Колечко на память

Аглая стояла на остановке и тихонько плакала. Девушка не могла сдерживать слезы. В голове мелькали приятные воспоминания о детстве. Вот она на лесной полянке собирает ежевику, бабушка смеется и грозит пальцем — мол, нельзя кушать немытые ягоды.

Потом были школьные годы, первая любовь, первое свидание и слезы. Максим, которого так любила девушка, ушел в армию и женился на городской девушке, с которой познакомился во время службы.

Поначалу Аглая очень переживала, много слез пролила в подушку.

— Не плачь, детка. Значит, не твоя судьба этот оболтус Максим. Встретишь еще свою настоящую любовь, — успокаивала Любовь Филипповна.

— Бабуля, а ты любила деда? — поинтересовалась внучка.

— Как тебе объяснить… Уважала, но не любила. Мое сердце всю жизнь другому принадлежит, — тяжело вздохнула старушка.

— Кому? — затаила дыхание Аглая.

— Его звали Федор. Давно это было, я тогда совсем молодой девчонкой была. Он приезжал к нам в колхоз на практику. Начал ухаживать за мной красиво. Стихи читал, букеты носил каждый день.

— Почему же ты не вышла замуж за него? Бросил? — предположила девушка.

— Нет. Не бросил. Отец мой не позволил. Ко мне тогда уже твой дед сватался. Отец сказал, что городские парни несерьезные — поматросит, как говорится, и бросит.

Федя приехал один раз, подарил очень красивое кольцо: там маленькими буковками наши имена выгравированы были.

Прогнал его мой родитель, а я молодая совсем была, не смогла постоять за нашу любовь. Старушка подошла к сундуку и достала красивое колечко из самодельной шкатулки.

— Держи. Может, тебе колечко счастье принесет. Я и не носила его даже, только любовалась иногда…

— Спасибо! — Аглая восхищалась красивым голубым камнем, который переливался всеми цветами радуги. Вскоре бабули не стало.

Молодая девушка осталась совсем одна. Бабуля всегда мечтала, чтобы внучка выучилась на учителя. Аглая решила осуществить мечту самого близкого человека. Девушка задалась целью обязательно поступить в институт.

***

Воспоминания прервал подъехавший автобус. Аглая еще раз оглянулась на родную деревню и вошла в салон. Большой город неприветливо встретил наивную, доверчивую девушку.

Сняв койку в крохотной коммунальной квартире, Аглая стала готовиться ко вступительным экзаменам.

В коммуналке жила куча народа. Хозяева любили хорошо выпить, часто устраивая посиделки на кухне до утра. Первые два экзамена девушка сдала на отлично, а вот последний завалила.

Дело в том, что Аглая почти сутки не спала. У хозяев уже второй день подряд была шумная гулянка, с криками и песнями до утра.

— Не может быть! — шептала в отчаянии девушка, читая списки.

— Ведь я знаю этот предмет на отлично, как я могла завалить его? Домой ехать Аглая не хотела. Что ей делать одной в стареньком доме? У них ведь в деревне даже работы никакой не было.

Набравшись храбрости, девушка пошла прямиком к ректору. Седовласый, морщинистый мужчина посмотрел недовольно на абитуриентку.

— Слушаю вас. Учтите, милочка, у меня очень мало времени. Я один, а вас очень много!

— Федор Петрович, вы моя последняя надежда! Прошу вас, помогите. Дайте еще один шанс… — пустила слезу Аглая.

— Сама не пойму, как завалила литературу, ведь это мой любимый предмет. Перед экзаменом я не спала сутки, наверное, сказалась сильная усталость.

— Отчего же вы устали? — удивился мужчина.

— Кто мешал вам выспаться?

— Соседи по коммуналке…

— Поверьте мне, я сколько здесь баек слышал… Но такого мне никто еще не рассказывал, — усмехнулся старик.

— Я не вру… Посмотрите, пожалуйста, мои работы. Я пишу стихи, начала писать роман. Мне кажется, из меня получится хороший учитель литературы, — Аглая протянула тетрадку.

Федор Петрович открыл первую страницу и бегло прочел стих.

— Это вы сочинили? — мужчина снял очки и внимательно посмотрел на девушку.

— Да. Это первый мой стих.

— Вполне… Достойно внимания. Хорошо, я позволю вам пересдать экзамен, — согласно кивнул ректор, протягивая тетрадь.

На минуту взгляд старика остановился на руке девушки.

— Простите, откуда это у вас? — покраснел мужчина.

— Колечко? Это моя память о бабушке. К сожалению, не дожила она до этого времени, не может поддержать меня, — погрустнела девушка.

— Можно взглянуть? — почти шепотом спросил старик.

— Да, — Аглая сняла колечко и положила на стол. Федор Петрович достал увеличительное стекло и внимательно осмотрел кольцо.

— Любовь + Федор… Я не ошибся, это оно… — произнес тихо.

— Вашу бабушку Любовь звали?

— Да! Так это вы? Тот самый Федор? Бабуля рассказывала мне о вашей любви…

— Что она еще рассказывала? — дрожащим голосом спросил ректор.

— Призналась, что любила только вас. Всю свою жизнь. Наступила тишина. Федор Петрович погрузился в тяжелые воспоминания. Казалось, мужчина забыл, что не один находится в кабинете.

— Где твои родители? — внезапно спросил ректор.

— Нет их. Я точно не знаю, что с ними произошло. Бабушка никогда не любила рассказывать об этом. Она меня растила с двух лет.

— Значит, ты осталась одна, как и я?

— Да. Кроме бабушки, у меня никого нет.

— Ты не права. Теперь у тебя есть близкий человек. Пусть не родной, но все же.

Мне слишком дорога память о Любаше, поэтому я не оставлю тебя одну. Где ты остановилась? В коммуналке?

— Да. Надеялась, что поступлю и получу комнату в общежитии, — произнесла Аглая.

Девушка больше не боялась ректора. Сейчас она видела в нем жениха бабушки, доброго и человечного, именно так его описывала бабуля.

— Комнату получишь чуть позже, а пока поселишься у меня. Любаша не одобрила бы, что ее внучка живет в каком-то притоне.

— А как же ваши родные? Не будут против? — поинтересовалась девушка.

— Не будут. Нет у меня никого. Как выяснилось, я однолюб. Так и не смог забыть твою бабушку…

Аглая сидела у входа в институт, ожидая старика. С одной стороны — девушка была рада, что встретила Федора Петровича. С другой — очень жалела, что бабуля не дожила до этого времени. Теперь она была не одна, рядом находился близкий человек, который всегда поддержит.

Автор : Милена Лебедева

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Старуха Петровна уже было собралась помирать. А и вправду, что ей еще оставалось делать на этом белом свете?

Совершенно одна в своей трехкомнатной квартире, ни детей, ни внуков, даже живности никакой она за свои восемьдесят лет в своем доме не видела.

Да и ни к чему ей эти кошечки-собачки, так, только грязь да продукты переводить! Прожив на белом свете восемьдесят лет, Петровна так ни разу и не была замужем.

Нет, мужчины в ее жизни были, да только не выдерживали они долго крутой нрав Петровны, сбегали, и месяца не проходило, что не могло не добавлять ей желчи.

С былыми подругами она уже лет тридцать, как рассорилась в пух и прах, с соседями не общалась, а когда приходилось общаться, не баловала их добрым словом, говорила все, что про них думала, не заморачиваясь на такт. Поэтому и соседи ее сторонились.

Да и имени ее в подъезде уже никто не помнил, знали только, что она Петровна из сорок второй квартиры и все. Может, не от простой жизни она такой стала?

А что, мать родила ее в сорок первом году, отца уже мобилизовали, так он дочь свою и не увидел, погиб в сорок втором под Сталинградом. Мать растила одна, тяжелые, голодные военные (которые Петровна практически и не помнила) и послевоенные годы дали о себе знать.

Мать Петровны умерла, когда ей исполнилось только семнадцать. А дальше – одна по жизни, без помощи и без поддержки. Слава Богу, хоть жилье от отца — боевого офицера осталось.

Вот и очерствело сердце Петровны, не было в нем ни для кого ни места, ни жалости. На дворе был февраль. Сегодня с самого утра все небо было затянуто темно-серыми, кое-где с розовым отливом тучами.

— Да, сегодня точно метель будет, — пробормотала Петровна, мельком взглянув на затянутое тучами небо, — точно будет, смотри, какие тучи, надо бы до метели в магазин сходить, сахар-то совсем закончился, растяпа, не углядела, — поругала она сама себя и поплелась одеваться.

Выйдя из подъезда на оледеневшую улицу, она поежилась, под незамысловатое зимнее пальто моментально проник предательских морозный ветер.

Но делать нечего, сахар сам себя не купит и домой не принесет. Да и так, еще кое чего из продуктов прикупить надо.

В магазине Петровна, впрочем, как и всегда, сцепилась с какой-то гражданкой, которая, как ей показалось, неаккуратно поставила тележку с продуктами, перегородив ей проход.

Настроение немного улучшилось, от чего Петровна помимо запланированных продуктов положила в корзину немного шоколадных конфет, кусочек докторской колбасы и пластиковый бокс, в котором соблазнительно блестели шоколадной глазурью четыре заварные пирожные.

Возвращаясь, решила пойти не по обычной дороге, а через дворы, там, ей показалось, не так сильно дуло. Уже начали срываться первые снежинки, начиналась метель.

Старуха прибавила шаг, чтобы поскорее оказаться в тепле своей уютной квартиры. Она уже представляла, как будет пить ароматный чай с пирожным и смотреть в окно на падающий и кружащийся снег, когда на лавочке у подъезда заметила небольшую компанию: женщину, лет тридцати, и маленькую девочку, прижимающую к себе дрожащего от холода маленького щенка. Женщина явно была чем-то сильно расстроена.

— Нашли время гулять, ну что за безмозглые мамаши пошли? – пробурчала себе под нос Петровна, проходя мимо, но так, чтобы нерадивая мамаша обязательно услышала о себе ее мнение.

От этих слов женщина зарыдала в голос, а вслед за ней громко заплакала девочка. Петровне и идти бы своей дорогой, но что-то в этих рыданиях заставило ее каменное сердце дрогнуть.

— Ну, чего воешь, как будто кто-то помер? Женщина заплакала еще громче. Оказалось, что неделю назад у нее действительно на стройке погиб муж. Свекровь ее ненавидела дикой ненавистью и терпела только ради хороших отношений с сыном.

Ребенка она считала по неизвестным причинам нагулянным, о чем и сообщила невестке сразу после похорон. И вот сегодня она их просто выставила из своего дома, не задумываясь, куда они пойдут, где будут жить, ведь денег после похорон не осталось, снять квартиру не на что.

Мама Натальи, так звали молодую женщину, жила на Сахалине, сразу не доберешься, да и у нее здесь работа, у Ксюши, дочки, садик, на следующий год уже в школу надо идти, да и могила любимого мужа тоже тут.

Петровне, конечно, было жаль своих новых знакомых, но в ее сердце в настоящий момент велась беспощадная борьба между ее махровым эгоизмом и, практически, новым для нее чувством – чувством сострадания.

В какой-то момент маленький дрожащий щенок слизал с лица девочки слезинку, как бы утешая ее, и это зрелище наконец пробило брешь в эгоизме старухи, она приняла решение:

— Так, не ревите обе, пошли сейчас ко мне, потом разберемся, нельзя дитю на таком морозе, — сказала Петровна и тут же пожалела о своем поспешном решении, но где – то в глубине души у нее появилось хоть и небольшое, но чувство гордости за свой благородный поступок, которого она сама от себя ну никак не ожидала.

В этот день, хоть Петровна и не подавала виду, ее все раздражало: и то, что в ее квартире чужие люди, и этот щенок, бегающий под ногами, поэтому, показав Наталье все, что нужно по хозяйству, старуха остаток дня практически провела в своей комнате.

Наутро Петровна проснулась от невероятно приятного запаха, витающего по всей квартире. Вспомнив, что у нее гости, расстроилась, уж очень это для нее необычная ситуация, но делать нечего, все же она сама их позвала, поэтому обязана проявить хоть толику гостеприимства.

— Варвара Петровна, я блинов напекла, садитесь пожалуйста завтракать, я уже накрыла и свежий чай заварила, — и Петровна расплылась в улыбке. Оказывается, как приятно, когда за тобой ухаживают.

Да и блинов она не ела уже не один десяток лет — охота была возиться из-за пары-тройки для себя, булочка с маслом и с сыром – вот обычный завтрак Петровны.

Этот день прошел на удивление быстро. После завтрака Наталья поехала к свекрови, забрать кое-какие вещи, заодно и Ксюшины книжки и игрушки, а потом побежала в магазин прикупить продуктов, питание дочери требовало внимания и одной гречкой с молоком не обойтись.

Пока Наташа занималась делами, Петровна с Ксюшей познакомились поближе, и старуха должна была признаться себе, что Ксюша очень спокойная, рассудительная для своих лет и очень воспитанная девочка.

Когда приехали игрушки, Ксюша перезнакомила Петровну с каждой, а потом читала ей сказки. Такого внимания к своей персоне Петровна не испытывала, наверное, лет двадцать пять, с тех пор как ушла на пенсию и превратилась практически в затворницу.

Даже щенок не раздражал, просто крутился рядышком с Ксюшей, а один раз даже залез на колени к Петровне, и ей очень понравились новые ощущения.

Жизнь Петровны круто изменилась, она даже передумала помирать, а зачем, когда есть кто-то рядом, кто скрасит твои одинокие серые будни?

Наташа честно искала съемное жилье, но ее скромные доходы не позволяли принять те варианты, которые на данный момент предлагались.

А Петровна иногда, лежа в постели, представляла, что это ее настоящая семья и мечтала, чтобы это не заканчивалось никогда.

Две недели пролетели для всех незаметно. Наташа постепенно привыкла к этой пожилой и властной женщине, впрочем, с которой сразу нашла общий язык.

И, видя свое не очень хорошее положение, однажды решилась поговорить с Варварой Петровной: — Варвара Петровна, мне очень неудобно начинать этот разговор, но у меня никак не получается снять подходящее жилье. Очень дорого для меня получается.

И Вас дальше стеснять не хочу, а то получается, что мы оккупанты какие-то. Может, Вы согласились бы сдавать, ну до тех пор, пока не подвернется подходящий вариант жилья, нам с Ксюшей комнату? А то бесплатно у Вас жить мне уже очень стыдно.

От неожиданности Петровна присела на диван, к ее горлу стала подступать обида и она уже приготовилась высказать этой женщине все, что она думает по этому поводу – придумала, тоже, деньги!

Но впервые в жизни вовремя остановилась. Перед ее глазами пронеслась ее прошлая, одинокая жизнь, и контрастом эти две недели, которые она прожила, окруженная вниманием и заботой. Нет, прошлой жизни она больше не хочет, лучше смерть.

— Детка, ты думаешь, что это я вас спасла? – спросила Петровна, задумчиво глядя в одну точку, — нет это вы меня спасли, да разве я жила все это время, нет, так, просто занимала чужое место на этой земле, а вы с Ксюшей и своей Булькой мне глаза открыли, на то, что такое настоящая жизнь.

Вы уж не бросайте меня, не знаю, как теперь одной в четырех стенах оставаться, какие деньги, детка, живите и не надо искать никакое жилье.

Я знаю, я не сахар, но я вам обещаю, что стану лучше, хоть и старуха уже. Наташа расплакалась от благодарности, старуха ее обняла, прижала ее голову к своей груди:

— Ну ничего, ничего, доченька, все будет у тебя хорошо, вот увидишь, не надо плакать. Тут в комнату влетела счастливая Ксюша, а за ней с радостным лаем Булька:

— Бабушка, бабушка, смотри я нас нарисовала! – И протянула Петровне альбомный лист, на котором наивной детской рукой изображены, очень условно, две женщины и девочка, держащиеся за руки, и маленькая собачка, а внизу подписано: Бабушка, Мама, Я, Булька.

Петровна взяла трясущейся рукой альбомный лист, на который тут же закапали слезы. Это впервые за многие-многие годы плакала Варвара Петровна, и это были слезы радости, облегчения и надежды на новую жизнь.

/ Птица – муха /

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Верь

— Саш, а ты в чудеса веришь?

— Нет. Не бывает чудес, Маша.

— Зря ты так. Я вот верю. Хочешь, и за тебя верить буду?

— Ну, верь, раз тебе так хочется. Только все равно, глупости все это.

— Семенов, Красавина! А ну болтать перестали! Контрольная сама себя не напишет!

— Перестали, Мария Сергеевна, перестали. Вот только в чудеса я все равно верить буду!

20 лет спустя… Молодая девушка в зеленом, раскрашенном пестрыми птицами пальто, задумчиво смотрела на ветеринарного врача. Что-то неуловимо знакомое было в чертах его лица. Что-то давнее, из детства.

— Саша? Доктор поднял глаза от металлического стола, на котором без движения лежал большой полосатый кот и улыбнулся,

— Узнала-таки?

— Саша!

— Да я это, я. Не кричи, пациента напугаешь.

— Ой, Сашка! — Маша все никак не могла взять себя в руки. Радость от встречи с одноклассником, с которым девять лет просидели за одной партой, шальными пузырьками бежала по венам,

— Как же я рада тебя видеть, Саша! Куда же ты пропал?

— Долгая история, Маш. Ни к чему она тебе совсем. Давай лучше к находке твоей вернемся. Когда, говоришь, ты его нашла?

— Да вот сейчас и нашла. Выполз из кустов и прям под ноги мне. Я и не поняла ничего сначала, пока не пригляделась. А уж как разглядела…

Маша всхлипнула и с надеждой посмотрела на доктора, ощупывающего кота: — Саш, ну неужели ничего сделать нельзя? Ну, может, есть хоть один шанс? Самый малюсенький?

— Малюсенький говоришь? Малюсенький есть, конечно. Чудо называется. Веришь ты еще в чудеса-то?

— Верю!

— Ну, раз веришь… Саша завернул в пеленку не сопротивляющегося полосатого кота и, отдав мягкий рулончик девушке, принялся расписывать все необходимые для подобранного Машей спинальника процедуры.

Закончив выводить ровные ряды строчек на казенном бланке, он поставил печать и, протянув листок, грустно улыбнулся.

— На вот, держи, верящая. Только знаешь, Маш, не бывает чудес на свете. Не бывает. Скрип больших металлических колес инвалидного кресла, которое Маша из-за процедурного стола сразу и не разглядела, ржавой пилой резанул по нервам.

— Саша? Ты…

— Тоже спинальник, Маша. Парень резко развернул большие колеса и, не сказав больше ни слова, скрылся за перегородкой в дальней части кабинета. «Спинальник… Спинальник… Спинальник…»

Как заколдованная повторяла идущая спустя пять минут по улице Маша. «Не бывает чудес! Спинальник, Маша…».

— Я тебе покажу, не бывает! Я тебе…, — изумленные прохожие шарахнулись в сторону от резко остановившейся посреди дороги плачущей девушки, в чьих руках жалобно мяукал завернутый в пеленку полосатый кот.

— Я… Бывают чудеса, Сашка! Я вам обоим докажу! — Маша чмокнула в холодный нос ошалевшее от происходящего животное и уже уверенным шагом направилась в сторону дома.

В том, что Саше, в отличие от парализованного найденыша, жалость ее не нужна, девушка не сомневалась.

А уж в том, что помощь ее он наотрез принять откажется, и вовсе уверена была. Да только первая любовь она такая. Ее разве кто остановит? Вот и Машу остановить оказалось некому.

Ровно неделя ей потребовалась на то, чтоб крепость по имени Саша пала. Она и работу его штурмом брала, и телефон докрасна накалила, и все, между прочим, под благовидным полосатым предлогом.

То у нее массаж лап в назначении прописанный не получается, то капельницы мимо кота капают. Одним словом, все у спасительницы не так, и без помощи специалиста ей совершенно точно не обойтись.

Саша уже и ругал ее, и по-хорошему уговаривал, да только без толку все. Потому, спустя неделю эту, лишь вздохнул пару раз тяжело и сдался на милость победительницы.

А Маше того и надо. И полетели стайкой денечки. Первый, второй, десятый. Маша, как заправская медсестра, массаж кошачий делать научилась. Ползунок полосатый после ее процедур даже лапами бесчувственными подергивать стал.

Наорет на Машу на языке своем кошачьем, выскажет все, а потом и дергает. Саша только диву дается — быть, говорит, такого не может. А Маша смотрит лукаво и знай, дело свое под кошачье фырчанье продолжает.

Одно только девушку огорчало. Огорчало да по сердцу как ножом резало — к своим ногам Саша ее не подпускал. Она уж и так к нему, и эдак. И специалистов позвать, и книжки какие умные, и гимнастики.

А он только смотрит насуплено и все повторяет: не бывает чудес, Маша. А раз не бывает, то и пробовать нечего. Смирись.

Вот и ревела Маша ночами в подушку. Тихо ревела, горько. Так, что Ползунок ее полосатый, после дневных процедур на девушку обиженный, к кровати подползал да в глаза ее заплаканные внимательно заглядывал. День заглядывал, два…

А на третий подтянулся под Машины всхлипы на передних лапах на кровать, подполз к самому лицу и так глазами сверкнул, что Маша не то, что реветь, дышать испугалась.

А потом и вовсе невиданное случилось. Переполз Ползунок на ноги Саши спящего, затарахтел как трактор дизельный и принялся сквозь одеяло когти выпускать. Долго мял ноги бесчувственные.

За окном уж рассвет занялся, а полосатый кот все не успокаивается. И лишь со звоном будильника, когда Саша глаза открыл и на Машу, во все глаза на него смотрящую, глянул вопросительно, Ползунок угомонился.

Стек с кровати шустренько, лапы задние под себя подтянул и уснул прямо посередине пушистого ковра. И потянулись месяцы

. Днями Маша кота лечила, да вкусностями его, найденыша любимого, баловала, а ночами Ползунок по Сашиным ногам топтался. Пока однажды, в самый обычный день, не произошло одно очень удивительное событие.

Маша тогда окна мыть затеяла. Вот и распахнула створки во всю ширь. Саша таз с водой на стол у окна поставил, да спохватился, что воды холодной налил.

Чисто ли холодной-то отмоешь? Потому и пошла Маша с ковшом в ванную. А уж как из ванной вышла, так и замерла в ужасе, всю воду на пол расплескав.

Парализованный на задние лапы Ползунок на подоконник по занавеске забрался. Да и сидел так странно, на лапах задних, шельмец, сидел.

Сантиметра два от пропасти десятого этажа вниз, не больше. Саша к нему руки тянул, да вот дотянуться через стол, не поднявшись с кресла инвалидного, не получалось. Маше-то и подавно с другого конца комнаты вовремя не добежать было.

А Ползунок словно специально морду полосатую к краю тянул. Тянет и на Сашу глазищами сверкает: «Смотри, мол, хозяин, упаду сейчас. Как есть упаду. Если ничего не сделаешь…»

Саша уж и «кыскал» ему, и звал ласково, а кот будто дразнится. Усы растопырил, шерсть вздыбил и как метнется в сторону проема…

У Маши сердце удар пропустило. Глаза сами зажмурились, а в груди такой крик застрял, что, того гляди, грудную клетку проломит.

Девушка сползла на пол, руками стену нащупав, и заплакала в голос.

— Маша! Машенька! Родная моя! Сашкин голос через Машино горе, как через туман, не с первого раза продрался. А когда продрался, когда дозвался до сознания …

— Ссаша? Саша! Маша во все глаза смотрела то на опрокинутое инвалидное кресло, то на неуверенно стоящего на ногах парня, к чьей груди был прижат довольно урчащий полосатый кот.

То на этого самого кота, которого уже похоронить успела, и который знай себе, щурил зеленые глазищи и на Машу в ответ довольно поглядывал.

И, подумать только, елозил по Сашиным рукам задними, еще вчера, казалось, парализованными лапами.

Девушка неуверенно поднялась. Сделала шаг по направлению к застывшей у окна парочке, а потом вдруг остановилась.

Рассмеялась. Счастливо так рассмеялась, звонко. До икоты. Дернулась вперед, подбежала к ошалевшему не меньше ее самой Сашке, обняла вместе с прижатым к груди полосатым провокатором, в щеку обоих чмокнула: — Саш, — прошептала, — А ты…?

— Верю, Маша. И в тебя, упрямая моя, верю. Чудо ты мое!

Автор: Ольга Суслина

Рейтинг

5 из 5 звезд. 2 голосов.

Ольга Ивановна была не просто женщиной с ужасным характером, она была женщиной с невозможным характером.

Муж ушёл, сына забрала вторая чеченская, и ей казалось, что в этом виноват весь мир. Она работала в ЖКХ главным бухгалтером.

Ее ненавидели не только все бабки района, которые зашли просто узнать, «скажите, как вы так начисляете?», но и все коллеги, которым она распределяла зарплату по каким-то своим, неведомым никому законам.

На нее постоянно жаловались руководству. Руководство не хотело сесть всерьез и надолго, ведь Ольга Ивановна пару раз прямо порекомендовала не обращать внимание на гавкающих, она же не обращает внимания на многие вещи из жизни местного ЖЭКа.

— Ольга Ивановна, можно уточнить, а почему мне начислили за электричество на общеподъездные нужды в два раза больше, чем в прошлом месяце?

— Вам помирать скоро, какая разница.

— Я жаловаться буду!

— Пожалуйста, бомжам обычно слабо верят.

— Почему бомжам?

— Люди без воды и света очень быстро становятся людьми мира.

— Вы мне угрожаете?

— Рот свой закрой и иди наслаждайся теплой батареей. Обними её и медленно встречай старость!

Ольга Ивановна ходила на работу, потому что дома ещё хуже. Это был не её мир, он предал её. Работа, телевизор, телевизор, работа. Так сгорали дни, месяцы, года.

***

Как-то руководство ЖЭКа решило влить в коллектив свежую кровь. Взять таджиков-дворников. Все всё понимали. Основной закон экономики в действии — снижай затраты, увеличивай доход.

Ольга Ивановна, по совместительству еще и кадровик, трудоустраивала этих славных парней. Остался последний. В ее кабинет постучались и робко замерли на пороге двое.

Мужчина лет пятидесяти с добрыми глазами, как у водяного из советского мультика, и молодой парень.

— Чо стоите в дверях? Вы сюда всем табором пришли? – Ольга Ивановна начала разговор в своей привычной манере.

— Это мой двоюродный дядя. Он не любит говорить, может языка не знает. Я помогу ему заполнить документы — сказал парень, который был рядом с ним.

Странная таджикская парочка села за стол. Мужчина посмотрел ей в глаза и улыбнулся ещё больше. Ольга Ивановна немного смутилась и сказала: — Передай своему дяде, чтобы так на меня не смотрел. Глаза выжжет, Немой!

— Он не говорит, но всё слышит и понимает. Может, понравились вы ему, — ответил молодой. — Слушай, щенок с базара кураги и веников, я спрашивала твоего мнения? Заткнись и заполняй документы! — взорвалась Ольга Ивановна.

Парень быстро взял листы бумаги и начал заполнять. Мужчина улыбался, у него была странная улыбка, как будто бы он радовался и удивлялся одновременно.

Потом вытащил из внутреннего кармана небольшой полиэтиленовый пакет и положил на стол перед Ольгой Ивановной. В свёртке лежали сухофрукты.

— Так, оба пошли вон отсюда! — Ольга Ивановна отчаянно орала.

— Дядя из уважения к вам подарил. Я ж говорю, понравились вы ему, — оправдывался парень. — Вооон! В коридоре заполнишь! Понаехали!

Когда Ольга Ивановна осталась в кабинете одна, она взяла зеркальце, поправила причёску, и накрасила губы розовой помадой с перламутром. Полюбовавшись на результат, улыбнулась сама себе, развернула свёрток и принялась за курагу и инжир.

***

Ольга Иванова называла загадочного таджика Герасим. Когда она его видела, он всегда улыбался и почтительно кивал, а в течении рабочего дня у неё на столе таинственным образом появлялись небольшие подарки: то красивое блюдце в восточном стиле, то орехи, а один раз — тарелка горячего плова. Как оказалось — очень вкусного.

Ольгу Ивановну как подменили. Из серых бесформенных платьев она переоделась в яркие и интересные. Впервые за много лет она улыбнулась в ответ на кивание Герасима. Коллеги по работе не разделяли её радости.

— Ольга Иванова-то похорошела, подобрела, а не любовь ли это? — троллила соседка по кабинету.

— У кого-то язык как помело, я смотрю. Просто мне нравится восточная кухня.

— И восточные люди, видимо. Олюшка, пойми, это не вариант. Он, конечно, статный мужчина, работящий, но у таких как он, там в кишлаке, семья на сто человек и любящая жена, которая раз в неделю ждёт денежных переводов от своего добытчика.

А чтобы эти переводы были больше, он тебя и подкармливает, глазки строит. Я этого брата знаю, хитрые они…

— Вера, заткнись! — с этими словами Ольга Ивановна выбежала из кабинета. Впервые за много лет злые слезы прожигали щеки. На следующий день Ольга Ивановна пришла на работу в спортивном костюме.

Она была похожа на фурию: орала на всех, кто только осмелился посмотреть в её сторону, не говоря уж о тех, кому не посчастливилось обратиться к ней по делу.

Когда появился Герасим с букетом полевых ромашек, которые «нечаянно» оказались у неё на столе, она демонстративно взяла цветы, вышла на крыльцо ЖЭКа, облила их розжигом для шашлыков и подожгла.

***

Через три дня в кабинет Ольги Ивановной вломился пьяный сантехник Гаврилов. Говорили, что давным-давно у них что-то было. А теперь отношения перешли на новый уровень: — Ольга, трубы горят, дай тысячу!

— Гаврилов, пошёл вон! Не дам!

— Оля, я разнесу к херам твой кабинет, достань из сейфа сраную бумажку!

— Гаврилов, иди проспись. Это не мои деньги.

— Ты забыла, видимо? Напомнить? — он схватил за плечо Ольгу Ивановну и другой рукой замахнулся для удара. В кабинете поднялся крик.

Ольга Ивановна зажмурила глаза. Неожиданно в кабинет кто-то зашёл и оттолкнул Гаврилова. Рядом с Гавриловым стоял Герасим и улыбался своей обычной улыбкой.

Гаврилов вскипел от злости: — Ты чо, чуркарез! Ты страной не ошибся?! — Гаврилов молниеносно нанёс удар Герасиму в корпус. Герасим согнулся, выпрямился и снова улыбнулся.

Так продолжалось несколько раз. У Герасима из разбитой губы пошла кровь, но он продолжал улыбаться.

— Оль, да он ку ку, чо он ржёт? Слышь, чурбан, я ж убью тебя! Ольга Ивановна покраснела и бросилась на Гаврилова.

Она визжала, била, пинала. Гаврилов оттолкнул её и громко сказал: — Да вы походу оба с катушек съехали, ну вас на фиг. Посадят ещё, — Гаврилов вылетел из кабинета.

Ольга Ивановна кинулась к Герасиму. Она достала платок, смочила его минералкой, стоящей на столе и вытирала кровь с его лица. Гладила одной рукой по волосам и говорила что-то успокаивающее. Он так же блаженно улыбался…

***

Две недели Ольга Иванова не видела Герасима. Кто-то говорил, что он вернулся к себе домой. Кто-то — что поменял работу.

Ольга не находила себе места. Как-то вернувшись с обеда, она обнаружила у себя на столе тарелку кураги.

Она тут же выбежала на улицу, на скамейке сидел Герасим в светлом костюме, с букетом ромашек и, конечно же, улыбкой. Она села поближе к нему и обняла.

— Герасим, как же я скучала!

— Моё настоящее имя — Бача, — неожиданно сказал он.

— Так ты умеешь говорить!? А почему же тогда молчал?

— Зачем перебивать такую красивую женщину? Мне нравится тебя слушать.

— Ты куда пропал?

— Я был дома, навещал жену и дочь. Ольга Иванова резко отстранилась.

— Пять лет назад пьяный водитель автобуса забрал их у меня. С того момента я замолчал. Чтобы не сойти с ума, мои племянники привезли сюда. И тут встретил тебя. Я был на могиле и спрашивал разрешения…

— Ну, и что тебе сказали?

— Сказали, что кормить тебя лучше надо, худая вон какая…

Они обнялись и сидели так долго, что автору уже надоело наблюдать за ними и он поехал на работу продавать ПВХ.

Александр Бессонов

Инет

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.