ДОБРО ВЕРНЁТСЯ ДОБРОМ.
На Рождество многие из нас устремляются туда, где босыми ногами бегали по лужам и сверх всякой меры лакомились вареньем — к бабушкам.
Вот и мы отправились к бабушке в гости. Пока добирались, вспомнили, что накупили всего, а вот подсолнечное масло, которое («И кроме него ничего не вздумайте покупать, у меня все есть!») забыли.
Останавливаемся у покосившегося сельского магазинчика. На пороге, где стоят допотопные устройства для «парковки» велосипедов сидит на хлипкой веревочке огромный пес — метис ротвейлера.
«Вот милота» — думаю себе, проходя мимо и кивая псине.
— «Кто это, интересно, к родным с таким дружком пожаловал?» В магазине встречаю только бабушкину соседку, бабушку Олю.
— Добрый день, баб Оль! Поехали, подвезем!
— Здравствуй, Евочка! Я б и рада, но я не одна.
Еще не поняв, о ком говорит бабушка, говорю: «Да мы с мужем вдвоем только, сзади все свободно, поехали».
Быстро купив масло, выхожу к машине. И вижу, что красавца-ротвейлера отвязывает… бабушка Оля. Так вот она о ком говорила в магазине!
— Бабуль! Это ваш красавец такой? Ничего себе! Внучки подарили?
— Ой, тут такая санта-барбара, не поверишь.
Приходи на чай, расскажу.
— Он у вас машин не боится?
— Да он и черта не боится. Бабушка Оля улыбается. До ее дома по вязкой жиже сельской дороги идти километра три.
Из багажника достаю старый плед, стелю на заднее сидение. Собака вопросительно смотрит на нас, а потом осторожно упаковывается в нашу «Кенгошку».
Бабушка Оля садится рядом. «Вот говорит, ещё мое чудо в машине не катали». Смеётся.
Вечером бабушка Оля приходит к нам на чай. (Ага, на чай, стол ломится от холодцов, бутербродов, пирожков). Наша бабуля постаралась так, что привезенные гостинцы скромно столпились в одном уголке стола.
После вечери, не выдерживаю и спрашиваю бабушку Олю про собаку.
— Ой это не собака, это чудо. Поначалу, думала с ума сойду с ним, вон, гадости всякие ему говорила, а он меня от страшной погибели спас.
— Говорит бабушка Оля про своего огромного пса.
И мы усаживаемся слушать.
— На позапрошлое рождество у меня еще коза была, Ромашка. — рассказывает бабушка Оля. И вздумалось этой скотине на Святой Вечер в сарае дверь с петли снять и попереться бог-знает куда.
Я как увидела, чуть с ума не сошла. Уже темнеет, лес рядом. Но, что делать, оделась и пошла ее звать. Звала-звала, нет заразы такой.
А тут вижу, в лесу, на полянке что-то темнеет. Со всех сил бегу туда, уже и руки тяну, а там к дереву привязанное вот то чудо сидит, что вы в машине катали.
Тогда ещё зима была зимой, в позапрошлом году-то, снег, хоть и мокрый был. И морозец. Сидит он еле живой, лапы в снег вмерзли, на морде иней.
И смотрит на меня глазами такими, знаете, потухшими, что ли. А на дереве в его рост кора погрызена…
Я испугалась тогда вусмерть. Я таких собак только по телевизору видела. Даже не сразу поняла, что собака это. Сначала подумала, что теленок какой-то. В общем, побежала я тогда домой, ему есть и воды взять.
Дома и козу обнаружила, она мне все вишенки молодые в саду погрызла и в стойло вернулась. Взяла я миску с холодцом, хлеба кусок, чайник с водой теплой и прусь назад, в лес. Темно уже. Пес сидит.
Подсовываю ему миску, он схватил, из рук вырвал в два присеста холодец умотал. Дала воды ему в эту же миску, смотрю, а у него лапы в лед вмерзли.
Аж плохо мне стало. Это ж кто-то его растил, кормил, а потом вот так в лес замерзать…
Полила водой теплой, лапы оттаяли. Думаю, не оставлять же его здесь, хоть в сарай заберу. Цепь толстенная, но благо, не кованная, а на карабине. карабин отстегиваю и думаю, щас, как набросится да и сожрет меня.
И прав будет, скоты люди, раз такое с ним сделали. А он, нет, он смирный. «Пошли, говорю, ко мне, будешь у меня жить».
А он смотрит, и будто понимает. Но не идет. Я не сразу поняла, что не может. Пошла за санками домой. Как его взгромождала и как санки с этой громадиной тащила, говорить не буду.
Надо было кого-то помочь попросить, а мне стыдно было, подумают, бабка с ума выжила, собаку на санках катает.
В общем притащила я его в сарай, положила на солому, тряпками укрыла. Он два дня не двигался вообще, только пил и ел немного. А потом ожил. Когда я во дворе или сарае — все нормально, лежит или сидит.
Только в дом пошла, а он как завоет. Как волк. Аж куры кричать стали. Плюнула, убрала коврики в прихожей, настелила тряпок, пошли, говорю, в дом. Он поднялся грузно так и, шатаясь, за мной пошел.
С того часа куда я, туда и он. Я сплю, а он у кровати сидит на меня смотрит. Всякое потом бывало, и еда какая-не шла, расстройство было, лечила, и лапы мазями мазала, растирала, по ночам во сне подвывать мог, пугалась. Иногда не слушался, кур гонять пробовал, ругалась на него сильно, всякими словами обзывала.
А еще играть со мной стал понемногу. Когда не голодный и поспит вволю, найдет тряпку какую-то и мне дает один конец.
А другой в зубах держит и не пускает. Весело ему так. Бывает по полчаса со мной тягаться может. А потом спит полдня без задних ног, лодырь.
А ровно через год, полезла я в яму* за свеклой кроликам. Залезть то залезла, а когда выбиралась с мешком, подо мной лестница деревянная то и хрустнула пополам.
Полетела я в яму вместе со свеклой, дух забило, лежу, ни встать, ни выдохнуть. А на улице темнеет и мороз берет. Одна соседка в больнице с пневмонией, вторая — ваша бабушка — к вам в гости уехала. И хоть волком вой.
Ну все, думаю, вот тут и помру, со свеклой этой, клятой. Жалко только кроликов и Джека.
Не знаю, сколько так пролежала, проплакала, что аж лицо обмерзло, смотрю, над ямой Джек стоит, на меня смотрит жалобно.
С горем пополам встала, вроде ещё и кости целы, думаю. Уже хорошо. Только не выбраться мне отсюда самой никак.
Лестницы половина осталось, свеклы мало, чтобы на дно подмостить. С половиной лестницы, я только по шею из ямы выглядываю, акробатом надо быть, чтоб вылезти.
А тут смотрю, а Джек мне тряпку старую приволок, играть дурачье надумало. Тут хозяйка помирает, а ему играть, думаю.
А потом, как осенило. Джек на молочке и курятинке откормился, весит точно больше меня, авось вытянет?
Сбрасываю из себя дедов китель, чтоб ему легче было, и подаю шарф свой (он мне крепким показался тогда).
Говорю «Давай играть, Джек, милый. Может твоя игра меня спасет». А тот рад стараться. Схватил зубами и тянет. А я одной рукой держусь, другой пытаюсь хоть какой выступ найти и выбраться.
Джек сначала удивился, что хозяйка так сильно тянет, но потом на меня глянул, и как понял что-то.
Тянет со всей силы. И я из всех сил карабкаюсь. Руки и шею ободрала, но выбралась. Села на землю просто, пса обнимаю и плачу.
А он сидит, слушает. В доме уже обмылась, в себя пришла, Джеку из морозилки язык телячий достала, что на праздник хранила.
А чем не праздник, заново родилась. Бабушка Оля грустно улыбнулась. Вот так и живем теперь с Джеком. Только я его словами плохими не ругаю уже.
Инет
Большая черная овчарка попала в семью щенком. Но щенком с очень плохим опытом. Такие вот дела. Начал жизнь свою Люся в семье, где обращались с ними жёстко, если не сказать жестоко и наказывали за малейшую провинность. 
