— Деда, а почему ты чай только из своего самовара пьешь? Вот у нас дома электрический чайник, всего три минутки и кипяток готов, — удивлялся восьмилетний Кирилл, правнучек Ивана Степановича.
Старик снисходительно улыбнулся, он очень любил маленького непоседу, и сам не заметил, как мысленно вернулся в довоенное время, в свое детство, в котором самовары были на первом месте. Ведь именно они помогали им выжить. … В семье Петровых было шестеро детей. Вернее, Маруся родила восьмерых деток, но двоих спасти не удалось. Так что у девятилетнего Вани было три сестренки и два маленьких братика. Жили они в городе, мама не работала, смотрела за малышами, да и крепким здоровьем она не отличалась, после стольких-то родов, да нелегкой жизни. А Степан работал на заводе, по сменам.
После каждой его ночной смены, утром, кто-то из старших детей, Ульяна или Ваня, брали папин чемоданчик с инструментом и бежали на вокзал.
Там на лавочке их уже поджидал отец, уставший, но со светлой улыбкой на лице. Степан не хотел, чтобы дети видели, как ему тяжело, как хочется спать. Он старался быть для них опорой и ему это удавалось. — Привет, сын, — слышал Ваня издалека, подбегал к папе, крепко его обнимал, а тот спрашивал: — Готов к встрече с чудо-самоварами?
Ваня пожимал худенькими плечиками, да разве ж они чудные, просто поломанные. Да, его папа чинил самовары. Мальчик с отцом доезжали до какой-нибудь деревни и шли по улице.
Ваня забегал в каждый дом и спрашивал у хозяев, не нужно ли починить самовар? Если поломка имелась, Степан принимался за работу, а сын бежал дальше по улице, звонко спрашивая хозяек, не забыл ли кто из них налить воду в раскочегаренный аппарат, после чего тот распаялся, не течет ли носик или еще какая проблема имеется?
Степан мог справиться с любой поломкой. Ване нравились эти дни. Он был рядом с отцом, радовался, что может ему помочь, да и хозяева, бывало, угощали какими крохами, морковкой там или моченым яблочком. Только мальчик никогда сам не съедал угощение.
Он помнил, что дома голодные братья и сестры, и мама совсем исхудала. Каждый вечер, укладывая детей спать, Маруся украдкой давала каждому маленький кусочек хлеба. И только Ваня знал, что это был хлеб, который мама отрезала себе на обед, поэтому всегда делил тот кусочек пополам и просил маму съесть половинку.
Их большой семье совсем не хватало папиного заработка. Ртов было много, а денег мало. Вот Степан и ездил по поселкам да деревням, чтобы хоть какую-то копейку заработать. А старшие дети ему помогали.
Однажды зимой шли Ваня и Степан к одной деревне через замерзшую речку. Лед был еще не совсем крепкий, потрескивал под ногами. Недалеко от них несколько мальчишек затеяли играть с маленькой деревянной чуркой, пинать ее друг дружке.
Да, видно, там лед оказался потоньше, затрещал, мальчишки врассыпную, но один растерялся и в миг оказался в ледяной воде. Товарищи его с визгом убежали, а Степан, не раздумывая, бросился к полынье, только успел Ване крикнуть, чтобы и близко не подходил.
Подполз к краю, мальчишке руку подает, а тот не видит ее от страха, молча в воде барахтается, только полными отчаяния и страха глазами смотрит. Тогда Степан скинул с себя кое-какую одежду и в ледяную воду соскользнул. Мальчонку вытолкнул из полыньи, сам за края цепляется, а те крошатся, не выдерживают его вес.
С трудом он смог вылезти на лед, отдышался и кинулся паренька раздевать. Раздел, в свой тулуп завернул и бежать в деревню. А к ним навстречу уже родители мальчика с криками да плачем бегут.
В тот день не получилось у Степана поработать. Долго он грелся в доме спасенного, хозяева не знали, как и благодарить его, а он только отмахивался, мол, это же ребенок! — Может, у вас поломанный самовар есть? — спросил Ваня, — Мой папа его вмиг починит. А вы и заплатите. Отец мальчишки сначала не понял, о чем говорит Ваня, а потом кинулся куда-то и принес замечательный самовар. — Вот, он поломан, а мы другим пользуемся, забирайте его совсем, наладите, можете продать. Вот и будет вам благодарность от нас. Степан подумал и не смог отказаться. В тот день он приехал домой без заработка, но с драгоценной котомкой, в которой лежали овощи, курочка и мешочек с крупой. А Ваня нес самовар, да с таким важным видом, будто сам спас этого мальчишку. Самовар Степан починил, но не продал. Так и остался он в этой дружной семье. Бедной, но все же счастливой.
Старик закончил рассказ, помолчал и добавил: — Знаешь, Кирюша, а ведь это волшебный самовар, он дарит людям силу, здоровье и исполняет желания. Но только хорошим людям. Хочешь, и тебе кружку налью?
Кирилл посмотрел на деда серьезным, взрослым взглядом и сказал: — Хочу, я загадаю, чтобы никто из деток больше никогда не голодал. И их мамы тоже. А еще, я тоже буду храбрым и кого-нибудь спасу. Иван Степанович улыбнулся и поцеловал правнука в макушку. Хороший человек из него вырастет, настоящий.
Соня была рада, что нашла работу с такой высокой зарплатой. Она даже не могла надеяться, что её труд может так оплачиваться. Ей казалось, что её не примут на эту вакансию, так странно смотрел на неё заместитель директора , проверяющий её профессиональные достоинства.
Она понимала, что внешне ему не очень нравилась, а конкретнее, совсем не нравилась. Глядя на нарядных женщин, которые попадались здесь ей на глаза, она понимала заместителя директора. Соня видела и чувствовала, что ему очень хотелось сказать ей » нет», но он изучив её послужной список в трудовой книжке, был удивлён: -Двенадцать лет на одном месте и за эти копейки? Что ж вы Софья Павловна так низко цените свой труд, свои знания, своё образование. -Не я так ценю, государство так ценит,- ответила Софья и грустно улыбнулась,- После института без опыта работы нигде не могла устроиться, кроме как в бюджетную организацию, потом дети родились, сами знаете, что с маленькими детьми не хотят брать на работу.
Так складывались обстоятельства, поэтому мне пришлось работать в детском саду, а потом не могла найти более-менее оплачиваемую работу.
-Ну мы не государство, поэтому достойно оплачиваем профессионализм,- важно сказал заместитель директора,- Честно сказать, как-то внешне вы не вписываетесь в коллектив, но скоро конец года , а это вакансия пустует уже месяц.
Профессионалов к сожалению мало, поэтому я даю вам шанс с испытательным сроком в месяц. Испытательный срок оплачивается в размере назначенного оклада, так что всё зависит от вас. Надеюсь, до конца года вы наверстаете пробелы в бухгалтерии и отчёт к концу года будет сдан, сдан вовремя.
А внешний вид? Я думаю, получая достойную зарплату, вы найдёте свой стиль и ваша внешность будет соответствовать занимаемой должности.
Соня шла по улице и сама себе улыбалась . В голове были только позитивные мысли. Она будет стараться изо всех сил, но эту работу сохранит за собой. Сейчас ноябрь и до конца года очень мало времени, но она решила, что будет работать день и ночь, но годовой отчёт сдаст вовремя.
Соня радовалась, что сможет своим родным к Новому Году купить подарки о которых они только мечтали, но чтобы не огорчать её, не осмеливались просить. Знали, что ей это не по карману. Соня не сказала своим домашним о большой зарплате, ей хотелось, чтобы подарки были неожиданным сюрпризом и от этого особенно радовали её детей, её сестёр.
Софья воспитывала дочь, сына и двух своих родных сестёр. А случилось это так. Своего отца Соня не знала, был отчим, от которого и родились её сёстры. Когда мама тяжело заболела, отчим не желал жить с больной женой и развёлся с нею. После длительной болезни мама умерла и на двух несовершеннолетних сестёр Софья, оформила опеку.
Двухлетняя дочь Маша, трёхмесячный сын Мишка, Таня десяти лет и Катя-двенадцати, таким внезапным, сложным грузом всё это легло на плечи молодой семьи. Возраст сестёр сложный, да ещё стресс от того, что маму потеряли. Муж Софьи оказался слабым человеком, не выдержал ответственности за своих детей, да ещё и за сестёр жены, подал на развод. Соня оказалась один на один с трудностями, но она старалась, чтобы все они стали одной семьёй. Она терпеливо относилась к подростковым выкрутасам сестёр и одержала победу в столь тяжёлом для всех периоде их совместной жизни.
Семья Сони сплотилась вокруг неё. Девочки подросли и понимали, как трудно Соне и морально и материально. Они старались, помогать в быту и с детьми сестры. Благодаря терпению Сони, в семье всё наладилось, младшие сёстры скоро одна за другой закончат школу и им нужно будет поступать в вузы, чтобы получить образование и профессию.
У Сони не было на это средств, она и так во всём себе отказывала, чтобы сводить концы с концами. Поэтому молодой женщине было не до нарядов и когда она пришла на собеседование по поводу работы, на ней были стоптанные ботинки, мамино старое пальто и мамин видавший виды платок. Ну не было у неё денег даже на дешёвый современный наряд.
На работу Соня пришла в тех же стоптанных ботинках и в более-менее приличных юбке и блузе. В кабинете, где было её рабочее место, работали ещё четыре женщины.
Соня улыбнулась, представилась и увидела в глазах своих сослуживцев недоумение. Она сразу поняла, что её внешний вид , а значит Соня в целом, не воспринималась ими. Они сквозь зубы процедили: -Здрасти,- и погрузились в свою работу. Соне было неприятна реакция работниц офиса, но ей сейчас не до налаживания контактов. Ей нужно наверстать работу за прошедший месяц и войти в нужное русло и она погрузилась в цифры. Наскоро перекусив в кафе, напротив офиса и не дожидаясь конца перерыва, она поспешила на своё рабочее место, некогда ей сейчас расслабляться. Дверь в кабинет была открыта и её остановил у двери разговор и смех сотрудниц: -Ну и дешёвку взяли на работу, такого чучела ещё у нас не было,-сказала одна из женщин. -У начальства похоже что-то со зрением, не видят, кого на работу берут. Мало сказать дешёвка, какая-то замухрышка со свалки,- поддержала другая и все засмеялись,- и как такая замухрышка осмелилась переступить порог нашей фирмы? Одно слово, «дешёвка».
Соня больше не хотела слушать такие дифирамбы в её честь и вошла в кабинет. На душе было неприятно, мерзко, но ей нужна эта работа и она молча принялась за неё.
Вечером, после работы она зашла в магазин «Товары по низким ценам» и купила себе ботинки. » Конечно не кожа,- подумала Соня,- ну хотя бы не стоптанные, может до конца зимы не порвутся».
На следующий день придя в новых ботинках, она услышала откровенный смех одной из сотрудниц , которая спросила, указывая на её ботинки: -Где ж можно купить такую дешёвку, такой ужас? Ну надо же хоть чуть себя уважать и не носить всякую дрянь, да и щадить окружающих. Невозможно же смотреть на это,- она брезгливо смотрела в сторону Сони. Соня хотела промолчать, но потом подумала, что если она сейчас не даст отпор, то эти унижения будут повторяться. -Придётся вам смотреть на меня такую, какая я есть. Тут уж ничем не смогу вам помочь. Все претензии к начальству, оно приняло меня на работу.
Вы знаете, а мне тоже неприятно смотреть на ваш маникюр, напоминающий когти птицы,- обратилась Софья к той, которая критиковала её ботинки,- так что делать? А я думаю, что если мы друг друга так раздражаем, то нам стоит не смотреть друг на друга, а заняться своей работой. По-моему мы здесь для этого и никак не для обсуждения внешнего вида. Все притихли. Никто не ожидал получить отпор от этой «дешёвки» и поэтому молча принялись за работу.
Годовой отчёт Софья Павловна сдала вовремя, за что кроме зарплаты, получила весомые премиальные. Радуясь своим успехам и деньгам, которые она заработала Соня после работы, у офиса назначила встречу своей семье. Сегодня она будит удивлять подарками детей и сестёр, потому что наконец может им купить то, о чём они мечтают. Сонины коллеги были удивлены, когда выйдя из офиса, увидели, как дети и сёстры Софьи бросились к ней с объятиями и поцелуями. Они в недоумении, молча переглянулись, но любопытство одолело их гордыню и на следующий день они всё таки спросили Соню: -Софья Павловна, это что все ваши дети? -Двое моих и две мои сестры, которых я воспитываю, с тех пор, как мама умерла. -Одна воспитываешь?- спросила дама с птичьими когтями. -Одна,- пожимая плечами, сказала Соня.
Все притихли, стало стыдно за пренебрежение и насмешки в сторону Сони. Одна из женщин сказала: -Вы простите нас Софья Павловна, мы же не знали, что у вас всё так. -Я зла не держу, да вот только у меня такие обстоятельства жизни, а у другого человека могут быть другие, похлеще, чем у меня. Что ж, теперь о человеке судить по одежде и называть его «дешёвкой» если он одет не так, как вам нравится?
Все готовились к корпоративной Новогодней вечеринке. Софья не собиралась на ней присутствовать, но оказалось, что явка обязательна. Ей пришлось купить замшевые туфли, такой покупкой она давно себя не баловала, но вот решила сделать себе такой Новогодний подарок. Эти туфли очень подходили под мамино платье из пан-бархата цвета бордо. Платье немного большевато, но ткань так струилась и это казалось, задумкой модельера. На платье Соня приколола небольшую мамину золотую с жемчугом брошь, а длинные волосы Сони ,сёстры уложили короной вокруг аккуратной головки. -Соня, какая ты красавица!-восклицали сёстры,-Мама-красавица, мама- красавица,-прыгали её дети.
На празднике Софья Павловна очаровала многих мужчин. Она можно сказать не пропускала ни одного танца, от кавалеров не было отбоя. Особенно заместитель директора, некогда возмущённый внешним видом Сони, был поражён переменами своего работника.
Больше всего в Соне притягивали её ненавязчивая красота, скромность и не было в её движениях той манерности, надуманности, высокомерия, которые так отталкивают людей. Выбирая королеву бала, почти все мужчины проголосовали за Соню.
Женщины её отдела были удивлены выбору мужчин, но им ничего не оставалось, как смириться и продолжать веселиться и радоваться празднику. Заместитель директора провожал Соню домой. По дороге он узнал о Сониной семье и ещё больше зауважал эту маленькую, сильную женщину, главного и единственного добытчика в её большой семье.
История о любви «Помоги, Господи, преодолеть все тяготы семейной жизни»
Людмила Сергеевна крутилась у плиты. Весело шкварчали котлеты на сковородке, в кастрюле булькала молодая картошка, и по всему дому носился аромат свежепорезанных огурчиков. Людмила Сергеевна готовила ужин для своих «молодых».
С тех пор, как она пять лет назад овдовела, всю свою нерастраченную любовь и силы отдавала детям и любимому внучку Димке. Карапузу шел четвертый годок, Людмила Сергеевна сидела с ним дома, наотрез отказавшись отдавать его в детский сад.
«Пока жива – никаких садиков. Знаю я, как там за детьми смотрят. Вон, у Натальи Егоровны внучка в садик пошла, так теперь с «больничных» не слазят. А со мной — и одет, и накормлен». «Молодые» не спорили.
Действительно, кто лучше родной бабули за внучком приглядит?
Людмила Сергеевна заглянула в детскую. Димка, пятнадцать минут назад уложенный в кровать, мирно посапывал. «Вот что значит молодой организм, — подумала Людмила Сергеевна, — голова подушки коснулась — и уже спит». Она перекрестила внучка, поправила сползшее одеяло и прикрыла дверь. В прихожей защелкал замок. «А вот и Олюня…» — подумала Людмила Сергеевна, и на пороге появилась невестка.
Учась на последнем курсе мединститута, Ольга подрабатывала почтальоном. Тяжело, конечно, но денег катастрофически не хватало. Они с Сашей, сыном Людмилы Сергеевны, были студентами одного факультета в мединституте, где собственно и познакомились. Саша учился курсом старше и в прошлом году, защитив диплом, устроился врачом травматологом в больницу. Сегодня он был дежурным на сутки, а значит домой придет только утром.
— Ой, Олюнечка, ты как раз вовремя, — засуетилась Людмила Сергеевна, — лапушки мой — и на кухню шагом-марш. Ужин готов. Ольга чмокнула свекровь в щеку, повесила пальто и пошла, мыть руки.
— Что-то ты грустная у меня какая-то? – спросила Людмила Сергеевна невестку, когда та села за стол, — случилось что? Олюня посмотрела на свекровь своими огромными глазищами и всхлипнула: — Да опять с Сашкой поругались. Сцепились по телефону из-за пустяка. Гадостей наговорили друг другу и трубки побросали. Как надоела вся эта ругань! Живем как кошка с собакой. Вот я на Вас гляжу, Людмила Сергеевна, и восхищаюсь. Слова грубого не услышала ни разу от Вас. А как Вы с Петром Семеновичем жили, вообще отдельный разговор. «Ну неужели, — говорю я Сашке, — не можем и мы так жить, как твои родители жили?» Молчит…
Людмила Сергеевна выслушала невестку. Налив себе чашку чая, присела обратно за стол и сказала:
— А я тебе вот сейчас что расскажу, доченька. Это ты верно про Петра Семеновича вспомнила. Святой он у меня был. Да только таким он стал не сразу. Мы же тоже молодыми были, горячими. Вот, как ты говоришь, из-за пустяков ругались. А жили-то в деревне, там каждая семья на виду. Поругаемся, кричать станем — вся деревня знает. Придет к нам матушка моя покойная в гости и говорит: «Что ж вы все лаятесь-то? Живете, как кошка с собакой». А и в правду.
В доме у нас кошка жила, любимица моя. Хитрющая была! Провокаторша прямо. На дворе пес сидит на цепи. Огромный, злющий. Так она его издали дразнить начинала. Тот до хрипоты заходился. А уж коли спит — все. Из миски его тягала все, что могла унести. Да еще по носу ему спящему напоследок вдарит! Вот такая «любовь»!
И вот что случилось. Собрали мы на Новый год полный дом народу. Мужички пьют, бабы судачат, а мой постреленыш Санька на чердаке хлопушки тайком стреляет. Видать от искры дом и занялся. Он-то с испугу с чердака убежал, а когда хватились — дом уж весь в дыму! На улицу выбежали, а крыша уже полыхает во всю. Собака заходится лаем, с цепи рвется. Ну, кто-то и отвязал ее.
И вдруг она как в дом бросится — никто и ахнуть не успел! А через минуту мою Муську в зубах выносит. Та орет не своим голосом. Шерсть обгорела на ней, а пес ее положил аккуратненько на землю и лижет, лижет,…успокаивает так. Прям сердце оборвется.
Кое-как дом потушили. Сгорел почти весь. Всю зиму потом жили в бане. Ну, а как новый дом справили, так всей деревней гуляли! У нас же все, как одна семья большая и в радости, и в горе.
Ну а Муська с тех пор совсем другая стала. От собаки — ни шагу. Всех соседских котов отвадила во дворе появляться и ночевала только в будке. Во как!
И ты знаешь, беда нас эта с Петей моим отрезвила что ли… Он как-то сперва «в себя» весь ушел. В храм стал ходить. С батюшкой много беседовал, а потом в один прекрасный день сказал: «Не по-Божьи мы, Люся, живем. Невенчанный брак, что сожительство». И обвенчались мы.
А уж как дальше жить стали, то я сама себе завидовала. Все в любви да согласии. Сорок лет, как один день, пролетели! А как заболел Петя, так и свет мне мил не стал, а он держится молодцом, да меня утешает. И знаешь, что он мне сказал перед смертью?
«А ведь хорошо мы с тобою, Люсенька, жизнь прожили. Прям как кошка с собакой». Улыбнулся и ушел… Вот и думаю я: неужели скотина малоумная может в себе вмиг все перевернуть и простить обидчика, а мы, люди Божьи, прощать не умеем? Неужели только беда может отрезвлять? Людмила Сергеевна замолчала. Олюня сидела, опустив голову. Вдруг зазвонил телефон, и она бросилась в прихожую: — Сашка, родной, прости меня, глупую. Я тебя очень люблю и хочу, чтобы мы с тобой прожили такую же долгую и счастливую жизнь, как твои родители. Прощая и не обижая друг друга. Как кошка с собакой». Мария Пахомова
Отец Евгений не был святым. Он был просто человеком. И, как и все люди, он совершал ошибки и поступки, за которые ему было стыдно. Но он старался, очень старался быть хорошим священником. И, поверьте, у него это получалось. Уж я-то знаю.
– Но, знаешь, хорошо, что есть память, – говорил он. – Ты уже признал, покаялся, встал, отряхнулся, а все равно перед глазами встают картинки из прошлого. Где ты был неправ, струсил, смалодушничал, мимо горя чужого прошёл. Да что там – свиньей был. Это нужно, это полезно вспоминать. Чтобы опять совесть кольнула и никогда уже не повторять… Верку не забуду никогда… Молодой я тогда был, дурной.
… Давно это было. В том маленьком городке многие ее называли Верка-потаскуха. Отца у неё не было, мать-пьяница то и дело меняла таких же пьяных кавалеров. В итоге кто-то из них ударил ее бутылкой по голове. И умерла Анджела – так звали мать.
Верка осталась с бабушкой. Еще со школы пошла она по кривой дорожке. Сначала спала с какими-то похотливыми сальными мужиками за ужин в дешёвом кафе, потом – за шмотки. Иногда и деньжат могли ей подкинуть. Нет, была у неё и нормальная работа – на рынке торговала мясом. Но все знали, что и другое продать она может.
Когда Верке было восемнадцать, умерла бабушка. Не выдержало сердце, изболевшееся сначала за дочь, потом за внучку. И осталась она одна. А потом забеременела. От кого – сама сказать не могла.
– Рассказывала мне Верка, что тогда это известие о беременности как молнией ее ударило, – вспоминал отец Евгений. – Ведь спала она со всеми подряд не от жизни хорошей. Что мать ее делала, то и она. От осинки не родятся апельсинки.
Только не пила, в отличие от матери. До тошноты насмотрелась на попойки. А ещё хотела от одиночества убежать. Только не знала, как. Не научили ее. Ни о каком аборте даже не думала. Хотя врачи сразу сказали: «Тебе-то зачем?» И заниматься Веркой особо не хотели, брезговали.
Но все равно ей было, что они там говорят. На обследования не ходила. Думала о том, что наконец-то закончится ее одиночество, будет любить этого ребёночка, и он ее будет любить.
И станет теперь у неё в жизни всё по-другому. Не как у них с матерью. Странно, да? Но ведь даже «потаскухам» нужна любовь. Блудницам последним. Она всем нужна. И ведь, Лен, подумай, что-то внутри у неё было чистое, настоящее, раз малыша оставила. Мы, люди, ведь оболочку только видим… А сердце видит Господь.
… Но тогда, в начале истории, этого никто не знал. И в один из дней завалилась к ним в храм пьяная в драбадан Верка. Она то рыдала, размазывая по опухшему лицу дешевую тушь, то заходилась каким-то зловещим сумасшедшим хохотом. И толкала перед собой коляску, в которой лежал ее, наверное, уже трёхмесячный малыш.
«Верка-потаскуха», – прошелестел по храму испуганный старушечий шёпот. Кто-то побежал за сторожем – вывести девку побыстрее. Стыд-то какой. Блудница бесстыжая в Доме Божием. Кто-то попытался оттеснить ее к выходу. Там и наткнулся на них отец Евгений.
Молодой батюшка был не в духе. Дома болела дочь, нервничала матушка, они сильно поругались. А тут ещё крестины, и он опаздывает. И Верку-патаскуху ещё нелегкая принесла. Да, он знал, кто это.
Зачем Вера тогда пришла впервые в храм, она и сама не понимала. Наверное, потому что не куда было идти. Она почти ничего не говорила и все так же то смеялась, то плакала. И заглядывала отцу Евгению в глаза, как будто ждала чего-то, что хоть немного облегчит ее невыносимую боль. А болеть было чему.
– Я смотрел тогда на ее ребёнка, – вспоминал батюшка, – и чувствовал, что у меня волосы становятся дыбом. Это был настоящий уродец. Какая-то бесформенная голова, всё как будто не на своих местах. Вера сказала, что он ещё и слепой. «Почему? – спрашивала она меня заплетающимся языком. И перегаром от неё разило противно так. – Делать-то что?»
Отец Евгений замолчал и несколько раз вытер ладонью лицо. Как будто хотел смыть навязчивое воспоминание. Но оно не уходило.
– А я… – опять заговорил он и схватился за голову. – Знаешь, что сделал тогда я? Я же знал про ее похождения, городок-то маленький. Я сказал: «А что ты хотела? Всю жизнь грешила, теперь всю жизнь терпи!!!! Пойди проспись сначала, потом поговорим». И пошёл по своим делам. Понимаешь, Лена?! По своим делам пошёл! Мимо прошёл…
– А разве не так? Разве не за грех? – спросила я. – Так или не так, знает только Господь!
… Вера тогда молча повернулась и, шатаясь, пошла прочь со своей коляской. Тяжело, медленно, как будто придавленная бетонной плитой. Это была какая-то чёрная безысходность. Она шла в пустоту. А сзади шипела какая-то бабушка: «Ишь, удумала! Пьяная приперлась. И хохочет ещё…»
Сторож Степан шёл за Веркой по пятам. Как будто боялся, что она вернётся. И гнала, гнала ее какая-то волна прочь от храма. Да что там от храма – из жизни. Нет ей места в жизни этой. Нет!
Отец Евгений обернулся и посмотрел ей в след. Вроде бы всё правильно сказал, но жгло всё внутри. «Не вернётся ведь, – шептало сердце. – Ну, значит, не нужен ей Бог. Ладно, пора крестить».
– Я ни бабушке той шипящей ничего тогда не сказал, ни Степану, Лен, – почти простонал отец Евгений. – Почему? Да не до того мне было. Чиновник большой сына крестил. Спонсор. Опаздывать нельзя.
Ночью отцу Евгению не спалось. Он ворочался в кровати, вставал, уходил на кухню, возвращался…
– Ты чего не спишь-то? – сонно пробормотала матушка его Ирина.
Он рассказал. Она помолчала, встала, вскипятила чайник и долго они сидели тогда на кухне. Вспоминали, как «залетела» без мужа двоюродная сестра матушки. И как ни уговаривали они ее, сделала аборт. А ведь и деньги были, и работа. Как бросила в роддоме дочь с гидроцефалией их знакомая. «Я не буду матерью инвалидки!» – сказала она тогда. И муж хороший, и дом полная чаша, и всё равно.
– А девочка эта, блудница, на самое дно опустившаяся, и родила, и не бросила. Не оправдываю ее, но посмотри – сердце-то любящее, чистое. Ты ж говоришь, больной очень ребёночек. Понятно, что больно ей, страшно. Вот и пьёт. А ты ей про грех и расплату. Про «проспись»… Согреть ее надо было сначала, обнять, пожалеть, поплакать вместе с ней. Она же за этим пришла. За соломинку хваталась. А там, глядишь… Эх, батюшка… Ладно, идём спать, тебе рано служить… Утром отец Евгений пришёл в храм задолго до службы. Там уже была Лидия Ивановна – одна из старейших прихожанок. Она почти всегда была в храме. Уходила позже всех, приходила раньше. А иногда и ночевать оставалась – в строительном вагончике. Нечего ей было дома делать, после того как потеряла одного за одним сына и мужа. И сама еле выжила. Спас ее тогда отец Евгений. Но это уже другая история. – Лидия Ивановна, здравствуйте! Вы Верку знаете? Ну эту… – Благословите, батюшка. Да кто ж ее не знает! – А где она живет, знаете? – Где живет, не знаю, но сейчас спит она у меня дома с Мишуткой своим-бедолажкой. Я и питание ему купила. – Как это?.. Вчера, вослед уходящей Верке смотрел, задумавшись, не только отец Евгений. Смотрела и Лидия Ивановна. Услышала она случайно их разговор и пошла следом за еле волочащей ноги женщиной с ее коляской. – Вера, Вера, постой! Верка остановилась и зло посмотрела на неё мутными глазами. – Что, тоже про грехи? Сама знаю… Лидия Ивановна помолчала, а потом обняла эту пахнущую водкой молодую женщину и начала гладить по голове. Как когда-то своего сына. Верка сначала пыталась вырваться, а потом обмякла и прижалась к Лидии Ивановне. Как мечтала всегда прижаться к матери, но не обнимала та ее. И разрыдалась. И рыдала, рыдала. Как ребёнок.
– Он, он-то за что страдает? Это из-за меня, да? Из-за меня? Я же хотела всё по-другому. Жизнь изменить хотела, счастливым его сделать. Любить. А он вон какой, Мишутка мой. Врачи говорят, долго не протянет. Ест из шприца. Не видит. Лицо вон, как через мясорубку…
– Ты уже изменила жизнь, девочка, – прошептала Лидия Ивановна. – Ты просто сама ещё не понимаешь. И люби его, люби. Ему это нужно. И тебе тоже.
«Девочка»… Так Верку не называла даже мать. А потом все только и звали потаскухой. Она плакала и плакала… И как будто легче ей становилось. Лидия Ивановна позвала Веру к себе. «Чайку попьём, отдохнёшь, помоешься». Чувствовала старая женщина, сама пережившая нечеловеческое горе, что, отпусти она ее сейчас, она не только не вернётся в храм, но произойдёт что-то страшное.
… Лидия Ивановна тихонько закрыла за собой дверь. Отец Евгений сел рядом с Веркой на кровать.
– Прости меня, Вера, – не то я вчера сказал, не о том, – долетели до неё тихие слова батюшки. Вера рассказывала ему, как родила, услышала тихий писк и как будто солнце для неё взошло. «Всё, всё будет теперь хорошо!» – думала она. А потом были слова врачей про то, что урод, что смертник, кто-то даже про «неведому зверушку» сказал. И даже показывать ей сына не хотели. Никому и в голову не могло прийти, что «потаскуха» такого ребенка-урода не бросит. Рассказывала, как в реанимацию к нему рвалась, а ее не пускали: «Иди уже домой. Родила нам тут…». Как ничего не говорили – почему такой. «Шляться надо было меньше», – и всё.
– Мне страшно на него было смотреть, больно. Непонятно, как жить. Но бросить-то как?! Живое же… Уж какой есть. Сама виновата.
Из роддома врачи провожали ее молчанием.
– Надо же… Кто бы мог подумать, – сказала вдруг старенькая акушерка. – Тут здоровых бросают. А эта… Рассказывала Вера, как дома пила с горя. Впервые в жизни. В себя приходила, только когда Мишутка от голода кричал.
Молоко у неё пропало, и она давала ему дешёвую смесь. Сил сосать у него не было, и она кормила его из шприца, как научили в роддоме. Он срыгивал, а она опять кормила. И так часами. Как гулять с ним не выходила, людей боялась. Как из окна с сыном чуть не выбросилась. Жить-то как и на что? Но что-то остановило ее.
– А я, Лен, сидел, слушал всё это, и мне казалось, что я прикоснулся к чуду, – говорил отец Евгений. – Вот грешница передо мной, видавшая виды, прожжённая, всеми презираемая. Нами – такими чистыми, порядочными. А ведь шелуха всё это, случайное, наносное.
Под этой грязью – сердце, светлое, доброе. Смелое сердце. Которое не побоялось ношу такую на себя взвалить. Ни на секунду ведь не задумалась она аборт сделать или бросить своего Мишутку. А ведь никто от неё не ожидал. Как же мы ошибаемся в людях, Лен. Как ошибаемся! Это так страшно! Душа какая у неё! Больная, а живая, любящая! И я со своим: «Нагрешила…». Ох, Господи! «Сначала полюби, а потом учи» А ещё вспоминал отец Евгений слова своего старенького духовника из Лавры: «Сначала полюби, образ Божий в человеке увидь, а потом учи! Слышишь, сынок! Полюби! Самого последнего грешника! Тогда сердце тебе правильные слова подскажет, не казённые. Мы же, священники, иногда что-то умное, духовное скажем и пошли своей дорогой. Дела, требы. А боль и горе человека не видим. Прошли мимо этой боли и забыли. И пропал человек. Окаменела душа. А ведь он к нам как ко Христу пришёл. Всегда помни об этом! Не дай Бог мимо горя пройти, оттолкнуть. Не дай Бог!»
На следующий день несколько женщин из храма отца Евгения убирали в Веркиной захламлённой квартире. Рассказал он им всё. Кто-то принёс старенькую детскую кроватку, белье, ползуночки. Матушка Ирина отдала коляску. Скинулись на памперсы, на питание. Медсестра Валентина Петровна, прихожанка, через день заходила проведать Мишутку. Девчонки с клироса забегали с ним погулять.
Верка сначала все больше лежала и плакала. А потом начала в себя приходить. Подолгу на руках с сыном сидела, что-то говорила ему. Целовала в невидящие глазки, в изуродованное лицо. Ловила мимолётную его улыбку. И страшно ей было, и хорошо. Что-то незнакомое, горячее подкатывало к горлу и заставляло биться сердце. Она, наконец, была нужна. И был тот, кого она любила.
– Да, любовь всем нужна, – повторил отец Евгений.
… Мишутка умер в десять месяцев. Рано утром. Так же у Верки на руках. Когда в обед зашла к ним Валентина Петровна, она все так и сидела с ним. Что-то бормотала и целовала, целовала. В глазки, в носик. Еле забрали у неё маленькое тельце.
Хоронил мальчика приход. Верку увезла скорая. Подумали все, что сошла она с ума.
– Но ничего, через месяц выкарабкалась, – рассказывал отец Евгений. Мы ее сначала у себя с матушкой поселили. Все равно боялись, что сделает с собой что-то. В храм с собой за ручку водили. Одну не оставляли. А потом она домой ушла. На рынок свой вернулась. Но в церковь приходила, в трапезной помогала. На могилку каждый день бегала. К тому, кому она была нужна. И кто ей был нужен. Иногда срывалась, пила. Много всего было за это время. Больше десяти лет прошло. Долго рассказывать.
– А сейчас она как? Посмотреть бы на неё. – Так ты же ее видела. – Я? – Помнишь, в прошлом году к отцу Димитрию в село на храмовым праздник ездили? Она же тебя своими варениками угощала… Что глаза-то вытаращила? Верка это была.
… Я вспомнила ту женщину. Полную, красивую, тихую. Мирную. Да, она была именно мирной. Рядом с ней было тепло. Отец Димитрий тогда хвалился, что Вера – их храмовый повар и лучше во всей епархии не найти. Мужа ее вспомнила, тоже тихого, молчаливого. Вроде Игорем звали. Он староста в храме. И трое пацанов у них.
– Это его дети. Он вдовец. Как-то заехал к нам на приход и приглянулась ему Верка. Она долго поверить не могла. Грязной себя считала, потаскухой. Да и люди шептали ему: «Ты что, она же…».
Но упрямый он, не слушал никого. Теперь вот семья. Молчун он, тихий, но не дай Бог кому косо на жену взглянуть. Да и не смотрит никто. Забыли все давно.
Только я вот помню. И стыдно мне, и больно. Прошёл я тогда мимо Веркиного горя. И если бы не Лидия Ивановна, что было бы? Страшно, Лен! Страшно!
Как же легко погубить человека. Просто пройдя мимо. А у него же тоже душа, у самого пропащего грешника. Увидеть ее надо – душу эту. Легко погубить, да.
Но и спасти легко. Как Лидия Ивановна. Просто согреть. Поплакать вместе. Не на шелуху смотреть, а на сердце. Не побояться испачкаться. Сердцем сердца коснуться. Полюбить. Любовь меняет всё. Жизнь, мир, судьбы. Она всё может. Главное – не оттолкнуть!
Автор — Елена Кучеренко (Рассказ основан на реальных событиях).