НЕГРОМКАЯ ЛЮБОВЬ

Женщине было за восемьдесят. И она была в коме. Эти обстоятельства очень удручали, так как свободных мест под аппаратами искусственного дыхания не было, и реаниматологи долго лаялись на приемном покое с неврологами, не желая забирать больную за собой.

В конце концов, победила дружба — из реанимации выкатили на долечивание уже пришедшего в сознание пациента, а бабушку вкатили под аппарат.

Женщину сбила машина. Сбила — и уехала. И сколько пролежала она под дождем на холодном асфальте, рядом со своим покореженным велосипедом и разбросанными овощами, посреди ночной дороги была военная тайна.

Ее в последний момент увидел водитель легковушки и успел свернуть на обочину. Он же и вызвал «Скорую» и ГАИ, он же и сопровождал пострадавшую в больницу.

Документов при женщине не было, да это и понятно — кто берет с собой на дачу паспорт? Таким образом, образовалась головная боль — больная была неизвестной, практически при смерти и без материальной помощи родственников, столь необходимой в таком случае.

Кроме всего прочего, у нее не было переломов, гематом в голове и прочих оперируемых неприятностей, но был ушиб головного мозга и пневмония, что в таком далеко не юношеском возрасте звучит почти как приговор…

А к утру в отделении вдруг появился ее муж — подтянутый, аккуратный, благообразный дедушка нашел ее просто чудом.

—Я понял, — говорил он, — когда Лидушка не вернулась с дачи, что что-то случилось, и что-то очень нехорошее, потому что она обязательно бы позвонила.

Я подумал, что ее, вероятно, сбила машина… И поехал прямо к вам, эта больница ведь самая ближняя к нашим дачам… Ах, ну почему я не поехал с ней…

Муж остался и стал ухаживать за больной, а она все лежала и лежала, не приходя в сознание и не подавая признаков осмысленной жизни…

Он был неизменно корректен и вежлив, всегда чисто выбрит, аккуратно одет и ухаживал за больной безукоризненно.

За время ее нахождения дотошные сестрички разузнали все о жизни этих двух стариков и, конечно же, рассказали и нам.

Лида и Миша любили друг друга еще с института, понимали друг друга с полувзгляда, но мешало их счастью только одно — они были из разных слоев общества.

Миша был из интеллигентов, из небогатых, но невероятно гордых польских дворян, успел даже поучиться в Пажеском Корпусе, а Лида — дочерью простого ремесленника, вечно нетрезвого и грязного.

Это обстоятельство не останавливало молодых людей, и перед войной они поженились, несмотря на строгие увещевания Мишиной матери и поджатые губы деда. Войну они провели на фронтах — он в окопах, а она в медсанбате санитарочкой…

Военная буря пощадила и его, и ее, но все же оставила свой след: у Лидочки, после простуд и изнурительной работы, не могло быть детей…

Это обстоятельство угнетало семейную пару, и они взяли из детского дома мальчика — кареглазого и смышленого Андрюшу. А потом и девочку — Карину. Дети росли, родители работали, давали детворе образование, потом Андрюша познакомил их со своей невестой…

Беда пришла внезапно. И Андрей, и Карина увлекались альпинизмом, вместе ходили в походы по горам, умели петь песни популярных тогда Высоцкого и Визбора, и вместе погибли под лавиной в Фанских горах…

Как пережили это горе пожилые уже люди, дед не рассказывал, но смею думать, что нелегко. Они остались жить на этом свете, а их дети — лежать на кладбище под общей могильной для всех погибших тогда студентов плитой…

— Вот вылечите мою Лидушку, и я вас удивлю, — любил говаривать старик. Мало кто верил в успех лечения, только искренняя вера пожилого человека и чувство долга заставляли делать все, что необходимо, чтобы Лидушка поднялась или хотя бы открыла глаза.

Муж подолгу просиживал у ее постели, показывал ей, ничего не видящей и не слышащей, фотографии детей, рассказывал маленькие тайны своей обычной жизни — о проказах усыновленного им котенка, о ее цветах на подоконнике, о том, какой вкусный супчик сегодня у него получился…

Он приносил ей ее любимое мороженое, рассказывал, как долго его искал, как нес аккуратно, чтоб не растаяло, как покупал, а потом отдавал это мороженое девчонкам-медсестрам.

Он приносил ей новые вещи, которые, по его мнению, очень бы ей шли, часами рассказывал о том, что сегодня дают в театре и даже вполголоса напевал арии из опер или оперетт…

Отделение всерьез опасалось, что старик слетел с катушек. Ему пытались говорить, что Лидушка вряд ли выздоровеет, но он только упрямо мотал головой и продолжал надеяться и верить.

И вот в один из дней этот железный старик стал сдавать. Он подошел к жене, взял ее за руку и заплакал.

— Не уходи… Мне без тебя не прожить и двух дней…

Лидушкины ресницы вдруг вздрогнули, потом приоткрылись глаза, и сухим, надтреснувшим голосом она произнесла:

— Не уйду, любимый…

Мы выписали Лидушку через месяц домой и, забирая ее, еще слабенькую и на каталке, старик таки всех удивил — он появился во фраке, подтянутый и гордый, с цветами в руках и молча, склонив голову, со слезами на глазах, положил эти цветы на стол ординаторской…

А в ординаторской все встали… Что есть любовь?

Из сети

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Семейная легенда.

Действующие лица — мои тесть и теща, но поскольку были они тогда совсем юными, буду называть их просто по именам.

На дворе начало пятидесятых. Боря приехал покорять Москву из небольшого южнорусского города. Юноша он всесторонне одаренный и очень положительный, чтобы не сказать идеальный.

Студент престижного технического вуза, сталинский стипендиат, профорг курса, спортсмен — словом, если бы не пятый пункт, хоть сейчас на икону.

Так же легко и уверенно, как завоевывал высшие баллы в учебе и призы на соревнованиях, он завоевал сердце Анечки, девятнадцатилетней студентки филфака, милой, доброй и очень домашней девочки.

Забегая вперед, скажу, что они прожили вместе почти пятьдесят лет, и более гармоничной пары я никогда не видел.

Трогательный студенческий роман, походы на каток и в театр, долгие проводы, споры о прозе Трифонова и поэзии Блока. Наконец Анечкина семья решает, что пора бы на мальчика и посмотреть.

О семье чуть подробнее. В трехкомнатной квартире на Волхонке живет девять человек: папа с мамой, бабушка с дедушкой, дядья, тети и сама Анечка, всеобщая любимица, единственная дочь и внучка.

Анечкин дед до революции владел небольшой фабрикой и был, вероятно, незаурядным и очень удачливым человеком, потому что в чехарде последующих событий сумел сохранить не только свою жизнь и всех членов семьи, но даже кое-какие остатки имущества, выраженные преимущественно в хрустале и фарфоре. Не бог весть что, но на фоне всеобщей бедности впечатляет.

Глава семьи — не дедушка-фабрикант, а его жена Ирма Михайловна, Анечкина бабушка. Боря впоследствии называл ее грандтещей.

Женщина старой закалки, в том возрасте, когда голова уже заметно трясется, но спина по-прежнему пряма, язык остер, а ум ясен.

Сквозь аристократические манеры изредка прорывается местечковый акцент, который нисколько ее не портит.

Конечно, ее слово последнее во всех серьезных вопросах, и в первую очередь — в вопросе о том, кто достоин и кто недостоин руки ее драгоценной внучки.

Формальным поводом для Бориного визита стало незначительное, человек на двадцать, семейное торжество.

Гостиная полна родственников. За стол пока не садятся, но на него уже выставлены все дедушкины богатства: фарфоровый сервиз знаменитого кузнецовского завода (19 век), бокалы и рюмки прямо с царского стола (в начале 20-х была распродажа дворцового имущества, и дедушка ее не пропустил).

Салаты в салатницах, селедка в селедочницах, суп в огромной фарфоровой супнице. Можно снимать кино из буржуйской жизни.

Ирма Михайловна ведет с Борей светскую беседу, эффективности которой позавидовал бы любой следователь на Лубянке.

Через пятнадцать минут она уже знает всех Бориных родственников и всю Борину биографию, начиная с двойки в первом классе. И поскольку эта двойка — самое страшное прегрешение, Боря чувствует, что этот экзамен он выдерживает так же блестяще, как и все предыдущие экзамены в своей жизни.

— Боренька, неужели вы только учитесь и сидите на собраниях? Скучно ведь, надо как-то и отдохнуть, поразвлечься.

— Конечно, Ирма Михайловна. Я еще спортом занимаюсь.

— Да? И каким же?

— У меня второй разряд по волейболу и лыжам, первый — по шахматам и спортивной гимнастике.

— Гимнастика? Это где на голове надо стоять? Я бы скорее умерла, чем встала на голову.

— Ну что вы, Ирма Михайловна, это же так просто!

Боря встает и легко, почти без разбега демонстрирует стойку на руках на краю стола. Тренированное тело вытягивается в струнку, элемент выполнен безукоризненно, гости ахают, Анечка замирает от восторга. 10 баллов ровно, Борис Крамер, Советский Союз.

Увы, интерьер квартиры несколько отличался от интерьера спортивных залов. В верхней точке траектории Боря задевает ногой висящую над столом тяжелую хрустальную люстру.

Люстра обрушивается на стол, вдребезги колотя кузнецовский фарфор и царский хрусталь. Сверху, добивая оставшееся, валится Боря.

Одним движением он довершил то, чего не смогли сделать революция, нэп, эвакуация, Ягода, Берия и Гитлер. Трехминутная мхатовская пауза.

Тихой струйкой сыплются на пол осколки. Апрельской капелью капает суп. Мама держится за голову, папа — за сердце.

Анечка выбирает между упасть в обморок и немедленно бежать от позора в Арктику. Прочие родственники застыли в разнообразных позах, но на самом деле все ждут реакции одного человека — Ирмы Михайловны.

Грандтеща не подвела. Боря говорил, что после этого случая зауважал ее на всю жизнь.

Она не высказала будущему грандзятю ни одного слова упрека, а всю критику сумела обратить на себя. Она обернулась к мужу и произнесла: — Сема, и где была моя голова? Ну почему я не спросила про шахматы?

История повторяется. Спустя много лет я попал в дом Бори и Анечки в качестве жениха их младшей дочери. Я был таким же, как Боря, провинциалом и студентом технического вуза, хотя, конечно, не столь блестящим. Я никогда не занимался гимнастикой.

Зато в первый же вечер решил продемонстрировать свое умение мыть посуду, и последние три тарелки кузнецовского сервиза погибли от моих рук. И, конечно же, Анечка не упрекнула меня ни одним словом.

После этого от дедушкиных богатств остались только несколько золотых десяток, которые были припрятаны совсем уж на черный день — и, увы, дождались этого дня на рубеже тысячелетий, когда были потрачены на безумно дорогие, но уже абсолютно бесполезные лекарства сперва для Анечки, а через год и для Бори. Светлая вам память.

P.S. Сегодня мои дочки прочитали этот рассказ, младшая спрашивает: — Пап, а помнишь, у нас есть два старинных бокала. Это из того набора?

— Да, — говорю, — из того самого.

— А почему ты про них не написал?

— Да как-то так, не пришлось к слову. Не вписались они в сюжет. И тут я понимаю, что жизнь — гораздо лучший сценарист, чем мы о ней думаем. Просто не всегда ее замыслы сразу понятны.

— Знаешь, дочь, — говорю, — почему уцелели эти бокалы?

— Почему?

— Твоего жениха дожидаются.

Григорий Остров.

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Ресурсы

Молодая, худенькая женщина плакала, держа на руках младенца. Это было много лет назад, но я ее запомнила. Я тогда только начинала работать и, конечно, каждый яркий случай запоминался много лучше, чем сейчас.

Смешно прозвучит из уст психолога, но я как-то не очень умею утешать. Да и ее слезы не были похожи на истероидный запрос: ну вы же видите, как я несчастна, утешьте меня скорее!

«Может быть, ей просто негде поплакать?» — думала я и по привычке, оставшейся от научной работы, строила гипотезы:

— ребенок на ее руках неизлечимо болен,

— семейная ссора, особенно тяжело переживаемая кормящей матерью,

— послеродовая депрессия…

История Ларисы оказалась простой и щемящей.

Вышла замуж по молодой и задорной любви, на третьем курсе технического института, сразу легко родила сына Ваню, радостно играла в него, как в куклу, сама в охотку шила младенческие обновки (перестройка, в магазинах ничего не было), мать и муж помогали, но она и сама справлялась.

Когда почти сразу после родов забеременела еще раз («А как же говорят, что, пока кормят, не беременеют?» — несколько растерянно спросил муж), вопросов не возникало — все равно она изначально хотела не одного ребенка. Родила второго мальчика, назвала Семеном.

Стало еще веселее: малютки строили невероятно забавные отношения между собой, наблюдать за этим можно было бесконечно.

Они много смеялись, гуляли, ходили в походы — муж подхватывал одного ребенка, она — другого, друзья помогали управляться с вещами.

Да и много ли в перестройку было вещей? Переноски для малышей она сшила из старых своих и мужниных джинсов, пристрочив к ним ремни из корсажной ленты.

Впереди, из задних карманов, торчали бутылочка, соска, самодельная погремушка.
Муж хватался за любые работы. В перестройку встали все основные питерские заводы и найти инженерную работу было практически невозможно.

Она раздумывала — закончить институт или, отдав детей в сад, тоже пойти работать, чтобы денег стало хоть чуть-чуть побольше?

В это время вдовая мама Ларисы, насмотревшись на семейное счастье дочери, вдруг решила, что и ей еще не поздно ухватить свой кусок, воссоединилась с бывшим одноклассником и уехала с ним фермерствовать в Рязанскую область.

А Лариса опять забеременела. Очень хотелось дочку. Муж сказал: мне кажется, хватит, но вообще — как ты решишь.

Она решила рожать. Дети — это так здорово! Но беременность оказалась тяжелой, роды — не очень удачными и закончились срочным кесаревым сечением.

Бабушка забрала к себе на ферму старшего Ваню. Он сразу стал с непривычки тосковать по брату и матери и болеть, один раз даже вызывали скорую.

Она ехала по осенним дорогам перестроечной России четыре с половиной часа. После этого случая Лариса попросила привезти Ваню назад.

Мать осталась со скотиной, а ее сожитель привез мальчика на машине. Братья обнялись и почти сутки объятий не размыкали.

Много забот свалилось на мужа, он начал сначала ворчать, а потом и возмущаться: мы так не договаривались! Я работаю, мне нужно высыпаться, нормально есть и вообще как-то жить за пределами всех этих горшков и пеленок.

Бледная как тень, шатающаяся от слабости Лариса старалась побольше взять на себя, но у нее плохо получалось.

Пропало молоко, на дешевых смесях (на дорогие не хватало денег) у дочки Кати стало пучить животик, она вообще перестала спать.

Муж сказал: знаешь, мне это как-то все надоело. Ты стала какая-то неженственная, истеричная, меня вообще не замечаешь. Наверное, ты меня разлюбила.

Мне с тобой тяжело и неинтересно. Наверное, я тебя тоже разлюбил. А зачем же жить без любви? Пойду-ка я отсюда.

И ушел. И стал жить с какой-то женщиной. Надо думать, опять весело и интересно. И исправно платил алименты со своей небольшой «белой» зарплаты.

Иногда заходил «в гости» и приносил мальчикам по шоколадке или по дешевой пластмассовой машинке. А Лариса осталась с детьми в родительской трехкомнатной хрущевке. Ване — 4,5 года, Семену — 3,5, Кате — 8 месяцев.

…Профессии у меня нет, институт не закончен, да и кому сейчас нужны инженеры?! Просто устроиться на работу в какой-нибудь магазин или ларек? Но куда деть
Катю и кто возьмет на работу женщину с тремя маленькими детьми?

Можете меня осуждать, но однажды я даже подумывала о том, чтобы сдать Катю в дом малютки. Потом, правда, поняла, что не смогу.

— Ресурсы, — подумав, сказала я. — Все, что есть. Перечисляйте.

— Ничего нет, — снова заплакала было Лариса, но теперь уже я протестующе махнула рукой:

— Хватит! Не вешайте мне лапшу на уши. Думайте и говорите. В вашей ситуации придется использовать абсолютно все. Без малейших исключений.

Общие друзья все дружно заклеймили ушедшего мужа, но и от многодетной Ларисы шарахнулись: у человека, конечно, горе, жизнь рухнула, но чем тут поможешь?

Мужа не вернешь, детей себе не возьмешь. А на стороне Лариса вообще стесняется говорить, что ее муж бросил с тремя детьми: стыдно.

— Люди боятся чужих несчастий не только из собственной недоброты, суеверия и прочего, но и из того, что обычно не знают, как и чем конкретно помочь.

А им не говорят — традиций-то считай не осталось. Впрочем, у вас и несчастий-то никаких нет, так — трудности жизни. (Имея дело с родителями в том числе и больных детей, я уже знала: диагнозы, определения часто в корне меняют ситуацию.)

— Трудности? — Лариса подняла опущенную голову.

— Ну разумеется. Все живы-здоровы. Давайте список друзей и хороших приятелей.

Список получился оптимистично длинный.

— У каждого запросите по полдня раз в две недели, — сказала я.

— Они согласятся, им даже интересно будет. Потенциальные пары могут приходить и сидеть с детьми вместе — пусть тренируются. Но детей надо будет выдрессировать, чтобы оставались с чужими…

— Они у меня общительные и неизбалованные, если мальчиков не разлучать, они будут…

— Ну вот и славно. Поехали дальше.

Еще из ресурсов нашлись очень старая и почти слепая прабабушка — мама покойного отца Ларисы, некое пособие, которое полумертвое государство все же платило на трех детей, алименты, продукты, которые иногда присылала бабушка-фермерша, какие-то немцы из Гамбурга, приславшие в борющуюся за демократию Россию посылку с колбасой и постельным бельем (посылку притащил Ларисе сосед, сидящий на этой самой немецкой благотворительности), одна комната в трехкомнатной квартире, которую можно сдать чистоплотной студентке за гроши и услуги, и умение самой Ларисы сноровисто шить и вышивать симпатичные вещи для детей.

— За месяц задействовать все перечисленное и прийти ко мне с отчетом, — велела я.

Лариса довольно бодро подхватила сомлевшую Катю и уже почти ушла, но на пороге обернулась:

— А что мне сыновьям-то сказать?

— Да что хотите, лишь бы правду, — отмахнулась я.

* * *

Через месяц Лариса уже не плакала, а улыбалась.

— Самый ценный ресурс оказался знаете какой?

— Какой же?

— Моя бабушка.

— Неужели слепая смогла с детьми сидеть? Не опасно?

— Нет, конечно. Она мне спокойно так рассказала, как после войны у них в деревне каждая вторая женщина осталась в таком же положении, как я.

Причем без водопровода, без газа и почти без продуктов в магазине. У нее самой пятеро детей было. Мой папа — младший, ему в июне 1941-го два года исполнилось.

— Угу, это ресурс, причем надолго, — согласилась я.

— Подруги и даже друзья охотно остаются с детьми, — сказала Лариса.

— Некоторые даже чаще готовы, но я отказываюсь. У двух родители готовы мальчиков раз в месяц с ночевкой брать — они их любят и типа во внуков поиграть. Это как?

— Раз в месяц? Пока нормально. Вы хоть с Катей спокойно позанимаетесь. Немцам ответное благодарственное письмо написали? Фотку с детьми вложили?

— Конечно! От них уже даже посылка с молочной смесью и детскими вещами пришла. Всё на вырост и такое хорошенькое! И еще одна идет — от их соседей, у которых у самих двое детей.

Они, по-моему, очень обрадовались, что им ответил живой настоящий человек. Пишут, что все, кто посылал посылки в Россию, вкладывали свой адрес, и только двое ответили: я и еще старичок-инвалид какой-то, чуть ли не участник войны.

Сшитые Ларисой на пробу вещи согласилась продавать на рынке небольшая артель, у которой там были торговые точки. Деньги небольшие, но сказали, что если
вышивать по их уже готовым вязаным изделиям, то будет больше.

Студентка, которой Лариса сдала маленькую комнатку, мальчиков побаивается, зато хорошо ладит с Катей и иногда сама просит разрешить с ней поиграть, чтобы сделать перерыв в занятиях.

— Вы должны восстановиться и заочно закончить институт, — сказала я.

— Это еще зачем? — вскинулась Лариса. — Кому эти инженеры…

— Это сейчас, — сказала я. — Но не всегда же мы будем сидеть в такой заднице. Понадобятся еще и инженеры. К тому же вам надо куда-то идти. Вы же понимаете зачем?

— Зачем?

— Вам вести за собой троих. Много лет. Как бы ни сложилось.

Лариса довольно долго молчала, потом сказала:

— Об этом я не подумала.

Когда она уходила, я спросила:

— А мальчикам-то вы что сказали?

— Я сказала, как меня бабушка научила: у нас всего мало, зато нас самих много. В этом наша сила.

— Мама сейчас ведущим инженером работает, — улыбнулся Иван. — Живет уже пять лет с хорошим человеком, но замуж чего-то опасается, хотя Семка с Катей ее уговаривают. Я-то считаю, что ей виднее.

Три года назад ездил в Гамбург на стажировку и там познакомился с Генрихом и Вальтером, в шикарных вещах которых мы с братом проходили все детство. Я им так благодарен. И не только за фирменную одежку — благодаря этой истории я стал учить немецкий язык, а теперь мне это пригодилось. Английский-то сейчас многие знают, а вот немецкий…

И мы с ними так классно за пивом посидели! Отличные ребята, никогда в Питере не были. Я их, конечно, пригласил.

— А ваш отец так больше и не появлялся?

— Почему же. Мы уже подростками были — что-то у него там в жизни не заладилось, явился: я хочу восстановить отношения с детьми. Принес матери цветы, нам по телефону дорогому, Кате Барби какую-то.

А она у нас пацанка — с двумя-то старшими братьями, в куклы не играет. Я тоже телефон ему сразу вернул: от предателей ничего не надо. А Семка у нас жук: и телефон взял, и у матери прощения попросил, в общем, весь в шоколаде.

Но отца ненадолго хватило, опять куда-то делся. Хотя вот с рождением внучки поздравил — то ли меня, то ли мать, то ли себя, — Иван с любовью взглянул на играющую на ковре толстенькую девочку.

— Так что же нам делать-то с ее истериками? Наша мать не знает, говорит, что мы у нее не истерили никогда, а эту, дескать, избаловали.

— Что ж, сейчас будем разбираться, — вздохнула я…

Автор: Катерина Мурашова

Рейтинг

1.3 из 5 звезд. 12 голосов.

Татьяна просыпалась до восхода солнца с первыми петухами. Сладко потягивалась в постели хранящей тепло ее тела, выгибалась словно кошка. Принимала позу «Шавасана», неподвижно лежала несколько минут.

Плавно поднималась. Босыми ступнями шлепала в кухню. Выпивала стакан теплой воды с долькой лимона, подслащенной померанцевым медом, который был привезен с горной пасеки Мармариса.

Сонная Дуся плелась за хозяйкой, грызла корм, насыпанный поздним вечером заботливыми руками.

Женщина возвращалась в свою комнату, открывала окно. Прохладный апрельский воздух врывался в дом. Татьяна становилась на каремат для выполнения пятиминутного комплекса «Сурья Намаскар».

Дуся вальяжно заходила в комнату, наблюдала за хозяйкой. Терпеливо ждала своего часа, чтобы пойти на утреннюю прогулку в парк.

Закончив йогу, Таня принимала контрастный душ. Растирала свое тела грубым махровым полотенцем до жара. Каждое утро этого дома, было сродни ритуалу.

Женщина надевала джинсы, теплый свитер из мериносовой шерсти цвета гранатовых зерен. Зашнуровывала удобные кроссовки.

Дульсинея, она же возрастная собака породы басскет хаунд, большая, с висячими ушами, короткими крепкими лапами, грустным меланхоличным взглядом ждала у входной двери. С виду неуклюжая, обладала упрямым характером охотничьей породы.

Обожала свою хозяйку. Ходила по пятам, мягко тыкалась влажным носом. Старалась лизнуть щеку, когда та была в позе корова-кошка.

Пока Татьяна собиралась, Дуся замирала в ожидании, держа поводок в зубах. – Сейчас милая, – отзывалась Таня.

– Уже идем гулять. Городской парк был расположен в квартале от дома. Каждый день в любую погоду наши дамы шли именно туда. Дуся виляя задом с поднятым хвостом – впереди, Таня крепко держа поводок – за ней.

Собака вела себя прилично ровно до той поры пока не входила на зеленую территорию парковой зоны. С нее слетала вся воспитанность, включались охотничьи инстинкты. Белки, голуби, воробьи прятались в кронах высоких деревьев, наблюдали со своих убежищ за ее проделками.

Дуська резвилась в молодой траве, гоняла вокруг кустов, брала след, охотилась на кузнечиков и рогатых жуков-оленей.

Хозяйка делала круг огибая озеро в дальнем конце парка. Собака неслась впереди нее. В такое время парк был безлюдным, только трели птиц, да лай собаки нарушали тишину. Надышавшись фитонцидами ельника и набегавшись вдоволь, возвращались в свой мир.

Татьяна кормила собаку потрохами в белом соусе. Дуся была обжорой. Таня давно научилась контролировать ее вес, так как это могло стать проблемой для собачьего здоровья.

Себе готовила легкий завтрак – овсянку на воде с горстью орехов и замороженных ягод. Подсушивала серый тост, намазывала сливочным маслом и немного персиковым джемом. Заваривала кофе на два глотка с одним кристаллом морской соли и зернышком кардамона. Никогда не обедала.

Вечером, после прогулки, съедала зеленый салат с куском отварной рыбы или курицей. Каждый день был расписан.

Она принимала своих клиенток: делала массаж, двухступенчатое очищение лица морской солью, эфирными маслами. Скрабы, пилинг, питала, расслабляла кожу. Наносила альгинатные маски. Когда-то начинала с подруг, как хобби. Потом, благодаря сарафанному радио, подругам подруг и знакомым знакомых.

Жила размеренной, распланированной жизнью. Два раза в год ездила отдыхать: зимой –лыжи, летом – море.

Дуся повсюду следовала за ней. Таня подбирала только те отели, в которых было возможным проживание с животными.

– Что ты возишься со своей собакой, точно с дитем малым? – зудела подруга Фаина.

– Отстань Феня, – вяло отмахивалась та.

– Лучше бы мужика завела.

– Мужчина не кот, чтобы его заводить и, заметь, не другая скотина.

– Твой «не кот и не скотина» давно обзавелся молодой женой, которая родила ему двоих сыновей, – сердилась Фенька.

– Ты сколько времени одна? Таня отворачивалась от подруги, сосредоточенно взбивала маску в керамической мисочке. Она не терпела таких разговоров.

С мужем расстались давно, тепло, по обоюдному согласию. Как-то все в раз перегорело. Они даже не пытались вернуть чувства. К тому времени их дочь перешла в десятый класс.

Калина осталась с матерью, поддерживала отношения с отцом. Да и Татьяне он всегда приходил на помощь. Свои люди.

Общая дочь да огромный отрезок времени, прожитый в браке.

– Фаина, не лезь, – отрезала Таня.

– Тебя это не касается.

– Я волнуюсь.

– Напрасно. У меня все прекрасно. Я живу в ладу с собой и окружающим миром. Тебе не о чем волноваться.

– Прости. Как там Калина поживает?

– Слава Богу, у Калинки все хорошо.

Двадцатипятилетняя дочь Калина, вышла замуж за парня из Новой Зеландии. Занимается любимым делом, ветеринарной практикой, в клинике своего мужа Гарретта.

С Гарреттом Калина познакомилась, когда отдыхала у своей подруги в Австралии. Молодой человек прилетел к мужу подруги по делам. Собралась компания ветеринаров.

Гарретт устроил для нее экскурсию, знакомил со страной кенгуру и местными обычаями. Возил в Буш. Уделял время и внимание новой знакомой.

Калина не придавала значения ухаживаниям молодого человека, считала его знаки внимания простой вежливостью и, конечно же, особенностями заграничного воспитания.

По возвращению на Родину дочь поняла, что скучает по «маори». Он же не давал о себе забыть – звонил по скайпу. Болтали «часами» несмотря на разницу во времени. Через четыре месяца он сошел с трапа в аэропорту «Борисполь».

Молодой человек был статен, смугл, с вьющимися, густыми черными волосами, затянутыми в хвост на затылке. Красив той особенной красотой своих предков: матери, в крови, которой было много от коренного народа «маори».

И отца, в котором было много немецкой, ирландской и чуть еврейской крови. Голубые глаза европейских колониалистов и густые черные ресницы, доставшиеся по материнской линии, делали его взгляд глубоким, мудрым.

Таня тихо радовалась счастью дочери.

– Гарретту повезло с женой. Моя крестница чудо как хороша. Хорошая пара,– нахваливала Фаина Калину.

– Кто мог подумать, что ее судьба за тридевять земель.

– Никто не знает своей судьбы. В том и есть Божий промысел.

Утро пятницы было не таким как всегда. Таня впервые за много лет проспала. Проснулась от скулежа Дуси. Собака топталась возле кровати с поводком в зубах.

Солнце заливало комнату. Лучи пронизывали пространство радужной дымкой, упирались в стену, растекались жидким медом, скатывались на пол лужицей. Часы показывали семь восемнадцать.

Таня вскочила с кровати, помчалась в ванную, наспех приняла освежающий душ. За считанные минуты натянула спортивный костюм, мокасины. Стянула волосы в пучок. Пулей вылетели из квартиры.

Дульсинея мчалась в сторону парка, Татьяна еле поспевала за шустрой собакой. Собака шмыгнула в кусты боярышника, густо усыпанного бело-розовыми махровыми цветами.

Женщина сбавила шаг, поравнявшись с кустами. Неспешно двигалась к озеру.

Оглянулась. Собака еще возилась в кустах. Свистом позвала свою подопечную, та смешно бежала за хозяйкой, тащила палку, зажатую в пасти. Положила возле ног Тани, подняла меланхоличные взгляд, в котором застыла просьба.

– Бросить? – собака завиляла хвостом.

– Умница ты моя. Лови. Таня швырнула палку, Дуська с визгом ринулась за своим трофеем. Таня бросала, та приносила. В таком темпе они передвигались в сторону озера.

Таня в очередной раз бросила палку, Дуська подхватила ее умчавшись вперед.

– Дуся, вернись.  Собака даже ухом не повела. Смешно переваливалась на своих коротких лапах. Скрылась за поворотом.

Тропинка плавно уходила к озеру. Таня ускорила шаг. Собака сидела копилкой рядом со скамьей, от которой активно отжимался седовласый мужчина.

Мужчина обратил внимание на собаку:

– Ты чья?  Принял вертикальное положение тела. Погладил собаку по голове. Та положила палку возле его ног. Завертелась вокруг него.

– Это мне? Ну, спасибо.

– Дуся, не приставай к людям. Ко мне. Дуська делала вид, что не слышит команду.

Мужчина засмеялся: – Так это ваша собачка?  Таня кивнула.

– Дама с характером.

-Моя. Обычно Дуся не пристает к людям. Правда, по утрам мы гуляем рано, до собачников и бегунов.

 Женщина смутилась, поймав себя на мысли, что оправдывается. Мужчина присел на корточки, потрепал Дусю за ушами.

– Хорошая девочка. – Похвалил он, собака ластилась.

– У меня такой же породы была. Давно.  Таня ощутила его тоску.

– Я вас раньше здесь не видел.

– Таня молчала.

– А, точно, вы же говорили, что гуляете рано. Что вынудило вас сегодня выйти поздно, если не секрет? 

Мужчина поднялся и, только сейчас, Таня обратила внимание на его высокий рост, спортивное подтянутое тело. Крупные черты лица, добрые глаза и легкую улыбку, приподнимавшую уголки рта.

Женщина смотрела во все глаза. Дуся тявкнула, выводя хозяйку со ступора. Мужчина еще шире улыбнулся.

– Простите, – промолвила женщина.

– Не секрет.  Замялась.

– Я впервые проспала. Раньше такого порока за мной не водилось.

– Значит, проспали? – повторил он.

– Сегодня странное утро.  Резюмировала Татьяна.

– Всего доброго! – Андрей. – Незнакомец протянул руку, Таня автоматически протянула свою:

– Татьяна. В то странное утро парк покидали вместе: женщина, мужчина и собака. Дульсинея бежала впереди, оглядывалась, тихо тявкала, точно говорила: « Ну, чего вы там возитесь? Догоняйте!» Люди о чем-то увлеченно беседовали…

В город тихо вошла золотая осень. Тонкие березки, точно девицы с тонким станом, покрылись золотом. Клены, словно молодцы, оделись в бархат оранжево- багряных камзолов. Сосны тянулись ввысь, пышными иголками. Птицы, давно покинули парки и пруды. Настала пора маслят с фруктовым ароматом и душистых боровиков.

Мужчина, с благородным серебром в волосах, гулял в городском парке, нежно поддерживая хрупкую женщину под руку. Их пальцы переплелись.

Они тихо разговаривали, усмехались. Погружались в воспоминания о проведенном совместном путешествии. Восхищались величием священного озера Байкал, его яркими сентябрьскими красками и пейзажами.

Дульсинея смотрела своими мудрыми собачьими глазами на счастливые лица своих людей. На ее довольной мордахе проступила улыбка. А в воздухе пахло кострами, ежевикой и припозднившейся любовью.

Автор: #elyanalynx

Из сети

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.