя в белом халате. Потом он долго лежал в кювезе.

– Мама, мама! – кричал он. – Я здесь. Забери меня! Мне страшно!

– Что ж ты так надрываешься, горемычный, – вздохнула старенькая уборщица. – Чувствует, детина, что мать бросила. Никто к тебе не подойдёт. Привыкай. Так Ваньку предали во второй раз.

***

Он ещё долго, наверное, думал, что это ошибка и мама обязательно придет. Малыши ведь тоже думают. Сердцем. Он старался не кричать, чтобы никому не мешать. Даже когда болел живот. Он будет у мамы самым воспитанным мальчиком. Она будет им гордиться.

Ванька даже начал улыбаться. Сначала слабо, криво, невыразительно. А потом «во все дёсны». Когда его брали кормить. Так он улыбнётся маме, когда она придет. Наверное, она просто занята. Он хорошо держал голову, переворачивался, агукал. А потом перестал.

Зачем? Ведь тебе все равно никто не отвечает. Ванька понял, что это была не ошибка. И никто к нему не придет. Он не сынок. Он – даун. Инвалид. Бедолага. Горемыка. И никому не нужен.

И стараться ему не нужно. Не для кого. Ему не к кому тянуть руки, чтобы обнять. И не к кому бежать. Ванька лежал и смотрел в потолок. И в его раскосых, голубых, как у отца, глазах была тоска. Страшная, холодная, липкая…

***

Когда ему было четыре года, его забрали в семью. Приехали в детский дом муж с женой.

– Я буду твоей мамой, – сказала женщина. – Скажи «мама». Но он не мог. Он не говорил.

– Ничего, мы тебя научим,– улыбнулась она. В новом доме он тоже старался вести себя хорошо.

– Вы не пожалеете, – думал он… Нового папу он видел нечасто. Тот всё время работал. Новая мама спрашивала «Как дела?» и «Всё хорошо?» и тоже уезжала на весь день на работу и по каким-то ещё своим делам. А вечером перед сном целовала его лоб. И он был счастлив.

Его никто никогда не целовал. Он пытался обнять ее, хватал за волосы – такие красивые и такие ароматные. Не хотел, чтобы она оставляла его одного. А она разжимала его руки, говорила: «Ну-ну!» и уходила. А он сам себя укачивал в кроватке и мечтал, что когда-нибудь новая мама возьмёт его на руки и убаюкает.

На весь день Ванька оставался со строгой няней, которая занималась с ним по каким-то книжкам и картинкам и возила с шофёром по разным занятиям.

Шофёр Ваньке нравился. От него пахло сигаретами – как от поварихи тети Веры в их доме малютки, которая иногда играла с ним. И при встрече он часто гладил его по голове.

Няню Ванька не любил. И картинки ее ему не нравились. Он хотел играть в машинки, а она показывала ему какие-то буквы.

Он прятался от неё под кровать, она вытаскивала его и опять показывала. Однажды он взял все эти картинки и кинул в неё. За это няня ударила его по лицу и назвала уродом и неблагодарной свиньей.

– И зачем тебя, дебила, взяли только? – говорила она. А потом долго объясняла новой маме, что обучить его, Ваньку, чему-то нет никакой возможности.

Если бы он мог говорить, он рассказал бы новой маме, что няня злая. И что она его бьет. А он не дебил, он всё понимает и всему научится. Но сначала он просто хочет, чтобы его обнимали, целовали, любили…

– Ну как же так, надо учиться, – рассеянно сказала мама, глядя в какие-то бумажки. А потом позвонила папе.

– Дорогой! Ты даже не представляешь! Я беременна!

– Ура! У нас будет малыш! – подумал Ванька. – Я буду его любить, буду с ним играть и научу всему-всему.

– Дорогая! И что нам теперь делать? – спросил вечером папа маму… – Ты же сама видишь. Он так и будет всю жизнь идиотом…

– О ком это они? – думал Ванька.

– Мы столько лет ждали нашего ребёнка, – продолжал папа. – А теперь он родится, будет повторять всё за этим и тоже станет дураком. Я же тебя отговаривал. Ты помнишь?

– Агриппина Ивановна сказала же, что многие берут сирот, а потом беременеют, – ответила мама. – Особенно если больных. Ну и вот…

– Ну вот ты и забеременела, – начал злиться папа. – Но это просто совпадение. Всё. Поиграли в благотворительность, и хватит. Тоже мне, завела себе экзотического питомца. Надо его вернуть обратно. Таким в детдоме лучше.

– Я не питомец, я ребёнок! Я же так стараюсь! И я так хочу братика или сестричку! Не отдавайте меня, пожалуйста, – мычал Ванька. Он падал на пол, рвал себя за волосы, плакал. Как щенок подползал то к папе, то к маме, скулил и хватал их за ноги.

– Пожалуй, ты прав, – сказала новая мама. – Он ещё и неблагодарный. Мне говорили, что такие дети «солнечные», а это какой-то зверёныш. Он мне все волосы выдрал. И брезгливо дернула ногой, за которую держался Ванька.

– Я просто не хотел, чтобы ты уходила, – мычал он… Так его предали в третий раз…

***

Прошло полгода. Ванька умирал. Нет, он не болел. Просто ему незачем было жить. Он отбывал в этом мире какую-то странную, ошибочную повинность.

Он лежал, ходил, сидел, что-то ел и все время ждал, когда же всё это закончится. А потом и есть перестал. Что-то внутри него нажало кнопку «самоуничтожение».

Он не плакал, не смеялся, не страдал, не надеялся. Просто зачем-то ещё был. По какому-то нелепому стечению обстоятельств.

А потом у них в детском доме появилась она. Волонтёр Люба. От неё пахло ландышами. Но тогда Ванька ещё не знал, что так пахнут ландыши. Он и не видел их никогда. Просто почувствовал и запомнил этот запах.

– Ты почему не играешь со всеми? – спросила Люба. Он молчал.

– Пойдём, – позвала она. Ванька вырвал руку.

– Я больше не хочу ни к кому идти, – екнуло в маленьком его сердечке. – Я боюсь. А ночью он плакал.

Люба ушла. Она пришла через неделю. Так же поиграть.

– Давай руку, – сказала она.

– Не давай, она тоже предаст, – шептало что-то внутри. – Попробуй, ведь так не бывает, чтобы ребёнок был один, – робко стукнуло сердце. Маленькие пальчики медленно коснулись ее тёплой ладони. А потом крепко сжали.

– Солнышко моё, – ласково сказала Люба. – Так должна была говорить моя мама, – молча подумал Ванька.

– Ты моя мама? – Я твоя мама, – читал он в ласковых Любиных глазах…

***

Я познакомилась с ними недавно. В одном из московских монастырей. Увидела смешного рыжего мальчишку лет десяти-одиннадцати с ушами-локаторами и голубыми раскосыми глазами и подошла.

Рядом с ним стояли девочки-погодки. И какой-то мужчина. Они вместе кормили голубей семечками. Те садились к ним на руки, на плечи, на головы…

Они смеялись, громко, весело. А больше всех он – рыжий мальчишка. И столько детства, счастья, жизни было в этом смехе, что даже строгие монахи улыбались, глядя на него.

– Ну ладно, ладно, расшумелись, – с улыбкой сказала молодая женщина. – Солнышки мои. И я почувствовала нежный запах ландышей.

Я не могла так просто уйти. Я спрашивала, Люба рассказывала. О том, что не смогла тогда пройти мимо. О том, что было непросто. Особенно когда родилась первая дочь.

Ванька боялся, что его опять предадут. Он вообще долго никому не верил. А потом поверил. И в него поверили. Это великое дело – когда в тебя верят.

Сейчас Ванька говорит, читает, пишет, прекрасно рисует. Он ходит в бассейн и играет в хоккей. Как все мальчишки, обожает компьютерные игры. Жаль только, мама много не разрешает.

Он учится в специальной школе, и у него много друзей. Но больше всего он любит маму, папу, сестрёнок и свою собаку Берку. Огромного водолаза.

Я смотрела на Ваньку и любовалась. В глазах у него целое небо, в рыжих волосах – солнце, в его смехе – море счастья, а в сердце столько тепла, что хочется стоять рядом и греться. Я смотрела на него и понимала, что синдром Дауна – это неважно. И нестрашно. Страшно, когда тебя не любят.

Без любви нет жизни. Ничего вообще нет. А когда любят, ты сможешь всё! И даже если чего-то не сумеешь, ты все равно сможешь главное – дарить свою любовь!

Ванька-Ванька! Хороший! Смешной! Ты пришёл в этот мир, потому что ты здесь нужен. Таким, какой ты есть. У Бога ошибок не бывает. Теперь ты это точно знаешь! Я вижу.

Автор: Елена Кучеренко

Из сети

Или я, или твой сопливый даун! Эта история основана на реальных событиях. Имена героев и место действия изменены.

В маленьком сельском храме начиналось Причастие. Первым к Чаше подошёл Генка, рыжий парень лет двадцати пяти. Старенький батюшка, отец Николай, улыбнулся. Он очень любил Генку. Тот был обычным работягой, простым, добрым и абсолютно безотказным.

В их селе мало, наверное, было людей, кому он не одолжил бы денег от своих небольших заработков, не поправил дверь или забор, не помог починить машину, отвезти-привезти, покопать, подкрасить, попилить и т. д.

Еще Генка самоотверженно и безропотно ухаживал за своей матерью-инвалидом, Антониной Владимировной. И, казалось, совсем этим не тяготился. Они вообще жили душа в душу – мать и сын. Оба рыжие, простые и добрые.

Отец Николай улыбался не только Генке. К Чаше парень подводил мальчика. На вид ему можно было дать лет восемь.

– Причащается раб Божий Василий. Открывай ротик, не бойся, – сказал он ему, как маленькому. Тот что-то замычал в ответ и замотал головой. Кто-то из детей хихикнул, но его тут же одернули.

– Не бойся, все будет хорошо… Ну, давай… В конце концов мальчишка открыл рот, а причастившись, заулыбался до ушей, продемонстрировав характерную для этого возраста «недостачу» зубов. Они развернулись и пошли к «запивке».

Присмотревшись, самые любопытные прихожане зашепталась. У мальчика, которого здесь никто никогда не видел и которого почему-то привёл на Причастие Генка, был синдром Дауна.

***

Лиду Генка любил с третьего класса. До сих пор помнит он, как перехватило дыхание, когда учительница, держа за плечи маленькую, худенькую, черноволосую девочку, сказала: – Дети, познакомьтесь, у нас новенькая. «Я вырасту и женюсь на ней», – неожиданно промелькнуло в голове у рыжего третьеклассника Генки.

Учился он в маленьком городке в двадцати километрах от своего села. Каждый день ездил туда на автобусе. Иногда с матерью, которая работала на стройке, иногда сам. Папка умер, когда Генка был ещё маленьким – спился.

А отца Лиды направили в тот город в исполком на одну из руководящих должностей. Так девочка оказалась в Генкином классе.

Шли годы… Они общались, ходили с одноклассниками в кино, на пикники, чьи-то дни рождения. Но Лида никак не выделяла Генку из детской толпы… А он?

– А мне просто постоять рядом с ней было за счастье, – вспоминает он сейчас. Ради Лиды Генка записался на плавание. Хотел похудеть – он был тогда

В какой-то момент они стали дружить. Сблизил их школьный зоокружок, куда они ходили. Оба любили животных и могли часами наблюдать за разными мышами, хомяками и рыбками. Генка часто провожал ее до дома.

А однажды, когда им было лет по пятнадцать, Лида даже пригласила его зайти на чай. Он тогда сидел за столом и еле дышал от волнения и восторга. А Надежда Сергеевна, Лидина мама, молодая, красивая и очень элегантная женщина, расспрашивала парня о его семье.

Парень простодушно рассказывал и об отце, «который пил и умер», о маме-крановщице, о том, что живёт в селе и помогает ей «копать, сапать, садить огород и кормить свиней». А ещё о том, что, как и мать, хочет стать строителем. Но она настаивает на том, чтобы он, Генка, закончил институт.

Он был так счастлив оказаться вдруг у Лиды дома, что не заметил недоумевающего взгляда, который кинула на дочь Надежда Сергеевна. Очнулся от своих грёз он только тогда, когда услышал холодно-вежливое: – Гена, наверное, тебе уже пора?

***

На следующий день Генка радостно подбежал к Лиде в школе и предложил проводить домой. Втайне надеялся, что она опять пригласит его на чай. Но Лида засмущалась и, сославшись на какие-то дела, отказалась. Она бросила зоокружок. Сказала, что нужно готовиться в институт. И даже стала избегать Генку.

Как-то он позвонил, чтобы пригласить девушку к себе домой, на день рождения – вместе с другими одноклассниками. Трубку взяла ее мать и строго попросила никогда не беспокоить их дочь. Будь Гена решительней, настойчивей – всё могло бы быть иначе. Но он был мягким и стеснительным.

А ещё слишком сильно любил Лиду и в ее присутствии просто терялся. Он молча смотрел на неё и страдал. Он так бы, наверное, и зачах, если бы не беда, пришедшая в их дом и на время отвлекшая его от любовных переживаний.

– Гена, собирайся, – сказала директор школы, зайдя в их класс.

– Твоя мама в больнице. В тот день кран, на котором работала Антонина Владимировна, упал. Она чудом выжила, но сломала позвоночник и больше никогда не могла ходить. Генке тогда только исполнилось семнадцать. Он кое-как закончил школу, а потом пошёл работать на стройку.

Домашнее хозяйство вместе с огородом и свиньями тоже оказалось на нем. Позже Антонина Владимировна стала помогать, но много ли может женщина в инвалидной коляске. Они выжили.

Со временем Гена даже стал относительно неплохо зарабатывать – занялся ремонтом в квартирах. Очень уставал. Вечерами, после работы и хозяйственных дел, он перекладывал мать из инвалидной коляски в ванну, а потом нес в постель. Уложив ее, мыл посуду, прибирался в доме, а потом падал без задних ног.

И все равно Лиду вспоминал часто. На других девушек даже не смотрел. Иногда от бывших одноклассников долетали до Генки слухи о ней. Что она поступила в институт в столице и живёт теперь там.

Что через год после ее поступления у Лидиных родителей неожиданно родился ещё один ребенок, мальчик. И что у него проблемы со здоровьем. Что она выходит замуж. И сейчас они здесь – в городе, у ее родителей.

***

Лида выходит замуж… Всю ночь Генка пролежал в кровати лицом к стене, о чём-то думал. А утром, сделав маме укол (он давно уже научился), поменяв ей утку, поставив рядом еду и чай, вскочил на свой мотоцикл и помчался в город.

– Сыночек, хороший мой, как же тебе плохо, – вздохнула Антонина Владимировна, и по ее щекам потекли слезы. Она посмотрела на икону, которая висела на стене напротив ее кровати, и начала шептать молитвы. А слезы так и текли.

Генка мчался к Лиде. Он не знал, что он ей скажет и скажет ли вообще. Но он обязательно должен был ее увидеть. Дверь открыла Надежда Сергеевна. Из квартиры послышались голоса, смех. Гена сразу узнал Лидин – нежный, звенящий, как ручеёк. Надежда Сергеевна вышла и быстро прикрыла за собой дверь.

– Послушай, Гена! Я знаю, ты давно любишь Лидочку. Если любишь, уйди! Ты сейчас можешь всё испортить. Ты хороший парень, я знаю. И она это знает… Но ты ей не пара.

Вы разные. Юра, ее жених, он из хорошей семьи, перспективный, надёжный. Закончит учебу и поедет на стажировку в Англию. Ты же хочешь, чтобы она была счастлива? А что ты ей можешь дать? За свиньями ходить? Менять памперсы твоей маме? Да-да, прости, я знаю, это ужасная трагедия, мне рассказали. Но я тоже мать, ты пойми, и желаю своей дочери другого. Все, уходи! Надежда Сергеевна захлопнула дверь.

– Мама, это кто? – услышал Гена Лидин голос.

– Да так, ошиблись, доченька. Генка сел на лестницу… Он не помнил, сколько так просидел. А потом сел на мотоцикл, поехал домой. И впервые в жизни напился – вдрызг.

***

Пил он и на следующий день, и через два дня, и через неделю. Тихо, один. Однажды к ним зашёл отец Николай.

– Гена, я знаю, тебе больно. Но время…

– Что? Время лечит? – еле проговорил Генка.

– Нет, Гена, время не лечит, оно только слегка зализывает раны. И остаются рубцы. Иногда они болят и расходятся. Иногда воспаляются… Я хотел сказать, что время всё расставит по своим местам. А я буду молиться.

У тебя мать! Посмотри, на ней же лица нет. Ее мыть соседка приходила. Думай сейчас о ней. Отец Николай ушёл. Генка встал, подошёл к матери, обнял и начал рыдать, как ребёнок. А она гладила его, как маленького, и что-то шептала. И тоже плакала. Так они и уснули, прижавшись друг к другу рыжими головами.

…Прошёл месяц. Лида вышла замуж и уехала в свою столицу. А ещё через пару недель неожиданно умер ее отец. Инфаркт. Лида приехала домой на похороны. Там, на кладбище, Генка ее и увидел. Специально пришёл

. Бывшие одноклассники решили ее поддержать и его позвали с собой. Надежда Сергеевна выла волком. Лида держалась, только тихо смахивала слезы и прижимала к себе своего маленького братишку – Васю.

– Я могу тебе помочь? – тихо спросил Гена.

– Не знаю… Нет. Маму жалко. Как она теперь одна? Вася… Вася ведь не совсем обычный мальчик. — На Генку испуганно смотрели раскосые глаза.

– У него синдром Дауна, – объяснила Лида.

– С ним непросто.

– Лида, поехали, – крикнула какая-то знакомая их семьи.

– Ну… Пока.

– Пока…

…Прошло ещё несколько лет. Генка так же работал, ухаживал за матерью, помогал в храме отцу Николаю. Он всем помогал. И все его любили. Он возмужал и стал очень привлекательным молодым человеком, «первым парнем на деревне».

На Генку заглядывались девушки и недвусмысленно намекали на свои чувства. Может, что-то с кем-то и было, но часто вечерами Генка доставал старый школьный альбом и смотрел на Лиду. Маленькую, худенькую, черноглазую, такую далекую и такую любимую.

***

Поехав как-то в город за лекарствами для матери, Гена неожиданно встретил Лиду с Васей. Она осунулась, постарела.

– Что, некрасивая? – спросила она равнодушно.

– Красивая!

– Врешь.

– Ты никогда не изменишься.

– Мама умерла, – сказала Лида после недолгого молчания. – Рак у неё был. За несколько месяцев и сгорела… Вася вот….

– Прости, я не знал. А что с Васей?

– Хочу его забрать, а муж против. Мы на похороны приехали. А он сразу после кладбища начал говорить, что нужно его в детский дом, что мы не потянем, да и командировка скоро.

– А ты?

– А я что? Это же мой брат, как же я его в детдом. Они сели на лавочку в сквере. Лида поцеловала мальчика.

– Вася, вон песочница, иди поиграй, – подтолкнула Лида мальчика.

– Юра, муж мой, разозлился, начал кричать. Васю напугал. Тот ревет, сопливый весь… А Юра: «Выбирай – или я, или этот сопливый даун!» Лида заплакала. Гена робко обнял ее за плечи. Попытался успокоить.

– Разводимся теперь. Будем как-то сами… Эх, мамочка моя, – прошептала Лида. – Она так любила Юрку. Говорила – перспективный, надежный, за ним – как за каменной стеной…

Они сидели, молчали, смотрели, как играет Вася.

– Слушай, Лид… А поехали ко мне в гости. Я пирожки испеку. Мама поможет. Она будет рада.

– Да нет, ты что…

– Давай! У нас свинки, утки, Васе будет интересно, вот увидишь. Мы и козлёнка недавно завели.

– Что, прямо сейчас?

– Ну а что?..

***

…Генка с Васей подошли к запивке. Мальчик взял протянутую чашечку и, неуклюже повернувшись, разлил все на себя. Кто-то из детей опять хихикнул. Лида, стоявшая до этого в уголке храма, испуганно кинулась к нему.

Но матушка Евгения, супруга отца Николая, она в тот день стояла на запивке, остановила ее, улыбнулась мальчику и ласково погладила его по голове: – Ничего, Васятка, все будет хорошо. Давай, я тебе помогу. А ты, Лидушка, постой здесь с просфорками, а то у меня рук не хватает.

А с амвона на них смотрел отец Николай. «Время все расставит по своим местам», – вспомнил он свои же слова.

…Прошёл год. И в одно воскресенье на службу пришли Лида с крохотной девочкой на руках – их с Генкой дочкой..

Она помолодела, поправилась, стала настоящей красавицей. А во взгляде у неё появилось что-то такое, мимолетное, что бывает только у женщин, познавших настоящую любовь, счастье и радость материнства.

Васятка, которого тут же атаковали местные старушки – они давно с ним подружились. А он радостно им улыбался и что-то бормотал. Генка, который вёз перед собой в инвалидной коляске маму, Антонину Владимировну

 Причастив малышку, Лида подошла к сияющей Антонине Владимировне и положила ее ей на руки: – Мама, подержите, пожалуйста. Я помогу там с просфорками.

– Господи, спасибо Тебе! – прошептала старушка, прижимая к себе попискивающий «кулёк»… В последний год она не уставала это повторять…

Елена Кучеренко

Из сети

Сердце матери

«Господи, как же все это не вовремя », — в отчаянии думала Ольга, пытаясь аккуратно уложить в сумку крохотные детские вещички под отчаянные крики шестимесячного сына Ваньки. Отит, случившийся у малыша, причинял тому сильную боль, и сын плакал уже вторые сутки.

После бессонной ночи Ольга вызвала на дом педиатра, который и дал им направление на лечение. Но, если бы это было лишь одной проблемой, — муж Ольги, Денис, вдруг неожиданно загулял.

Хотя почему же неожиданно? У него были на то свои причины, очевидно. Ведь поначалу, когда они только принесли из роддома кричащий кружавчатый сверток с Ванькой, отец радовался каждому его писку, каждому движению крохотной ручки или взгляду, устремленному на незнакомое еще пока лицо отца.

Умиление прошло быстро. Пеленки, зубки, бессонные ночи, накопившаяся на работе усталость никак не способствовали хорошему настроению мужчины. Да и Оля, как ни старалась следить за собой, все же явно потеряла тот лоск ухоженной девушки, которой она была год назад на их свадьбе.

Мельком бросив взгляд на зеркало, что во всю длину украшало шкаф-купе в спальне, Оля невесело усмехнулась. Располнела немного, под глазами следы хронической усталости…

Она перестала быть красавицей. Объективно перестала, а не только для мужа. Раньше он всегда гордился ею, а теперь. Редкие гости, что бывали у них дома, тоже начали замечать появившуюся прохладу в отношениях супругов. Помня, как раньше отношения этой пары предметом зависти для многих, старались надолго не задерживаться, стыдливо отводили глаза, заговаривая с Ольгой о ее муже. Что он гуляет знали все, кроме самой Ольги.

Она, как водится, была не в курсе до самого вчерашнего дня, когда уставший от криков больного малыша Денис оделся и выскочил из квартиры в ночь, нагло сообщив перед этим к кому он идет и зачем.

Оля прорыдала всю ночь, укачивая Ванечку. Выли они вместе, в унисон, иногда измученный болью ребенок засыпал, и тогда Ольга переходила на молчаливые рыдания, упиваясь своим отчаянием и сглатывая горькие слезы.

В больнице им предстояло лежать достаточно долго, вещей она набрала с запасом, прекрасно осознавая, что прийти к ним с малышом в больницу будет просто некому, — старенькая двоюродная бабушка, единственная Олина родственница, жила далеко, а сама она, в свое время совершенно не задумываясь, бросила все в своем маленьком провинциальном городке и переехала к мужу в Москву.

Она была тут совершенно одна. Быстрая беременность сразу после свадьбы лишила ее возможности обрасти подругами, а те, кто приходил к ним в гости были скорее друзьями Дениса, не ее…

Просить помощи было не у кого, надеяться не на кого. Оглядев перед уходом квартиру, Оля подхватила на руки орущего сына и закрыла за собой дверь, не вполне уверенная в том, что ее тут будут ждать, когда она вернется…

* * *

Лечение сына проходило неожиданно для Оли вполне успешно, — уже к окончанию первого дня Ванечке стало значительно легче и женщина наконец-то смогла оглядеться вокруг. Чистые палаты, вполне себе приличное питание, две соседки с такими же разболевшимися малышами.

Напрягало лишь одно — огромные стеклянные стены, которые не только давали неприятный обзор тому, что происходит в соседних палатах, но и совсем не гасили посторонних звуков. В первую же ночь с непривычки Оля даже не смогла уснуть, — в соседней палате надрывно, жалобно и тоненько на одной ноте плакал ребенок.

И плач его был таким отчаянным, жалким, в нем сквозила обреченность и некое смирение со своим одиночеством . Оля расспросила соседок, почему мать не успокоит малыша, на что получила ответ, что ребенок этот из «Дома малютки», родителей у него нет и никогда не было. Соседки ее попали сюда гораздо раньше Ольги и уже привыкли к постоянному тоскливому плачу сироты.

А вот Оля привыкнуть никак не могла. Она подходила к стеклянной перегородке меж их палатами, прикрывала его руками для лучшего обзора, пытаясь разглядеть того, кто плакал так жалобно, подходила в коридоре к соседним дверям, не решаясь войти…

Но на третьи сутки пребывания в больнице, в ночь, как только сонные медсестры покинули свои посты и скрылись в ординаторской, она решилась. Ванечка крепко спал, сжав свои ручонки в маленькие кулачки и смешно закинув их за голову. Ольга укрыла его получше и выскользнула из палаты. Подойдя к дверям соседнего бокса, она минуту нерешительно перетаптывалась, боясь войти…

А потом все же тихо приоткрыла дверь и прошмыгнула внутрь. Там, на кроватке, лежал ребенок. По возрасту почти как ее сын, лишь вместо круглых щек здорового ребенка она увидела худое осунувшееся личико с бледной до синевы кожей.

Неухоженность малыша видна была сразу, — грязные жидкие волосики разметались по подушке, личико запачкано чем-то, по щекам полу-застывшие потеки слез. Ребенок не спал, он внимательно и серьезно, совсем не детским взглядом смотрел прямо на Ольгу, а Ольга так же молча уставилась на него.

И вдруг, черты крохотного лица исказились, из глаз ливанула свежая порция слез, и ребенок пронзительно закричал. Вздрогнув от неожиданности, Ольга моментально подхватила его на руки и поняла, что подгузник у малыша полный, от него исходил застарелый неприятный запах.

«Сколько же тебя не мыли, малыш?» — подумала женщина, прижимая к себе трясущееся в крике худенькое тело ребенка. — «Сейчас, мой милый, я тебе помогу!» Оля аккуратно вернула сироту в кроватку, быстро пробежав по коридору туда и обратно, принесла с собой свежий подгузник, присыпку, Ванькины ползунки…

Во время купания выяснилось, что малыш вовсе и не малыш, а малышка. Это была девочка, немного истощенная, совершенно неухоженная девочка, на вид месяцев пяти. Умытая и чистая она стала выглядеть гораздо лучше, но успокаиваться не собиралась.

Жалобно похныкивала , пытаясь сосать свой пальчик. «Да ты же голодная, крошка!» — поняла Оля и… растерялась. Что же делать? Ванька был еще полностью на материнском молоке, где же взять смесь для сиротки? Оля в отчаянии смотрела на чмокающую пустышкой девочку, а потом решилась.

Воровато прикрыв дверь в палату, она покормила ребенка так, как кормила своего Ваню. На удивление, малышка моментально поняла, что ей надо делать, приникла к Ольге, до боли впиваясь в нее, жадно принялась есть… В ту ночь Оля впервые уснула спокойно почти до утра, когда ее уже разбудил проголодавшийся сын.

* * *

С тех пор так и повелось, — как только коридор отделения покидал медицинский персонал, Оля кралась к «своей девочке», меняла ей памперсы, укачивала, кормила, разговаривала… Она понятия не имела, как настоящее имя ребенка, но сама называла ее Анечкой и кроха начала привыкать к ней, радостно тянула ручонки. Что будет дальше, Оля не загадывала, но так бы все и продолжалось, если бы не соседка, увидевшая такое вопиющее нарушение больничных правил и «настучавшая» на Ольгу медсестре…

* * *

Олю вызвала «на ковер» пожилая заведующая и долго строго выговаривала ей, что ребенок сирота, что нельзя приучать его к рукам, так как потом ему все равно придется вернуться в «Дом малютки», где никто так возится с ним не будет.

Ольга молча слушала горькую отповедь, повинно опустив голову. А мысли напряженно роились в ее голове. После очередного особо красочного рассказа о том, как тяжело таким обласканным детям будет отвыкать от рук, она не выдержала.

— Я заберу ее себе! Я усыновлю Анечку! — тихо, но твердо сказала она, глядя в глаза заведующей. Та остановилась на полуслове и долго внимательно смотрела на Олю. Потом устало прошла и села за стол, молча поджав губы и о чем-то напряженно думая.

— А у вас есть куда забирать? У вас есть свое жилье, работа? Муж ваш будет не против такого «сюрприза»?

— Муж? — Ольга сникла как-то вся, побледнела, отвела взгляд.

— Знаете, муж у меня есть… Пока есть. Я поговорю с ним, я уговорю… пусть мне вот только разрешат! Вы поймите, я не могу бросить ее тут, просто не могу. Я полюбила этого ребенка как родного! Она уже давно вот тут, в моем сердце! Оля прижала руки к груди, умоляюще глядя на строгую женщину и не понимая, что происходит, — суровые складки на лице врача разгладились, глаза потеплели.

Женщина стремительно подошла к Оле и обняла ее, обняла как дочь, притиснув ее к себе вместе с прижатыми к груди руками. Они стояли так какое-то время и плакали…

Потом заведующая отстранила Олю от себя и долго, с какой-то нежностью вглядывалась в ее лицо, как будто видела ее мысли, ее душу…

— Если вы, деточка, действительно серьезно приняла такое решение, то я помогу вам. Может быть так я спасу не только тебя и Машу. Да, кстати, девочку зовут Машенька…

Слушай, думай, принимай решение. У тебя на это всего один шанс, я даю тебе его прямо сейчас. Но если решишься…

* * *

Машеньку родила совсем юная девочка, полюбившая одноклассника в пятнадцать лет и не пережившая родов. Отец от ребенка, понятное дело, отказался сразу, как только узнал о беременности. И ребенок остался круглым сиротой.

Была у Машеньки в родне лишь старая прабабушка, которой опека, несмотря на наличие своего жилья, категорически отказала в опекунстве по причине преклонного возраста и кучи хронических болезней.

Для пожилой женщины это была настоящая трагедия, потерять сначала внучку, а затем не иметь возможности растить маленькую Машу. Вера Петровна после того слегла, но часто звонила своей соседке, коей и являлась заведующая отделением, чтобы узнать о здоровье девочки.

* * *

— Так что, Олечка, если ты решишься, то я помогу тебе с опекой. Обещаю. И вам с детьми будет где жить. Но! — и женщина вновь строго посмотрела на Олю.

— Ты должна быть уверена в том, на что решилась, понимаешь? Ребенок — это не котенок, не игрушка… Наиграешься — не выкинуть!

— Я все, все понимаю… — Оля вновь захлюпала носом. — Я люблю девочку, я очень постараюсь стать ей хорошей матерью, поверьте мне…

— Ну, тогда присядь, — врач, напряженно о чем-то раздумывая, постукивала ручкой по столу. — Сейчас я сделаю один звонок. Будешь знакомиться с бабушкой, с Верой Петровной!

* * *

С того знаменательного для их маленькой семьи дня прошло уже больше пяти лет. С мужем женщина развелась, о чем сейчас уже ничуть не жалела. Ольга сразу пришлась по душе Вере Петровне, бывшей школьной учительнице, та полюбила ее как родную.

Дети стали совсем взрослыми, вытянулись, как молодые кузнечики в рост, всегда неразлучные и дружные, они были настолько неуловимо похожи друг на друга, что об отсутствии между ними родства никто и не догадывался.

Ранним прохладным осенним утром Оля вела детей в сад. Малыши важно вышагивали впереди, держась за руки. Вдруг Машенька споткнулась о развязавшийся шнурок, Ванька моментально присел на корточки и, неумелыми еще пальцами, сосредоточенно принялся вязать из шнурка бантик, потешно высунув язык от напряжения.

Маша терпеливо ждала, отставив ножку в сторону Вани. Вот она обернулась на Ольгу, улыбнулась. Оля улыбнулась ей в ответ, думая о том, что в сердце матери всегда хватает любви на всех ее детей…

И даже остается с запасом, на будущее…

© Copyright: Анастасия Флейм, 2021